Заметки электрика. Падение монтера

    Обо мне до сих пор ходит дурная слава человека, который сжег вокзал на станции Эгдынья.  На станции Эгдынья каждый год что-нибудь сгорало. Сгорел магазин, детский сад, старое депо, клуб, электростанция, и из всех служебных и общественных зданий остался один вокзал. Хороший был вокзал: с большим  залом ожидания, там  показывали кино, иногда работал парикмахер в фанерной будке. В этом  же здании  находились  дежурные по станции, релейщики и связисты. К весне сгорел и вокзал. Пожар начался в релейной и распространился так быстро, что дежурные едва успели убежать. Следственная комиссия из управления дороги решила, что причиной был повышающий трансформатор, который я установил годом ранее. Я тогда наделал трансформаторов с простой автоматикой. Они повышали напряжение на малых станциях, если в линии напряжение падало. Что-то вроде примитивного бесперебойника. Комиссия даже нашла обгоревшее железо от трансформатора, и всё списали. О том, что этого быть не могло, знали всего несколько человек, а теперь, пожалуй,  остался я  один.

    Я привез свой трансформатор в Эгдынью утренним поездом. Середина июня, а на лужах ледок. Странное это место. На севере  лето, на юге лето, а в Эгдынье – какое-то другое время года. На юге – Транссиб, города, совхозы, леспромхозы, северокорейская трудармия. На севере, за перевалом строят БАМ. Там энтузиазм, агитпоезда, снабжение, заработки, перспектива и суета, а здесь все осталось таким, как было при закрытии БАМЛАГа много лет назад.  Меня вышел встречать  перебинтованный электромеханик Коля.  Без бинтов я его никогда не видел.  Чаще всего Коля падал со столбовых подстанций, иногда с крыш распредустройств, слетал и с деревянных опор с когтями и без. На него падали дверцы шкафов и сами распредшкафы. Он неоднократно был обожжен и ослеплен дугой, оцарапан и порезан, но никогда не был на больничном и в любое время был готов к работе. На этот раз у него в руках рассыпался рубильник в момент включения. Неопасный ожег глаз и руки. Коля озадаченно посмотрел на мой трансформатор и спросил:
- Что же ты не предупредил, что нужно попасть в релейную? Ключ будет только после обеда.
Так как накануне мы обо всем договорились по телефону, я заподозрил, что Коля не все помнит, и прямо спросил, что тут произошло вчера. Коля напрягся, поскреб здоровой рукой затылок и сказал:
- Вспомнил! Вчера провожали составителя Суворова.  У него на перевале отцепился вагон с пионерами. Тормоза сработали, а Васю, наверное, снимут. Твой трансформатор я сам подключу. Где здесь вход, где выход?
В это время к нам подошел печальный человек в оранжевой жилетке. По нему было видно, что он активно участвовал во вчерашних проводах. Это и был сам Василий Суворов.
- Разобрались,- сказал он печально,- я не виноват. Это излом профиля.  Путейцы виноваты, а у меня все правильно, тормоза сработали.
Он совсем пригорюнился и добавил:
- Беда, не дает в долг, что делать. Долг большой, занять негде. А у меня радость, я не виноват.
- А вот - человек новый, - показал на меня Коля, - давай свои командировочные.
Выгребли они всю мою наличность. Хоть бы рубль на постель оставили.
- Свою постель надо возить, -  нахально заявил Коля.
Суворов убежал, а Коля понес мой трансформатор к дежурным. На крыльце они появились вместе с начальником станции.
- Где она, зараза? – злился начальник, - поездом не приехала, кому смену сдавать? И я уехать не могу.
Вид у начальника был такой, что он, видимо, тоже участвовал во вчерашних проводах. Появилась пожилая дежурная:
- Не сердись, Миша, толкачом приедет. Можешь уезжать.
- Распустились, - не унимался начальник.
Появился Суворов с авоськой, полной бутылок мутного вермута с зелеными этикетками. К вокзалу подошел тепловоз, из него выбралась молодая дежурная. Ее вид вполне однозначно  говорил о том, чем она занималась всю предыдущую ночь. Начальник вошел в раж, кричал, топал ногами. Его выступление сводилось к тому, что молодой дежурной нужно думать о производстве, а не кататься с машинистами по ночам, и что лучшее украшение дежурной – это скромность. Но выражено это было в форме, не приличной даже в самом неприличном обществе.  В  конце своей речи он посоветовал молодой дежурной завести себе для развлечения быка.  Она молча  стояла на крылечке, и взгляд у нее был отсутствующий и абсолютно скотский, точно как у сытой коровы на лугу. Это еще больше разозлило начальника, он вдруг ухватил ее за ворот, и ловким движением сбросил  с крылечка в крапиву.
- Ну, Миша, это уж слишком, - лениво возмутилась старая дежурная. И тут же полетела следом. Я спросил у Коли:
- Может, надо вмешаться?
- Куда? – удивился Коля, - тоже в крапиву захотел? Дело семейное.
Я тактично не стал выяснять, что это за семья такая у начальника станции. В здешних местах семейная жизнь может принимать самые причудливые формы. 

      Мы пошли к Суворову. Он жил в старом  бамовском  бараке из почерневших потрескавшихся  бревен. На скале за домом была прилажена телевизионная антенна, оттуда тянулся кабель. Суворов повел нас смотреть его парник. На лужах лед, а под рамой с пленкой цветут огурцы. Суворов открыл раму и принялся искать плоды. Плодов не было, зато крайние листья, прихваченные морозом,  мгновенно обмякли и потемнели. Пока хозяин готовил яичницу, мы с Колей включили телевизор.
- Что он у тебя, Василий Матвеевич, такой мутный, ничего не видно? – спросил Коля.
- Уровень напряжения, Николай Иванович, не достаточно высок. Нет возможности получить нужное напряжение.
Я достал свой тестер, измерил напряжение во всех розетках, всюду было 224 вольта. Компания с интересом наблюдала за моим занятием.
- Теоретик, - сказал Коля, - по лампочке же  видно, 220 или 150.
Оказалось, что  на всей  станции нет прибора, которым можно измерить напряжение, иногда  вольтметр привозит ремонтная бригада. Суворов поставил сковородку с яичницей из двух яиц.
- Прошу закусывать, а хлеб будет с вечерней развозкой. Ну, давайте скорее. Тормоза сработали правильно, я пионеров спас. Такая радость.                Быстро выпили по бутылке подозрительного вермута и пришли в себя. Закусывал я один. Пока они допивали последнюю бутылку, я думал: подарить им свой тестер  или сделать это при более удобном случае, когда они его не сразу сожгут. Мои мысли прервал Коля:
- Вот что мы решили: это устройство, которое ты привез, должно стоять здесь, в квартире спасителя пионеров, известного составителя поездов, чтобы он мог смотреть телевидение и радио. Очень хорошо, что мы не успели его подключить.
Мысль мне понравилась, но меня смущал отсутствующий вид самого составителя. Он настолько погрузился в себя, что ничего  не замечал  и при этом с интересом смотрел в пустую сковородку, и пытался вытереть ее пустой   бутылкой. Вдруг он внятно и четко произнес: «Да, без дополнительных средств решения вопроса…». Фразу он не закончил и опустил голову в сковородку.
- Пойдем, сразу и принесем твой трансформатор, а его жене скажем, что достали его за бутылку. Она нам потом поставит, - предложил Коля.
     Мы шли на станцию, уже не обходя лужи. Коля шатался. Я шел ровнее, но язык у меня заплетался, поэтому я старался поменьше говорить и  побольше  слушать. Коля  вдруг решил, что мы должны ехать с ним толкачем до Тарахилкана. Почему? Собрав остатки разума, я вспомнил, что мы собирались съездить на эту станцию проверить счетчик. Коля уверял, что счетчик крутится в обратную сторону. Я же, как ни приеду, так вижу, что все работает  правильно. И показания счетчика были какие-то несуразные.  На вокзале  на крылечке мирно пили чай  начальник станции и обе дежурные, выбравшиеся из крапивы. Коля долго беседовал с дежурными, пошел говорить с поездным диспетчером по селектору, потом появился на крыльце, волоча за шнур мое изделие. Устройство громыхало и неторопливо разваливалось. Коля поднял здоровую руку, сказал: «Толкач будет», широко размахнулся, потерял равновесие, несколько раз повернулся вокруг своей оси и навзничь рухнул с крылечка в крапиву. Мое изделие, ударившись о выступ, рассыпалось, оставив в зарослях большую часть своей автоматики. Я попытался  поднять Колю, но он не отвечал и крепко спал.
- Да оставь его, пусть отдыхает, сейчас не зима, - сказал начальник станции.
 Я осмотрел разрушенное изделие. После вермута зрение стало еще хуже, чем соображение, все никак не мог навести резкость, мелкие детали расплывались, руки не слушались. Наконец  я выкусил автоматику и срастил провода напрямую, для квартиры Суворова вполне подойдет. Мимо станции пугливо пронесся резервный толкач. Машинист нервно разглядывал нашу компанию. Очевидно, он знал электромехаников с этой станции и боялся их  к себе садить.  Однако  дежурная перекрыла тепловозу выходной. Не уйдет. Толкач встал в горловине.
- Ну что, поедешь? – спросил начальник станции, - или отправлять?
- Пожалуй, пассажирским поеду, открывай.
Тепловоз облегченно убежал. До пассажирского поезда было часа два. Я понес подарок составителю. Обнаружил я Суворова в парнике.  Он туда упал, проломив раму и порвав пленку. Счастливый огородник пытался укрепить в земле вырванные при падении  огуречные плети.  Меня он не узнавал, не замечал и на слова не реагировал. Я оставил подарок и поплелся на станцию.

     Когда я садился в вагон, откуда-то совершенно неожиданно появился Коля и с криком: «Служебный, пустите бригадира» полез следом. Был он в репьях, в окурках, бинт на руке мокрый и грязный. В тамбуре стояли корейские трудармейцы с круглыми значками и капитана с прямоугольным.
- А, героическая Корея, - обрадовался Коля, - что, весь наш лес порубили? У, вот я вас …
- Корея хоросо, русский хоросо, - закивали рабочие. Капитана вежливо улыбнулся.
- Не понимают, - кивнул Коля, - все они понимают, все они шпионы.
Я произнес фразу, которую часто слышал от корейцев в конце разговора, видимо что-то вроде вежливого прощания. Рабочие захихикали, капитана надулся и очень четко сказал: «Так точно». В первом же купе Коля сбросил с полки корейца и полез спать. Я пристроился у окна.
- Как ты мог? Как ты мог? – причитал Коля, засыпая, -  Бросить своего товарища и уехать. Как же ты будешь смотреть людям в глаза?  И ведь бросил  в кусты и вниз головой. Какая дикость,  –  и он захрапел.
   Я тоже задремал в уголке. Когда проснулся, не сразу сообразил, где нахожусь. На столике – бутылка, консервная банка. Напротив, в каком-то тумане расплывалась ангельская физиономия Коли. Рядом с ним какая-то безобразная, пьяная, перекошенная  рожа.  Я подумал, что именно так должен выглядеть сатана во время запоя. Или, может быть, Коля допился до чертей, и вот они  и пришли.
- Коля, что это? – ткнул я пальцем в видение.
- Это дорожный мастер Фисюкин, - ответил Коля.
- Что может быть тупее мастера пути? - ляпнул я, еще не придя в себя.
- Б-бригадир пути, - произнес Фисюкин и выпил из бутылки, - Пей.
Из бутылки шибануло запахом на то керосина, не то ацетона.
- Что это?
- К-корейский самогон, из картошки.
- Они это пьют?
- Нет, мы пьем,- весело сказал Коля, - и отхлебнул из горлышка.
- Скоро Тарахилкан?
- Скоро, я сам из Тарахилкана, - сказал Фисюкин. Корейский самогон подействовал на него отрезвляюще.
- Домой едешь, Фисюкин?
- На этот раз нет, - почему-то опечалился  мастер пути и вдруг быстро заговорил:
 - Ребята, привезите мне когти. У меня возле дома во-от такой столб, и мне когти, чтобы ввернуть лампочку. Так бы я сам взял и ввернул, я умею. Только когтей у меня нет.
- Привезем, - сказал Коля, - будет тебе, с чем летать и чем греметь. Вот и Тарахилкан, будь здоров, Фисюкин. Ну и вид  у  тебя… 

      Пошли сразу смотреть счетчик. Нагрузка была хорошая, счетчик крутился правильно. Клеймо и пломбы – все на месте.
- Видишь, куда крутится?
Коля очень долго и внимательно смотрел на счетчик, потом боязливо сказал:
- По-моему, он стоит.
- А показания видишь? Что ты в участок передавал?
- Да, передавал. Знаешь, я сюда ни разу не ездил. Потребуют, я и передам, а потом забуду и другие передаю. Когда в участке не довольны,  я говорю, что счетчик такой.
- А как же контролеры, они что передавали?
- Они сюда тоже не ездят, скажут, что поехали, а сами у меня спрашивают. Давай так: скажем, что счетчик сменили, и показания изменились.
- А как же пломбы, поверка?
- Да вон у меня их сколько, - Коля показал связку на стене, и тут же продемонстрировал, как сменить пломбу с помощью иголки и гвоздем переписать дату. Грубо, но в глаза не бросается. До ночного пассажирского было еще долго. Мы пошли на станцию. Пожилой дежурный с составителем пили чай.  Коля притащил из дизельной старые когти:
- Передадите дорожному мастеру  Фисюкину?
Составитель удивленно на нас посмотрел:
- Ему ваши когти не скоро понадобятся. Может быть, лет через пять…
Оказалось, что Фисюкин ехал отбывать наказание. Суд уже был. Он с бригадой на перегоне разобрал путь. Отметили это дело, да так, что вернулись на станцию и дали уведомление на открытие перегона. Фисюкин пошел спать, а поезд пошел под откос. В этом месте с зимы лежали вагоны с лесом. И все это время, пока шло следствие и суд, мастер пути продолжал работать. Коля пошушукался с составителем, и они тихонько ушли. Дежурный налил мне чаю и начал ни с того ни  с  сего:
- Запомните, молодой человек. Пять частей. Это просто: пять пальцев на руке, пять составных частей. Будете лечиться сам, будете лечить других. Ко мне со всей страны приезжают те, кому не могут помочь врачи, у меня живут и выздоравливают. Был летчик с Украины. У него была экзема много лет, ничего не помогало. Уехал здоровый, руки совершенно чистые. Мальчика привозили с язвами после ожогов, тоже вылечил.
    Я молчал и пытался понять, какое мне может быть дело до всех этих язв и ожогов. Появился Коля и, пошатываясь,  уставился на дежурного. Дежурный, видимо, решил, что нам  интересно и  продолжил:
- Первое – это мед. Он впитывает воду. Попробуй положить мед на мокрую вату, и утром она будет сухой. Точно так же – вареное яйцо. Это вторая часть. Потом, молоко. Молоко делает мягкой любую кожу. Можешь попробовать. Четвертая часть – хозяйственное мыло. Мыло убивает микробов. И последняя  –  воск.  Вот все  это сваришь в эмалированной кружке и можно долго хранить. Любую открытую рану можно мазать, и обязательно  пройдет.
- Наверное, должно быть какое-то соотношение частей? И почему в эмалированной кружке?
- Получается всего поровну, нагреешь молока, потом яйцо и так далее, если жидко, добавишь воск, если густо – молока. Главное, чтобы мазалось.  В кружке я всегда варил, какая еще посуда в лагере. Ко мне со всей страны едут, мазь всем помогала и тебе поможет. Главное, быть уверенным. Ты верь.
Коля вдруг  сказал: «Не верь, не бойся, не проси».
- Это там, - сказал дежурный и показал пальцами решетку (#), а на воле надо верить, людям верить.
   Было темно.  Пришел ночной пассажирский.  Коля вышел к лесенке, ведущей к путям,  и упал, раскинув руки в стороны. Из окна вагона в свете прожектора было видно, что он распластался на откосе, как сбитый самолет.

       Составителя Суворова вскоре уволили за прогулы. Он так и не смог выйти из запоя. Через три года упал с опоры и стал инвалидом электромеханик Коля. Вскоре попал под напряжение и обжег руку я сам.  И ожог-то  пустяковый, а все не заживал, гноился. Тогда я сварил мазь. Наверное, я положил слишком много мыла, средство разъело всю кожу на больной руке, но потом все зажило. Думаю, мазь Вишневского подействовала бы лучше. Веры не было? А во что верить, в мыло с молоком? Не знаю. 

       Старого дежурного по станции Тарахилкан, бывшего ЗК из БАМЛАГА  я никогда больше не встречал и ничего о нем не слышал. Только ходит по старым бамовским станциям легенда, будто отбыл наказание в лагере бывший полицай, домой не вернулся и жил рядом с лагерем. Перед смертью он решил повидать родные места и поехал домой. Там его опознали бывшие партизаны и убили.