Груши по-пекински

Они  до сих пор жили в одной квартире, хотя у младшего имелась собственная жилплощадь, полученная в наследство от почившего деда. Это был небольшой двухэтажный домик в очень зелёном районе города. Сад, состоявший из полудюжины яблонь-китаек, шпалерная вишня на южной стене и лужайка, которую лет пятнадцать никто не приводил в порядок, давно ждали своего молодого владельца, да видно не суждено. Младший терпеть не мог всей этой «буколики». К тому же старший не возражал против его существования в пространстве просторной трёхкомнатной квартиры, где главным нахлебником был кот Кокос, редко попадавшийся на глаза, отбывая свою жизнь в глубоком кресле под фикусом. Старшему в  мае исполнилось двадцать шесть, младшему в ноябре — двадцать один. Родители давно покинули эту страну и сообщались с сыновьями по воскресеньям в скайповом режиме. Они неизменно улыбались на камеру, но расстояние между их плечами с каждой неделей становилось шире. Оба брата всё понимали, но не говорили об этом ни с родителями, ни друг с другом. 
Младший с детства был гением. Все это знали. Знал и он. Но у него хватало мозгов не кичиться подобным несчастьем, потому что он, действительно, воспринимал это как несчастье. Начиная с детского сада, посещение которого считал потерянным временем, и заканчивая университетом, куда с превеликой неохотой ездил вот уже четвёртый год, младший скупо, но отчаянно скорбел по всем тем возможностям, которые упустил из-за необходимости публичного обучения. Сдавать экстерном экзамены по большинству курсов, читаемых в отвратительно-гнусавой манере местной профессуры, ему не хотелось. Объяснялось это просто: он всеми силами пытался не выделяться из толпы. Однако все всё равно знали, что он — гений.
Старший гением не был. Он был обычным добрым человеком с вполне пригодной для интеллигента суммой знаний и очень ранимой душой, уязвлённой однажды «Дорогой с кипарисом и звездой» Ван Гога и прелюдиями Баха. Он казался моложе своих лет из-за припухлых ярких губ и слегка вьющихся волос, спадающих на прямые, как стрелки старинных часов, брови.
В судьбе и того и другого уже случались «истории». Только переживались они и тем и другим совершенно по-разному. Истории эти касались женщин. «Истории всегда касаются женщин», - хмыкнул бы младший. «Не передёргивай», - ответил бы ему старший, которого, по словам младшего, жизнь так ничему и не научила. После измены любимой девушки, младший раздавил на её фотографии муху. Это получилось совершенно случайно. И символично. Он только собирался выбросить снимок в мусорное ведро, как на на него приземлилась небольшая, но очень упитанная дрозофила. Насекомое покружилось на правой щеке изменницы, скакнуло пару раз, как едва поднявшийся на дрожащие ноги жеребёнок, и принялось нежно омывать свои лапки прямо на чётко подведённых бровях девушки. Младший наблюдал за лишёнными суеты движениями дрозофилы с совершенным спокойствием, затем скрутил большой и средний пальцы улиткой, и через мгновение всё было кончено. На лице его бывшей возлюбленной в красивой позе застыла изумрудная муха, причудливо сложив на брюшке ворсистые лапки. Младший равнодушно произнёс: «Так тому и быть», свернул фотографию трубочкой, ставшей склепом для несчастного насекомого, и смыл её в унитаз. Конечно, равнодушие это было наносным. Душа младшего умирала, по ночам он лежал с открытыми глазами, упираясь взглядом в высокий потолок с ненавязчивой лепниной по углам, а сидя на скучных лекциях целые страницы исписывал её нежным именем, маскируя его под вычурные арабески. Но ни один не догадывался об истинном его состоянии. Даже старший не сразу сообразил, что с младшим что-то не так. После всего этого он зарёкся. Он не знал, надолго ли его хватит. Он просто зарёкся.
Что же касается старшего, то финал его истории можно было бы назвать фееричным, если бы это понятие соответствовало ситуации.
Свой «предмет» он любил со старшей школы. Она казалась маленькой и нежной, как проклюнувшийся бутон лотоса. Ему думалось, что любой порыв ветра вывернет её наизнанку, убьёт в ней жизнь, которая, по его разумению, билась в ней как-то неровно и тонко, словно невесомые шопеновские синкопы. Было в ней что-то от больного ребёнка или брошенного щенка, что-то очень несчастное, беспомощное и тёплое, то, чего старший ужасно боялся, потому что был перед этим бессилен. Он любил её так, что при одном взгляде на её полупрозрачный силуэт обливался ледяным потом. Он долго не мог заговорить с ней о своих чувствах. Он вообще долго не мог с ней заговорить. Она как-то сама всё про него поняла и поддалась. Но любовь мало похожа на игру в поддавки. Масштабы не те, да и эмоционально уж очень затратно. Она довольно скоро оценила свою недальновидность и неспособность быть с таким человеком, как старший. Она вовсе не была больным ребёнком или брошенным щенком. Она была другой. Он многого от неё требовал, ни разу эти требования ей не предъявив. Старший был слишком добр, слишком благороден, слишком деликатен, слишком внимателен. Все эти «слишком» тянули её в пучину соответствия, в которою она не могла и не хотела. Нет ничего более невыносимого, чем существование с человеком, который кидает тебе под ноги свою душу, ничего не прося взамен, и считает это «порядком вещей». Она сказала ему о решении расстаться за ужином, который тот устроил в её честь, приготовив вьетнамские блинчики нэм. Они были восхитительны.
- Господи, ты идеален даже в этом, - она раскинула руки над столом, сервированным, как в мишленовском ресторане.
- Перестань смеяться надо мной и лучше скажи, что тебе налить.
- А можно просто пива.
Старший пожал плечами, сходил на кухню и принёс пиво в высоком бокале.
- Послушай, мне нужно с тобой поговорить.
Он напрягся, потому что всегда подозревал эти слова в чём-то дурном. Когда хотят сказать что-то хорошее, говорят сразу, без всяких там предисловий.
- Ладно, говори.
Она сделала глубокий глоток.
- Пей осторожнее, пиво только что из холодильника.
- Вот об этом я и хочу с тобой поговорить, - откинулась она на спинку стула.
- Я не понял… О холодильнике что ли?
- Давай это будет наш последний разговор о холодильнике. И о холодном пиве.
- Я снова не понял…
- Ох… Ты заставляешь меня мучиться.
- Подожди… Мучиться?  Как, каким образом?
- Я просто не хочу произносить это в слух. Я умоляю тебя, пожалуйста, вот сейчас напряги свою умную голову и догадайся сам. Я очень тебя прошу. А мне нужно идти.
Она резко встала, вытерла рот салфеткой, и вышла в коридор. Он направился следом.
- Только не провожай меня. Хорошо?
Он глубоко, по-детски качнул головой, не отрывая растерянного взгляда от её лица.
- Ты обещаешь, что подумаешь и догадаешься?
Он опять качнул головой.
- И не позвонишь.
Он закусил нижнюю губу, судорожно вздохнул и прошептал:
- Мне нужно знать, как ты добралась до дома.
Она провела прохладной ладонью по его подбородку.
- Уже не нужно.
И закрыла за собой дверь. Навсегда. 
То, что происходило со старшим  всю следующую неделю, можно сравнить разве что с такой масштабной катастрофой, как глобальное потепление. Он чувствовал, как от его души откалываются целые глыбы нерастраченной нежности, беззаветной любви и совершенной преданности, которые предназначались той, что перехотела говорить с ним о холодном пиве. Да и вообще, наверное, перехотела с ним говорить. Он прижимался раскалённым лбом к оконному стеклу и трясся, как уходящий на тот свет брошенный пёс, без надежды хотя бы в последнюю минуту уткнуться сухим носом в драгоценную ладонь хозяина. Он отвечал невпопад, он перестал ориентироваться в пространстве, находя себя совсем не в том месте, где должен был оказаться. К концу недели он и вовсе перестал говорить. Просто замолчал и всё. В субботу он слёг с обострением гастрита. Выходил его младший, который бегал домой в перерывах между лекциями и семинарами с целыми пакетами медикаментов и кисломолочных продуктов.
- Беспокойство — это твоя судьба, - сказал как-то младший старшему, кормя его склизкой овсяной кашей из глубокой фаянсовой миски. Тот вторые сутки не поднимался с постели. - Ты должен быть выше всего этого. Ты же, чёрт возьми, мужчина.
- Есть вещи, выше которых не может быть ничто, - мучительно долго проглатывая очередную ложку, прошептал старший. - И никто. Даже мужчина.
- Ты бредишь, - усмехнулся младший, собирая на поднос пустую посуду. - Нет таких вещей.
- Много ты понимаешь, - отворачиваясь к стене, произнёс старший.
- Ну, кое-что понимаю, - пожал плечом младший. - Понимаю, что твой гастрит раздирает тебя изнутри только потому, что есть «некоторые вещи». Забудь об этих вещах. Их нет, раз ты остался один. Думать о них — вбивать гвозди в пепел.
Старший медленно повернул голову в сторону младшего.
- Где ты этого понахватался?
- Какая разница, - ответил младший. - А теперь поспорь, если это неправда. Молчишь? Вот и молчи. А я пойду посуду помою. Когда ты уже встанешь, чтобы избавить меня от подобного  унизительного мероприятия?..
После этих историй прошло достаточно времени, чтобы опомниться, собраться и спокойно начать новые отношения. Но не для братьев. И тот и другой решили больше не погружаться в эмоциональные стихии человеческих взаимосвязей. Всё равно всё пойдёт прахом. Младший с головой ушёл в науку, свободное время посвящая штудированию постулатов Бусидо. Старший, вечером выбираясь из душного офиса своей конторы, заезжал в крохотное кафе в сквере у набережной, заказывал двойной эспрессо и брауни, и наблюдал через огромное окно, как сгущаются краски неба за невысокими холмами на левом берегу реки. Потом приезжал домой и готовил ужин, так как младший и слышать об этом не хотел.
- Хоть режь меня, хоть пили, хоть жарь на медленном огне! - возопил однажды младший, когда старший попросил его отварить лапшу. - Я на кухне как человек на Марсе: по случаю и не недолго. Давай так. Ты берёшь на себя готовку, а я обещаю расхваливать твою стряпню, даже если она будет вонять, как мокрая козлиная шерсть.
- Забавно, - хмыкнул старший. - Ты только что снял с меня всякую ответственность за качество твоего рациона.
- Да, - довольно кивнул младший. - Я снял. Только что.
- Да будет так.
Так они поделили все обязанности по дому: младший предлагал старшему вечные дифирамбы, а тот должен был выполнять банальную, не требующую эмоционального напряжения работу по возможности легко и непринуждённо.
- Легко и непринуждённо? - переспросил как-то старший. - Это ещё зачем?
- Чтобы меня совесть не заела, - пояснил младший, не отрывая взгляда от учебника по сопромату.
  Такая жизнь обоих устраивала. Во всяком случае она не обещала им ни потрясений и ни тупиков.
В тот памятный вечер они сели ужинать раньше обычного.
- Давай поужинаем раньше обычного? - предложил младший.
- С чего бы это? - спросил старший.
- Сегодня у меня намерение рушить все правила, которые я себе установил.
- Зачем же тогда их устанавливать, если появляется намерение их рушить?
- Чтобы понять, как они мне необходимы.
- Бред какой-то, -  пожал плечами старший и пошёл готовить ужин.  Нынче он затеял что-нибудь определённо индийское.
- Твоя курица карри — услада не только для желудка, но и для души, - цокнул языком младший и, похлопывая себя по рёбрам, откинулся на спинку стула.
- Начал отрабатывать кормёжку?
- Отчасти. Нет, ну действительно объедение. Этот мир тебя недооценивает.
- Это нормально - меня недооценивать.
- Ты так считаешь?
- Да.
- То есть ты считаешь, что провал за провалом в попытке наконец-то означить свою индивидуальность — это нормально?
- Началось…
- Эффект Даннинга — Крюгера.
- Тебе виднее.
- Ты только не кисни. Провал — ближайший родственник успеха.
- Ну, тогда я по уши оброс близкими родственниками.
- А ты в курсе, что у нас новые соседи? - Младший громко отхлебнул из большой белой кружки свежесваренный кофе.
- В курсе. Еле пробрался к подъезду между креслами, коробками и шкафами.
- А что со старыми стало?
- Просто съехали.
- Просто?
- Да.
- Ну ладно.
И в этот момент раздался звонок в дверь. Оба улыбнулись. Дело в том, что под ними, словно полевая мышь в норке, тихо и незаметно обреталась удивительная дама семидесяти восьми лет. Она носила одно и то же платье, чёрное с кружевной пелеринкой, и лакированные туфельки с тремя маленькими мягкими пуговками. Она была мала ростом и худа, как высохшая осенняя ветка. Однако лицо её обладало одним свойством. Кто бы на него ни посмотрел, тут же начинал собирать морщинки у глаз и на переносице и светло по-детски улыбаться. Она могла ничего не говорить, просто стоять, перебирая крохотными птичьими лапками воланчики кружевной пелеринки и смущённо клонить голову с витиеватой причёской к правому плечу — этого было вполне достаточно, чтобы тот, кто наблюдал за ней, тут же начинал собирать морщинки у глаз и на переносице и светло по-детски улыбаться.  Она время от времени заходила к братьям в «их мрачное, насквозь пропахшее мужским нигилизмом логово». Заходила что-нибудь спросить или что-нибудь сказать. Иногда совсем странное и нелепое. Никогда не проходила дальше прихожей и не задерживалась дольше пятнадцати минут. И всё-таки прекрасно знала, что младший штудирует постулаты Бусидо, а старший обожает полотна Ван Гога и прелюдии Баха.
- Вы — единственные мужчины в моей жизни, - сказала она, как только переступила порог. - Хоть и мрачные нигилисты. Невероятно пахнет кофе. Вы варили? - Она бросила смущённый взгляд на старшего. Тот улыбнулся. - И не приглашайте. Всё равно не зайду. Как ваши успехи в постижении законов самурайского житья-бытья? - Она перехватила взгляд младшего. Тот улыбнулся. - Я когда-нибудь кому-нибудь расскажу, что живу по соседству с настоящим самураем. - Все трое знали, что никогда и никому она этого не расскажет. Просто потому что — некому. - Кстати о соседстве. У нас новенькие. Очень приятные люди. Я видела их сегодня. Отец семейства нёс огромную, упакованную в кальку штуку, похожую на картину. Вдруг Ван Гог? - Она неторопливо развернулась на каблучках лакированных туфелек и ушла. Как всегда. Братья вернулись за стол.
- Если солнечные зайцы стареют, они становятся такими, - сказал младший, наливая себе ещё кофе.
- Наверное, - улыбнулся старший и последовал примеру брата.
Однако не успели они сделать и пару глотков, как в дверь опять позвонили. Братья  переглянулись.
- На неё это не похоже, - пожал плечами младший. - Свой обычный лимит общения с нами она уже отработала.
- Это точно.
К видеофону подошли оба. На его экране покачивалось лицо незнакомой девушки. Оно то и дело собиралось в гримасу неловкости и замешательства.
- Это что ещё за пришествие? - скорее с любопытством, чем с раздражением спросил младший экран видеофона. - Не люблю я всего этого. Не открывай. - И он не спеша вернулся на кухню допивать свой кофе.
- Я ведь тоже всего этого не люблю, - ответил старший экрану видеофона. - Однако не открывать — это как-то…
- Как? - крикнул из кухни младший.
- Как-то… неправильно.
Старший отодвинул щеколду и слегка приоткрыл дверь.
- Здравствуйте…
Девушка, стоявшая на пороге, постаралась незаметно переменить выражение своего измученного волнением лица. Незаметно не получилось.
- Добрый вечер. Чем могу помочь?
- Мы теперь ваши соседи, - очень тихо произнесла она, то и дело тыкаясь глазами в небольшой свёрток, который держала в руках. - То есть… мы — это мои родители и я. Я не хотела вам мешать, вот только…
Девушка совсем смутилась. Ещё немного и она заплачет, подумал старший.
- Говорите, говорите, - сказал он, пошире открывая дверь. - Может, пройдёте?
- Нет-нет-нет, - затрясла она головой и загадочным свёртком. - Не беспокойтесь, пожалуйста.
- Как же мне не беспокоиться, когда вы — беспокоитесь? - пожал плечами старший и понял: в нём щёлкнуло то, что не щёлкало вот уже несколько лет и, по его расчётам, не должно было щёлкать никогда. Он увидел колыхание чёлки над тоненькими морщинками на лбу, похожими на пересохшие русла узких африканских рек, брови, дрожащие у переносицы, глаза с огромными зрачками, в которых отразился стыд вех девственниц  мира. Да что же это, что же это? - запаниковал он. Всё может плохо кончиться. Очень плохо. Само по себе, им самим не контролируемое, вдруг включилось желание опекать и оберегать, желание, которое просыпалось в нём накануне любых отношений, потребующих от него однажды гораздо больше душевных сил, чем просто обыкновенная связь. С чего бы это? Он с силой зажмурился, до жёлто-фиолетовых кругов за крепко сомкнутыми ресницами, и снова открыл глаза. Девушка по-прежнему трясла опущенной головой так, что очень хорошо просматривалась бледная макушка в виде неправильного сердечка. Было в ней что-то от больного ребёнка или брошенного щенка, что-то очень несчастное, беспомощное и тёплое, то, чего старший ужасно боялся, потому что был бессилен против этого.  Он зажмурился ещё раз. - Говорите, говорите.
- Там, откуда мы приехали, есть традиция — угощать соседей чем-то вкусным, тем, что мы сами любим, - наконец перестала трясти головой она и вдруг затараторила, словно до настоящего момента ей было запрещено говорить. - Я понимаю, что в таком большом городе это дико. Я говорила маме, что всё это может смутить или вообще показаться неприятным. Но ведь она не слушает. Я сказала ей, чтобы она сама вам принесла, но она сейчас перебирает посуду. Простите, я слишком много говорю.
- Нет, всё хорошо, говорите, - качнул головой старший, сердце которого превратилось в ежовую шкуру, нещадно впивающуюся в рёбра.
- Вот, возьмите, - протянула она свёрток. - Мы не знаем, понравится вам это или нет. Мне очень нравится. Приятно было познакомиться и ещё раз простите.
Девушка зачем-то глубоко поклонилась и убежала. Старший медленно закрыл дверь и сел на пол.
- И долго ты собираешься здесь торчать? - спросил младший, склонившись над ним, как над бездомным. - Только не говори, что она — беспомощная. Всё беспомощное вызывает у тебя «особые чувства».
- Она — беспомощная, - тихо ответил старший.
- Заклинаю тебя, остановись, - присел рядом с ним младший, - а то, не ровен час, станешь, как вагон пригородной электрички.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Она открывает свои двери всем и каждому. Они у неё автоматические.
- Не начинай, - мотнул головой старший, поднялся с пола и протянул младшему загадочный свёрток. - Вот смотри. В том месте, откуда они приехали, есть традиция…
- Знаю, слышал, - отмахнулся младший. - Там какой-то эксклюзивный продукт необыкновенных вкусовых качеств. Пойдём пробовать.
Старший осторожно положил свёрток на кухонный стол и начал разворачивать его с трепетом матери, пеленающей своего первенца.
- Ты моньяк, - фыркнул младший. - Берегись. Даже лев может умереть от червяка, который в нём заведётся.
- Чем ты занимаешься на досуге, кроме изучения постулатов Бусидо?
- Знакомлюсь с пословицами и поговорками. Занимательное чтиво, доложу я тебе. Не менее  заманчивое, чем «Демиан» Гёссе.
По кухне разлился дурманящий аромат. В свёртке оказались груши по-пекински. Братья переглянулись. С грушами по-пекински их связывали особые воспоминания. Они отведали их только однажды.  Это произошло давно, в каком-то глухом местечке, куда вывела их путешествующее семейство тропа, старательно и честно направлявшая их через холмы, поля и перелески добрые четыре с половиной мили. Отец тогда очень увлёкся пешими прогулками, которые переросли в многодневные походы с романтическими ночными бдениями у костра, печёной картошкой и встречей рассвета. Эта тропа привела их в небольшой, но очень ухоженный населённый пункт с двумя дюжинами одноэтажных коттеджей, салоном красоты, прачечной, продуктовым магазинчиком с целой связкой колокольцев над деревянными резными дверями, и крохотным кафе в четыре столика. Из полуоткрытых дверей кафе вырывался сногсшибательный аромат, парализующий волю и сковывающий движения. Это была смесь чего-то орехово-сливочного, медово-имбирного, с терпкими нотками молодой груши-дички. Заправлял кафе седой невысокий человек с длинными, как у Будды, мочками ушей. Вокруг его глаз лапками невидимых насекомых разбегались морщинки разной величины. Некоторые из них тоненькими нитями прошивали виски почти до пышных бакенбардов. От этого казалось, что  хозяин кафе — вечно лукавый человек.
- Издалека? - просто спросил он, протирая один из столиков.
- В общем, да, - согласился отец, глядя на то, как сыновья, сняв рюкзаки, усаживаются на стёсанные по краям ступеньки.
- Угощу-ка я вас удивительным лакомством, - подмигнул детям старик. - Только что приготовил на пробу. Вы будете первыми, кто отведает. Хотите быть первыми?
Мальчики закивали. Родители улыбнулись. Лукавый старик пригласил их за вымытый столик, поставил на него керамическую салфетницу в виде спящей кошки и скрылся за марлевой занавесью, отгораживающей кухню от зала. Через несколько минут он вынес ароматные медово-жёлтые груши в белых фаянсовых мисочках. Они блестели, как маленькие осколки солнца, как янтарные смальтовые капли, поднятые на берегу какого-нибудь загадочного моря, источая невероятный аромат, заставляющий забыть суету дорог и желание двигаться вперёд.
- Так пахнет тишина и покой, - шёпотом произнёс лукавый старик, не спеша расставляя мисочки с лакомством перед замеревшими от предвкушения посетителями. - Так пахнет счастье и безмятежность. Поверьте мне, я много, чего повидал и ещё больше попробовал.
- Груши по-пекински, - выдохнула мать и закрыла глаза.
- Точно, - кивнул лукавый старик.
- Я пробовала их однажды. Очень давно. Но они были совсем другими. Их, должно быть, готовили по-другому.
- Ну, - пожал плечами лукавый старик, - рецепт ведь один и тот же. Мало кто рискнёт его изменить. Просто тогда их готовил не я.
- Да, рецепт — один, - согласился отец, - только люди — разные. Как так получается, что  одно и то же блюдо у разных людей выходит по-разному?
- И пальцы вместе на свет появились, но один больше, а другой меньше, - хмыкнул лукавый старик и ушёл за марлевый занавес. А они остались наслаждаться грушами по-пекински. Ничего вкуснее этого братья ещё не пробовали.
И вдруг под несколькими витками ситцевой материи они обнаружили те самые груши по-пекински! Нет, действительно, те самые! Через столько лет! Той же формы стекающей по стеклу капли дождя, с тем же ароматом, парализующим волю!
- Ну и что ты на всё это скажешь? - младший ткнул пальцем исходящую медово-имбирным соком грушу и тут же получил затрещину.
- Дубина! Нельзя в это пальцем! Садись.
Старший разложил некрупные душистые плоды по десертным тарелкам, достал ножи и вилки, принёс из комнаты плеер и нежно втопил кнопку проигрывателя. Зазвучал до-минорный концерт Вивальди. Младший громко откашлялся в кулак.
- Во всём есть место для пафоса, да? - спросил он старшего.
- Почему гении иногда бывают такими одноклеточными? -шикнул на него старший.
- Потому что гениям иногда нужно отдыхать.
- Ну тогда возьми содовый совок и иди жрать землю! Салфеткой можешь не утираться. Тебе же ведь отдохнуть надо?
- Не пойду. Буду сидеть здесь и уплетать творение твоей новой подружки под чарующие звуки Вивальди.
- Она не моя новая подружка, - махнул рукой старший, откинулся на спинку стула и начал медленно растирать языком по нёбу нежнейшую мякоть печёного фрукта.
- Ну не бессовестная ли, а? - горячо прошептал младший, проглотив кусок диковинного десерта.- Нет, ну даже меня она этим купила! Наверное, ведьма. Берегись. Уже узнала твоё слабое место. Я считаю, что ей нужно ответить тем же.
- Чем?
- Ну, что-нибудь подарить. Чтобы она так же мучилась от наслаждения, как и ты.
- Это же их традиция дарить еду соседям. Их, а не наша, - почему-то смутился старший.
- А при чём тут еда? - поднял бровь младший. - И почему ты смутился, словно всё уже про неё решил? Ты что совсем не допускаешь лёгких отношений с женщиной?
- В смысле — лёгких?
- Не отягощённых никакими обязательствами. Так понятней?
- Любые отношения так или иначе отягчаются какими-нибудь обязательствами.
- Зануда.
- Безнравственный болван.
- Мало тебя жизнь учит.
- А тебя много? Штудируешь постулаты Бусидо и что? Успел попрактиковаться или же ты у нас просто - крепкий теоретик? Как там насчёт: «Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что собираешься сказать», м?
- Ты-то откуда это знаешь? - округлил глаза младший.
- Тоже мне…  самурай.
Старший резко встал, вытер губы салфеткой, выключил Вивальди и ушёл в свою комнату. Младший улыбнулся лежащему на середине стола ситцевому свёртку.
- Как ребёнок, честное слово…
… Старший долго не мог заснуть. Перед тем, как лечь в постель, он дважды постоял под холодным душем. Не помогло. Голова горела, а сердце тикало, как часовой механизм бомбы замедленного действия где-то в районе живота. В голове звучали скрипичные всхлипы до-минорного концерта вперемешку с дрожащим от внутренней смуты голосом новой соседки. Перед глазами прыгало бледное неровное сердечко её макушки и крохотные тёмно-синие цветочки на ситцевом свёртке. Нёбо до сих пор ощущало нежное прикосновение сочной медовой мякоти груш по-пекински…
Он старался как можно спокойнее жить все следующие после той истории годы. Он стороной обходил женщин, напоминающих ему детей. К счастью, они встречались ему не так часто. Видно судьба берегла его. В своей конторе он видел только секретаря босса, полногрудую пышную брюнетку, очень красивую и умную, почему-то дорожившую этой незавидной должностью, менеджера по работе с клиентами, женщину средних лет с крашеными рыжими волосам, и двух стажёрок, шумных и бестолковых, как индюшки. Остальные сотрудники офиса были мужчинами. Старшего очень устраивал подобный расклад. Конечно, случалось всякое. Случалось оно примерно раз в месяц. Наглядевшись на круглые, точно планеты неизведанной вселенной, колени секретаря босса, он чувствовал, как в паху начинает пульсировать и ныть. Это его бесило, но ничего поделать он не мог. Тогда он шёл в бар, находившийся неподалёку от конторы, оставлял адрес и деньги бармену, молчаливому молодому человеку с рассечённой бровью, надирался, как верблюд, и возвращался домой на такси, куда его, словно тряпичную куклу, укладывал расторопный честный бармен. На утро раскалывалась голова, но в целом становилось легче. Младший обо всём догадывался, но ни о чём не спрашивал. Как переносил подобные приступы младший, старший до сих пор не знал. Может быть, действительно, ежедневная практика Бусидо начала давать свои плоды?
И вот, по прошествии нескольких лет, старший почувствовал приближение опасности. Беспомощная соседка с бледной макушкой в форме неровного сердечка, нелепая тряпица в её дрожащих руках, глубокий нервный поклон, - всё это звенья одной цепи, которая осторожно начала стягивать его горло…  Он резко сел на постели. Под порывами ветра деревянные планки жалюзи на полуприкрытых окнах выстукивали ритмы «Рапсодии в голубых тонах». Зачем нужно быть такой беспомощной, чтобы стать такой желанной? Ведь это полный бред! Он подошёл к рабочему столу, включил лампу и надел наушники. В них зазвучал «Андалузский романс» Сарасате. Старший вернулся в постель и прижался лбом к прохладной решётке изголовья. Музыка юным жеребёнком заскакала в его голове, лёгкая, резвая, с тонкими намёками на могучую страсть, ещё спящую глубоким безмятежным сном.
- Ничего не хочу, - вслух проговорил старший. - Больше никогда…  ничего такого…
  Так и заснул, не сняв наушники и воткнувшись лбом в решётчатую спинку кровати.
Утро началось мутно. Голова плохо соображала, руки и ноги отказывались выполнять свои обычные функции. Старший, почёсывая взлохмаченный затылок, побрёл на кухню, чтобы приготовить завтрак, и остановился с улетевшими под чёлку бровями, прижавшись головой к дверному косяку. У плиты, что-то напевая себе под нос, качался младший.
- Привет, - скрипучим ото сна голосом проговорил старший.
- Да и тебе не хворать, - широко улыбаясь, ответил младший. Его лицо было чисто выбрито и мягко увлажнено, волосы вымыты и высушены, от всей его персоны исходил запах новомодной туалетной воды.
- Во имя всего святого… что с тобой?
- Не надо выпивать всю реку, чтобы узнать, солёная ли в ней вода.
- Я смотрю, знакомство с устным народным творчеством выходит на новый уровень?
- А как же иначе?
- И что ты этим хочешь сказать?
- Садись давай. - Младший отодвинул стул и жестом заправского метрдотеля предложил старшему присесть. - Я попытался приготовить тамаго-яки.
- Что приготовить?
- Тамаго-яки. Ты же его любишь?
Старший не мигая смотрел на суетившегося у плиты брата.
- Только попрошу учесть, что ключевое слово здесь - «попытался».
Через несколько минут ровные ломтики омлета, похожие на лепестки диковинного цветка, дымились на плоской тарелке перед носом старшего, до сих пор не пришедшего в себя от потрясения.
- Ну чего? - немного раздражённо спросил младший.
- Я серьёзно — что случилось?
- Могу я дать возможность своему брату немного отдохнуть?
- Нет, не можешь. Ты — не можешь.
- Это ещё почему?
- Потому что это — ты.
- Ну хоть попробуй сначала.
Старший подозрительно сощурился.
- Я клянусь тебе, никаких экспериментов над тобой я не планировал. Можешь есть спокойно.
Старший молча прожевал первый кусочек и мотнул головой.
- Для начала совсем не плохо. Может, пересмотрим договор о разделе домашних обязанностей?
- Забудь. Это только порыв.
- Основания?
- Новая соседка.
Старший медленно поднял на младшего глаза.
- А она здесь причём?
- Повторюсь ещё раз: не надо выпивать всю реку, чтобы узнать, солёная ли в ней вода. Я тут на досуге проанализировал её вчерашнее поведение. Не побоялась зайти в дом к незнакомым людям, значит умеет не поддаваться своим страхам. Дико извинялась перед тобой, как будто уморила голодом твоего Кокоса, значит, стыдлива, деликатна, тактична. Быстро ретировалась, значит, ненавязчива. Груши вообще - гастрономическая фантастика. Что ещё нужно, чтобы определить её совершенное соответствие моим требования? Поэтому вчера я принял решение приударить за ней.
Младший мотнул напомаженной головой.
- Ты что же, готовил этот аналитический отчёт всю ночь? - тихо спросил старший. Вилка в его руке мелко задрожала.
- Нет, но определённо какое-то время. Не сильно утруждался, сразу скажу. Мало того, работа над ним доставила мне массу удовольствия.
- Паршивец, - прошипел старший, и вилка в его руке мгновенно приобрела другую форму.
- Не согласен, - пожал плечом младший. - Вчера в эту дверь постучался определённо твой персонаж, ты этот персонаж проигнорировал. 
- Можно я сам решу, кто мой персонаж, а кто нет!
- Да пожалуйста! Рычи-не рычи, но ты, братец, абсолютный слепец, когда дело касается женщин.
- Ты-то у нас как раз в этом деле первый прозорливец!
- А зря, между прочем, насмехаешься.
- Короче, спасибо за  тамаго-яки. Пару столовых ложек белого сухого вина — и выше всяких похвал. Я на работу.
Старший резко встал, но на пороге кухни обернулся.
- Слушай, а это всё зачем?.. Ну, бритые щёки, зачёсанные волосы… Потом завтрак этот…
- Чтобы ты оценил серьёзность моих намерений, - пожал плечами младший.
- Придурок.
- Посуду моешь ты.
День в конторе прошёл мучительно. Всё валилось из рук. К тому же он несколько раз столкнулся с секретаршей босса, воткнувшись растерянным взглядом прямиком в её декольте, а ещё перепутал имена стажёрок и неожиданно сорвался на их фырканье. Да кто они такие, в самом деле, чтобы фыркать на него! Старшего угнетало странное предчувствие, что всё, касаемое новой соседки, встало на рельсы, ведущие его в самое пекло очередной  истории. И младший с совершенно не свойственным ему вероломством здесь совсем ни при чём. Нет, правда. Именно эта неотвратимость сейчас изводила старшего как почечные колики. К концу рабочего дня он убедил себя, что брат за завтраком просто морочил ему голову, что ему нужно немного отдохнуть и отвлечься, что призрак надвигающейся истории исчезнет сам собой.
Возвращаясь домой, он, словно от лепрозория, отшатнулся от двери, за которой притаилась  бледная макушка в форме неправильного сердечка, и ввалился в прихожую, как в окоп дружественной армии. Младший был уже дома. Из кухни доносились приглушённые голоса.
- Что за… - шёпотом проговорил старший. Он очень устал и готов был этим вечером только поужинать в полном молчании и завалиться в кресло с «Норвежским лесом» Харуки Мураками.
- Брат! - крикнул из кухни младший. - Мы тебя долго будем ждать?
Слово «мы», мягко произнесённое младшим, прибило старшего к стене.
- Что-то он сегодня совсем неповоротливый, - нежным голосом пропел кому-то младший, и отправился в прихожую.
- Кто там? - сделав страшные глаза, прошипел старший.
- Ой, да ты не поверишь! - махнул рукой младший.
- Слушай, я устал, как скотина, я хочу свою порцию жаренного риса и полную тишину.
- Да будет тебе и то и другое. Только чуть позже. Впрочем, на счёт жаренного риса…  Пойдём скорее!
Под нетерпеливым взглядом младшего, старший, словно стопудовые колодки, стащил с ног кроссовки, с нескрываемой скорбью повесил на вешалку пальто, будто приводил в исполнение несправедливо вынесенный приговор, и, как мученик совести, отправился на кухню.
- А ведь я впервые здесь, в самом сердце вашей очень даже симпатичной берлоги, - сказала дама с нижнего этажа, и птичьей лапкой поправила кружевные воланы на своём неизменно чёрном платье. Старший шумно выдохнул и улыбнулся. Она была единственным человеком, который оказывался уместным в любой, даже самой сложной ситуации, не допускающей никакого присутствия. От неё исходил дух покоя, счастья и уюта. Кружевной воротник её платья казался более значительным, чем все недопонимания, расстройства и разочарования этого мира. Когда старший смотрел на неё, ему казалось, что всё можно исправить. Так было всегда, когда он на неё смотрел.
- Я невероятно рад вас видеть.
- А я вот на кухне.
- Я оценил. И от этого мне становиться ещё радостней.
- Вы — дамский угодник.
- Он такой, - улыбнулся младший. Он менялся рядом с этой удивительной старушкой глобальнее, чем старший. Становился мягче, нежнее и разборчивее в словах.
- Садитесь скорее, я ведь пришла не с пустыми руками. Я же знаю, что вы вернулись с работы голодный, как нильский крокодил в период засухи.
- Даже не представляю, каким голодным бывает нильский крокодил в период засухи, но если он такой же, как я, то это самое кровожадное существо из всех, живущих на это грешной.
- Я приготовила свинину с грибами в сметанном соусе. Вы, как мастер кулинарного искусства…
- Моя формулировка, - шепнул младший.
- Верно, формулировка его, - улыбнувшись, кивнула старушка. - Так вот, вы, как мастер кулинарных искусств, непременно должны это попробовать. Пока вы моете руки, я всё это слегка подогрею, если вы не возражаете против моего присутствия на вашей кухне.
- Наша кухня — ваша кухня, - с лёгким поклоном сказал старший и отправился мыть руки.
Определённо, было в этой необыкновенной женщине что-то освежающее душу и мысли. Смута и тревога покинули его сознание, и сердце вернулось к прежнему спокойному ритму.
Свинина с грибами в сметанном соусе оказалась выше всяких похвал.
- Правда? - сложила на груди свои птичьи лапки старушка.
- Истинная.
- Ну, а теперь продолжим, - важно откашлялся младший, и  душу старшего опять заволокло смутной тревогой. - Что вы там говорили? - Он ласково посмотрел на старушку. Та потупилась.
- Поймите меня правильно,- произнесла она, многозначительно заглядывая младшему в глаза. - Я совсем не эксперт в этом деле. Но мне кажется девушку нужно поразить чем-то… совершенно необыкновенным… я бы сказала из ряда вон выходящим…
- Можно тебя на минутку? - Старший резко поднялся, схватил младшего за локоть и выволок из кухни. Плотно прикрыв двери комнаты и бросив тело брата в кресло, с которого с утробным ворчание еле успел соскочить сонный Кокос, старший склонился над ним, как утёс над мелководным заливом.
- Ты что же это делаешь? Так ты утром — серьёзно?..
- А разве было заметно, что я шутил?
- С ума сойти… Нет, правда, сойти с ума… Хорошо. Если ты… Хотя это совсем не хорошо… Но зачем ты впутываешь во все свои извращённые фантазии эту несчастную женщину? - зашипел он в лицо младшему.
- Не ори на меня! - зашипел младший в ответ. - Она вовсе не несчастная. Сейчас, во всяком случае. Если бы ты знал, как загорелись её глаза, когда я предложил ей поучаствовать в моей судьбе.
- Ты же никогда не хотел, чтобы кто-нибудь в ней участвовал! - продолжал шипеть старший.
- А теперь хочу, хочу! Просто мечтаю о том, чтобы кто-нибудь в ней поучаствовал! Ты-то в ней участвовать не желаешь! Вот я и решил прибегнуть к помощи постороннего, но очень заинтересованного человека. Только катящийся камень мхом не обрастает, - продолжал шипеть младший.
- Сейчас не время демонстрировать фольклорные знания!
- Нет, как раз самое время! Если ты решил не ввязываться в это дело, не мешай другим устраивать свою личную жизнь.
- Ты серьёзно?
- Совершенно! - Младший резко поднялся с кресла. - Поклянись мне, что ты ни разу за сегодняшний день не думал о новой соседке?
- Клянусь!
- Врёшь!
- А тебе какое дело?
- Ну тогда и отвали. А я дам возможность этой, как ты говоришь, несчастной женщине, сказать всё, что она хочет сказать, а уже потом разрешу тебе попробовать меня убить любым подходящим для твоего морального облика способом. Думаю, это будет забавным зрелищем. Я ухожу. Она там одна. На кухне. Она и так всю жизнь одна. А ты — как хочешь.
- Как я тебя ненавижу. - Старший закрыл ладонью глаза.
- И тебе дай Бог здоровья.
- Знаешь, что, - тихо произнёс старший. - Я пойду с тобой на кухню и посмотрю, до чего ты договоришься. И уж найду какой-нибудь способ…
- Поищи, поищи, - ухмыльнулся младший. - Только не надорвись.
Старушка с интересом разглядывала скатерть, связанную когда-то их матерью ко дню свадьбы. Она перебирала своими птичьими лапками белоснежные ромбики и покачивала маленькой головой.
- Ну надо же, как изящно, мило и немного трогательно. Все эти изделия из тонких нитей какие-то нечеловеческие. Слишком лёгкие, слишком воздушные.
- Наверное, - согласился младший и ткнул старшего локтём в бок.
- Наверное, - кивнул старший. - Я сварю кофе.
- Несомненно - вы, - оживилась старушка. - Я всё знаю про ваш знаменитый кофе.
- Откуда?
- Ну… - она лукаво подмигнула младшему. - Земля слухами полнится. Вы варите, а я буду говорить. Я давно так много не говорила. Вы ведь не возражаете?
- Нисколько, - мотнул головой младший и громко кашлянул в кулак.
- Нет, конечно, - не отвлекаясь от турки, ответил старший.
- Что же заставит девушку подумать о вас, как о человеке, заслуживающем особого внимания? О, несомненно это неординарность первого подарка. Он должен напоминать вызов, приглашение на бой.
- Правда? - повернул голову в её сторону старший.
- Ну, конечно, - искренне удивилась она. - Когда-то очень давно, будучи совсем юной, я была шокирована необыкновенным подношением… Он оказался невероятно тонким юношей, нестандартно чувствующим этот мир. Жаль, что наш роман продлился только два месяца и тринадцать дней. На первое свидание он преподнёс мне плюшевую поющую жабу. Стоило её треснуть, как она начинала петь «Non, je ne regrette rien" Эдит Пиаф. Поёт, а глаза горят красным.
- Во мрак! - восторженно отозвался младший.
- Вы шутите? - оторопел старший.
- А вот и нет. Конечно, сначала я испугалась. А когда моя кошка, Герцогиня Кавендиш, около полуночи случайно сбросила Эдит (так я назвала поющую жабу) с тумбочки, я думала, что потеряю рассудок. Только представьте: напольные часы замирают в последнем гулком ударе и в наступившей кромешной тишине рваным гортанным голосом французского воробушка по всему дому разливается… - И старушка, превратившись в точную копию Эдит Пиаф, загудела: - «No-o-on! R-r-r-ien de r-r-r-ie-e-en...  No-o-on! Je ne r-r-regr-r-rette r-r-rie-e-en!..”
Младший откинулся на спинку стула, словно принял на плечи всю мощь тихоокеанского тайфуна, у старшего в руках ходуном заходила турка.
- Я хочу такую жабу, - медленно произнёс младший, потирая пальцами виски. - Я хочу плюшевую Эдит с глазами, которые горят красным.
- Руки бы ему пообломать, вашему тонкому и нестандартному, - проворчал старший, вытирая с панели плиты хлопья тёмно-коричневой кофейной пены.
- Зря вы так, - сказала старушка старшему. - Это, правда, было необыкновенно, ново, неординарно.
Как только кофе был выпит, старушка засобиралась домой.
- Никогда не прощу себе, что нарушила ваше уединение.
- Да о чём вы, - махнул рукой младший. - Ведь сплошное же удовольствие! Теперь я ваш пожизненный должник.
- Почему? - тихо удивилась старушка.
- Да за историю о поющей жабе я бы печень заложил!
- Неужели так… фундаментально?
- Именно фундаментально!
- Вы очаровательны.
И старушка отлетела, как клочок предутреннего тумана, растворившись в сумраке лестничной площадки.
- Слушай, - вцепился в воротник старшего младший. - Давай найдём плюшевую жабу.
- Тебе не надоело?
- Ты посмотри сколько у этой невероятной женщины воспоминаний! А не будь тогда в её жизни Эдит?
- Она бы нашла нормального парня с нормальной головой, а не мешком вонючего мусора, и была бы с ним счастлива.
- Так ведь она и была счастлива!
- Ну да, два месяца и тринадцать дней.
- Так ведь это — целая жизнь!
- Как хочешь, но мне всё ещё не вериться, что это затеяно тобой всерьёз. Давай так: ты объясняешь милой старушке, что на жабе закончилось представление, что продолжения больше не будет, и я постараюсь забыть об этом, как о страшном сне.
- Я не собираюсь ломать ей жизнь.
- А новой соседке — собираешься?
Младший хмыкнул. Старший шумно выдохнул.
- Я тебе заявляю с абсолютной ответственностью, что если ты попытаешься каким-то образом навредить ей, я буду активен в поисках способов тебя остановить.
- Ух ты, - хлопнул себя по рёбрам младший, - уж и не надеялся пробудить в тебе  такую вот «активность»! А я-то подумал, что ты так и останешься на уровне «я больше не хочу ничего такого… никогда».
- Ты что же, подслушивал, - сузил глаза старший.
- Естественно! - широко улыбнулся младший.
- Ну и гад же ты после этого…
- Ещё какой. Однако позволь мне кое-что сказать. Ты у нас — человек большого сердца и широкой души. Это известно любой паршивой собаке в нашем округе. А мне это как бы и без надобности. Гениям прощают многое, даже такое. Но именно по это причине во всём, что касается практической стороны жизни, я гораздо перспективнее тебя.
- Кто бы сомневался…
- То, что ты умеешь чистить до блеска кафель в ванной и готовить кофе, вовсе не делает тебя способным принимать однозначные решения.
- Однозначных решений не бывает.
- Вот оно! Именно в этом твоя слабость! Да, в большинстве случаев однозначных решений не бывает, но существуют экстремальные ситуации, которые вопиют об однозначности решения. И здесь ты — пасс.
- А ты — нет.
- А я — нет! Тебя постоянно мучают сомнения, потому что в тебе живёт маниакальная жажда заботы. Этот мир для неё - бездонный колодец, из которого она лакает кристально чистую воду. Пока это продолжается, ты не сойдёшь с ума. Причём твоя жажда вожделеет не только близких людей, она выражается не только подношением платка к сопливому от рыданий носу. Ты боишься принять однозначное решение, чтобы не задеть, не обидеть, не ранить. Но, по большому счёту, ты всё максимально усложняешь. Может, тот, кого ты боишься ранить, как раз и ждёт от тебя однозначного решения. А ты ему: «однозначных решений не бывает». Поверь мне на слово, если так и дальше пойдёт, ты останешься совсем один. А тебе одному нельзя.
- У меня останется Кокос.
- Твой Кокос — жирный кусок вселенской лени, потерявший кошачий облик уже в первый год своей жизни. По твой милости, между прочим. Я предупреждал, что кормить кота нужно по расписанию и из одной миски. У него же их — целая батарея: для кашки, для творожка, ещё для какого-то дерьма, от которого и несёт соответственно. - Младший вдруг на минуту задумался, уронил взгляд на свои руки, зачем-то растёр их, как будто только что вернулся с мороза, и снова посмотрел на брата. - Знаешь, иногда достаточно одной груши, чтобы изменился ход вещей.  Он изменился. В моей жизни. В твоей. В жизни новой соседки. И дамы с нижнего этажа. Только подумай, какой неистовой силой обладает этот фрукт, приготовленный по вполне себе традиционному рецепту…
Следующий рабочий день старшего затянулся. Надо было закончить срочную работу, с которой стажёрки не справлялись. Они вообще мало с чем справлялись, старший не раз говорил это боссу, но тот почему-то  никак не реагировал на его замечания.
- Он считает, что ты придираешься, - сказал как-то младший. - Слишком уж ты положительный.
- Если я стану отрицательным, это что-то изменит? - поднял бровь старший.
- А ты попробуй.
Старший, конечно, пробовать не стал. Он решил, что будет менее хлопотно для вселенной, если он просто выполнит чужую работу. Что он и сделал, задержавшись в офисе до восьми часов вечера. В электричке метро он почувствовал, что ещё немного и его стошнит от голода. А дома, конечно, ужина нет. Что за… Старший длинно и судорожно вздохнул. Однако свежий воздух слегка погасил муть в желудке. Он купил в крохотном магазинчике-ларьке бутылку дистиллированной воды и с болезненным удовольствием измотанного жаждой путника выпил почти половину. Осталось пройти через сквер и он — дома.
- Вы простите меня, - вдруг услышал за спиной старший.
Он вздрогнул и оглянулся. «Потерял я свою Эвридику»… Так, кажется, поётся у Кристофера Глюка, почему-то пронеслось в его голове, а в ушах закачалась нежная мелодия  в исполнении Дмитрия Хворостовского. Перед ним, прижимая к груди рыжего кота, стояла новая соседка. Она смотрела на него своими странными глазами, её правая бровь едва заметно подрагивала, словно былинка на дороге перед первым толчком землетрясения. Господи, он так часто думал о ней, так часто говорил о ней с братом, что начал воспринимать её как персонажа постоянно пересказываемой им легенды, а не реально существующего человека! Вот сейчас она стоит перед ним, перекладывая рыжего кота с одной руки на другую, а ему и сказать нечего: мысли расползлись по углам похолодевшего рассудка, будто тараканы от резко включенного света, язык присох к нёбу, словно водоросль к днищу лодки, сохнущей на берегу. А сказать старшему хотелось многое. И что ему нравятся её тонкие брови, похожие на двух рыбок данио, уплывающих под небрежно подстриженную чёлку, и что стоит ему закрыть глаза, как среди разноцветных кругов и разводов он без труда находит бледное сердечко неправильной формы с её макушки, и что, засиживаясь за полночь, он наблюдает за редкими огнями города на другой стороне реки с такой же осторожной нежностью, как и за её мерцающим, плавающим, ускользающим взглядом.
- Простите меня, - полушёпотом повторила девушка. - Мне до сих пор не удобно… Но… ведь нам всё равно придётся встречаться, здороваться. Не хотелось бы, чтобы всё это делалось со страхом и вечными прятками за угол.
- Да, не хотелось бы. - Старший глубоко качнул головой, а она вдруг улыбнулась. Её щёки округлились, а у носа образовались две глубокие впадинки, похожие на скрипичные эфы. От этого её лицо стало лукавым. Точь-в-точь как у того старика, хозяина придорожного кафе из его далёкого детства. Вот уж неожиданно! Он улыбнулся в ответ.
- Вот уж неожиданно…
- Что вы имеете в виду?
- Ваша улыбка…  - замялся он. - Она… Как бы это сказать…
- Она с детства такая. Знаете, такой подвох.
- Именно подвох! - почему-то обрадовался он.
- Ничего не могу с этим поделать.
- Да и не надо…  У вас на руках кот. Он замечательный.
- Да, замечательный. Его зовут Пудинг.
- Шикарное имя. С этим именем он просто обязан быть счастливым.
- А у него и выбора-то нет. - Новая соседка поковыряла палевый затылок кота тонким указательным пальцем. Тот сощурил глаза и громко мурлыкнул, словно хрюкнул. - Да, да, о тебе говорим, невоспитанный кот, - обратилась девушка к питомцу и улыбнулась своей улыбкой с подвохом. - Он страшно любит гулять. На руках. Так у него рождается ощущение относительной свободы.
- Относительной свободы? - удивился старший. - Это как-то… неоднозначно.
- Совсем неоднозначно, - охотно согласилась она. - Этот кот хоть и Пудинг, но тот ещё фрукт. Для него важнее декларировать, чем испытывать истинное чувство.
- Однако.
- И я о том же.
Они не спеша отправились через сквер. Пудинг с недовольной физиономией ворочался в руках новой соседки.
- А как вы относитесь к плюшевым жабам? - вдруг спросил старший.
- К кому? - не поняла девушка.
- Нет-нет, это я так, - смутился старший, и всю оставшуюся дорогу до дома они прошли в неловком молчании.
- Ну вот, - выдохнул он у её двери. - Теперь я буду чувствовать себя глупым пингвином.
- Что ж, в следующий раз вы извинитесь и попробуете исправить ситуацию, - пожала плечом новая соседка. - Зато мне стало спокойней. Я ведь, если честно, страшно боялась столкнуться с вами в подъезде. А увидела на улице и подумала, что лучшего шанса с вами заговорить у меня может и не случиться…  А плюшевая жаба…
- Забудьте, - затряс головой старший, наскоро попрощался и скрылся за дверью своей квартиры.
Уже с порога он услышал знакомое журчание нежного голоса дамы с нижнего этажа:
- Ну, не знаю… Это как-то уж очень кардинально. О чём я только думала?
- Какая вы привередливая женщина, оказывается, - с улыбкой в голосе возразил младший — Ведь сами же выбирали, тратили время и деньги.
- Со мной всегда так…
- Хорошо, давайте ещё посмотрим. - Младший чем-то зашуршал, что-то отодвинул, что-то осторожно положил на стол. - А вот это?
- Ох, ну вы — большой оригинал!
- Значит это?
- Ну, не знаю… У каждого предмета должен быть определённый смысл.
- А здесь разве нет смысла? Посмотрите внимательно! Здесь полно смысла. Как явного, так и скрытого.
- Странно, почему за пределами вашего дома всё это казалось мне именно тем, что нужно?..
Старший немного выждал в коридоре, дважды чертыхнулся, вдохнул, выдохнул и вошёл на кухню.
- Ты вовремя, - не поздоровавшись, сказал младший.
На кухонном столе в страшном беспорядке громоздились какие-то свёртки, коробки, коробочки, книги, игрушки и уж совсем непонятные предметы. Старший развёл руками.
- Я голоден, как дикий вепрь в период гона.
- Я кое-что принесла голодному вепрю, - улыбнулась дама с нижнего этажа. Старший улыбнулся ей в ответ. В улыбке этой удивительной женщины не было никакого подвоха, в отличие от той, другой. Она была простой, лёгкой и светлой, которую не хотелось разгадывать, но сердце мгновенно на неё откликалось. - Вот посмотрите-ка.
Она встала и мелкими шажками подошла к плите. На одной из конфорок стояла белая эмалированная кастрюля с россыпью анютиных глазок по бокам. Старушка приоткрыла крышку и нос старшего уловил умопомрачительный аромат бигоса. 
- Ну как? - таинственным шёпотом поинтересовалась она.
- В самый раз, - таким же шёпотом ответил он и прикрыл глаза от удовольствия.
- Я рада, - уже вслух произнесла старушка.
- Но ведь это не может долго продолжаться, - уже вслух возразил старший. - Получается, что вы обслуживаете нас в нашем же доме.
- Как же хорошо, что так получается! - воскликнула она. - И пусть это продолжается как можно дольше.
- Она святая, - сказал младший, убирая со стола свёртки и коробки, и бросил в лицо брата короткий ехидный взгляд.
На уговоры поужинать вместе дама с нижнего этажа ответила вежливым, но категоричным отказом.
- Надо и честь знать.
- Да причём здесь честь-то? - не унимался младший.
- И всё-таки я пойду, - улыбнулась она и скрылась в полутьме лестничной площадки.
- Жить без неё не могу, - шумно вздохнул младший. - Пойдём есть бигос. Даю руку на отсечение, это самый вкусный бигос из всех бигосов на свете.
- Меня всё это напрягает, - огрызнулся старший.
- Ну дай ты ей возможность поухаживать сразу за двумя мужчинами! Что же ты за человек-то такой! Она стосковалась по заботе, ни один ты в этом мире мать всех скорбящих. Тебе что, жалко?
- Ах, какой ты милосердный, - фыркнул на него старший. - Что это вы тут обсуждали?
- Возможные подарки для новой соседки.
- Всё не наиграетесь?
- Всё не наиграемся.
Старший разложил по тарелкам дымящийся бигос.
- Бог ты мой…  - младший почти воткнул нос в исходящее терпко-остро-сладкими запахами блюдо.
- Я настоятельно тебя прошу, заканчивай всё это, - сказал старший, проглотил первую ложку бигоса и закрыл глаза. - Бог ты мой…
- Что заканчивать?
- Всё это. Я сегодня встретился с ней… с новой соседкой… мы говорили. Мы улыбались. Мы и дальше намерены говорить и улыбаться. То есть всё, что ты запланировал, больше не прокатит. Во всяком случае, я не дам этому прокатить. Найду способы. Не сомневайся.
- Бум! - воскликнул младший и ударил ладонью по столу. - Ну наконец-то мозги встали на место! Нет, всё-таки великим человеком был Эдвард Лоренц. Его теория сработала.
- Какая теория? - округлил глаза старший. - Ты совсем ополоумел?
- Бабочка махнула своим крылом. Я же тебе говорил, что те груши изменили ход вещей. Слава Всевышнему, ты наконец-то решился. А то, честное слово, я уже начал уставать прикидываться беспринципной скотиной.
- Подожди, подожди, - быстро заморгал старший. - Так это что же было?.. Розыгрыш? - На его скулах волнами заходили желваки.
- Да брось ты, какой розыгрыш, - похлопал его по плечу младший. - Я что бессмертный, чтобы тебя разыгрывать? Ты же напрочь лишён чувства юмора. Просто…
- У тебя всё — просто! - старший резко встал и подошёл к окну. - Слушай, кто тебе дал право играть с человеческими чувствами?
- Иди ты к чёрту! - вспылил младший. - Если бы не я, ты бы до сих пор заикался в подушку и шарахался в кусты при первом её приближении. Посмотри, как ты мобилизовался, когда  почуял мою опасность. Вообще-то, если серьёзно, я ещё тот соперник. Так что поосторожнее со мной в следующий раз.
- Никаких следующих разов, - шепнул старший вечернему городу за окном, потом подошёл к брату, воткнулся лбом в его лоб и шепнул ещё раз: - Никаких следующих разов.
- Как скажешь, - улыбнулся в ответ младший.
Кофе пили молча. Каждый потихоньку думал о своём. Старший, наконец-то спокойно и медленно, о подрагивающих бровях новой соседки, младший, наконец-то спокойно и медленно, о построении эпюр внутренних усилий.
- Послушай, - произнёс старший, когда кофе был допит, - а наша дама с нижнего этажа знает про эту твою затею… ну, с моей мобилизацией твоим извращённым способом?
- М-м-м, - мотнул головой младший.
- Надо ей немедленно всё рассказать.
- Немедленно не получится, почти полночь. А потом…  Понимаешь, ей уже не остановиться. Сия милая старушка, всю жизнь прозябавшая на окраине этой реальности, вдруг ощутила свою необходимость не только диффенбахиям и бальзаминам.
- Ты совсем чумной! Ты хоть понимаешь, что всё это может плохо кончиться?
- Я понимаю. Но что в этом мире кончается хорошо? Если оно кончается, то это уже само по себе — плохо.
- Ты сейчас только что нашёл оправдание всем необдуманным поступкам.
- Когда речь идёт о тотальном одиночестве, все средства хороши. Чёрт знает, что такое, но я почему-то чувствую ответственность за этого странного старого человека. Я всё решу и всё оправдаю, когда наступит время. Ну, правда.
- Всё это неправильно.
- Согласен, всё неправильно. Но посмотри, что она накупила в качестве первого моего подарка новой соседке. - Младший метнулся к горе свёртков и коробок на подоконнике. - Сама накупила. На свои деньги. Хотя ей это всё очень скоро разонравилось. Но ведь важен сам факт, сам факт важен, согласись! Она сама обошла кучу магазинов, магазинчиков, лавочек. Я умолял её взять меня в долю, она категорически отказалась. Даже обидеться попробовала. Вот, смотри. - Младший вытянул увесистую упаковку в малиновой блестящей бумаге и расковырял её. - Смотри… Забавно. - Он хмыкнул. - Руководство по лепке из чугуна… Это она мне хотела предложить или моей будущей девушке? Или вот ещё… Какой смешной свёрток. Ты глянь, какая прелесть! Это картинка для выжигания. С бульдогом. Или вот ещё… Резиновый кот.
- Что за страсть к зоологическим игрушкам?
- Должна же быть в жизни человека хоть какая-нибудь страсть!
- У новой соседки уже есть кот. Совершенно живой.
- Если он помрёт, останется этот.
- Ты вообще думай, что говоришь!
- Прости. Смотри вот ещё… Я не перестаю удивляться воображению человека, всю жизнь лишённого возможности его реализовывать. Вот, например… Что?.. Портативный детектор лжи?..   Где она его взяла?
- Что, серьёзно?
- Ты только оцени масштабы её заинтересованности! Или вот… Совершенно изумительно! Рамка для поиска воды.
- Давай на сегодня остановимся.
- Хорошо, на сегодня остановимся, но пообещай мне, что ты не наступишь на горло её песне. Пока. Я, правда, сам разберусь. Я расскажу ей жуткую историю о твоём вероломстве и моём благородстве.
- Да? Чтобы она всю жизнь ненавидела меня, как лишай на этих её диффенбахиях? У меня просто нет слов.
 - А ну их, эти слова. Я устал дико. Пойду спать. Завтра семинар по сопромату. Ты, конечно, всё уберёшь?
- С какой стати мне выполнять свои обязанности, если ты не выполняешь свои?
- У тебя золотые руки и всё такое. А на счёт твоей стряпни, так последние несколько суток нас кормит дама с нижнего этажа. Я пошёл.
Старший проворчал в спину младшего что-то о безалаберности, легкомыслии и бонвиванстве, тот махнул рукой и скрылся за дверью своей комнаты. Старший не спеша сложил в несколько небольших стопок потенциальные подарки новой соседке, пару раз хмыкнул и покачал головой, удивляясь упорству «милой старушки» и энтузиазму брата (надо ж было так завести этот проржавевший механизм!). Он тряхнул головой. Затем помыл посуду, протёр стол и подошёл к окну. За стеклом сонным хищником ворочался город. Где-то гасли огни, где-то наоборот вспыхивали. От этого чёрное пространство по ту сторону окна казалось пещерой, переполненной летучими мышами, чьи острые горящие глаза осторожно, но с привилегиями хозяев, осматривают каждого бодрствующего в эту ночь человека. За холмом ухнула электричка. По карнизу забарабанил дождь. А старший стоял, смотрел в эту непроглядную мокрую тишь и думал, как, оказывается, важно, что всё ещё есть кому вмешиваться в твою вроде бы сложившуюся жизнь, всё ещё есть тот, кто возмущает её неподвижную поверхность, обозначая своим назойливым присутствием масштабы человеческой заботы. Как хорошо, что всё ещё есть те, которые жаждут поделиться своим нехитрым жизненным опытом, хотя бы для того, чтобы ты удостоверился: твой-то  собственный очень даже и неплох. Как хорошо, что есть те, кто взял и понёс ответственность за тебя, даже если ты об этом и не просил. Как хорошо, что есть те, за кого болит твоя душа. И как важно, что существуют все эти натужные личные зависимости, от которых иногда тошнит. Но ведь именно они делают жизнь жизнью.
Старший выдвинул верхний ящик комода, достал поваренную книгу, открыл страницу с рецептом и пошаговым приготовлением груш по-пекински и запалил духовку. Очищая плоды от кожицы, он напевал павану Ровеля и сам себе удивлялся. Удивлялся тому, что напевал именно павану Ровеля, что перестал выпадать в сон и чувствовать усталость, что страшно, до сведённых скул, захотел груш по-пекински. А ещё - принятому решению подарить всё, что сегодня принесла дама с нижнего этажа, новой соседке. Вот так собрать в один огромный пакет, перевязать его серебристой лентой, и подарить. Зачем? Кто ж знает?  Может быть, младший объяснит. Его хлебом не корми, дай что-нибудь объяснить. Старший хмыкнул. По кухне разлился медово-имбирный запах. Не спеша груши приобретали надлежащий цвет, вкус и аромат. Старший хотел было отворить духовку, но, взглянув на таймер, произнёс вслух:
- Всему своё время.
И, улыбнувшись, отошёл к окну.