Счастье кукол

Мальчишка бежал по мощеной дороге, словно сотканной из черного камня, ровными ступенями. Его взгляд был туманен, а мотивы неизвестны. Про себя он говорил цифры, шесть, восемь, десять. И так пока не кончалась дорожка. Как по мне, он, скорее всего, считал количество лесенок, и каждую ступень воспринимал за две. И стоило подойти к концу дороги, его встречала своей неуклюжей громадой церковь. Старая каменная крепость, оплот веры селян. Оплот благочестия, крепость нравственности. Она внушала всем своим видом серость буднего холста, и не отражалась во взглядах зевак. Но манила их к себе, словно водоворот божественной лиры.

Мальчик был неуклюжим, но по настоящему живым, среди мертвых людей. Мертвы же они были глубоко внутри, и по иронии судьбы лишь после смерти они оживали. Не сами по себе, а по прихоти. Но об этом несколько позже, ведь мы все еще не узнали о пути мальчика.

Он заходил в храм господень, зажигал свечи, одну за другой, проговаривая имена. Бог послал его как свет в этот город, - говорила старуха Мишель, - настоятельница храма. Одна за другой, свечка за свечкой, огонек за огоньком. Теплый воск сползал по пальцам к кистям, и не обжигал, а приятным пощипыванием грел бледную кожу. 
Старуха смотрела на него и возмущалась. Такой пацаненок не должен сидеть без дела в храме. Дрова колоть надо, курам головы рубить, кожу сдирать, свежевать да на зиму откладывать. Гробы колотить еще.… А отпеванием пусть монах занимается, ему то все равно уже до деревни нет ни дела, ни полдела.
Но мальчуган не замечал немых укоров, или словесных обид. Он чтил память мертвых людей, что ожили в руках мастера. Он каждый день просил его отпевать души своих творений, дабы они знали мир и покой. Заботу и радость обычных прикосновений. Живые уже не были ему так интересны, ведь они словно мертвецы. А мертвые куклы, словно живые, поют о небе и листьях мирового древа. Их сказания блестящими нитями обвивали людей, ставили на место прогнивших костей, и отмершей плоти серебряный фарфор мира и покоя.

Служба была закончена, а имена произнесены, и более чем уверен он был, что богом услышаны. Только вот мог ли бог дать на такое право? Хотел ли он что бы подобно ему был творец, пусть и тот, что им вдохновлен и намерениями своими преследующий цель столь же благую, как и безвозмездная помощь, кинжалу хладной стали, достигнуть сердце новорожденного младенца, и пробудить в нем мертвую душу? Никак не понять слов строгого мастера бесхребетному ученику, так и многим прочим не понять, что хотел сказать старик этой фразой в пору долгих холодов. И каждый раз, когда мне кажется, что я понял её, с языка срывается глупое, - черт…  Кинжал что обрывает жизни, порой орудие добра. Зачинщик жизни новой. И когда сердце обливается кровью, и младенец плачет, а потом улыбается, новая жизнь рождается в глухом к мольбам бога теле.

Но вернемся к тому, кто учил эти уроки, и приходился старику учеником, и верным соратником на пути возвращения людей к творцу, даже против его божественной воли. Снова ступени, их то двадцать, то восемнадцать, а теперь уже… восемнадцать? За рукав мальчика держал сутулый мужичок. Он хлипко держался на ногах.

- Извратник! – Процедив сквозь зубы, сказал он, и плюнул в лицо мальчику.
- Тебя предупреждали, не суйся сюда юродивый! – Послышался голос худощавой бабки.
 
Вместо платья на ней лоскутами висели обноски, и при движении выглядывали на свет просвечивающие чрез кожу кости.

Мальчик с большим усилием вырвался из хватки мужичка, и погнал вперед. Быстрее! Шестнадцать, двенадцать, восемь.… И уже кубарем он поднимался на верх, и неизвестно что это за великая сила тянула его вверх. Осилив ужасную преграду на пути, что казалось, была рутиной. А может и не казалось.

Долгая дорога вела мальчика к мосту у реки. Массивный каменный мост, чрез реку, что являла собой некрополь. То и дело можно было увидеть плывущую руку, или ногу. Иногда даже целое тело, еще свежее, и слегка лишь промокшее от водной процедуры. Бурное течение, и мелководье не давали сокровенному тонуть, и это мальчику играло на руку. Он мог часами сидеть, и разглядывать. Он видел повсюду смерть, и его глаза наполнялись горькими слезами. Он не знал мертвецов, но их было уже не вернуть. Их голоса заполонили мертвое царство, и ни один кукольник уже не мог помочь им. Их грехи тяжелым грузом тянули их в бездну, от, куда нет возврата.
Маленькое тельце сверкнуло своей белизной на горизонте. Девочка несколько старше мальца проплывала, и хрустальным взглядом сверлила его, словно эта встреча был предначертана самою судьбой. Мертвое тело отдавало смрадом разложения, но им затронуто не было. Нерадивые родители даже не облекли тело в хрустальный саван простыни, не позаботились о её жизни среди мертвецов. Лишь бросили на растерзание бурной речной стихии. Разве можно было назвать это праведным? Разве каждый в этом вонючем болоте, что именовалось божьей обителью, мог после такого спать по ночам? – думал мальчик. Да, мог. Каждый засыпал, не беспокоясь о бедном ребенке. Заблудшее дитя не найдет приюта пока судьба не сведет его с ним, мальчиком заботящимся о трупах. О нелегкой судьбе оболочки, все еще несущей в себе частичку души, забыли даже те, кто произвел на свет столь невинное в своей чистоте и благочестии создание. Тонкая нить сожалений звенела, до упора натянутая, в самых потаённых уголках мальчишеского сердца. Столь малого, но в тоже время столь большого, что каждое имя он помнил, словно брата или сестру.
Робко подойдя к краю мостовой, он своим деревянным крюком, легко выудил тело. Кончик крюка, зацепился за шею. Несколько движений, немного усилий, и хрупкое тело уже было в руках мальца.

Глаза не закатывались. Они все так же прямо смотрели своей посмертной синевой на мальчишку. Он как будто взглядом говорил с ней. Еще немного, потерпи этот холод и стыд, совсем скоро пытка закончится. Положив девочку на землю, он подкатил повозку, переложил её, и накрыл белой простыней, не укрывая при этом лица. По пути к мастеру кукол он то и дело оборачивался. Глядел на спасенную им девчушку, и от счастья будто светился. Еще одна душа обретет покой на этом свете, а он правящий повозкой, будет идти по деревне. Все местные будут плевать в его сторону, осыпая проклятьями. А родители той девочки, лишь на мгновение обернутся, и уйдут восвояси, что бы забыть ужас утраты. Как они могут быть столь безразличны, не укладывалось в уме мальчишки. То и дело кто-то пнет его, или влепит хлесткую пощечину. Попытается отобрать тело, и вновь скинуть в реку. Ведь таков обычай. Такова вся суть человека. Избавится от всего грустного и печального ради собственного спокойствия. Ведь должно быть весело. Всегда должно быть весело. Это единственное что нужно человеку. Всегда знать лишь душевное спокойствие, и никогда не знать невзгод. Но что тогда поистине важно? В этом рассаднике эгоизма может быть хоть один человек кто не будет в своем наивном лицемерии утверждать, что он свят? Один, или два. Это так, и это так… грустно.
Путь в домик мастера был не долог. Мальчик взял на руки девочку, и внес её туда. В помещении похожем скорее на скотобойню работал он. Тот, кого звали мастер кукол. А на деле просто старик, что заботился об умерших, и по их образу и подобию мастерил кукол. Нет, вовсе не из всех подряд. Лишь из тех, кто казался ему невинным и непорочным создание. Воссоздать в этом мире его образ, словно памятник, чтобы не забыть истинную красоту этого мира. Было душно, а комнатка была маленькая, и едва ли освященная тусклой лампой. Она переливалась красным, из-за пятен крови на ней. Небольшая жертва для покоя. Мастер сидел на стульчике, и умело орудовал иглой, зашивая рваные раны юного парнишки. Своей ли смертью он умер? Рваные раны по всему телу, словно в него метали топор, заставляли усомниться в подобном.

- Кто в этот раз? – Мягко спросил старик. А мальчишка вместо ответа положил на второй хирургический стол девочку.

- Больно?
Мальчик кивнул, обронив пару слез.

- Починим… - Мальчик улыбнулся. В таком месте, где витали запахи крови, пота, и отходов ему приходилось работать, забитому мастеру кукол. Он ведь не так давно еще был молодым, но это место вытянуло из него всю жизнь. Город мертвых, деревня погасших очей. Его новый приют, место где жалость и чувство скорби великий грех.
Мальчик наблюдал за работой своего учителя. Он мягко сырой тряпочкой протирал тело девочки, которое время от времени кровоточило от ран, что наносил мастер. Штрих за штрихом он вскрывал маленькие ранки, и надрывы которые прямо говорили о насильственной смерти. Из них не спеша выходил горький яд. Работа кончалась, когда мастер начинал шить куколку. Его игла скользила по мягкой фигурке, обрамляя её концы в красное платье. Глазки отнюдь не из пуговиц, а из тончайших золотых нитей. И когда куколка произносила свои первые слова, мастер, наконец, начинал улыбаться.

- Папа? – Спросила куколка, смущенная заботой.
- Он. – Молвил мастер, протянув свой костлявый палец, указывая на мальчика. И девочка засмеялась. Её тонкий голосок будто менял это место. Оно уже не было таким мрачным, родилась новая жизнь. Там же где она и закончилась.
Вдруг пальчики девочки пошевелились, и мастер вложил в них куколку.
- Хочешь уйти? Или споешь нам свою песню?

Девочка, бывшая хладным трупом, минутой ранее встала, укрывшись простынями села на столик. Она смотрела на выход, и на мальчика. Хотя больше всего на него.
- Мне можно уйти? – Робко спросила она своего создателя.
- Можно. – Кратко ответил мастер со слезинкой на глазах, или это просто было рябью, как у морских волн.

Девочка встала, и пошла к выходу. Все чего она хотела так это уйти. Теперь свободная от оков этого мира. Последний раз, окинув мальчика своим прощальным взглядом, она улыбнулась, и проговорила про себя едва слышное, - спасибо…
Выходя навстречу яркому светилу, она словно снег в теплых руках, таяла на глазах. В сиянии собственных слез счастья, мальчик провожал её кротким и сдержанным взглядом, полных чувств нежности, и исполненного долга. Её последнее слово говорило о том, что все это не зря. Душа обретала покой, фигура девочки исчезала, и золотой пылью её раздуло по ветру. И пред выходом осталась лишь куколка.

- Узнал её имя? – Мастер, уже взявший под контроль эмоции, надеялся, что ученик не оплошал.
- Мира… - Он не говорил, ничего. Кроме имен. Его миссия была в том, что бы знать имена благодарных ему, чистых душ. Это все что требовалось ему взамен своих трудов. И это не было обязательным, точнее, было чем-то приятным, ласкающим сердце.

Он подобрал куколку девочки, и пошел к себе домой. В домик напротив. Его маленькая кроватка была в самом углу комнатки. Где кучка шумных детей веселилась, и даже не собиралась звать его с собой играть. Мальчик для них был юродивым дурачком. Но он знал о жизни и смерти, больше чем кто-либо другой. Положив фигурку в большой платяной шкаф, на специально подготовленное место, к остальным трёмстам десяткам, он заснул спокойным сном, отдавая дань уважения тем, кто спит сном вечным. Не мудрено, почему его звали нарицательно. Смерть. Маленькая смерть.

(Левая ветвь Мирта)
Ох, он еще будоражит мои сны,
Как жаль что имя мальчика было позабыто.
Но обещаю, однажды мы вернемся к мастеру,
И конечно к его ученику.
Остается лишь надеяться,
Что мы будем достаточно благородны,
Для такого прощания...