Расписал

РАСПИСАЛ


Косте Погодину вдруг очень захотелось купить себе хорошую ручку. А у него обычно так: загорится — пойдет напролом. И ему ничего не говори тогда — глаза-уши закроет.
Побежал он на базар, купил там черную ручку. Вдруг — не то! Через неделю — белую ему подавай! Белую надо... Подарил кому-то черную, поехал к черту на рога — белую нашел.
Потратился сильно. "Ведь — дрянь! — думал он — ширпотреб килограммный! А тут — не живи после, раз ручку купил!"
Но... такой уж Костя...
Впрочем, радовался Костя недолго: купленная ручка на второй странице перестала писать. "Гады! — изумился он,— хоть бы страниц пять... (Костя писал для газеты). До последнего пользовались, черти!" Вроде и злость наплыла, но и смешно стало, до чего скурвились-то... Мельче мышей.
Купил сразу четыре стержня. Новеньких, дорогих,— про запас. "Они тоже кусаются,— подумал он. — Как денег не будет, а стержень-то — вот он! Не надо покупать." Впрочем, Костя до той поры — мог и раздать, это сейчас он — такой радостный. Потом — другое, потом уже — не жалко. А сейчас он дорожил ими. "Написать бы,— подумал Костя,— почему там у людей есть деньги на стержень к авторучке, а у людей ТУТ — нет... Почему американец может купить себе автомобилей парочку, а русский — ручку купить не может! То есть, может, конечно, но тогда сын в следующем месяце в садик не пойдет! Человек, значит, дешевле ручки. Вот она — забота..."
Грустно стало Косте: три купленных стержня — не расписались. Из четвертого же — полило, как из бочки. "Ты смотри, как течет... "Яловый",— зло подумал Костя. Но, когда льет — еще писать можно, а на тех — совсем замучился: мысли уже впереди, а он их — назад, как пикой, авторучкой этой лысой... А польет — и хорошо — пишется — расплывается, под Костину усмешку — только поспевай! Когда же кончился и этот — исчезла и усмешка. Прямо — мировая проблема! Казалось бы — пиши шариковой! Нет! Ты ему — капиллярную подавай!
Чтобы решить эту "мировую проблему", решил Костя подключить друзей.
— Попрошу,— говорил он брату,— пусть вышлет ручку мне! У них там есть — и Женька должен сделать! Мы же с ним — друзья детства!.. А то он там, в своем Сан-Франциско, скоро про меня совсем забудет...
— Вот-вот! — брат Андрей весело поддержал Костю,— давай! А то они там... только приветы и передают...
— Женька не такой! — обиделся Костя за друга.
— Может, "Паркер" пришлет...— ответил брат уже серьезно, слегка задумавшись.
В тот же вечер настрочил Костя в далекий Сан-Франциско эдакое бодрое письмецо, в котором, хоть и жаловался на судьбу, но как-то так, мол — ничего, будет и на нашей улице праздник... Под конец попросил друга выслать ему ручку на память. Только — хорошую, а то, мол — понавезли всякой дряни — десятый сорт. Спросил в конце,— может, надо чего — тоже пиши.
Утром быстренько отнес на главпочтамт — так вернее, решил.
В груди у Кости — разливалась гордость. За друга. За то, что есть еще они — старые друзья, которые хоть и далеко (разбросала судьба), но помнят тебя и готовы прийти к тебе, лишь — шепни... Он, Костя, и сам готов был разорвать на себе рубаху, вынуть свое горячее сердце — отдать другу. Дружба — это святое!
О том, как тщательно выбирал другу посылку — одалживал, искал, да — переплачивал — думать не хотелось. Это — вскользь, так... Чего там... Ведь главное — не это, не деньги. Главное теперь это отношение и память! Пусть она будет теперь — залогом этой самой — святой дружбы на земле. И конечно же... Да, ладно! Хватит!
Женькин ответ как всегда — задержался. Костя занервничал, хотя писать снова, как раньше — не стал. Что почта плохо работает — не верилось...
И правда, в полученном через пару месяцев Жэкином полустраничном письме Костя прочел единственное и главное: Женька жив-здоров, поменял очередную работу и работает "как папа-карла", что времени — совсем мало, что он, Женька, верит, что рано или поздно, но они — встретятся, что "ручки здесь есть", и что ручку он по случаю обязательно передаст.
У Кости — вмиг полетело сердце. Черт! Как хорошо! Вот, что значит — друзья! Старые, добрые друзья! Они не подведут! Не бросят! И ни-когда не продадут!
А может, и правда — "Паркер" передаст,— подумалось Косте. Да как же — может? Обязательно — "Паркер"! Какой он — "Паркер" — Костя ни разу не видел. Вечером спросил у брата:
— Андрей... А... "Паркер" — это что? Они что — разные делают? И чернильные, и шариковые, или — капиллярные?
— Я думаю,— ответил Андрей,— наверное чернильные.
— А сколько они стоят?
— Дорогие.
— Ну, как дорогие? Долларов сто? — Костя хотел сказать — сто сорок, но язык не повернулся. Андрей сразу отозвался:
— Может — сто сорок...
Чего-то стало грустно от такого совпадения.
— Наверное, там есть и — разные... Подешевле?.. Долларов за тридцать-сорок...
— Думаю, что есть и подешевле. Хотя... "Паркер" — солидная, дорогая фирма...
— А что ж они такие дорогие-то все?! — вдруг зло изумился Костя. Это злое изумление наполнило его до краев за какую-то тысячную секунды. Он не понимал, за что сто сорок долларов-то?! За что?! Видеомагнитофон столько стоит...
— Ну, я не знаю,— Андрей на секунду задумался,— золотое перо, наверное... И вообще — "Паркер" — известная фирма.
— Что известная — я знаю! Но за что — сто сорок долларов?! За что, скажи? А?!
— Это для тебя много. Там это — нормально. А ты что? Думаешь, он "Паркер" тебе пришлет?
— Не знаю...
— Может, и пришлет,— вдруг ответил Андрей.
А почему бы и нет?! Он, Костя, передал же посылку. А она ему здесь — подороже обошлась... Вдруг стало противно: что за чертовы думы? Дороже — дешевле! Тьфу!!
Еще месяца через три приехавший "по делам фирмы" общий знакомый, привез Косте передачу. Костя в таких случаях всегда удивлялся: еще ни один не приехал так, чтобы сказать — я, мол, на Родину, на могилу или — к родственникам... Все едут — по делам фирмы! Вот дела! Остались как будто — только дела и ничего — кроме! Костя не понимал, как он может бросить дела ради остального, а они (вот черт, подумал Костя — уже и друзей — ОНИ называю) глядишь, и — остальное ради своего, ради дел своих, побросали. Причем как-то так — невзначай побросали... Вроде,— трубы тащут. И вдруг кто-то: — Обед!! Ну, обед, так — обед — кинули, пошли руки мыть. Так то — трубы! А здесь... Здесь ведь — вся жизнь. Костя редко, почти никогда не ностальгировал, был устремлен вперед, но этого все равно — понять никак не мог. Эхма! Вот жизнь-то! Или он, Костя — из другого теста? Прокаженный он, что ли?! Или у него — дела не такие? Смысла в них нету, что ли? Что ИХ бросить можно вот так вот — легко, ради "всего остального", где смысл этот самый — имеется. Значит, нет, что ли у него — Кости — настоящего дела? Ради которого он бы все бросил? Но, нет!! Он журналистику любит! Бросил бы он ее? Нет... Не бросил. Но и... могилу, и — друзей бы — тоже не бросил. Это — тоже святое.
Вспомнил Костя, как провожал Женьку. Ничего особенного. Собираться — за полгода начали: вместе долго на толчке стояли. Он — Костя — товар продавал, Женька — имущество. И знал Костя, что друг уезжает... А не верилось. Не верилось и все! Нереально это было.
Так вот, тянулись эти полгода, тянулись... Шли недели. А потом счет на дни пошел. И тут вот... тут как раз понял вдруг Костя, что друг — уезжает навсегда и они — не увидятся больше, потому что он, Костя — уехать — никогда не сможет... Вот плюешься в это гавно! А иногда такая тоска подкатит — хоть волком вой! И мысли всякие лезут. И в мыслях этих понимаешь, что сдохнешь именно здесь — не где-нибудь... Что — везде плохо, но плохо — по-разному... Но тут все же... свое гавно, не чужое. Да... Но и радость какая-то за друга — тоже была: что уехал он — это само собой разумеется. Зачем же здесь гнить?! Ему теперь и правда — уже лучше там.
В общем, передачу передал этот самый знакомый и еще — двадцать долларов и побежал по своим делам — так толком и не поговорили. Принес Костя сверток этот — домой. Развернул. А там — ручки. Две штуки. "Килограммные" — определил Костя. Он такие видел на базаре. Вспомнил, что даже чуть не купил такую.
Одна через страницу отказала,— царапает, как иголка.
— Ах ты, бля...— Костя выругался тогда. Взял вторую — эту отложил — "Может, очухается... Какие мы нежные"...— донесся до него свой голос. Костя удивился: "Что это со мной?" А потом уже новым выстрелом желчной досады — дошел до него его внутренний протест: — Да не со мной — с ними!! Мировая проблема: — Курвы такие! Ожидился!!.
Вторая ручка писала долго: так и не дописал ею Костя — посеял где-то. Снова взял вторую, а она снова не пишет.
— Нет! — Костя злорадно побежал за спиртом.— Счас распишу! Счас ты у меня, гадина такая, запишешь!
Окунул ее в спирт. Подержал... Ноль! Над огнем подержал... Ничего! И еще подумал: над огнем — не надо бы, может, там теперь нагар... в кончике.
Снова и снова, и снова царапал Костя лист ручкой-иголкой. В душе поднималась ненависть. Что же это? Как же так?! Что же ты, гадина... Пиши, стерва!! Прислал! Гад!! — Костя через силу, с ужасом, не изумился даже, а просто понял — он ненавидит сейчас друга. За то, что тот — зажрался, за то, что не звонит, за то, что — не пишет или пишет — треть страницы, за то, что прислал через полгода, и за ручку эту — что на килограммы идет, будь она проклята! И еще — за фразу жидовскую.— за которую жадность свою прячут, бессердечие и гниение душ: "МЫ НЕ МОЖЕМ СТАВИТЬ ВСЕ НА КАРТУ...".
Вот и дружок его — "не поставил", и он, Костя, как пацан, как... бомж какой... теперь эту грошовую ручку, которой самое место — на помойке! И он ее еще тут... реанимирует!
— Я тебе счас, сука такая... На!!!
Костя с ненавистью размахнулся и всадил ручкой, как ножом, в разделочный кухонный стол. Разлетевшаяся на куски, ручка брызнула множеством черных клякс. Половина осталась — на полу, половина — на стене. Посмотрел на себя — чисто. Только рука чуть-чуть...
Вспомнил, как когда-то давно, покупая в магазине молоко, загляделся на одну стройненькую девчонку и машинально сунул литровую бутылку — мимо сетки. Бутылка взорвалась прямо в ногах и хоть бы — капля... Зато — окрасилась вся спина проходившего метрах в пяти какого-то мужчины. Тогда Костя не смог сдержать смеха. Он и сейчас, с черным огрызком-ручкой в руках, вспомнил недоуменное и обиженное лицо того случайного покупателя... И только сейчас, спустя десять лет, он по-настоящему понял его... И еще Костя думал: "Вот в такие минуты понимаешь,— не зря, не зря Бог дал страдание... Чтобы человека, у которого душа жиром затекла — мордой окунуть в него, в страдание это, а еще повозить в нем, когда он, кабан бездушный, человеческий облик потеряет и на людей наплюет. Тогда страдание это божье — на землю его, пузыря воздушного, возвращает, думать ему велит, что кроме него, основного такого,— еще люди есть. Значит, страдание — от скверны очищает, обновляет душу. И нечего пенять на него; ибо безгрешных нет таких, которые бы им,— страданием,— очищены бы не были".
Быстро, с усилием вытирая черные пятна, разбросанные по всей кухне, Костя с раздражением отметил про себя: вот ведь, зараза! Каплю воды, на исписанную бумагу — уже плывет... А тут... поцеплялась... гадость... как краска, как проклятие... Отмыть невозможно!

                19 мая 1995 г.