Леший Глава 11 Опять рабство

Глава 11 Опять рабство

  "Дайте человеку цель, ради которой стоит жить,
  и он сможет выжить в любой ситуации"
  (Гете)

Уже четыре часа Леха был вне закона. Как лось, не разбирая дороги, несся по тайге, ломился через кусты и буреломы, штурмовал крутые откосы расщелин и распадков, вброд и вплавь форсировал многочисленные ручьи и речушки. Бежал, шел, карабкался, плыл, все дальше и дальше уходя на север - наименее вероятное, для преследователей, направление побега. Смеркалось, да и силенок осталось ровно на два раза поссать. С трудом переставляя умотанные ноги, взбирался по очередному лесистому склону. Поставил задачу - «Залезу на этот увал и заночую».
 
Намеченный план рухнул почти сразу. Путь преградил огромный кедровый выворотень. Таежный исполин упал совсем недавно, подмяв под себя молодых родственников, задрав корни на четырехметровую высоту. Образовалась пещера внушительных размеров, а главное – абсолютно сухая. Лучшего места для ночлега не придумаешь. Без расслабухи, насобирал дров, развел в пещере костер. Скинул одежду, отжал и развесил вокруг огня на торчавшие коренья. Голышом, под проливным дождем, наломал кедрового лапника.

Костер горел так, что только успевай бока подставлять и одежду перевешивать. Через час выгреб полупрогоревшие дрова наружу, настелил на их место приготовленный лапник и устроился голым задом на колючий, ежистый ворох.
Со всех сторон пещера излучала приятное тепло. Одевался не спеша. Трусы, рубаха, носки высохли, куртка и штаны еще не совсем, но были приятно теплыми. Ботинки обувать не стал – мокрые. Сунул под лапник на горячий песок. Забрался в середину колючей благоухающей кучи. Тепло окружало со всех сторон, как в русской печке. Снизу пригревало, сверху не капало – тепло, темно и мухи не кусают. Как говаривала бабуля – «рай господний». Не заметил, как уснул.

Проснулся, едва забрезжил рассвет. Мелькнула мысль, что до подъема далеко, можно еще вздремнуть и потянуться, но вдруг осознал где находится и впервые за последние два года не пожалел, что проснулся. Сбросил колючее покрывало, вылез из пещеры, и здесь его ждала еще одна приятная новость - дождь перестал, на небе ни облачка, скоро взойдет солнце и жизнь наладится.

Есть хотелось как узнику Бухенвальда, хотя трапезничал не далее как вчера в обед. Достал хлеб, отломил третью часть, остальное спрятал. Ел маленькими кусочками, тщательно пережевывая этот мокрый, клеклый и необыкновенно вкусный хлеб. Умял отмеренную пайку, но чувство голода не исчезло, наоборот, еще больше захотелось есть. Огромным усилием воли остановил руку, полезшую в карман за добавкой. В тайге летом харчей навалом, а хлеб надо беречь. Пора переходить на подножный корм. Вот кедрач растет, новые шишки еще не поспели, но прошлогодние должны быть.

Неторопливо, внимательно глядя под ноги, двинулся к вершине намеченного вчера увала. Корм попадался, но не очень – из десяти шишек-падалиц только в одной были орехи. Эта еда белке в аккурат, а не здоровому голодному мужику. Нашел пяток крепеньких сыроежек. Тут же развел небольшой костерок, обжарил грибы на прутике, как шашлык, посолил и съел – вкусно. Но тот, кто сидел внутри и непрерывно сосал под ложечкой, требовал чего-нибудь более существенного. Ближе к вершине увала вышел на земляничную поляну, набрал горсть, съел – опять не то. Попадались кусты боярышника и голубики, но все это либо цвело, либо зеленело и на корм не годилось.

С вершины увала, через просветы между деревьями, разглядел широкую долину. Посередине, в разрывах туманной дымки, блестело озеро. В этом озере уж точно есть, что поесть. Спуск пологий, лес смешанный чистый, идти одно удовольствие. Потеряв интерес к подножному корму, прибавил шагу.

Заросли тростника покрывали большую часть берега, оставив незанятыми уютные песчаные пляжики. Светло-палевое дно, с торчащими там и сям валунами, полого уходило метров на двадцать и там резко исчезало. Мальки размером с мизинец стаями сновали по мелководью. Мощные всплески за кромкой тростника оповещали о наличии более солидных водных обитателей. Не иначе набрел на рыбное Эльдорадо, что было бы весьма кстати.

По границе прибрежной отмели виднелись остовы затопленных деревьев. В незапамятные времена они росли на берегу, но потом вода почему-то поднялась. По опыту знал - в этих кореньях и корягах любят прятаться щуки и другие речные хищники.

Из-за сопки справа показались первые лучи восходящего солнца. Принялся мастерить острогу. Из одинокой березки, росшей неподалеку, сотворил двухметровое древко. На толстом конце, равномерно по окружности, сделал три надреза, шнурком от ботинка, прикрутил припасенные гвозди. «Посмотрел на дело рук своих и  увидел, что это хорошо».

Оружие есть, дело за рыбой. Скинув одежду, смело вошел в воду, даже не пощупав ее рукой. Холодная, но минут десять продержаться сможет. Побрел к кромке тростника, наступил на что-то острое, пошарил по дну и вытащил беззубку. Это тоже неплохая еда. Бабушка рассказывала как в лихие 30-е и 40-е, благодаря этим моллюскам, спасались от голода. Выбросил ракушку на берег и побрел дальше.

Там где кончался тростник, кончалось дно. Поплыл по кромке тростника, опустив лицо в воду, высматривая добычу. Мелочь шастала туда-сюда в изрядном количестве, но ничего достойного остроги не попадалось. Потихоньку подобрался к затопленному пню и сразу заметил торчащую из-под корня плоскую голову крупной щуки – килограммов пять, не меньше. Медленно подвел острогу к рыбе, целясь между головой и спинным плавником. Ударил с двадцати сантиметров … То, что промазал, понял сразу – острога воткнулась в песок, а щука стрелой ушла в глубину. Охотничий азарт как в воду канул, уступив место досаде и холоду. Повернул вспять. Выходя на берег, опять наступил на беззубку. «На безрыбье и раком встанешь». В этой классической позе довольно быстро насобирал более десятка раковин.

Теперь нужен костерок, а дровишки вестимо где - в лесу. Оделся и в лес. Там его ждала новая напасть – на смену дождю явился гнус. Вот тебе раз, не понос, так золотуха. Не иначе подлянка свыше, чтобы  ему жизнь медом не казалась. И откуда он взялся в таком количестве? Пару часов назад комаров можно было пересчитать по пальцам, а сейчас … Прицепил к кепке накомарник, набрал охапку сучьев, надрал бересты для растопки и назад. На берегу комаров не было, спасал несильный ветерок с озера.

Разводя костер, обдумывал рецепт приготовления беззубок – можно зажарить на углях прямо в раковинах, а можно сварганить шашлык. На углях проще, шашлык быстрее. Тот, кто сосал под ложечкой, проголосовал за шашлык. Расковырял раковины, вырезал содержимое, обмыл, нанизал на прутик. От запаха жареного мяса разыгрался такой аппетит, что половину шашлыка съел полусырым. Вторую половину употребил не спеша с маленьким кусочком обжаренного хлеба – очень вкусно.
 
Не сказать, чтобы наелся, но, как говорил грозный «Капитан Страны Советов»*, «Жить стало лучше, жить стало веселее!». Солнце, к тому времени, целиком вскарабкалось на сопку, и очень даже пригревало. От еды и тепла разморило, веки слипались. Откинулся на спину отдохнуть и мгновенно уснул. Проспал, как Штирлиц, ровно двадцать минут, и этого хватило.

Разделся и сам себе приказал: «в воду, жаба». Вода показалась более холодной, чем в первый раз. Так бывает всегда – слегка человеку полегчало, он давай привередничать – и то ему не так, и это не эдак. Теперь у Лехи была одна цель - рыба. Не обращая внимания на попадающиеся под ноги раковины, направился к своей коряге. То, что увидел, превзошло все его ожидания – в пяти метрах от пня, белым пузом кверху, покачивалась знакомая щука. В том, что это была именно она, никаких сомнений – на правом боку около головы зияла внушительная рана с торчащими внутренностями. Все-таки снайпер есть снайпер – мастерство не пропьешь! Видимо переусердствовал, излишне сильно ткнул острогой и в результате не нанизал, а пропорол насквозь.

Пять не пять, а три кило в ней было. Состоялась царская трапеза. Не экономил и ел «от пуза», но всю рыбину так и не осилил. Приличный кусок оставил «на потом». Окрыленный первым успехом, решил наловить и нажарить рыбы дней на пять, чтобы идти без остановок для добычи пропитания. Часы показывали половину двенадцатого. Времени вагон и маленькая тележка. Главное не сидеть - действовать.
 
За три часа с небольшим неоднократно обследовал все окрестные коряги. Раз на раз не приходилось, но в итоге добыл трех щук, правда поменьше первой, и хорошего налима. В непотрошеном виде на круг килограммов десять. Появилась новая проблема - что делать со щучьей икрой и налимьей печенью. Этот высококалорийный продукт на шампур не наденешь. Нужна посуда. Глины вокруг полно, не раз и не два скользил по ней, выбираясь на берег. В конце концов - не боги горшки обжигают.

Главное как следует размять глину и вроде бы надо добавить песок, а может не надо? Когда с отцом печку на даче перекладывали, песок точно добавляли. А для горшков как? Принял компромиссное решение – добавить, но маленько. На ближайшем валуне замесил глину и вылепил изящную посудину с крышкой. Откуда что берется? Мухина отдыхает вместе с граненым стаканом и пивной кружкой. Костер нужен большой, поэтому за дровами ходил дважды. Комаров прибавилось. Что-то будет вечером? Вся надежда на ветер с озера.

Рыбу пожарил успешно. Икра и печень, как ни странно, тоже удались, но глина в керамику так и не превратилась, для транспортировки содержимого не годилась – рассыпалась при малейшем нажатии. Недолго думая, посолил и, за милую душу, смолотил деликатес, используя в качестве ложки половинку раковины беззубки.
Увлекшись, не заметил, как солнце спряталось за вершину хребта. Пора готовиться ко сну. В такую безоблачную погоду ночи в этих краях не шибко жаркие. Странное дело, здешняя широта проходит где-то между Москвой и Питером – самая что ни на есть средняя полоса России. А тут на тебе - крайний север и вечная мерзлота, пусть очаговая, зато вечная. Какой-никакой шалашик строить надо. Опять сбегал в лес за дровами и развел костер на прежнем месте. Пока огонь горел и догорал, несколько раз сходил за еловым лапником.

К тому часу, когда в 30-ти километрах к югу от озера, в ИТК строгого режима, прозвучала команда «отбой», на месте костра красовался низенький шалашик, формой и пропорциями смахивающий на большой гроб. Рекламацию к качеству строения предъявлять не стал. Остатками лапника укутал рыбу, нацепил противокомариную защиту и забрался в укрытие. Засыпая, пытался решить две проблемы: в чем завтра тащить рыбу, и что бы стал делать на его месте Робинзон Крузо – утопился или повесился? Заснул сном праведника, так и не решив поставленных задач. Очень скоро эта безмятежность выйдет ему боком.

Утром огня не разводил. Завтрак разнообразил молодыми листьями борщевика и кореньями тростника. В комплексе с холодной жареной рыбой получилось блюдо под стать пятизвездочному ресторану – жить можно. Сейчас бы консервную банку, пусть ржавую и дырявую, - такой бы чаек сварганил. Какой только заварки вокруг нет? В чем - в чем, а в дарах леса Леха понимал.

Будучи атеистом в третьем поколении, не стал молить Всевышнего о ниспослании пустой консервной банки. Отбросил несбыточные мечты о чае, упаковал рыбу в лапник, перевязал ивняком. Пристроил ручку из того же ивняка. Получился изящный баул. Раздербанил острогу - как ни жалко, а шнурок в ботинок надо вернуть.
Бросив прощальный взгляд на шалаш, бодрым шагом двинулся по берегу озера туда, где между сопками виднелась лощина в западном направлении. Если идти строго на запад, то через 500 километров упрешься в Лену, или в Миренгу недалеко от места их слияния - промахнуться невозможно.

***
Пятое утро свободы встретил на обратном склоне высоченного хребта, покоренного накануне. С погодой пока везло – солнце, тепло. Вчера, уже в сумерках, с перевала, разглядел вдалеке внизу речушку с плесами и перекатами. Усталость и темнота принудили заночевать на полпути, в густом сосновом лесочке. Сейчас речку не видно – деревья заслоняют. Завтракать не стал – рыба кончилась вчера утром, а хлеб еще раньше. Оно и к лучшему - до реки километра три-четыре, а там и еда, и вода, которую последний раз пил вчера в обед. Если точнее - этой водой обедал. Отсутствие посуды для воды осложняло жизнь, но не критически. На каждые десять километров ему регулярно попадалась хотя бы одна водная преграда. Как верблюд, напившись с запасом, терпел до следующей воды.

Голод, помноженный на жажду, великая сила – уже через час, фыркая от удовольствия, умывался и пил студеную, прозрачную, необыкновенно вкусную воду. Вблизи речка оказалась покрупнее, чем виделась вчера в сумерках – под стать незабвенному Рубикону. Таблички с названием реки на берегу не оказалось, и Леха не знал, что уже несколько столетий зовут ее истинно по-сибирски, именем самым дорогим для любого человека - «Мама».

Разулся, блаженно пошевелил пальцами ног. Надо бы носки простирнуть – высохнут, пока рыбачить буду. Сказано – сделано, постирал с кусочком глины, развесил на куст ивняка. Куртку и штаны снял, рубаху оставил – мошкара, хоть и немногочисленная, но голодная и злая, изготовилась к завтраку.

Рыбина стояла в тени валуна, едва шевеля плавниками и хвостом. Осторожно опустил острогу в воду. Древко преломилось. Сделав поправку на оптический обман, прицелился  в самое толстое место. Ударил с десяти сантиметров и … попал! Острога ходуном заходила. Придавил рыбу ко дну, выждал, пока добыча не угомонилась.

Килограммовый хариус живописно свисал с зубьев остроги. Залюбовался сияющим на солнце пестрым красавцем – серо-зелёная спина, усеянная черными пятнами, резко переходила в серебристые бока с продольными полосками. Разноцветие плавников - оранжевые, красные, фиолетовые - придавало рыбе какой-то неестественный, картинный образ. Внутреннее ликование дополнились аплодисментами с берега:

— Маладэц! Рыбка угастыш?

Кто такие, понял сразу. Подобные бородатые физиономии в былые времена разглядывал сквозь сетку оптического прицела, но каким ветром Войнов Аллаха занесло в холодную Сибирь, за тысячи верст от родной Ичкерии? Позже узнает, что отсюда, со студеного севера, вытекает один из многочисленных финансовых ручейков, питающих джихад.

Армейский камуфляж, карабины Сайга, небольшие удобные полевые рюкзаки. На рукавах знакомые до боли нашивки – оскалившаяся морда крупной дикой кошки на фоне парашюта, а вверху надпись. С такого расстояния ее не разобрать, но Алексей знал, это девиз спецназа ВДВ – «Честь дороже жизни».

Что же это за страна, где бандиты щастают в форме ее элитных войск? Камуфляж не трофейный, не добытый в бою. Его продал абрекам какой-нибудь толстозадый начальник вещевого склада, крышуемый замом по тылу. Если они читают эти строки, то пусть у них на лбу хер вырастет, а лучше на пятке - как ссать, так разуваться и чтобы сами себе на яйца наступали.

Связали профессионально, точь в точь как Леху учили - одним концом веревки стянули запястьях рук, другой конец, через петлю на шее, привязали к голеностопу. Идти можно, но бежать и не мечтай – сам себя задушишь. Перед тем быстро обшмонали. Часы, нож, зажигалку забрали, соль выкинули, накомарник и рукавицы оставили – спасибо вам, заступники небесные.

На Лехино счастье этап оказался не долгим – километров семь по реке и чуть больше вверх по неширокому распадку с веселым ручейком на дне.

К вечеру вышли к «черному прииску». За то, что здесь золото мыли, говорила дыра в склоне увала, плотина на ручье и три шлюза на ней. О том, что он «черный» нетрудно было догадаться по лицам четверых встречающих. Это были соплеменники конвоиров. В руках резидентов кавказской элиты были не лопаты и не промывочные лотки, а более эффективные орудия золотодобычи – автоматы Калашникова и карабины «Сайга».

Тех, кто копал и мыл, не видать. Похоже, сидят в одной из двух избушек, в той, что побольше, дверь которой, на манер тюремной камеры, оборудована кормушкой и наружными запорами.
 
Вторая избушка поменьше, без запоров на двери, с крохотным окошком, куда и голову не просунешь, даже если побрить и намылить. Крыша плоская в один бревенчатый накат, покрыта утрамбованной землей и дерном. В пристройке размером с собачью конуру тарахтит небольшой электрогенератор. При нем пара автомобильных аккумуляторов на зарядке.

Зона особого внимания - стол и две лавки, прикрытые от непогоды брезентовым навесом. Рядом двухведерный таганок на рогатках, источающий пленящий дух разогретой тушенки. От ее благоухания Лехин желудок, говеющий более суток, учинил подлинную революцию. Возле стола, гремя поварешками и котелками, копошится невзрачная особа женского пола. В аккурат к ужину поспели, хоть в этом повезло.
Между штольней и плотиной проложена самая настоящая сорокаметровая «железная дорога» с вагонеткой. Начинается от кучи породы возле шахты и заканчивается у желоба на крутом берегу ручья, по которому порода скатывается к плотине и шлюзам. Во всем этом железнодорожном хозяйстве железными были лишь колеса вагонетки, все остальное деревянное, в том числе и рельсы.

Вагонетка как вагонетка, на полкуба, оборудована рычажным тормозом и двухметровой цепью с ножными кандалами. В них Леху впоследствии и обрядили.
Хозяйский квартет принялся бесцеремонно осматривать и ощупывать Леху, будто лошадь покупали, а может так оно и было. Разве что в рот не заглянули. Бородачи, пленившие Леху, усмехаясь, стояли в стороне. Они знали цену товару.
Огромный чечен, по всему видать местный старшой, о чем-то спросил продавцов. Услышав в ответ: «ит эзар», изумленно выпучил глаза и показал продавцам кулак с оттопыренным средним пальцем. Загалдели все разом. Отчаянно жестикулируя, вздымали руки к небу, призывая Аллаха в свидетели, и тут же демонстрировали жесты, не прописанные в Коране.

Отдельные слова Леха понимал. «Ит эзар» – десять тысяч, видимо цена, которую за него просят. Интересно, в какой валюте. Хотя по реакции покупателей и так понятно – не в рублях. Галдеж продолжался минут пять. В конце концов, сошлись на «барх эзар». До десяти Леха по-чеченски считать умел - его оценили в восемь тысяч. Результат торгов устроил всех - улыбки, обнимания, целования. Двое местных, подталкивая стволами карабинов, сопроводили Леху в избушку, которую он сразу по приходу определил как тюрьму.

Окон не было. Слабая автомобильная лампочка освещала типичную восьмиместную «хату». В красном углу, на нижней шконке, в позе медитирующего Будды, больше напоминающей онанирующего бабуина, восседал амбал, с непропорционально длинными руками. Его лицо всамделе смахивало на морду упомянутого примата - узкий низкий лоб, маленькие глазки под широкими бровями, выступающая вперед нижняя челюсть с закошенным назад подбородком и густыми бакенбардами. Завершала композицию здоровенная «нюхалка». Экстерьер старшака был столь выразителен, что не требовалось пояснений, кто из присутствующих носит кликуху «Шнобель».

Соседние плацкартные места занимали трое в зэковской робе. Опытный глаз Лехи безошибочно определил их статус – шестерки. На трех шконках у двери расположились, без сомнения, представители сословия мужиков. Еще одно место, рядом с парашей - ведром прикрытым крышкой, оставалось вакантным.
Презрительно, в соответствии с занимаемым положением, Шнобель мельком взглянул на вошедшего, и распорядился, указав на свободную шконку:

— Падай туда …

— А ты кто будешь, ушлепок носатый? – вежливо поинтересовался Леха.

Шнобеля как током ударило. Резко вскочил, приложившись темечком о верхнюю шконку:

— Я тебя, падла… - однако, разглядев на вошедшем авторитетный зэковский прикид*, осознал, что первым накосорезил*, определив  человеку место у параши, и сбавил обороты:

— Я смотрящий в этой хате …- Леха не дал договорить:

— Сдавай дела, урод комнатный, теперь здесь берлога Лешего.

Такая наглость в понятия никак не укладывалась, и Шнобель вправе был дать оборотку* беспредельщику. Засунув босые ноги в говнодавы 48-го размера, истец приподнялся с нар. До Валуева ему не хватало сантиметров десять роста и столько же килограммов, но того, что имелось, обычно с лихвой хватало, чтобы противник сдавался без боя, предварительно обмочившись, или того хуже.

Ссутулившись, дабы не задевать головой нетесаные бревна потолка, надвигался ископаемый «Homo erectus» на ответчика. Шестерки сгрудились за его спиной, как пехота за танком, готовые в любую секунду добить поверженного врага.

Сблизившись, амбал протянул к Лехе огромные ручищи, намереваясь открутить голову наглому муфлону*. Отработанная годами тренировок, двойка* в печень и селезенку, заставила его отказаться от задуманного. Обхватив руками отбитый ливер, гоминоид сложился пополам. Пехота, враз утратившая боевой дух, попятилась и попала под фланговые удары восставших мужиков. Скоротечный бой закончился сокрушительным поражением правящей коалиции. Власть переменилась. Натерпевшиеся унижений мужики, ногами спровадили шестерок под нары, а полуживого Шнобеля, в знак особого уважения, ткнули мордой в парашу и бросили у двери.

Алексей, не испытывая победной эйфории, занял место углового. Мужики устроились напротив. Старший из них, коренастый бородатый дядька лет пятидесяти, подсел к Лехе, и предложил:

— Давай паря знакомиться. Меня Тимохой кличут, это Митяй, мой брательник, - показал на мужика помоложе – а то Ванятка, наш племяш, сын покойной сестры, стал быть.

— Алексей – коротко представился новосел.

— Откуда ты такой? По одежке, вроде как из энтих – кивнул в сторону блатных - а не похож.

— Свинтил с кичи, на зоне в мужиках ходил – Леха не был настроен к беседе, но Тимоха не отставал:

— А чо ты Шнобелю лешего помянул?

Тимоха смотрел в глаза прямым немигающим взглядом с восхищением и искренним интересом. Леха пожал плечами:

— Мое погоняло, по вашему кличка … на зоне дали, а вы кто такие?

— А мы, мил человек, старатели…

Шнобель очухался, сидел, прислонившись спиной к двери, злобно глядя на обидчика.
— Ну что, старшак, оклемался? Ты меня глазенками поросячьими не сверли. Дело сделано - твое место у параши. Теперь я здесь «понятия толкую»*. Тебя и твою пристяжь выпускаю на УДО, но гляди у меня, еще раз накосячите – «тарелочки с дырочками подарю»*.

Шнобель, понурясь, с трудом переместился на шконку, которую пять минут назад выделил новичку – не в пример более престижное место, чем на полу у параши. Шестерки, боязливо озираясь, выбрались из-под нар, уселись напротив.

Загремел засов, скрипуче визгливо открылась кормушка. Лысый бородатый чечен, понимающе оглядев барак, безразлично изрек: «пэрэварот», и стал просовывать в отверстие армейские котелки. Шестерки оперативно подхватывали и ставили на нары. Ванятка со знанием дела осмотрел их содержимое, отобрал четыре и накрыл стол для нового «правительства».

Алексея приятно удивило количество и качество хавки – полный котелок гречневой каши с тушенкой, сладкий чай. Поинтересовался у аборигенов. Тимоха пояснил:
— На прошлой неделе намыли боле трехсот грамм золотишка, значит эта неделя с тушенкой и сахаром. Ежели мене трехсот, то чай без сахара и тушенка вполовину, а мене двухсот – пуста каша и вода. Пару раз намывали за фунт – к ужину водочка была.

Все, кроме Шнобеля, приступили к трапезе. Словоохотливый Тимоха продолжал:

— Жила здесь богата, мы с Митяем нашли. Мерекали мильеньщиками сделамся. В прошлом годе то было. Избушку справили, где чечены живут, плотину, шлюз. За лето намыли поболе кила. Сдуру почитай все снесли ингушам за заимку. Денег получили пятьсот тыщ. Накупили харчей, генератор, акамуляторы, чтоб свет был. Вернулись сюда, а чечены тут как тут, проследили ироды. Нас повязали, деньги и золотишко оставшееся отняли. С ними мужик пришел, тоже вроде подневольный. Слазил в забой, с лотка помыл, чеченам что-то сказал. Потом его увели. Смекаю, то иолог был, жилу ценил.

Возрадовались басурмане, налили нам по 150 и велели этую хибару ставить – сказали, чтоб на 8 душ. Всю зиму втроем тута жили. Как папы карлы породу ковыряли, а что попишешь - рабы. По весне мыть начали. Неделю тому энтих ухарей пригнали. Они на руднике срок мотали, дело туго знают, их и сунули в забой. Зараз с варнаками стряпуху привели – обживаются нехристи.
 
После ужина мужики закурили, беспардонно выпотрошив блатниковский общак. Тимоха, блаженно затянулся, прикрыв глаза:

— С табачком здесь туго. Чечены дадут в день три пачки «Примы» - Шнобель их к себе в начку*. Нам по цигарке жаловал, и то не кажин день.

Леха повернулся к Ванятке и дал указание:

— Выдай обиженным по одной.

Молодой таежник неспешно достал из пачки четыре сигареты и, сопровождаемый алчущими взглядами блатной шестерни, кинул на шконку Шнобеля, понуро лежавшего зубами к стенке. Развенчанный старшак, блюдя остатки авторитета, даже  не пошевелился. Шестерки, немного поменьжевавшись, и, наплевав на субординацию, разобрали свою долю - это пложняк*, а значит все по понятиям.

Тимоха продолжал знакомить Леху с ситуацией на прииске:

— Энтого, который харч принес, чечены меж собой Лэчо кличут…

— Наверно Леча, «сокол» по-ихнему.

— Можа и так, а здоровый - Назим, иль не так?

— Все так, Назим значит «устрашитель».

— Откель знашь?

— Было дело …

— Назим у них за бугра. Который лысый, то Ваха, а мелкий хустрик – Руслан. Трахаль каких свет не видал. Стряпуху средь бела дня у всех на глазах жарит. Ночью ее чечены на хор ставят, а энтот еще и днем пользует. Люсей ее звать. Жаль девку, в конец затрахают.

Утро началось с вывода в туалет и приличного завтрака – макароны с тушенкой, пресная лепешка, чай.
 
Леху назначили «железнодорожником», возить породу от штольни к шлюзам. Пристегнули на цепь к уже знакомой вагонетке. До него здесь пыхтел Шнобель. Теперь он катал такую же вагонетку в штольне, от забоя до выхода.

С самого утра Леха изучал обстановку. Что и говорить, караульная служба у чехов поставлена профессионально. Ваха, дежуривший ночью, спит в избушке. Двое стоят на постах. Один у входа в штольню, второй на берегу ручья, напротив шлюза, где мужики золото моют. Третий, отдыхающая смена, располагается около кухни, примерно на равном расстоянии от постов. Грубейшим нарушением устава караульной службы было наличие на постах самодельных кресел из ивняка. Каждый час отдыхающая смена заступает поочередно то на один, то на другой пост. Недавно Назим сменил Руслана у ручья, через час отдохнувший Руслан сменит Лечу у штольни. График смены караула само по себе уже немало, но что это дает?

В вагонетку входит до тонны породы. От штрека к ручью, под уклон, сама катится – успевай тормозить. Не успеешь – слетит с обрыва и тебя за цепь утащит. Тут хлебало не разевай. От ручья к штольне пустая вагонетка сама не едет, но и не упирается шибко.

Леха, курсирующий от штольни к шлюзу, периодически оказывается в пяти метрах около одного из постов. Длина цепи два метра. О нападении на караул в такой ситуации и думать нечего, но Леха занимается именно этим. Если бы удалось приблизиться к часовому хотя бы на метр.

Руслан прислонил карабин к дереву, потянулся, через штаны пошарил в причинном месте. Удовлетворенный результатами изысканий, осклабился от уха до уха и, походкой мартовского кота, двинулся в сторону кухни.

Леха подкатил груженую вагонетку к ручью. Породу кидал в желоб полной грабаркой*, на раз-два …три-четыре. Почуяв на себе чей-то взгляд, поднял голову. И когда он только успел?

Повариха лежит животом на столе, вцепившись руками в противоположный край. Ее невидящий, как у сомнамбулы, взгляд уперся в Алексея. В глазах девушки было такое, что впору провалиться сквозь землю от злобы и бессилия.

Приармянившийся Руслан трудится без особого энтузиазма, как артист при пустом зале. Уловив Лехин интерес, мгновенно преобразился, добавил в движениях четкости и артистизма. Ни дать, ни взять Майкл Джексон. Откровенно издеваясь, изобразил нечто похожее на цирковой комплимент, призывая оценить его мастерство. Леха отвернулся, местная трактовка поэмы «Руслан и Людмила» привела его на грань бешенства.

Медленно приходил в себя, ожесточенно кидая породу в желоб. А что собственно произошло? С чего так раскипятился? Здесь, как и всюду на необъятных просторах России, каждый занят своим делом – власть надзирает и сношает, народ пашет и терпит. История ничему не учит ни власть предержащих, ни народ. Рано или поздно народная терпелка лопается. Всесокрушающая волна народного гнева сметает постылую верхушку, но вместо прежней у государственного монстра неизменно вырастает новая, формируясь исключительно из того, что плавает сверху и никогда не тонет. И опять за свое – врать, рвать, насиловать.

В куче породы что-то блеснуло. Леха отложил лопату, поковырялся и выпростал на свет божий приятно тяжеленький самородок размером с крупную сливу. Оказывается, новичкам везет не только в карты! Поверхность самородка напоминает скорлупу грецкого ореха, а форма – голову одноглазой жабы. Недолго довелось любовался художеством матушки природы. Грозно-повелительное «дай суда» вернуло Леху на грешную землю. Поднял глаза - рядом стоит Назим, вперив взгляд в самородок. Было от чего взалкать нехристю – Леха, одним махом выполнил чуть не месячную норму прииска.

Левая рука чечена сжимает цевье автомата, правая тянется к золоту. Другие караульные тоже заинтересовались происходящим. Леча привстал с кресла, перекинул карабин за спину. Руслан замер на сексуальной полуволне. Оба пытались разглядеть находку раба.

Лехино подсознание прокачало ситуацию за долю секунды. Оценил диспозицию противника, его боеготовность, сформировал план сражения. Оставалось только принять решение, что он и сделал. Медленно вложил самородок в протянутую ладонь Назима, попутно захватил рукав его куртки, резко дернул на себя и апперкотом* вбил носовые кости в девственный мозг громилы.

Назим падал долго, как в замедленном кино. В том же темпе Леча брал «Сайгу» наизготовку, а Руслан, со спущенными штанами и мотающимся членом, скакал к дереву, где оставил оружие. Падая вместе с Назимом и прикрываясь им от Лечи, Леха одновременно рвал автомат из ватной руки чеха. За кем первый выстрел, тут и к бабке не ходи. Пока отнял автомат и снял с предохранителя, горец успел выстрелить дважды. Первая пуля рванула за левый рукав, вторая угодила в спину живого щита, а третья так и осталась в стволе – длинная автоматная очередь прошила горного сокола в трех местах. Леха стрелял навскидку, не целясь.

Голожопого Руслана хладнокровно расстрелял. С такой дистанции гарантированно попал бы не только в голову, но и в головку члена. Пуля снесла спермогону полчерепа в тот самый момент, когда он коснулся карабина. Ненасытный трахальщик  предстал перед Всевышним достойно - с оружием в руках и торчащим членом.
Леха, как учили, не зациклился на результатах стрельбы, мгновенно перешел к следующей цели – двери чеченской избушки. Из нее вот-вот должен выскочить вздрюченный Ваха. Время шло, дверь не открывалась. У этого Вахи мозги явно не куриные - хоть лысый и спросонья, а ситуацию прочухал.

Леха поставил себя на его место: «Десяток выстрелов и тишина. Вывод – вайнахи* перебиты, противник знает про Ваху и ждет, когда тот подставится. Число врагов не известно. Рвать наружу – верная смерть. Надо притыриться. Лучше всего в углу за дверью, здесь безопаснее».

Ситуация сродни снайперской дуэли, а в этом Леха кое что петрит. Только дистанция далеко не снайперская, что на руку неприятелю. Возможности для маневра у Вахи ограничены стенами избушки, у Лехи – длиной цепи. Стараясь не бренчать кандалами, переместился от Назима к вагонетке – более надежное и симпатичное укрытие.

По-над берегом ручья показалась вопросительно-хитрющая физия Ванятки. Леха подал знак «сидеть тихо». Пустые разговоры с мужиками нежелательны. Дадут противнику дополнительную информацию, а надеяться на их помощь не приходится – на цепи сидят. Блатные вообще не в счет – самого, не ровен час, замочат.

Так можно просидеть до второго пришествия. Надо как-то спровоцировать врага на действие. Знать бы в каком углу притаился супостат. На глаза попался камень с кулак величиной. Со всей силы запустил им в дверь. Ее тотчас изрешетила автоматная очередь. Стрелял Ваха из левого угла. Теперь, если не дурак, уже сменил позицию, перебежал направо.

Толстенные бревна избушки из калаша не пробить, а в стык между венцами можно попробовать. Передвинул рычаг предохранителя на одиночный огонь и отбил чеху «Спартака» - пять выстрелов в ритме: «Та-та, та-та-та» - в промежность пятого и шестого венцов. Своего рода снайперский вызов, вошедший в моду по ходу чеченской войны. Шурави называл это «дешевым пижонством». Что поделаешь, в каждом из нас сидит пижон, маленький или большой, но сидит, и врямя от времени прет наружу.

В избушке что-то загремело. Попал, или военная хитрость врага? Принятого на войне ответа, «двойной дуплет», не последовало. Видать не снайпер… или не пижон. Леха переместился на другой край вагонетки. Какая ни какая, а смена позиции, это в крови снайпера.
 
Еще бы пострелять, но надо беречь патроны, треть магазина уже исхарчил. Это в кино красота неописуемая - в пистолете патронов штук тридцать, а в магазине автомата более двухсот. Решил выждать, а ждать Леха умел не хуже кошек.

Дождался. В стыке между венцами, куда стрелял, что-то шевельнулось. Быстро сообразил – Ваха воткнул в пулевое отверстие шомпол, чтобы определить направление на Леху. Сейчас вмажет. И точно – десяток пуль искромсали его прежнюю позицию. Леха в ответ влепил «двойку» чуть правее дырки, через которую стрелял горец – девять из десяти, что Ваха правша.

Переместился на старое место. Особого смысла в этом уже нет, просто удобнее наблюдать. Затишье было недолгим. За бревенчатыми стенами послышалось шевеление, потом негромко бухнуло. Тяжелая, сработанная на совесть, дверь слегка приоткрылась. В щель просунулся ствол автомата. Леха насторожился, но стрелять не стал. Что-то неправильное было в этом автомате. Лежит магазином вверх и направлен далеко в сторону от него. Неужто «куклу» подсовывает? Если так, то еще воевать и воевать.

Рассмотреть что-либо в избушке через дверную щель не получалось. Видел только торчавший вверх магазин автомата, а дальше темнота. Наконец сообразил, в чем дело и удивился, что до сих пор жив. Ваха подсунул ему автомат, а сам из глубины избушки, из темноты, выцеливает Леху с другим винтарем – кто знает, сколько у них там оружия. Дал короткую очередь в щель на уровне пояса и спрятался за вагонетку. Весь обратился в слух. Тишина, только цикады верещат в кустах по ту сторону ручья.

Зрителей прибавилось. Рядом с мордочкой Ванятки торчали бородатые лики его дядек. Присутствие «наших» ободрило, придало уверенности. Леха, подмигнул сибирякам. Опасности для них не было. Таежная троица находилась в мертвой зоне. Однако, надо воевать...

Осторожно выглянул из-за вагонетки. В стане противника кое-что поменялось. Щель в двери увеличилась, видно Лехины пули пособили. Автомат лежит плашмя и виден полностью от мушки до приклада, а на прикладе … Это точно не кукла, это самая настоящая человечья рука. Точнее кисть руки, обхватившая ложе автомата, все остальное за дверным косяком. Живой так не подставится. А вдруг? Контрольный выстрел не помешает. Запястье скрыто косяком. Именно туда, через косяк, Леха выстрелил. Рука дернулась, но осталась на виду. Так притворяться невозможно. Война кончилась!

Встал в полный рост, оглянулся на мужиков – они все поняли и сияли как пуговицы на дембельском кителе. Взволнованный Ванятка, подпрыгивая, тыкал пальцем в стороны штольни. Там творилось что-то неладное.

Цепь не позволяла Шнобелю добраться до винтаря Лечи. Будучи сообразительным, как и прочие приматы, он использовал подручные средства. Распластавшись во весь свой немалый рост, пытался черенком лопаты зацепить ремень карабина.

Пуля ударила в камень в полуметре от головы, осыпав Шнобеля острыми осколками. Бросив заступ, сопровождаемый черным глазком автомата, несостоявшийся боец задом, по-пластунски скрылся в штольне.

Подошел к Назиму. Леча угодил гиганту под левую лопатку, тут и пульс щупать не надо. Обшарил карманы, в надежде найти ключ от кандалов. Сигареты, зажигалка, лопатник с документами и баксами – ключа нет. С трудом расцепил сведенные судорогой пальцы. Назим и после смерти не желал расставаться с самородком. Казалось вечность прошла, как Леха его нашел, на самом деле минут пять.

Коряга на реке, а теперь этот кусок золота очень круто все вокруг поменяли. Леха не верил в судьбу, провидение и прочую фантасмагорию. Не верил он и в амулеты с оберегами. Эта одноглазая бородавчатая жаба, безусловно, сыграла роль в его освобождении, но какой от нее толк без Лехиного апперкота и умения воевать.

Красивая она, однако, да и тяжеленькая. Не менее двадцати тех самых тройских унций, по полторы тысячи баксов за каждую. Достойная пара зеленому камушку в каблуке. Леха не был жмотом, но прекрасно понимал значение финансов в успешной реализации задуманного мероприятия.

Двинулся к Руслану, волоча за собой вагонетку. Тот утром кандалил невольников. Ключ нашелся сразу, в правом кармане спущенных штанов. Дальше шмонать* не стал, картина не из приятных.

Освободившись от цепей, заглянул в избушку. Ваха лежит на боку в луже крови, стекающей из раны под сердцем. Одна из пуль ответной «двойки» сделала свое дело. На ум пришло значение имени Ваха -  «живи». Не повезло джигиту, там, наверху, видимо что-то не срослось. Как ни странно, ненависти к убитому не было. Скорее наоборот, испытывал некое уважение к достойному противнику. С пулей в груди дрался до последнего. Гордая и смелая нация. Им бы гонора поменьше, да менталитет исключительности сменить, глядишь, вписались бы в XXI-й век.

За полгода, проведенные в Чечне, Леха понял алгоритм формирования чеченского националистического высокомерия. С рождения им вдалбливают в голову идеи собственной исключительности. Логика простая – «мусульмане лучше всех остальных людей, кавказцы лучше прочих мусульман, а чеченцы лучше других кавказцев, значит, мы самые лучшие в мире».

Чеченца постоянно окружают и пестуют род и тейп. Здесь все свято, здесь надо быть человеком. Опричь того не люди вовсе – свиньи, созданные Всевышним на потребу потомкам Ноя. Их можно, а на благо рода и тейпа нужно, грабить, убивать, насиловать, обращать в рабов.

Митяй с Ваняткой получили указание собрать оружие, освободить блатных и послать их рыть братскую могилу чехам. Сам, на пару с Тимохой, занялся ревизией трофеев в чеченской избушке.

Леху беспокоила пропажа девушки. В суматохе боя не заметил, куда она подевалась. Оптимистически настроенный Тимоха успокаивал: «Чо с ей станеца? Жахнула в кусты с исполоху. Поблукат малек, уторкатца, глядь не вдолги явица».

Трофеев немало. Перво-наперво оружие. К захваченным в бою калашам и карабинам прибавились столетний Винчестер и более молодой, но тоже пенсионного возраста, тульский комбинированный бок. Этим находкам Тимоха обрадовался несказанно: «Уж не чаял сыскать, а тут глядь – висят на гвоздиках, как в прошлом годе повесил. И патроны туточки». Оба ствола были семейной реликвией таежников, еще от деда и прадеда. Патронов к АК и Сайге нашлось сотни четыре, почти полный цинк. И холодного оружия немало – десяток разномастных охотничьих ножей и штык-нож от АК. Лехиной финки среди них не было.

На одном гвоздике с Винчестером висел десятикратный немецкий полевой бинокль времен Второй мировой. В отличном состоянии. Не исключено, в него фашист Москву разглядывал в конце 41-го, а весной 45-го наш артиллерист корректировал огонь по Берлину. За такой, три года назад, в антикварном магазине с Лехи запросили тысячу баксов. Здесь бесплатно отдали.

Не менее, а то и более важное – провиант. Харчи разные и много. Тут тебе мука, гречка, рис, макароны, масло, сахар и тушенки немеряно.

Всего и не унести, а ноги уносить отсюда надо и как можно скорее. Не ровен час, нагрянет конвой за золотишком. А бородатых рыл в том конвое, по словам Тимохи, около десятка. Можно, конечно, повоевать, но это в крайнем случае.

Одежда и снаряжение – четыре новых камуфляжа с «разгрузками»*, бушлаты, плащ-палатки, рюкзаки - аккуратно сложены на полке у дальней стены. Ревизию шмоток прервал радостный крик Тимохи, возвестивший о находке чеченской казны. Деревянный резной сундучок, испещренный арабской вязью, хранил в своем чреве, кроме Корана, две пачки дензнаков, отдельно «зеленых» и «деревянных», и пластиковую банку, на треть заполненную приисковым золотом. По Тимохиной оценке: «Полтора кила будет, а то и поболе!».

Тимоха насторожился, Лехе тоже что-то послышалось. Звук повторился. Теперь не было сомнений – кричала женщина, а здесь она одна. Леха, прихватив автомат, выскочил наружу. Рвавший душу истошный крик Людмилы доносился оттуда, где блатные рыли могилу…

***
Она была распята как цыпленок табака. Она и не она. От прежней сомнамбулы не осталось и следа. Маленькая дикая кошка сражалась со стаей шакалов – брыкалась, кусалась, царапалась. Как могла, вырвалась, но сила была на стороне нелюдей. Один ублюдок, придавив коленями руки, тискал грудь извивающейся жертвы. Двое других, с трудом удерживая голые ноги, вожделенно разглядывали открывшуюся панораму. Между ними, на правах центрового, вывалив уродливую балду, восседал Шнобель. Подонок не торопясь прицеливался, явно растягивая удовольствие.

Физиономия любодея светилась от предвкушения блаженства, и оно снизошло – тяжелый армейский ботинок угодил трахалю в челюсть снизу вверх, по касательной. Футболисты такой удар называют «сухой лист». Голова дернулась, но шея не дала ей далеко улететь, отчего их общий хозяин слегка подпрыгнул, и в глубоком нокауте завалился набок. Шестерки, мгновенно сообразив, что к чему, и, опасаясь вставать, на четвереньках поползли от своей добычи. Девушка, как хорек, юркнула Лехе за спину.

Наградив подонков многообещающим взглядом, Леха передернул затвор автомата. Настрелянный патрон, кувыркаясь, плюхнулся в траву, очередной занял свое место в патроннике. Шмарогон, сидевший ближе других, от страха закрыл глаза и съежился. В пройме штанов появилось быстрорастущее темное пятно. Его подельники имели столь же геройский вид.

Любитель женских бюстов принялся канючить:

— Леший, за что? … она же бикса чеченская…

— Ты что гонишь, сиськохват запомоенный? Какая бикса? Эта девочка натерпелась больше всех нас вместе взятых...

Леха, не отошедший еще от боя, готов был нажать гашетку, когда его несмело тронули за плечо:

— Леша, не надо…

Закутанная в Тимохину куртку, достававшую ей до колен, истерзанная и растрепанная, Людмила умоляюще смотрела прямо в глаза. Снова, как и в прошлый раз, ее взгляд переформатировал Лехино сознание. Теперь уже с боевого на мирное:

— Я вам, трахали-перехватчики, обещал «тарелки с дырочками», теперь не взыщите. Берите эту падаль, кивнул в сторону Шнобеля, и тащите в барак. Сидеть там тихо, высунетесь – пристрелю.

Шнобелевская пристяжь, окрыленная отменой, казалось бы, неминуемой «вышки»*, подхватила центрового за руки за ноги  и рысью потащила в барак. Тут только Леха обратил внимание на мужиков, стоявших с винтарями в руках, за его спиной. Бросил коротко:

— Митяй, запри этих тварей.

Из кулька с растрепанной головой и голыми ногами высунулась ручка с пальчиком, направленным на Лехино плечо:

— Ты ранен?

— Ерунда…царапина.

— Царапина, не царапина – надо обработать и перевязать. Пошли.

Леху поразило самообладание девушки. Другая на ее месте еще бы час в истерике билась, а эта о других заботится. До той минуты не вспоминал про чеченский «гостинец» – дернуло за рукав и все. А теперь ощутил мокроту от плеча до запястья и легкое онемение пальцев.

Ванятка, красный как рак от смущения и оказанного доверия, помог «безрукой Венере» нацепить кроссовки.

На приведение себя в порядок Людмиле понадобилось минут пять, после чего пригласила Леху на перевязку. С полки за дверью, куда трофейщики добраться не успели, новоявленная жрица Эскулапа достала армейскую аптечку, знакомую Лехе по Чечне. Действовала умело и даже профессионально. Заметив вопросительно-недоуменный взгляд пациента, проинформировала: «Четыре курса Иркутского медицинского». Придирчиво осмотрев результат своей работы, добавила: «Надо бы зашить». Леха и глазом не моргнул. Он знал состав армейской аптечки. Швейных причиндалов там не водилось.

Потом Леха балдел, лежа на нарах – настояла Людмила. Десять кубиков обезболивающего, вколотых пониже спины, привели его в состояние блаженно-умиротворенное, даже думать не хотелось. Людмила удалилась на кухню. «Война войной, а обед по расписанию». Митяй караулил, Тимоха с Ваняткой хоронили чехов. Постепенно сморило.

Очнулся от скрипа двери. Сквозь полуприкрытые веки разглядел Людмилу, по-тихому шуршащую в углу с продовольствием. Судя по тому, что Людмила все еще возилась с обедом, спал Леха не долго. Стараясь не шуметь, девушка вышла.

Леха отдохнул, но чувствовал себя каким-то вялым. Встал, воровато озираясь на дверь, высыпал содержимое аптечки на шконку. Искомое, упаковку кофеина, увидел сразу. Закумячил три таблетки и через пять минут как заново родился. Подобрал на вещевом складе камуфляж, немного великоватый, явно с плеча Назима.

Обход вверенного гарнизона начал с кухни. Людмила как раз снимала пробу. Увидев Леху в добром здравии, обрадовалась как ребенок. Дурачась, сделала поварешкой «на караул», и, приложив левую руку к «пустой» голове, доложила: «Обед через десять минут». Начальник гарнизона выразил свою благодарность посредством обнимания и целования в макушку.

Хрупкое тельце, прижавшееся к Лехе, воскресило в памяти сцену трехлетней давности – ту, на пороге ментовки. Последние события ни на минуту не загородили главное, не отодвинули его на задний план. Цель была и есть одна – найти и уничтожить. Меняется пейзаж, на фоне которого Леха выполняет свою миссию. Те четверо стали на его пути, и Леха подчистил пейзаж. Людмила тоже элемент меняющегося пейзажа, как чечены, Шнобель и таежники. Все они никак  не вписываются в его стратегический план.

С подонками все просто – чехов загасил, блатным под зад. С Тимохиной компанией тоже нет проблем, они в тайге как рыба в воде. С Людмилой сложнее. Сдать ее на попечение таежников. Ну, доведут ее до своего поселка, а потом? Как ни боялся этого, он уже привязался к девушке. Недаром японцы говорят: «Если ты спас человека, то всю жизнь будешь нести за него ответственность».
 
Недавняя показная бравада улетучилась. Людмила будто читала его мысли, смотрела снизу вверх с надеждой и страхом, как маленькая всеми битая собачонка. Тут либо резать по живому, либо… Так и не приняв решения, деликатно высвободился из ее объятий.

Следующий объект – «гауптвахта». Шнобель уже очухался и, при виде Лешего, пополз в дальний угол. Шестерки, дистанцируясь от бывшего кумира, подобострастно смотрели на нового повелителя. Леха приказал:

— Шнобеля опустить втроем. Потом по очереди друг друга. К вечеру чтобы у всех были петушиные перстни. Сделаете, отпущу с подарками, нет, замочу всех.

Захлопнул дверь и, обращаясь к Митяю громко, чтобы блатные слышали, добавил:

— Проследи, чтобы не филонили.

Со стороны штольни донесся выстрел и грохот рухнувшей породы. Идея похоронить чехов в забое принадлежала Ванятке. Сразу двух зайцев – и шахту из строя вывести, чтобы нехристям не досталась, и чехов заныкать. А главное без особых усилий. Перетащили чехов в забой, разобрали крепь и одним выстрелом обвалили сорокаметровый тоннель. Чехи исчезли если не навсегда, то надолго. Не просто будет вайнахам сообразить, что здесь произошло, и куда все подевались.
С Тимохой и Ваняткой закончили шмон избушки. К трофеям, помимо всякой разной пустяковины, добавились две полные литровые баклажки спирта и одна слегка початая.

Подошел Митяй:

— Алеша, девочки бунчат про како-то жало …

— Какие девочки? А, ну да …  Как они, как Шнобель?

— А чо Шнобель, заначало ертачился – энти силком взяли, а меж собой по-доброму сговорились. А чо тако жало?

— Сбруя для татушек. Дай им это  – протянул Митяю шариковую ручку и шприц из аптечки.