Черные мысли

Что за девушкой была Олетта? Она была очаровательна, вы бы видели ее! Изящная, словно статуэтка ангела. Легкая, словно лебяжий пух. Золотистые волосы, ниспадающие ленивой волной. Фиалковые глаза со слегка удивленным взглядом. Белая и мягкая кожа, углубляющая черноту длинных ресниц и розовый блеск по-детски припухлых губ.

Никто никогда не видел ее без улыбки на лице. Никто не знал ее в горе. Никто не представлял создания прекраснее и нежнее. Её светлая голова всегда была полна трогательных чувств и эмоций. Как восторженный ребенок, она прикасалась своим теплом к этому миру, отнюдь не наоборот, а на закате каждого дня благодарила богов за возможность участия в этом потрясающем каждодневном празднике, называемом Жизнь. Такой девушкой была Олетта. И, конечно же, у нее был Он.
Он был её полной противоположностью. Властный, жесткий, суровый. Он словно был отягощен всеми думами мира, будто был послан в противовес своей воздушной спутнице. Тонкая нить губ, всегда выдавала в её хозяине сурового человека. Волосы, будто грива черного коня, тенями опускались на широкий лоб и узкие, настораживающе выразительные глаза, всегда лучащиеся подозрением. Он видел этот мир в грязи и пепле, тогда как она – в лучах солнца и чистом дожде, и никто и никогда не говорил им, что они смотрят в разные окна.

Но было что-то в ней, что сковывало его дыхание каждый раз, когда она улыбалась. Как теплая вода, она освобождала его от дум, заставляла забыть о другом, увлекая его в такое незнакомое ему счастье. Она прорастала в нем, как побеги молодой травы на заиндевевшей почве, а он дарил ей прохладную рассудительность, принося им обоим ощущение собственной полноты и законченности.

Вечера были для них самым счастливым временем. Он садился в кресло, а она подле его колен, и они по очереди читали друг другу любимые стихи и рассказы. И он был спокоен, как статуя, я она улыбалась, дивясь моментам такой невечной, но настоящей близости, и неизбежно засыпала, утомленная своим счастьем.
Он считал ее своим упоением, своим спасением. Не верил, постоянно гадая, кто и за что ниспослал ее к нему, и постоянно боялся, что ее так же легко могут отобрать. По многу часов он слушал ее дыхание, не двигаясь, не желая нарушать этот покой. После долгих часов такого сакрального бдения он, наконец, засыпал, ведомый Морфеем, а на смену ее легкому дыханию в его сердце входили те самые бесконечные мысли…

Вязкие, как смола, они обволакивали его изнутри, селя в нем тяжесть, и с каждым разом просили еще и еще. Его мужественное лицо в те моменты покрывали мельтешащие тени, а самом он становился похожим на зверя, и ужас был бы милосердной наградой каждому, кто увидел бы его в неурочный час. Мысли кружились в нем демонами, орали до боли в затылке, хватали его за нервы. Мучали, угнетали, обессиливали… Одно лишь тело не вмещало в себя столько ненависти и злобы, отчаяния и мучений. Казалось, эти мысли составляли собой еще одно тело, едва различимо нависающее над ним, которое унижало его, презирало, заставляло отнять от лица маску и показать, кто он таков. А по окончании ночи он просыпался весь больной, разбитый, желающий сна еще больше, чем когда засыпал. С утомленного лица сползали ночные тени, и он встречал новый день очередным беспокойным ожиданием повторения.
Олетта просыпалась такой бодрой и такой счастливой, что злая гримаса порой набегала на его лицо, пока она того не видела. «Сейчас не ваше время! Я не в вашей власти!» - выкрикивал он про себя, и смоль нехотя отползала, словно признавая, что сейчас он хозяин над собой.
А каждый следующий день всегда бывал таким чувственным и легким, что ночные мысли казались ему жуткими снами. Олетта – вот же она: теплая, желанная, желающая, бесхитростная и прекрасная. Она была доступна ему во всех своих проявлениях, и он жадно пил ее, как дикарь, как голодный.  И она улыбалась, готовая дать ему еще больше, чем он ему было нужно. Больше, чем он смел бы просить.
В одну из ненастных ночей она проснулась вдохнуть запах дождя, что стучал в их уютный дом. Впустив влагу в дом и надышавшись вдоволь, она возжелала посмотреть на него, прикоснуться губами ко лбу. Но, подойдя к постели, она замерла, не в силах пошевелиться от сковывающего страха. На его лице, как и в любую другую ночь, бродили серые тени, а лицо казалось звериным оскалом, ужасающей гримасой. В тот момент ей больше всего хотелось броситься бежать, чтобы не видеть этого лица, не находиться рядом. Ей было так страшно прикасаться к нему, смотреть на него. Но она сделала усилие, устроилась подле него и начала медленно, дрожа от страха, разглаживать тени на его лице, окропляя их своими слезами. Не считая времени, она делала это, пока лицо его не разгладилось, не ушли тени, пока он вновь не стал спокойным и безмятежным.

С тех пор много ночей Олетта провела подле него, отгоняя его мысли-демоны, сводя с лица мерзкую гримасу, сама же сделавшись худой, бледной, осунувшейся. Он же был слишком рад, отделавшись от мук, чтобы заметить это. Сон его сделался спокойным, с прекрасными и яркими сновидениями. И днем и ночью она питала его собой, делаясь все более скорбной, тихой и неулыбчивой. Люди на улице более не узнавали ее из-за потускневших волос, тусклого взгляда и осунувшегося лица. Она отчаянно желала сна и отдыха, но вся ее ночь была посвящена его телу, а день – его духу.

Одним вечером, возвращаясь из лавки, её тело перестало слушаться, и она опустилась наземь в сухой и пустой подворотне. Не в силах сопротивляться, погрузилась в глубокий, без единого сновидения, сон. А где-то недалеко, в их уютном доме, за чашкой теплого чая, погружался в сон Он. Возликовавшие мысли-демоны, загнанные Олеттой глубоко-глубоко, напитались силой, тем большей, чем дольше они удерживались. В ту ночь они не просто терзали его, а выли, вопили, призывали. «Она не нужна нам!» - неслось по кругу в его голове. «Более она нам не пригодится» - усмехались они. «Она ничего не сможет нам более дать, мы взяли всё» - вкрадчиво шипело его сознание. Он стонал, извивался, звериное лицо его приобретало все больше ужасных черт, и, казалось, теперь он останется таким навсегда. Ночь только зачалось, а к утру его мысли обрели плоть – уродливую пародию на него, которая теперь непрерывно следовала за ним даже днем. Когда солнце только начало подниматься, в их уютном доме уже не было никого. Он ушел куда-то, ведомый своими обрекшими плоть мыслями, и только мокрая от пота постель могла служить доказательством того, что недавно здесь еще кто-то был.

Проснувшаяся в переулке Олетта была разбужена  ласковым утренним лучом, но она ужаснулась его, как недоброго предвестника. Не помня себя, она бежала к их уютному домику, в пути осознавая, что торопится в никуда, и настежь распахнутая дверь была ей молчаливым подтверждением.

Как от Смерти пахнет землей и глиной, так от Одиночества пахло всем тем, что так бережно хранил дух Олетты: тонким ароматом цветов с луга, куда они любили приходить, морозной кожей. Вином, проливаемым изо рта в рот. Неизменным запахом близости. Забавно, но от Счастья пахло всем тем же, но намного острее.  От Одиночества же, как сквозь толстую марлю, невыносимый насморк. Словно в насмешку – не давая помнить, но заставляя вспоминать.
Казалось, это маленькое сердце, такое открытое, не сможет выдержать этой безумной, забирающей все силы и дыхание тоски. Она плакала, затем засыпала от бессилия, и ей снился Он. Она просыпалась, рыдала вновь, самозабвенно и так горько, что случайные свидетели, проходящие мимо ее окон, бежали прочь, только бы не чувствовать этой чужой боли, ставшей почти осязаемой.

Их уютный домик уже не казался таким уютным. Он будто тоже впитал в себя горечь и боль хозяйки, постарел, как живой человек. Сколько дней она изводила себя. Звала его и вслух, и мысленно. Сгорала от желания увидеть и прикоснуться к нему. И однажды ей ответили. Но не он, как хотелось бы ей. Это были ее собственные мысли. Чистые, как некогда сама она, мысли обросли плотью и встали перед ней. Ее двойник был прекрасен, когда сама она, напротив, была мерзка сама себе.
«Я могу помочь» - сказало существо – «Ты можешь попытаться все исправить. Кому как не нам, мыслям, дано путешествовать в прошлое. Но не пожалей» - добавило существо уже тише.
Горло Олетты сжалось нехорошими предчувствиями, но глаза все же загорелись призрачной надеждой, крошечным шансом.
«Три попытки я даю тебе» - сказало существо. «Три, не больше» - говорило оно ее собственным голосом.

И Олетта решилась.

В одно мгновение она очутилась в их уютном домике, где все было как прежде. Вот Он снова рядом. Глаза лучатся такой же теплотой и любовью, что у нее защемило сердце. Трудно ей было вспомнить о своей миссии, когда Он был здесь, живой и любящий, настоящий. Но все же она вспомнила, и с этого самого момента старалась быть еще ласковей, еще улыбчивей, еще нежнее, выливая из себя уже гораздо больше, чем она могла дать.

Время шло. Он спал спокойно, как ребенок, а любил, казалось, вполсилы, но Олетта все равно молилась ночами, чтобы так было и дальше. Но в одну из ночей, как бы она ни старалась, она вновь увидела то страшное звериное лицо…
«Первая попытка» - сказал ей ее голос. Лежа в своем некогда милом доме, она долго не решалась на вторую попытку. Вонзая пальцы в спутавшиеся, некогда роскошные волосы некогда идеальными ноготками, она искренне не понимала, что ей нужно делать, чтобы попытаться все исправить. Кем ей нужно быть?
Но дни шли, она знала, что ей нужно поторопиться.  Обливаясь слезами, она прошептала: «Вторая».

Он снова здесь, с ней. Протягивает ей руку, и от прикосновения она сама не своя. Нежнее, улыбчивей, счастливей… Она выбивалась из сил, лицо болело от улыбки, уши устали внимать каждому его слову, голова – угадывать его желания.
Так продолжалось какое-то время. Червоточина не появлялась в его мыслях, но вместо этого с каждым днем становились все тише и тише самые жаркие разговоры. Поцелуи становились все реже, объятия холоднее – такая Олетта, с синяками под глазами, уставшая и осунувшаяся, со временем переставала вызывать у него прежние, нежные чувства. И очередной бессонной ночью гримаса зверя снова исказила его красивое лицо.

«Вторая попытка». Она и сама это знала. Тело ломило и горело, ее лихорадило. Казалось, что сейчас она может легко вспыхнуть.
Внезапно она поняла, что ей нужно сделать. Эта мысль появилась в горящей голове, словно ушат ледяной воды, и Олетта приняла решение.
«Третья» - молвила она без промедления. И вновь утекла, как ручей, в счастливое и безмятежное прошлое.

Сколько после этого прошло лет, никто и не считал. Она никогда не видела больше зверя. Но и с Ним она больше никогда не виделась. Он больше не читал ей, они не разговаривали ни за завтраком, ни за ужином, ни утром, ни перед сном. И даже не знал о ней.

В тот день последней попытки Олетта встала с постели некогда милого дома совсем другим человеком. От прежней девушки, жизнерадостной и открытой, беззаботной и счастливой, не осталась и следа. С постели она встала не девушкой, а женщиной, с которой судьба неизвестно за что обошлась непростительно сурово. Она больше не любила весь мир, не видела прелести каждого нового дня, и не радовалась ни солнцу, ни животным, ни урожаям. Мысли и эмоции, как в формалине, были законсервированы глубоко в ней. Взгляд, стеклянный и холодный, не выражал ничего. Уже не девушка и не мечтательница, она встала и вышла из препротивного дома.

Городские легенды есть в каждом городе, и вот в одном из таких, название которого вам даже не запомнится, рассказывают, что иногда к гуляющим по парку парам подходит женщина лет сорока, и умоляюще смотря стеклянным взглядом, обращенным к девушкам, полушепотом говорит им: «Смотри на него во сне».