Мои легавые

                МОИ   ЛЕГАВЫЕ
                (условное название)
                Маленькая мемуарная повесть
               
                «Чем больше я узнаю людей,         
                тем больше я люблю собак»


                Вместо предисловия

   Фраза, которую я взял в качестве эпиграфа, приписывается очень многим авторам. Одни утверждают, что она принадлежит  древнегреческому философу Сократу, другие, что первой ее произнесла французская маркиза Мари де Рабютен-Шанталь де Севинье, третьи -  что это слова моего любимого немецкого поэта Генриха Гейне. Также бытует мнение, что Адольф Шиккльгрубер, к несчастью, известный всему миру как Гитлер, часто повторял эту фразу.
   
   Суть не в том, кто ее автор, а в том, что многие выдающиеся личности высказывали мнение о том, что собаки намного лучше людей.  «Собаки — это последние ангелы, которые решили остаться с людьми на земле»,-сказал некто.
   
   А сколько произведений литературы, в частности, поэзии,  посвящено этим бескорыстно преданным человеку животным, например, так любимое многими есенинское стихотворение «Собаке Качалова»: Дай, Джим, на счастье лапу мне…». Кстати, какой породы был Джим? Моя сестра утверждает, что, несомненно, ирландский сеттер, хотя знатокам известно, что это был доберман. Так почему же моя высокоинтеллектуальная сестра считает, что такие стихи можно было написать только об ирландском сеттере? Об этом я расскажу ниже.
 
   Я часто рассказываю в кругу моих знакомых о моих собаках, и недавно один из них высказал мысль о том, почему бы мне не написать книгу о них, настолько интересны эти рассказы.  Конечно, про собак написана масса всего и без меня, но предложение моего приятеля  напомнило мне речь товарища Сталина на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа гор. Москвы 11 декабря 1937 года в Большом театре, в которой он, в частности, сказал:
   
   «Товарищи, признаться, я не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич, можно сказать, силком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь. О чем сказать, какую именно речь? Все что нужно было сказать перед выборами, уже сказано и пересказано в речах наших руководящих товарищей Калинина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Ежова и многих других ответственных товарищей. Что еще можно прибавить к этим речам?
Конечно, можно было бы сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем (легкий смех). Возможно, что такая речь позабавила бы публику. Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране (смех, аплодисменты). Но, во-первых, я не мастер по таким речам. Во-вторых, стоит ли вам заниматься делами забавы теперь, когда у всех у нас, большевиков, как говорится, «от работ полон рот». Я думаю, что не стоит.
Ясно, что при таких условиях хорошей речи не скажешь».
   
   К чему это я? А к тому, что прошу у читателей отнестись к моей книге снисходительно, и, читая результат «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет», «не оспаривать глупца».
   
   Разумеется, в повествовании о моих собаках речь пойдет не только о них. Они –тот стержень этого мемуарного произведения, вокруг которого будут концентрироваться воспоминания о некоторых эпизодах моей жизни, моих чувств и моих рассуждений по самым разным вопросам.

Глава первая.  МОЕ  РАННЕЕ  ДЕТСТВО И ЖИВОТНЫЕ.

   Я родился в городе Брянске, в то время уже областном центре, которым он стал после окончания Великой Отечественной войны. Согласно версии, существовавшей
до начало 80- годов ХХ века, Брянск впервые упоминается в летописи в 1146 г., т.е. на год раньше Москвы, и этот год считался датой его основания. В 1946 году был выпущен значок «800 лет Брянску», который имелся у моих родителей, а теперь хранится у меня.
 
    Но в начале 80-х,  уж не знаю по чьей инициативе, скорее всего, в связи с потребностью денег на благоустройство города,  возникла версия о том, что в районе так называемого Чашина кургана в Брянске были найдены останки древней крепости, датированные 985 г.. Таким образом, вскоре Брянск должен был отмечать свое тысячелетие, на что, понятно, были выделены правительством страны деньги. Весьма интересно, что, по прошествии 39 лет после своего 800-летия, город  отметил сове 1000-летие.
 
   Вскоре был выпущен значок «1000 лет городу Брянску», который тоже у меня имеется. В результате, я являюсь одним из обладателей значков «800 лет и 1000 лет Брянску», выпущенных на памяти одно поколения, кои и надеваю одновременно на день города в качестве «прикола». Кстати и два имеющихся подземных перехода в городе, расположенных по улице Красноармейской, тоже построены: один к 800-летию Брянска, а другой-к 1000-летию.
   
   Когда я рассказываю эти и подобные истории, о которых еще пойдет речь в дальнейшем, своему сыну, выросшему и живущему ныне за границей, он никак не может понять сути происходящего и спрашивает, как это возможно? На что я постоянно отвечаю: «Это Россия, сынок». В конце концов, он, задавая один из таки вопросов, написал мне: «Только, пожалуйста, не отвечай «это Россия, сынок».
Население Брянска в тот период составляло  не более 300 тысяч человек, а может, и еще меньше. В большинстве своем, дома были одно и двухэтажные. И, вот, в одном из таких домов по улице Софьи Перовской ( а в советское время в каждом городе были улицы имени, как тогда считалось революционеров, борцов с царизмом, а ныне  террористов Александра Ульянова, Кибальчича, Желябова, Рысакова, Степана Халтурина и иже с ними) я и провел свое детство.
   
   Когда мою беременную маму привезли в роддом по улице Фокина (Игнат Фокин-первый председатель брянского Совета), там главврачом был некий Полянский. Тот постоянно сетовал на то, что «нычне женщина пошла мелкая, бедра узкие, рожает хиляков» и т.д. А моя мама была женщина не толстая, но дородная, что в те времена было несомненным признаком красоты. Увидев такую роженицу, Полянский сказал: «Это-другое дело, эта родит богатыря!» Когда родился я, весом 1 кг 750 г, разочарованный Полянский сказал мое маме:» Родила ты кусок говна!» С этой характеристки я и начал свой жизненный путь.
   
   Я был хилым недоношенным младенцем, и моей маме врачи сказали, что выживу вряд ли. В связи с малокровием, которое было у меня, мне назначили эффективный по тем временам препарат камполон, который ежедневно приходила на дом делать медсестра. Уколы были очень болезненными, и на второй день у меня выработался условный рефлекс: как только медсестра заходила к нам и здоровалась, я начинал орать, как резанный. Поэтому она, уловив это, прокрадывалась к нам в дом, молча мыла руки и готовила инъекцию и приступала к своим обязанностям.
   
   Мой папа был человеком очень чувствительным и во время укола, когда я орал, убегал в дальний конец сада, чтобы этого не слышать, а держала меня мама-женщина, отдавшая мне впоследствии всю свою жизнь без остатка.
   
   Ел я очень плохо, поэтому в меня старались впихнуть еду всеми способами. В этом процессе обычно участвовало обычно одновременно четыре женщины: мама с тарелкой и ложкой, тетя, возившая меня в коляске, т.к ел я только на ходу, вторая жена деда, следившая, чтобы из моих рук е выпадали соски, иначе я орал и не ел и шестилетняя старшая сестра, управляющая радиолой, т.к. ел я только под музыку. Таким образом, я с раннего детства привык к повышенному вниманию женщин. Однажды, когда не было электричества и радиола не работала, пришлось срочно взять в прокате патефон, премудрости работы которого тут же освоила моя сестра.
   
   Говорить я начал задолго до того, как научился ходить, и, сидя на руках у мамы, произносил речи и спичи. К полутора годам я знал массу стихов Пушкина, Барто, Михалкова и особенно Маршака. Поэтому меня нисколько не удивило, что моя младшая дочь впоследствии в этом возрасте, когда ее ровесники еще часто не выговаривают целиком слова, читала наизусть по памяти «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях». Меня удивляет иное: когда родители, например, трехлетнего отпрыска, не говорящего ничего, кроме «бе-ме», нисколько этим не обеспокоены. Впрочем, я знавал одну бабушку, двенадцатилетний внук которой занимался оральным сексом с пятнадцатилетней подружкой, о чем ей было известно и нисколько не волновало, но беспокоило ее в нем другое - то, что он ее называл не «бабушкой», а «бабкой».
   
   В итоге нечеловеческих усилий моих близких во главе с мамой, я к полутора голам стал более или менее нормальным в плане здоровья ребенком, хотя, конечно, очень избалованным. Причем, так я себя вел только с близкими. В кругу незнакомых людей я был тише воды ниже травы, поэтому все окружающие считали, что моим родителям очень повезло иметь такого послушного сына. Никому и в голову не приходило, что я маленький домашний тиран.
 
   Кроме того, я отличался повышенным чувством собственного достоинства, часто преувеличенным. Например, когда в трехлетнем возрасте мы с мамой пошли в гости к обеспеченным знакомым родителей ( а мы жили материально скромно) произошел следующий случай. Эти знакомые, когда мы пришли, обедали и ели зимой свежие огурцы, что в советское время себе могли позволить очень немногие. Глава семейства предложил мне угоститься огурчиком, сказав : «Попробуй огурчик, у вас же их нет». По всей видимости, это сильно оскорбило мою нежную детскую душу и было воспринято е. как желание унизить меня и мою не богатую семью. Поэтому я произнес гордо:
   - У нас все есть.
   -Но откуда у вас свежи огурцы?
   -Они растут у нас на огороде.
   -Но сейчас же зима.
   И далее последовал ответ, которым я горжусь и доныне:
   -Ничего, я подожду до лета!
   
   В детстве у нас было много животных: кошка, собака, кролики, куры, корова и птички в клетке. Начну с коровы. Корову я помню плохо, поскольку был очень маленьким, а, вскоре, по указу Н.С. Хрущева коров в городах изымали в колхозы. Одна бабулька не хотела отдавать свою кормилицу и скрывала ее за поленьями дров, за что корова получила прозвище «Партизанка». Нашу корову звали   Кармелита (мама была сентиментальна), и была она бурой, и давала, по словам мамы, два ведра молока в сутки. Причем, мама работала, а в обеденный перерыв ходила на луг, где паслась корова и доила. Как только она попала, по умнейшему решению Никиты Сергеевича, в колхоз (а наши руководители вообще обычно умны не по годам), где ей давали холодное пойло, Кармелита  приказала долго жить.
   Птички жили у нас в клетке, обычно это были щеглы, которых брали поздней осенью, а после того, как они перезимуют, выпускали на волю. Один щегол, после того, как его выпустили, еще не раз прилетал к нам, а мы его кормили.
   
   Кур я помню хорошо, поскольку они были у нас все мое детство. Было их штук двадцать, и занимался ими мой папа, знавший каждую курицу по имени и в лицо. Куры неслись ежедневно и, яиц было несметное количество. Естественно, имелся и петух, который однажды, когда я был в  пионерском возрасте, как в анекдоте, меня клюнул.

   Привожу этот анекдот.
   Нового петуха закидывают в курятник, и он, обращаясь к сидящим на насесте курам говорит:
   -Что бабы, за проституцию сидите? А я политический-пионера в жопу клюнул.

      И, наконец, собаки. В детстве я помню двух собак, которые  жили в будке на цепи. Первая была немецкая овчарка и звали его Арат. В детстве я считал, что есть овчарки, у них уши стоят, и дворняги, у них уши не стоят. Ни о каких других породах я понятия не имел. И , вообще, мне в голову не приходило, что собака может не сидеть на цепи. Ныне я считаю, что держать собаку на цепи -это варварство. Когда периодически бедного Арата спускали с цепи, он, естественно, носился, как безумный. Кормили его остатками пищи семьи, что тогда тоже для меня было нормальным. Вторая собака была рыжая, как я сейчас понимаю, метис овчарки и звали его Лис. И до тех пор, пока я не вырос, я к собакам относился индифферентно, а маленьких собак не любил.