Занудные этюды

«Пока другие дети её возраста бунтовали против власти и экспериментировали с сексом, она, пытаясь искупить грехи наркоманов и сбившихся с пути истинного священников, спала на голом полу в середине зимы»
The Washington Post


Зябко. С этого начинается большинство диктантов в начальной школе и большинство дней моей жизни. Зябко по дороге в университет, зябко по дороге из университета, в объятиях ноутбука, за чашкой кофе с друзьями. Зябко, потому что руки всегда холодные. Мне иногда кажется, что мои руки это нечто самостоятельное, отдельное. Я не страдаю синдромом чужой руки, просто мне кажется, что именно они соединяют меня с миром: все мое существо погрязло в себе, а они цепляются за пространство вне моей внутренней вселенной, которая сама себя вместить не в состоянии. Руки. Тонкие, костлявые, паучьи, как у Бабы-Яги. Только ногти чистые, и кожа гладкая. Я люблю свои руки, но они не умеют ничего. Они как рядовые прихожане в церкви могут только кивать и делать, что велят. Поэтому я люблю свои глаза. Они умеют поворачиваться и смотреть на руки, наблюдать за тем, как они цепляются за пространство. Они близорукие, больше они ничего не умели: я помню свою жизнь на звук и запах. Но когда их починили, они научились злиться.
«Как можно быть такой эгоисткой!» – покажите мне человека, который этого не слышал, я повешу его портрет над изголовьем вместо иконы. А тот, кто слышал, сам давно уверовал в это. «Нельзя ненавидеть людей», «надо быть добрее», «не ходи в наушниках». Нельзя, а глаза все видят.
Вы знаете, как выглядит чистилище Данте? Взгляните за окно автобуса. Пятница, я опять куда-то еду. Вот и я еду по этому чистилищу. Мерзкий автобусик, клеймо всех провинциальных городишек, дергается и хрипит так, что мне кажется, будто меня проглотило какое-то хтоническое чудовище, отравилось и вот-вот освободит свой желудок. Помимо меня оно проглотило еще полдюжины старушек, пару испитых мужичков и парнишек. Добитая жизнью кондуктор кое-как пытается исполнять свои обязанности. Автобусик трясется, люди молчат, чистилище из черно-серого превращается просто в серое. Неожиданно кто-то нарушил спокойствие. «Что за лай?», – пронеслось в голове. Нет, не лай. Какая-то тетка поинтересовалась, куда следует автобусик. Все присутствующие хором что-то рявкнули в ответ. Они ждали, что тетка, как все это обычно делают, фыркнет и погрузит свои безразмерные телеса на ближайшее сидение, но не тут-то было. «Хамы!», – визгнула она. Тут и начался лай, то есть крик. Кричала кондуктор, к ней присоединились бабки, а затем и водитель. Зачем они кричали, не понятно, видимо, чтобы покричать. Тетка не унималась, люди зверели, а я думала: «Что ты орешь, чертова идиотка?». Нельзя ненавидеть людей. Но и любить их лучше на расстоянии. Что сделало их такими, эту измученную кондукторшу, эту вздорную тетку, этого нервного водителя? Мой взгляд случайно встретился с взглядом парнишек, сидящих на против. В их глазах тот же вопрос. Мы все равны в этом чистилище, и какова вероятность, что я не стану измученной кондукторшей, вздорной теткой или нервным водителем? Глаза в ужасе закрываются, а я проклинаю всех твердящих «не ходи в наушниках».
Из-за продолжительной социальной изоляции и запойного чтения русской классики глаза любят искать идеалы. Целая галерея скульптур людей, которыми я восхищаюсь, тянулась сквозь мою душу, и я охраняла их как образцовый музейный смотритель. А тут я сижу на собрании институтского научного кружка. Его руководитель, кандидат исторических наук, слыл сказочной сволочью, не признающей никакой пищи кроме человеческих крови и мозгов. Я не верила. Интеллигент, интеллектуал не может быть плохим, это происки его завистников и лентяев, не способных освоить программу высшего образования. Идет заседание. Идет как обычно, любой способен представить себе скучную унылую планерку. Один из членов кружка напоминает руководителю о другом кандидате исторических наук, чью просьбу нужно выполнить в ближайшее время. Я бы не обратила на это никакого внимания, если бы не: «Что опять надо этой дуре?..». Дальше я не буду писать. Он говорит, а я медленно сползаю со стула. В моей душе случается цунами отвращения, внутренний рвотный рефлекс, гримаса, желание провалиться сквозь все 6 этажей и подвал. Час назад он мило беседовал с этой дамой около кафедры. В своей речи он упомянул еще некоторых своих коллег. Упомянул в такой же форме, и мне захотелось уйти. Но кульминация ждала меня через 10 минут. «А где N? Я ей поручил». «Она опаздывает», – ответил один из членов кружка. И снова я вынуждена пропустить его реплику. Мне гадко. Прошел год, а мне до сих пор гадко. Хотя это была не первая рухнувшая скульптура в моей галерее. Интеллигент, интеллектуал не может поливать грязью своих коллег, перед которыми он лебезит. Он не может быть лицемером. В голове бегущая строка – «Как ты смеешь, мразь?». Люди поворачиваются ко мне своей уродливой стороной и удивляются, почему я не хочу смотреть на них. Я неизлечимый эстет, и мне больно. А еще я человек. А когда человеку больно, он становится агрессивным. И я не понимаю, как «надо быть добрее».
Но кроме боли человеку иногда удается найти личностный смысл. Если не удается, то он прекрасно, беззаботно существует, плодится и умирает, а если удается, но потом этот смысл теряется, он пополняет статистику суицидов, алкоголизма и наркомании. Я не думаю об этом. Я просто наслаждаюсь своим личностным смыслом. Я не представляю своей жизни без университета, без интенсивного потока новой информации, которая становится моей периодической прививкой тугоумия и конформизма. Не представляю и искренне убеждена, что и другие не представляют, и ненавижу их за лень. Они раздражают меня своей подчеркнутой, выпяченной тупостью. «Я ничего не делал, потом сдам» – «Как скучно, может прогулять?» – «Почему кому-то все (закрытая на «отлично» сессия»), а кому-то ничего («список задолжников»). «Действительно, почему? Кретин». Я учусь здесь в общей сложности 5 лет, и этот вопрос посещает меня как минимум два раза в год. Конечно, в ответ я сочувственно киваю и пожимаю плечами, а тем временем мечтаю избить так жестоко, пока сама руку об них не сломаю. За то, что ленивые, за то, что безвольные, за то, что бесполезные. Свои мозги на благотворительность в пользу человеческой скотины не отдашь, и я бешусь. Я ненавижу людей.
«Как можно быть такой циничной!». Я всегда думала, что я и правда такая, пыталась бороться с этим, считая, что именно мой цинизм мешает моей личности развиваться и искать шанс не стать вздорной теткой, лицемерной тварью, бесхребетной скотиной. Но я все равно их ненавижу. Они жалкие, мерзкие, ничтожные. Они отвратительны. Глаза видят, глаза злятся. Злятся, что я ничем не могу им помочь. Ненавижу я не их, а собственное бессилие. Я всегда думала, что ненавижу людей, а я ненавижу себя. Когда ты находишься в чистилище и, начитавшись Бердяева, идешь переделывать его в рай, то все-таки понимаешь, что переделал только свою вселенную, которая и так переполнена настолько, что разрывает тебя. И тогда глаза поворачиваются вовнутрь. Я думала, что я эгоистична, а я бессильна, и съедает меня не ненависть, а любовь. Та самая любовь, которая пожирает человека.