Фершал

- Фершал! Задницу прижми! Слышь, мать твою в атаку! Фёдор, ты меня слышишь? – яростно шептал командир интендантской роты Михайлов. Невысокого роста, жилистый сорокапятилетний рядовой Фёдор Пономаренко  лежал прямо перед ним метрах в трёх.

- Слышу! Слышу! – не поворачивая головы назад, ответил фельдшер Пономаренко.
 
- Вишь, фрицы - гады на высотке засели, мы как на ладони у них, мать твою в атаку! Передай по рядам: лежать всем, зарыться мордой в снег и лежать, не двигаться! Видать немецкая разведка напоролась на нас. Им лишнего шума не надо, да и силёнок маловато. Будут ждать темноты и уйдут. Не ожидали тут подводы наши увидеть.

- Василич, так ведь не долежим до потёмок! Примёрзнем! Вишь лабза какая! Вода да лёд со снегом! Не выдержать нам и пару часов! Замерзать начнут люди! Надо что-то делать, ротный. Подохнем так-то!

- А что ты тут сделаешь? Уповать только на то, что хватятся нас. А у фрицев снайпер, лишнего шума не производят, сразу в цель бьют, мать твою в атаку! Вон Панкратьева как сняли! Передай:  терпеть и лежать.
 
- Да передал я уже всё! Говорят, что не выдержат до потёмок! Предлагают в атаку сходить. Чо ответить?- чуть повернув голову, нервозно моргая своими большими серыми глазами, «загудел» Пономаренко.

- Не сметь, мать их в атаку! Подняться снайпер не даст! Снимет! Да и что мне с вами, такими вояками, делать? Только под пули и вести! Лежать, говорю! Так и передай по ряду, мол, приказ - лежать! – последнее слово комроты Василий Михайлов «прошептал» так громко, что это слышал каждый боец интендантской роты в количестве пятнадцати человек, включая и погибшего сержанта Панкратьева.

    Стояла мартовская распутица 1944 года. Третий Белорусский фронт. Погода не баловала: то снег пойдёт, то дождь со снегом. Холодные весенние ветра пронизывали до костей. Лошади, тянувшие  телеги с хозяйственным барахлом, несколько полевых кухонь, инструментарием и медикаментами для прифронтовой санчасти, летним армейским обмундированием и другим многочисленным скарбом, незаменимым в армейской жизни, часто выбивались из сил. Гружёные подводы тянулись длинным обозом по полевым дорогам и лесным тропам. Всё это имущество переправляли ближе к линии фронта на лошадях, а то и на себе интендантские части второго эшелона. Состав роты был по меркам войны не боевой: пожилые солдаты под пятьдесят  лет, несколько бывших раненых, не получивших при выписке из госпиталя военную «годность» и один боевой капитан в качестве командира этого своеобразного воинского подразделения, тоже  пятидесятилетний «старик» Пётр Васильевич Михайлов.

   Полевая дорога, петляя между небольшими рощицами Белорусского полесья, вывела обозников на открытую поляну. Вот тут-то и грянул неожиданный первый выстрел с еле заметной глазу гривки, который снял невезучего Панкратьева. Пришлось залечь в нескольких метрах от гружёных телег. Талая вода вперемешку со снегом и льдом обдала упавших в неё бойцов обжигающим холодом.

  Через пару часов такого лежания тело полностью задеревенело, не унимающаяся дрожь заставляла громко стучать зубами.

- Фёдор, ты как?

- Товарищ командир, зуб на зуб не попадает! Замерзаю я! Может, всё-таки рванём на фрицев?

-  Сказано тебе: лежать! Я сейчас приползу к тебе, только ты не двигайся! Вместе теплее! Сейчас я!

  Капитан Михайлов осторожно пополз по ледяной воде, раздвигая таявший снег. Он надеялся, что немцы не заметят его из-за лежащего впереди него фельдшера Пономаренко. Закоченевшие руки свело судорогой, ноги казалось стали каменными. Кое-как, совладея своим промёрзшим, мокрым и неподвижным телом, совсем погрузившись в снежную лабзу, Василич дополз до Фёдора.

- Ну, вот и я! Теперь полегче вдвоём будет!

- Товарищ капитан, вот Вы же подползли ко мне! Может всё-таки в атаку? Примёрзнем мы!

- Зови меня просто Петя. Я ведь чуточку тебя постарше. А вставать нам никак нельзя, Федя. Покосит нас фриц! Надо терпеть, уж скоро смеркаться начнёт, и немец уйдёт. Он тоже, мать его в атаку, терпит, хоть и лежать ему чуток получше, чем нам. Боится, мать его в атаку, шума! Думал, что лошадей обозных постреляют, гады. Ан, нет! Не решаются,  знают, что наши здесь!

Немного помолчав, фельдшер продолжил шепот.

- Петя, всё хотел тебя спросить, откуда у тебя такая диковинная присказка: «Мать твою в атаку?»

- Повоевать мне много пришлось, Федя. С самой гражданской! Командир у нас был отчаянный, молоденький совсем, погиб он, поднимая роту в атаку супротив белополяков. Его эта присказка. Как упал он, так такое отчаяние на меня напало! Жуть! Вскочил я, значит, и заорал: В атаку, мать вашу, в атаку! Как командир значит ору! А потом вроде талисмана на финской, вот теперь тоже использую. Привык уж! А ты сам, откуда, Федя?

- Сибиряк я, родом из Алтая. Деревня наша Романово самой старинной считается. Стоит она в красивом месте: в сосновом бору на берегу большого и чистого озера. А дома остались жена Татьяна, две дочки и два сынка. Старшему уже семнадцать. Вот боюсь, что и он подоспеет к войне! Как думаешь, Василич, долго ещё воевать будем?

- Не задавай мне сейчас таких вопросов! Пережить сегодняшний день надо, а там и повоюем ещё.

- Ты и впрямь фельдшер? Или просто кликают так?

- Нет, я и есть фершал, токмо по животным. На курсах обучался, потом фершалом работал в колхозе нашем, да и людей мал-мал врачевал. А что делать! Больничка от деревни вёрст в двадцати. Вот и врачевал, и роды примал, а что тут сделаешь. Ты, Петя, не думай, ведь животину лечат лекарствами не хуже чем людей! Вот и здеся приставлен к лошадям, да и солдатиков понемногу подлечивать приходится, и в медсанчасти заместо санитара иногда подсобляю, когда подвоза нет.

- Немец как осторожничает! Лежит тихо, ничем себя не выдаёт, даже кофею не пьёт, мать его в атаку, - бросая прищуренный взгляд на позицию врага, проронил капитан.

- Товарищ командир,  - раздался слабый голос Наливайко, который лежал ближе к Фёдору, - товарищ командир, я к вам сейчас тоже сползу. Прямо мочи моей нет терпеть, обледенел я весь уже.

- Наливайко, не сметь! Приказываю! Не сметь!

Но рядовой Наливайко, подняв голову из воды,  уже стал грести руками в сторону лежащих Фёдора и капитана Михайлова.

- Фьють, - просвистела пуля.

Голова Наливайко, разбрасывая брызги талой воды, упала в снежную лабзу.

- Вот, гад, мать вашу в атаку! Наливайко, Наливайко, ты жив? Слышь, подай знак, Наливайко?

Однако рядовой Наливайко, недавно выписавшийся из госпиталя и прикомандированный во второй эшелон несколько дней тому назад, молчал.

- Вот, сволочь немецкая, как бьёт! Убит наш Наливайко - закусив губу, произнёс Фёдор.

- Ребята, - закричал во весь голос Михайло, - держись! Немного осталось! Смеркаться начнёт, уйдёт фриц.

Его возглас звучал слабо, хрипло, больше похож был на сиплый шёпот. В горле что-то булькало и мешало. Капитан и сам не узнал своего голоса.

- Фёдор, не спать! Шевели пальцами на руках и ногах, говори что-нибудь.

- А ты, Петя, откуда?- зашептал рядовой Пономаренко.

- Со Смоленщины я, Федя. И никого у меня в живых там не осталось! Всех фриц по уничтожил! Вот так, Фёдор! И никто меня и нигде уже не ждёт! А у тебя большая семья. Вернёшься домой, свадьбы начнёшь играть, потом внуков нянчить будешь! Всё будет хорошо, а сегодня выжить надо ради семьи, ради детей твоих. Потерпи, Федя! Вишь, война уже катит на Запад. Бьём гада!  Федя, ты меня слышишь?

- Да, товарищ командир, слухаю. Хорошо ты говоришь. Быстрее бы разбить  гада. А там, может, и жив кто у тебя остался! Надо верить в это, Петя. Ты верь, всяко ведь бывает! Война, будь она неладна!

Даже поддерживать шёпотом разговор уже не было сил. Солдаты лежали тихо. Толи живы, толи замёрзли? Уже и сумерки вечерние опустились.
Капитан Михайлов, надев свою шапку на валяющийся вблизи прут, немного пошевелил ей и приподнял на вытянутой руке.

- Федя, кажись, ушёл немец! Не стреляет!
 
Он поднял шапку ещё выше…. Никто не стрелял, вокруг стояла тишина. Василич сел…. Опять тишина. Потерев окоченевшие и онемевшие ноги, капитан встал…. И снова тишина.

- Федя, ребята, ушёл фриц! Вставайте же, ушёл гад, мать его в атаку!

Пытаясь всё это произнести как можно громче, но у него вырвался нечленораздельный гортанный хрип.

- Фёдор, вставай!

Вдвоём с фельдшером они пошли к залегшим бойцам. Несколько человек, увидев идущего к ним командира, тоже пытались встать на ноги. Подойдя к ближнему бойцу, они увидели его заледеневшее бледное лицо. Он был мёртв. Ещё два бойца за шесть часов неподвижного лежания в ледяной воде смотрели на подошедших к ним людей застывшими открытыми глазами.

  Из пятнадцати бойцов осталось десять  измученных, полуживых, голодных, замёрзших бойцов.

- Фельдшер Пономаренко, приказываю взять медицинский спирт, лекарства и всё необходимое из спецгруза и оказать медицинскую помощь бойцам.

- Товарищ командир, разреши сначала костерок развести, да палатку установить. Всем переодеться надо быстро.

- Действуй, фельдшер!

Фёдор разжёг огонь. Пальцы и руки не слушались. В установленной от ночного ветра палатке осмотрел бойцов. Растерев тело спиртом, каждому велено было выпить полкружки вовнутрь. У троих открылись раны. Они кровоточили. Обработав и наложив повязки на сукровичные распухшие ранения, фельдшер уложил их в одну из освободившихся телег, переодев в сухое, но летнее обмундирование. Все были с различной степенью обморожения лица и конечностей. Ночью у некоторых бойцов поднялся жар.

- Командир, долго нам ещё идти? Двоих ещё уложил  на подводу, Жар у них, лёгошное воспаление началось. В бреду лежат.

- А ты, Фёдор, как?

- Да нешто мне чо будет! Сибиряк я! Я в порядке! Ребят жаль! Когда тронемся? Спешить надо. У раненых гангрена может начаться! Раны больно опухли, кровоточат, температура поднялась. Худо хлопцам.

- Светать начнёт, тронемся. К вечеру должны дойти до расположения полка. Немного осталось потерпеть. Федя, возьми кого-нибудь из ребят, у кого силёнка есть, пойдём наших погибших солдатиков схороним на том пригорочке, где немчура сидела.
Фельдшер подошёл к разведённому костру, возле которого грелись, спали или просто лежали бойцы, отхлёбывая из солдатских кружек горячий чай и жуя  хлеб.
 
- Ребята, кто может с командиром и со мной захоронением наших павших ребят заняться? – обратился он к сидевшим. Все трое служивых вызвались помочь в предстоящем трагическом деле.

- Нет, только один. Охранять транспорт надо кому-то. Плетнёв, со мной, остальным нести охранение.

Втроём, расстелив брезент, они бережно опустили тела замёрзших и погибших от пуль бойцов. Кое-как, подняв и уложив печальный груз на одну из подвод, потихоньку тронулись к месту недавней засады противника.

- Заодно глянем на фрицев. Остался кто или нет,- тихонько рассуждая больше сам с собой, произнёс Василич.

Они поднялись на небольшой пригорок, который оказался почти чист от снега. Голая чёрная замёрзшая земля была изрыта небольшими окопчиками. По оставшемуся следу стало видно, как перемещались немцы.
 
- Их было всего пятеро! – сказал капитан Михайлов. 
               
Остановив лошадей, вооружившись лопатами, бойцы стали копать могилу. Через некоторое время всё было готово. Продолжал крепчать ночной морозец.

- Вот, товарищи наши дорогие, и закончился ваш путь. Простите меня, сердечные, что не сумел сберечь вас! – с хрипом заговорил капитан. Перекрестившись, бойцы бросили в могилу первые пригоршни земли.

Когда всё было закончено, Фёдор отошёл немного ниже в сторону от могилки похороненных. В небольшой канавке он увидел замёрзшего фашиста.

- Товарищ командир, тут, кажись, немец застыл! – окликнул он своих.
Подошедший капитан Михайлов и рядовой Плетнёв увидели лежавшего на спине немецкого солдата, который застывшими глазами «смотрел» в чёрное ночное небо.

- Фрицы тоже терпели, мать вашу в атаку! – со злостью резко обронил Михайлов.

- Товарищ командир, - обратился к нему фельдшер, - закопать и этого надо.

- Вот ещё! – бросил Плетнёв, - могилу ему ещё копай!

- Товарищ капитан, - продолжал Фёдор, - земля будет таить, воды много. Не надо поганить земельку! Закопать надо.

- Хорошо, фельдшер. Закопаем.

Они отошли метра три от братской могилы, на которой осталось лежать пять солдатских шапок со звёздочками, и выкопали ещё одну.
К подводам вернулись на рассвете.
Немного подкрепившись, распределив по телегам бойцов,  продолжили путь.

- Я буду на первой подводе, а ты, Федя, на последней к больным поближе. Ты уж посматривай за ними. Если что, сигнализируй остановку.

- Товарищ командир, главное двигаться нам надо ходко, не останавливаться. Надо живыми до санчасти ребят довезти. Лошади хорошо отдохнули, я им корма задал.  Быстрее надо, Петя!

- Часов десять ходу, если лёгкой трусцой, так и за шесть управиться можно.

- Тронулись! – скомандовал Михайлов.

Пристывшие ко льду телеги сдвинулись с места, ломая покрывший талую воду лёд и издавая треск подобный бьющемуся стеклу.

- Пошли, пошли, родимые! - ускорял движение лошадей Фёдор.

Через шесть часов довольно спешной езды они увидели кордон назначенного полка.

- Фёдор, веди подводы с больными к санчасти, а я в штаб, доложу о прибытии транспорта. Да ты тоже, мать твою в атаку, качаешься! Поспешай, друг! Я вас потом найду.

Из всей интендантской роты, только капитан Михайлов Пётр Васильевич не был помещён в санчасть. Семь человек были отправлены в госпиталь. Кто знает, как сложилась их дальнейшая судьба? Оставшиеся в санчасти, в том числе и фельдшер Фёдор Пономаренко, продолжили после непродолжительного лечения свой путь по фронтовым дорогам.

Фёдор, вернувшись с войны, на которой потерял все зубы, через пять лет умер от тяжёлой чахотки.

- Деда, почему у тебя наград мало, ты же долго воевал? – спрашивал его внучок четырёхлетний Сергунька.

- Да я и не воевал вовсе…. Так, служил во втором эшелоне, всё больше с лошадьми управлялся, - ласково поглаживая по голове ребёнка, отвечал он.

Не воевал….  Солдаты второго эшелона….