С. Шевырёв. Образование языков Ю-З Латин. Европы

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ

Образование языков Юго-Западной Латинской Европы
(Из Лекций об Истории Словесности)


Все языки Юго-Западной Европы, владеющие теперь столь богатыми литературными сокровищами, а именно: Италиянский, Испанский, Португальский, Французский и частию Английский по влиянию Французского, суть, как известно, дети древнего языка Латинского, и было время, когда эти языки, которые теперь богатством произведений своих достойно спорят с языками Древности, представляли одно грубое, варварское искажение своего языка коренного, то же самое, что представляет теперь нам образованный Русский язык в устах иностранных племен Азиатских и Европейских, обитающих в России и говорящих по-Русски. Какое поучительное и любопытное явление видим мы в этих наречиях, изумляющих нас теперь неистощимым рудником выражений для всякого оттенка мысли! - Чем же были они в начале? грубым, безобразным лепетом варваров, по-своему говоривших на языке Латинском.
Изучение образования сих языков есть занятие любопытное вообще, но особенно полезное и необходимое у нас в Отечестве, где все Юго-Западные языки процветают более, нежели в каком-нибудь другом народе. От России, где языкознание пустило корни в самое воспитание народное, должно бы ожидать изобретения системы для легчайшего и прочнейшего обучения языкам Европейским. Но для того, чтобы найти ключ к этой системе, необходимо вникнуть в Историю языков Запада, в их первоначальное образование. На таком изучении только может быть основана Общая Сравнительная Грамматика Европейских языков - сочинение, вызываемое господствующею у нас потребностию. Но, к сожалению, при всем этом, История образования Западных языков есть для нас предмет совершенно новый, которого редкие Ученые в России касались.
Как все Государства Юго-Западной Европы основались на развалинах Западной Римской Империи, которой первоначально были они составными частями, точно так же все Юго-Западные языки произошли из развалин одного языка - Латинского, который есть их общий и главный корень. Отсюда следует, что История языков Западной Европы должна начинаться с того времени, как Римляне вместе с оружием своим распространили по всем завоеванным областям Запада свой язык, и тем приуготовили общую почву, на которой должны были родиться языки новые. Каким же образом произошло это?
В системе завоевания Римского было правилом - налагать на покоренные народы не только иго законов, но также и языка. Римляне понимали ту сильную связь, которая соединяет народы между собою посредством слова. Особым законом повелено было, чтобы Преторы областей все декреты и эдикты свои не иначе обнародывали как на языке Латинском; чтобы просьбы в Сенат сочинялись по Латыни, и чтобы суд над покоренными не иначе совершался как на этом же языке. Не только между варварскими народами, даже в просвещенной Греции и Азии, Римляне распространили свой язык, по свидетельству Валерия Максима, и не иначе принимали ответы от Греции в сношениях с нею, как на языке Латинском. Посланники от народов покоренных отвергались, если не знали языка Римлян. Не только частные лица, но даже целые области получали право гражданства и политические выгоды, если соглашались подчиниться обычаям Рима, дисциплине воинской и гражданской, и Римскому языку.
Народы, покоренные Риму, сначала по необходимости узнавали язык, уступая насилию, а потом уже стали изучать его, побуждаемые к тому выгодами и честолюбием. Для просвещенной Греции такая мера могла казаться насилием, но для варварских стран она была благодеянием, потому что вместе с языком Римляне разливали и собранное ими со всех концов мiра просвещение. Притом же и мысль Римского Сената была великая: всем этим разнородным племенам нельзя было дать иного единства, кроме единства языка. Плиний Натуралист прекрасно выразил мысль сию следующими словами: «Предки наши совокупляли воедино различные области, укрощали их нравы, и столь разногласные и грубые наречия народов соединяли союзом одного языка, в том намерении, чтобы человек познал человечество, и чтобы разрозненная семья народов имела одну отчизну».
Римляне славно достигли своей цели. Варвары быстро покорялись магнитной силе Римского образования. С тою же охотою, с какою варвар менял свой грубый плащ на славную, почетную Римскую тогу, с тою же охотою менял он и грубые слова свои на звучное слово Римское. Страбон говорит, что Бетические Испанцы, во время Римского владычества, так подчинились нравам иноземным, что забыли свое родное наречие; что еще при Августе большая часть Галлии приняла нравы и язык Римлян. Даже самый Карфаген, по свидетельству Бл. Августина, бывшего там проповедником, променял свой язык на Римский. Августин, обращаясь к народу Карфагенскому с одною древнею его пословицей, говорит: «Так как вы не все понимаете по-Карфагенски, я вам скажу ее по Латыни». Вскоре эти страны, т.е. Испания, обе Галлии и даже Африка, не только приняли язык Римский, но дали Риму мужей знаменитых в войне, в Сенате и даже на поприще Словесности. Начиная со второго века, Римские Писатели, по большой части, ведут свой род из варварских областей: Испания произвела фамилию Сенек, Лукана, Помпония Мелу, Колумеллу, Марциала, Силлия Италика; Галлия дала Корнелия Галла, Петрония, Лактанция, Авзония; Клавдиан и Аврелий Немезиан родились в Африке. Самая История Литературы Римской блистательно свидетельствует всемiрное распространение Латинского языка и оправдывает слова Плутарха, который говорит, что, во время Траяна, почти все смертные говорили по Латыни.
Перенесение столицы из Рима в город Фракийский, в Византию, предавши Рим нападению варваров и удалив из него образованность Двора и мужей государственных, могло иметь весьма вредное влияние на язык Римский и особенно на его Западное единство. Но тот же самый Константин, который перенесением столицы на Восток мог нанести большой вред языку, принял Христианскую Религию и уступил место новой Духовной власти, которая воздвиглась в Риме, и оттуда простерши свое благотворное влияние на весь Запад, распространением Христианской Религии содействовала также и к большему утверждению единства в языке Латинском. Сей последний из языка политического сделался языком Церкви, которая повсюду рассылала своих миссионеров для Христианской проповеди и обращения варварских народов. Уже не только определения Преторов и Проконсулов возвещались по Латыни, но определения и глаголы самого Бога, и учение Христианское вместе с словами сильнее врезывалось в простых сердцах дикарей, чем эдикты Римской власти; а потому, как прежде светская власть меча и гражданственности Римской способствовала к водворению Латинского языка на Западе, так потом Духовная власть Церкви едва ли еще не более содействовала к утверждению его единства.
Теперь мы ясно можем видеть, каким образом Латинский язык сделался общим на всем Западе Европы и как уготовилась та почва, на которой должны были произрасти новые языки ее. - Каким же образом испортился и исказился этот язык Латинский?
Первоначальная порча его последовала, разумеется, еще тогда, когда он смешался с наречиями грубых племен, которые обитали в странах, покоренных Римлянами. Говоря о упадке слога в Поэзии Римской, я упоминал вам, что одною из причин этого упадка было также смешение языков. Многие солецизмы Латинские этой эпохи отсюда ведут свое начало. Когда же настали времена смятения, беспрестанных варварских набегов и опустошений, в то время не могли уже по-прежнему процветать публичные Школы и поддерживать единство изящного Латинского слова. К тому же должно присоединить, что и Начальники Церкви, будучи проникнуты более духом Религии, нежели учености, пренебрегали правильностию языка. Григорий Великий, живший в VI веке, в одном из своих писем обнаруживает великое презрение к Грамматике и сознается в том, что он не избегает варваризмов, что он не хочет наблюдать управления предлогов и проч., потому что ему кажется недостойным делом подчинять глаголы небесного вещания правилам Грамматики Доната, и потому, что никакой толкователь Св. Писания никогда не уважал их. Узнав, что Дидрих, Епископ Виенский, учил Грамматике, Григорий Великий, как Папа, писал ему сильные за то упреки. Беспредельная ненависть к язычеству довела Григория Великого до того, что он сжег даже все экземпляры Тита-Ливия, какие только мог найти. Григорий, Епископ Турский, первый Летописец Франции, также говорит, что он часто вместо женского рода ставит мужеский, женский употребляет за средний, пропускает предлоги, заменяет винительные падежи творительными и обратно. Таким образом первые Литераторы того времени, которыми были Духовные особы, содействовали сами порче Латинского языка: может быть, в этом случае они хотели быть понятнее для простого народа, которого язык еще более был испорчен. При Папе Захарии, жившем во второй половине VIII века, были уже Священники, которые не умели правильным образом произнести простой формулы, употребляемой при крещении.
Так портился Латинский язык; но главною виною его искажения и преобразования в новые формы были варвары. Прежде чем изложу мнения Ученых о том, как совершилось это преобразование, я должен предложить мнение некоторых Италиянских Филологов, отрицающих влияние варварское на язык Италиянский.
Хотя мнение это касается только происхождения нового языка Италии, но оно связывается вообще с нашим предметом. Эти Ученые суть: Леонардо Бруни, Кардинал Бембо, Чельсо Читтадини, Квадри и Маффеи. Они отвергают влияние варваров на язык Италиянский и утверждают, что он так же древен, как и Латинский; что в лучшие времена Римской Словесности, искони существовало в Риме два языка: один изящный Латинский, который употреблялся Поэтами, Ораторами и Учеными, а другой простонародный, которым говорила чернь, - и сей-то язык, по их мнению, есть корень языка Италиянского. Они основываются на словах, встречающихся в Комедиях Плавта, которых язык, как известно, приближается к языку Римской черни; те же самые слова находятся и в теперешнем Италиянском языке, как напр. cambiare вместо permutare, batuo (по-Италиянски batto) вместо verbero или percello. Так на нескольких словах основывается целая система, объясняющая происхождение языка. Один из Ученых, помянутых нами, именно Маффеи, думает, что господство этого языка народного над языком грамматическим и правильным последовало в то время, когда столица перенесена была из Рима в Византию; что это искажение Латинского языка началось еще до нашествия варваров и, увеличиваясь постепенно, произвело язык совершенно новый, отличный от прежнего.
Нельзя не признать, что некоторые слова вошли в Италиянский язык из древнего Плебейского языка Италии и вошли таким образом, как объясняет это Маффеи. Но, чтобы весь Италиянский язык произошел из особенного языка Римской черни, такое мнение нелепо. Римская чернь хотя и имела наречие грубейшее, в котором находились многие особенные слова и выражения, какие находятся в языке всякой черни; но ни один Писатель Римский не говорит, чтобы язык народа был совершенно иной, чем язык Литературы. Это мнение Леонардо Бруни и Бембо, развитое более ученым Маффеи, о происхождении языка Италиянского от наречия Римской черни, проистекает из того источника, что все эти Ученые смотрели на Латинский язык, как на язык высокой Литературы, а на Италиянский, как на простонародный, и отдавали предпочтение первому. Потому и производили они Италиянский язык от языка Римской черни, в смысле унизительном, а не так, как думает Вильмен, утверждая, что причина этому была Италиянская гордость и желание произвести начало отечественного языка от времен Цицерона. История Италиянской Словесности, содержащая в себе непрерывную борьбу языка Латинского с Италиянским, представит нам это в самом ясном свете.
Источник заблуждения помянутых Ученых заключался в том, что они смотрели на образование своего языка отдельно, а не в связи с прочими языками Западной Европы. Только из такого общего воззрения происхождение каждого из них может нам объясниться. Муратори, неутомимый Филолог Италиянский, собравший все памятники Латинской письменности варварских веков, по Архивам Италии, для составления Истории отечественного языка, первый нанес удар мнению, нами приведенному, и утверждал непосредственное содействие варварских языков в образовании языка Италиянского. За Муратори последовали Апостоло Зено, Фонтанини и другие; но всех основательнее исследовал это дело Миланский Филолог Граф Пертикари, друг и родственник знаменитого Монти, человек глубокомысленный, который много содействовал возрождению Италиянского языка в начале нынешнего столетия и, к сожалению, был похищен раннею смертию у своего отечества. Пертикари изложил почти полную Историю Италиянского языка в своих сочинениях: Della difesa di Dante, и Degli Scrittori del Trecento.
Возвратимся же теперь к нашему вопросу: каким образом Латинский язык, распространившийся по всему Западу Европы, был преобразован варварами? - И здесь образование одержало вторичную победу, совершенно обратную предыдущей. Прежде завоеватели образованные, Римляне, наложили свой язык на грубые народы, ими покоренные; впоследствии же необразованные, грубые завоеватели приняли язык народов, ими побежденных, разумеется, исказив его по-своему. Таким образом Латинский язык, как язык просвещения, насильно вошел в уста варварские и вложил главную стихию в новые наречия. Пертикари, объясняя это преобразование, приводит одно явление, весьма замечательное, которое извлек он из сочинений, писанных в веках первоначального смешения языков новой Европы: он нашел, что все слова, относящиеся к необходимостям житейским, - по большой части Латинские; слова же, принадлежащие к делам управления и войны, - большею частию варварские. Причина тому очень естественна: побежденный по неволе узнавал те слова, которые предписывало ему насилие победителя; победитель же те, которых требовала нужда. Готфу хотелось хлеба, он слышал как Латинские Плебейцы говорили: da mihi illum panem. Он хотел подражать им, но как варвар, недоговаривая слов, отсекая их окончания, говорил: da mi il pan, и таким образом превращал древний Латинский язык в свой новый. С своей стороны, побежденный, беспрестанно слышавший о войне и о всех ее принадлежностях, невольно перенимал слова победителя, выражавшие эти предметы. Таким образом в Италиянский язык и в другие Западные, с другими изменениями, вошли следующие слова: guerra от war, wehr; arnese от harnish (harnois), латы; spada шпага; strale стрела; ammazzare от mazza (massue) булава; alloggiamenti квартиры войска; scherma (schirm); scaramuccia (;scarmouche) и проч. Таким же образом вошли имена: Feudatario, Vassallo, Barone, Maliscalco (mar;chal) и иные, выражавшие разные звания военных Сановников. С другой стороны, все имена, относящиеся к Искусствам, к Наукам, к разным удобствам жизни, которые не могли быть известны грубым варварам, переходили к ним от народов Римских или Романских. Таким образом язык искажался взаимными усилиями обеих сторон - и победителей и побежденных. Сисмонди прекрасно объясняет изменение или, лучше, смешение двух языков посредством примера, который в новое время совершался на острове Сен-Доминго, где Французский язык играл роль Латинского, Африканские языки роль варварских или Тевтонских, а Креольский, проистекший из смешения Французского и Африканского, роль того нового языка, который в веках варварства рождался от Латинского с Тевтонским.
Это смешение языков продолжалось в течение целых пяти столетий, начиная с VI века по XI, пока наконец не образовался из сего смешения новый язык. Письменным же языком продолжал быть язык Латинский. Искажение изустное содействовало также и к искажению языка на письме. Ренуар замечает, что акты, принадлежащие к Духовному сословию и управлению Церкви, как напр. декреты Соборов, буллы и грамоты Пап, сочинения некоторых Епископов, относящиеся к этим векам варварства и невежества, отличаются еще, если не изяществом, то по крайней мере некоторою правильностию слога. Но напротив того, все акты светской власти, как-то: хартии или дипломы Королей, Графов, феодальных владетелей, равно и акты светских Чиновников VI, VII,VIII, IX и X века, наполнены ошибками. Муратори в Архивах Италии отыскал контракты Латинские, писанные Нотариусами в VIII веке, в которых особенно видно это искажение и замечательны уже новые обороты. Такая Латынь, необходимая для дел светских, более приближалась, разумеется, к обыкновенному употребительному языку, чем язык особ Духовных, более ученый. Высчитаем общие признаки искажения Латинского языка в этих столетиях. Все гласные перемешивались между собою и ставились одна вместо другой, напр. е вм. i (basileca вм. basilica, pagenam вм. paginam), i вм. e (plinius вм. plenius, ricto вм. recto, quatinus вм. quatenus), о вм. и (volomus, locrari вм. volumus, lucrari), и вм. о (aucturetate, вм. auctoritate, nus вм. nos, tempure вм. tempore). При этом не соблюдалось никакого условного правила, никакой аналогии, а все это было произвольно. Правила Грамматики совершенно нарушались. Формула крещения, как ее произносили при Папе Захарии, может служить образцом такого искажения: in nomine de Patria, et Filia, et Spiritua Sancta. Но и в памятниках письменности то же самое. Предлоги управляли падежами произвольно, как напр. ab hodiernum die, ab eumdem Salomonem, absque praejudieium и проч. Прилагательные имена и местоимения почти никогда не согласовались с существительным в роде, числе и падеже, как напр. cum domibus et vineis ad se pertinentes; casa qui appellatur и проч. Подлежащее ставилось очень часто не в именительном падеже: Ipsas monachas vel earum abbate debeant possidere; si aliquas causas adversus istud  monasterium ortas fuerint. Такой же произвол уничтожал управление глаголов, имен, творительный места и времени. Ренуар в своем сочинении приводит бесчисленные тому примеры, взятые им из актов Государственных. В них же находятся примеры новых оборотов, какие начинали уже быть вводимы. Так напр. для означения родительного падежа, который не умели означать окончанием, употребляли предлог de, для означения дательного падежа предлог ad, а самым именам существительным давали окончание произвольное, как напр. donatio de omnia bona, Episcopos de regna nostra, in praesentia de judices; donabo ad conjux, praeceptio ad viro illustri data. Встречаются также очень часто местоимения: ille и ipse, в виде члена. В этих примерах вы видите уже начало оборотов новых языков, означение падежей посредством предлогов. Так с одной стороны, язык Латинский теряет свою грамматическую правильность, разрушается, с другой принимает новые обороты.
Если Латинский язык так искажается на письме, то как же должен он был искажаться в устах народа! Так, мало-помалу, посредством этого искажения образовывался язык, так называемый, сельский или простонародный Романский (lingua Romana rustica seu Latina rustica), или, как он еще называется, lingua vulgaris. Романским назывался этот язык потому, что все народы, которые им говорили, были издревле подданными Рима и приняли название Римлян, как и называются они во всех исторических свидетельствах того времени. Даже по-настоящему следовало бы называть этот язык Римским, но в отличие от настоящего Римского мы называем его Романским, так как и Французы называют его langue romane, а не Romaine. От имени сего-то языка, как известно, ведет свое начало имя Романтической Поэзии, как Поэзии тех народов по преимуществу, которые говорили языком Романским.
Сей-то язык, по мнению Ренуара, был несколько времени общим языком всего Запада Европы. Через него прошли все те языки, которые ведут свое начало от языка Латинского. Ренуар исследовал формы сего Романского языка по памятникам, предшествовавшим 1000 году, подвел их под общие грамматические правила, и изложил Историю этого языка, извлеченную им из исторических свидетельств. Руководствуясь его ученым сочинением, я изложу вам вкратце эту Историю, и потом формы, в каких явился самый язык. В этих формах мы окончательно увидим то искажение, какое принял язык Латинский от варваров.
Начало этого Романского языка Ренуар относит к началу Монархии Французской: ибо с этих самых времен Писатели начинают различать два языка: Романский и Феотийский, т.е. Тевтонский. В некоторых Летописях, к концу VI века, находятся верные признаки существования сего языка в словах солдат, приводимых Летописцами, как напр.: torna, fratre, retorna. - Указ Албоасема, Короля Мавров, царствовавшего в Испании, писанный по Латыни в 734 году, заключает в себе много выражений, относящихся явно к языку Романскому. Луитпранд, писавший около 950 года, говоря о происшествиях 728 года, свидетельствует нам, что в Испании существовали уже тогда язык Валенции и язык Каталанский, которые в существе своем были не что иное, как тот же язык Романский. Во многих памятниках Истории Италии VIII и IX века встречаются слова: corre, avent (ayant), ora (теперь), слова языка Романского. В жизнеописании Св. Адалгарда, Аббата Корбийского, который родился около 750 года, сказывают об нем, что он прекрасно говорил на языке простонародном. В 960 году, один ученый Италиянец, Гонзон, пишет, что ежедневное употребление языка простонародного, приближающегося к Латинскому, не мешает ему знать правила Грамматики Латинской: следовательно, этот Романский язык находился уже в всенародном употреблении. Одна Эпитафия Папы Григория V, умершего в конце X века, славит его за то, что он говорил и на языке простонародном (Usus francisca, vulgari, et voce lalina, Instituit populos eloquio triplui).
Из всех этих примеров, которых привести можно бы было еще более, мы видим, что сей язык давно существовал и скоро вошел во всеобщее употребление. Когда же он сделался общим всему Западу Европы и признан за язык всенародный? - Ренуар, основываясь на исторических свидетельствах, относит это событие к веку Карла Великого и полагает, что в его время язык Романский был уже общим простонародным языком всего Юга Франции, части Испании и всей Италии. Ренуар приводит один любопытный анекдот, который рассказан в жизни Св. Лиобы, в актах Бенедиктинцев. В царствование Карла Великого, один больной Испанец путешествовал по Святым местам Франции, Италии и Германии, моля Бога о своем излечении. Наконец приехал он в Фульду, город Гессенский, ко гробу Св. Лиобы, и был исцелен. Священник Фульдский расспрашивал его о любопытном исцелении, и он все рассказал ему. Как же могли они понимать друг друга? Историк, современный происшествию, объясняет это тем, что Священник был Италиянец и понимал язык Испанца (quoniam linguae ejus, ео quod esset Italus, notitiam habebat). Этот анекдот есть достаточное свидетельство того, что у Италиянцев и Испанцев был в то время язык общий.
Простонародный язык так уже начал господствовать во Франции во время Карла Великого, что сей Государь в 787 году счел за нужное призвать из Рима Грамматиков, чтобы возобновить во Франции изучение Латинского языка. Наконец, в начале IX века, а именно в 813 году, на Соборах, собранных в Туре и Реймсе, для восстановления Духовной дисциплины, законом постановлено, чтобы каждый Епископ имел у себя гомилии или народные поучения о вечной награде добрым и о вечной казни, ожидающей злых, о воскресении мертвых, о Страшном Суде и проч., и чтобы эти поучения переводились или на простонародный язык Романский или на Теотический, для всеобщего уразумения (ut easdem homilias quisque aperte transferre studeat in rusticam romanam linguam aut theotiscam, quo facilius cuncti possint inlelligere quae dicuntur). Так поставлено было на Соборе Турском. XV статья актов Реймского Собора повелевает Епископам проповедывать на том языке, какой понятен народу. В том же 813 году, Карл Великий подтвердил это повеление особым капитуларием. Таким образом, Романский язык был уже законами и Духовными и светскими признан за язык народного поучения, и из приведенных статей Соборов мы можем заключить, что в то время вся Империя Карла Великого говорила двумя языками: Романским народным и Немецким.
Наконец самый древнейший памятник Романского языка, какой только дошел до нас, относится к 842 году. Это есть торжественная клятва, которая произнесена была Людовиком, Королем Германии, и Карлом Лысым, Королем Франции, и народами их, в 842 году 13 Марта, в Стразбурге, в знак их прочного мира между собою, коим намерены они были прекратить свои долговременные несогласия. Каждый из них должен был произнести клятву на языке врага своего: поэтому Людовик Германский и народ его клялись на языке Романском. Историк Нитгар, рассказывающий сие событие, приводит и самую клятву. Язык сего памятника, по мнению Ренуара и Графа Пертикари, занимает совершенную средину между древним Латинским языком и новыми языками Европы. Остроумный Пертикари поставил этот первый памятник Романского языка между Латинским его переводом, так как бы написали его по Латыни в пятом веке, и между Италиянским его переводом, в прозе XIII столетия, и ученым образом доказал, что язык сей есть настоящий переход от Латинского языка к Италиянскому, совершенная средина между тем и другим. Все, что входит в текст Романский, Пертикари напечатал в обоих трех образцах крупными буквами, а все изменения как Латинского, так и Италиянского образца, напечатал мелкими буквами так, что если вы прочтете в обоих боковых образцах, т.е. Латинском и Италиянском, только то, что напечатано крупными буквами, то выйдет из них один и тот же средний текст Романский. Очевидное, математическое доказательство, и верх филологического остроумия! Другой еще важнейший памятник языка Романского, который, по мнению Ренуара, писан до 1000 года, т.е. в X веке, есть Поэма в стихах на заключение Боэция, изданная Ренуаром вместе с другими памятниками языка Романского.
Несмотря на то, что язык Романский, судя по этим очевидным свидетельствам, был языком народным в то время, - Латинский язык еще долго продолжал быть языком письменным; но что особенно важно, есть даже народные памятники на этом языке, а именно две солдатские песни, которые Сисмонди приводит в своей Истории Южных Литератур. Одна из этих песен была сочинена в Италии в 871 году солдатами Императора Людвига II, которые этою песнею возбуждали друг друга к освобождению своего Государя от плена, в коем содержал его Аделгиз, Герцог Беневентский. Эта песня писана длинными стихами в 15 и 16 слогов, с цезурою по средине. Латинский язык этой песни исполнен грамматических ошибок всякого рода. Другая песня писана гораздо позднее, относится к 924 году и сочинена была для солдат Моденских, защищавших стены своего города против Венгерцев. Латинский язык этой песни гораздо правильнее чем предыдущей: видно, что ее Автор несколько знал древних Писателей. Стихи состоят из 12 слогов и с цезурою в средине: все они рифмуют посредством созвучий, по образцу стихов Испанских. Эти народные Латинские памятники свидетельствуют нам, что Романский язык был еще груб в то время и бессилен для того, чтобы создать народную песнь. Не мудрено, что песни Духовные и Поэмы этого времени сочинялись на языке Латинском, потому что это был язык Церкви и Ученых; но если песня солдатская пелась по Латыни, - это значит, что не было другого языка, на котором можно бы было выразить народную песню. Должно заметить однако ж, что эти две песни суть уже последние памятники народной Латинской Поэзии; и к концу X века даже ученая Поэма о Боэции написана по-Романски: великий шаг нового языка, приуготовивший рождение юных Словесностей Юга!
Изложив Историю Романского языка, следует теперь перейти к формам его изменений, вошедших в состав всех новых языков Западной Европы, от него происходящих, по мнению Ренуара. Здесь Ренуар предлагает множество любопытных филологических фактов.
Во-первых, весьма замечательно образование имен существительных. Почти все они без исключения составились отсечением окончания от некоторых падежей, преимущественно винительного. Как здесь живо виден след этих варваров, которые не могли произносить иначе слов, как отсекая их концы, и по свойству Северных языков, изобилующих согласными, давали словам такое же окончание на согласную букву. Так напр. множество существительных имен образовалось посредством отсечения окончания винительного падежа на em, как-то: abbat, accident, art, infant, mont, nativitat, virtut и проч. Также все слова в Романском и Французском языках, кончающиеся на on, по порядку Словаря, начиная от abdication до vocation, все составились отсечением винительного падежа. Я не знаю, почему Ренуар принимает винительный падеж, а не другой, но это все равно, потому что тогда падежи не существовали. Ренуар делает это вероятно с целию, чтобы все изменения подвести под некоторые общие формы Грамматики. Иные имена существительные образовались отсечением окончания именительного, как напр. aur-um, ban- nus, chor-us, lup-us, mur-us, hom-о, sac-cus, riv-us, odorat-us, abus-us, ablativ- us, accent-us, suc-cus, fund-us и проч. Иногда же прибавлялась гласная, когда слово, от усечения, оканчивалось двумя согласными, как напр. вм. arbitrum arbitr-e, simulacr-um, templ-um. Когда же имя существительное Латинское своим окончанием на согласную сообразовалось с характером Северного языка, то оно так без изменения и оставалось, как напр. animal, amor, valor, murmur и проч. Прилагательные имена составились точно таким же образом посредством усечения окончаний: assidu-us, human-us, just-us, long-us и проч.
Склонения были потеряны в новом языке, потому что падежи уже не наблюдались. Надобно было однако восстановить оные, ибо без них нельзя же было выражать отношений предметов между собою. Мы уже видели из примеров попорченной Латыни VIII и IX века, как прибегали в этом случае к предлогу de для выражения родительного падежа и к предложу ad для выражения дательного. Но когда не было в речи этих предлогов, существительные имена, утратившие свои окончания, были не узнаваемы. Для того, чтобы узнавать их, прибегнули к посредству местоимений, из которых образовался член. Некоторые Ученые еще у древних Писателей Римских находят зародыш такого члена. Вильмен приводит одну фразу Цицерона, а именно: Romani sales salsiores sunt quam illi Alticorum, которую можно было бы, как он говорит, принять за галлицизм. Но, что мудреного! Цицерон сам же предостерегает современников против солецизмов, которые даже в его время начинали вкрадываться в язык. Мудрено ли, что он как-нибудь пропустил такой солецизм в своей прозе? Вильмен видит в этой фразе Цицерона стремление к новым формам языка. Но Вильмен часто на одной фразе строит целую систему ученую. Члена у древних Римлян в языке решительно не было: Ренуар полагает, что язык Готфский и Франкский, имевшие член, содействовали к образованию члена в языке Романском, и для этого-то послужили местоимения Латинские: ille и ipse. Во всех памятниках исторической Латыни, начиная с VI века до X, вы беспрестанно встречаете эти два местоимения ille и ipse, употребляемые вместо члена для означения существительных, напр. calices argenteos IV... Ille medianus valet solidos xxx... Et ille quartus valet solidos XIII (VI в.). Illi Saxones... Persolvant de illos navigios (VII в.). Ipsum monasterium... vastatum est, et omnes res quas ipsi monachi habebant cum ipsis chartis deportata (VII в.). Dono praeter illas vineas, quomodo ille rivulus currit... totum illum clausum и т.д. Примеров бесконечное множество. Из этого ille, illa произошел через некоторые перемены член в языке Романском, а потом во всех языках Юго-западных. Из местоимения же ipse, ipsa, произошло местоимение указательное - и производство сделалось посредством отсечения ip от se и sa. Замечательно, что Сардинское наречие, сохранившее в чистоте многие формы первобытного Романского языка, имеет членом so и sa, явно происходящий от ipse, ipsa. Романский член il, lo, la, происходящий от местоимения ille, illa, сокращенного устами варварскими, послужил для склонения имен существительных с придачею предлогов de и а. Местоимения образовались также через сокращение: Jo, jeu от ego, mi от mihi, mе из me, ti от tibi, il от ille, el от ellum, которое встречается еще в Комедиях Плавта и Теренция вместо illum; lui от illui, lo от illo, ella от illa, ella от illos, loro (leurs) от illorum; este, esto (Испанское и Романское) от iste, ista; qui от qui; que, так часто встречающееся, от quem; qual, quel от qualis и т.д. Я не могу вам в подробности излагать всех измененных форм нового языка, а указываю на некоторые главные.
Точно так как имена существительные и прилагательные образовались посредством отсечения окончаний, - так и общая форма глаголов в неокончательном наклонении составилась посредством отсечения окончательной гласной е, которою они кончаются по Латыни, как напр. из amare, tenere, subire произошло amar, tener, subir. Здесь опять ясно виден обычай варварский - отсекать гласные. Но главная перемена последовала в общей системе спряжений, а именно введение глаголов вспомогательных. Откуда же явилась эта новая форма? Ренуар и за ним Вильмен видят зародыш этого вспомогательного глагола во многих изречениях древних Латинских Писателей, а именно: вот фразы Т. Ливия: Urbem quam parte captam, parte dirutam habet; еще: praemisit omnem equitatum quem ex omni provincia coactum habebat... vectigalia parvo pretio redempta habet... De Caesare satis dictum habeo, которое в самом деле соответствует Французскому: j’en ai dit assez sur Cеsar... Эти примеры весьма замечательны; они встречаются и в позднейших памятниках Латыни уже испорченной. Но все же сии фразы не показывают еще целой системы спряжений, основанной на глаголах вспомогательных. Глагола habere, как вспомогательного, мы в Грамматике Латинской не находим. Здесь явно видно влияние форм варварских, Готфских или Германских, переведенных на язык Латинский. Но нельзя отвергнуть того, что Латинский язык, заключая в себе некоторые подобные формы, предложил их для новой системы спряжений, и что прежде было в нем исключением, то сделалось впоследствии общею формою. Для Германского haben послужило исковерканное из habere - aver, для seyn - esse, превращенное в esser, и stare, превращенное в estar, которое сохранилось в Испанском. Должно заметить, что Ренуар в этом случае слабо допускает влияние языков Северных и хочет вывести новую систему спряжения глаголов из некоторых древних оборотов языка Латинского. Он говорит, что Северные языки имели сверх этих глаголов вспомогательных еще другие, как то видно в Английском и Немецком: werden, mоеgen, k;nnen, sollen, wollen и так далее. Plusieurs consid;rations permettent de douter que l’exemple de ces langues ait influ; directement sur l’emploi des auxiliaires aver et esser dans l’idiome roman. Однако он не отвергает совершенно этого влияния, а отрицает только одно прямое и исключительное влияние. Что касается до частицы que, связывающей глаголы между собою и заменившей неопределенную Латинскую речь, - он находит этот оборот у Готфов и Франков, но находит его также и в некоторых оборотах Латинских. Все предлоги, наречия и союзы Романского языка суть, в корне своем, предлоги, наречия и союзы Латинские, искаженные варварами и иногда изменявшие свое значение.
Из этого общего обозрения мы можем несколько видеть, как образовался язык Романский или простонародный Римский из Латинского, смешанного с варварским, или лучше, искаженного варварами. Сей-то язык, по мнению Ренуара и Пертикари, в продолжение некоторого времени, а именно от Карла Великого до XI века, был общим языком всего Запада Европы. Все языки, происходящие от Латинского, а именно Италиянский, Французский, Испанский, прошли так сказать через этот язык, и потому-то гораздо более имеют сродства с ним, чем между собою. Язык же, который всех более к нему приближается, есть язык Провансальский, и остатки этого первоначального Ново-Европейского Романского языка находятся еще и теперь, по свидетельству Ренуара, на всем Юге Франции, в языке простого народа, на островах Балеарских; а Пертикари находит развалины оного во всех простонародных наречиях, которые и теперь еще слышны в разных частях Италии.
Вильмен отвергает мнение Ренуара, чтобы сей Романский язык был когда-нибудь общим всему Западу и Югу Европы, где только распространился язык Латинский, и чтобы все языки Ново-Европейские, происходящие от Латинского, прошли через него. Он представляет тому несколько опровержений, которые мы высчитаем. Во-первых, он говорит, что это изменение Латинского языка варварами не могло во всех странах совершаться однообразно, по одним и тем же правилам Грамматики, под которые Ренуар подвел формы языка Романского. Случай не может быть везде однообразен: однообразие предполагает Науку, условные законы. Напр. одно и то же слово Dominus в разных местах изменяется различно: будет и Domine, и Dom, и Don, и Dueno, как случится; но чтобы во всех местах разные народы исковеркали его одинаково - это быть не может. От общего опровержения a priori Вильмен переходит к самому частному доказательству. Он говорит: если все существующие языки Латинской Европы перешли через Романский, и Романский язык есть посредствующий между сими языками и Латинским языком: то они должны бы во всех своих формах и словах быть ближе к Романскому, чем к Латинскому. Вильмен приводит пример противного, в Италиянском глаголе tenere. Прошедшее не совершенное по-Италиянски будет teneva, по-Романски tenia: teneva не ближе ли к Латинскому tenebat, чем tenia? «Следовательно каким же образом, - говорит Вильмен, - можно предполагать, чтобы teneva, дабы произойти от tenebant, перешло через tenia?». Доказательство остроумно, но одно слово чт; же значит? Одним словом можно ли опровергать целую систему? Да и как же в таком буквальном смысле принимать слова Ренуара, чтобы все слова Испанского, Португальского, Французского и Италиянского языков, все слова до малейшего, перешли чрез слова языка Романского? Напр. это слово tenia по-Испански будет точно так же как по-Романски. Испанский язык в этом случае оправдывает Ренуара, а Италиянский нет. Из такого частного примера можно ли что-нибудь заключить? И что же значит одно слово против того философического сравнения, которое сделал Пертикари, сличив первый памятник Романского языка с Латынью V века и с Италиянским языком XIII столетия и доказав переход?
И так, частное опровержение Вильмена, взятое от примера, ни к чему не может вести; но общее его опровержение, взятое им a priori, нельзя не принять в уважение. В самом деле, каким образом Латинский язык, входя в уста разноплеменных варваров, и еще до их нашествия едва ли не представлявший уже некоторых различий местных, в разных странах, как то в Испании, на Юге Франции, по всей Италии, изменялся всюду одинаково, по однообразным формам одной Всеобщей Грамматики, как будто бы все варвары в одно время на то согласились? Такое предположение было бы нелепо. И я не думаю, чтобы так разумел это неутомимый исследователь Романского языка, Ренуар. Конечно, он, как Философ, может быть слишком увлекся стремлением своей Науки, и желая подвести под слишком общие формы все эти изменения, впал в некоторую крайность. Но такое стремление в ученом Филологе весьма понятно и простительно. Не будем же однако привязываться к его словам и принимать их в буквальном смысле с тем намерением, чтобы привести их ad absurdum...
Есть много доказательств, более сильных, чем то Италиянское слово tenere, на коем утвердился Вильмен, из которых видно, что был уже в то время такой язык, с которым все новые языки, от Латинского происходящие, гораздо сходнее, чем между собою. Каким же образом, в самом деле, Испанец, вылечившийся у гробницы Св. Лиобы, мог разговаривать с Италиянским Священником и понимать его? Вильмен говорит, что и теперь Италиянец поймет Испанца. Может быть, в нескольких словах, но целого разговора они вести не могут. Конечно, мы не можем знать, долго ли разговаривали они между собою; но замечание Летописца, который прибавляет, что они могли понимать друг друга, потому что один был Испанец, а другой Италиянец, имеет важную силу. Теперь нельзя бы было привести однако такого замечания. При других доказательствах этот анекдот очень важен.
Возьмите первый памятник этого Романского языка - клятву, говоренную Людовиком Германским и его народом - разберите этот памятник по одному слову: каких слов вы не найдете здесь? Вы найдете еще слова чисто Латинские: nunquam, jurat, conservat, nulla, in damno sit; вы найдете слова и ново- и древне- Италиянские: altresi, cosa, salvarai, fradre почти fratre, cadhuna (cadauna); вы найдете слова Испанские: самое слово cadauna есть Испанское, так как и древне-Италиянское; от poblo в Испанском происходят poblar, poblazo, poblacho; savir, podir близко к Испанскому saber и poder; есть слова древне-Французские: salvament, sagrament, prindrai, plaid; есть слова ново-Французские: en avant, son, nul; Провансальских слов более чем других. И так в этом небольшом отрывке, не видите ли вы в самом деле смешения всех новых наречий Латинской Европы, какого-то хаоса, где все они являются в зародыше, - и с тем вместе никаких форм, постоянно утвержденных, никакого языка, уже образовавшегося? Одним словом, этот язык не дает ли нам некоторое понятие о том языке Вавилонского столпотворения, в котором были смешаны языки всех народов, в котором заключался зародыш каждого из них, но ни одного еще из них не было в настоящем виде?
Памятники всех языков Латинской Европы, чем древнее, тем более приближаются к этому языку Романскому. Провансальское наречие, ранее всех образовавшееся, есть самое к нему ближайшее. Замечательно, что Ренуар, подводя этот язык под формы грамматические, держался более форм Провансальской Грамматики. Пертикари, столь глубоко и окончательно изучивши древние памятники Италиянской Поэзии в сравнении с памятниками Провансальской, замечает, что произведения сей последней, чем древнее, тем ближе подходят к Италиянскому языку, и напротив, чем позднее, тем более от него удаляются. Еще Дант говорил, что Италиянский, Провансальский и Испанский языки суть три наречия одного и того же языка. Из Истории Италиянской Поэзии нам известно, что все первые Поэты Италии, особливо Северной, писали на Провансальском языке; что при дворе Эстов, при фамилии Аццо, Поэзия Провансальская находила особенное покровительство. До самых времен Данта, Провансальская Поэзия процветала в Италии, и Дант в своей Поэме влагает Провансальские стихи в уста одному Поэту, которого выводит он в чистилище. Из всего этого не следует ли заключить, что было время, когда язык Италиянский был весьма близок к Романскому и составлял с ним почти одно? Пертикари находит, что теперешнее Римское наречие есть древнее наречие Провансальское.
Италиянский язык, как известно, позднее образовал свои музыкальные окончания на гласные. Известно, что он в этом случае последовал влиянию Сицилийского наречия: ибо в Сицилии собственно началась Италиянская Поэзия, и окончания на гласные называются окончаниями Сицилийскими. Стало быть, древний Италиянский язык не имел этих окончаний музыкальных, а в нем господствовали окончания на согласные. Таков именно характер Романского языка, как мы это видели: вот еще новое и сильное доказательство тому, что древне-Италиянский язык приближался к Романскому. Замечательно, что до сих пор на Севере Италии, в наречиях Венециянском и Ломбардском, слова кончаются на согласные.
Из этих доказательств ясно, что Италиянский язык в своем источнике был одно и то же, что язык Романский. Это можно утвердительно сказать и об Испанском языке, которого Каталонское наречие, самое древнейшее, первоначально служившее Поэзии Испанской, есть почти совершенно то же, что и Провансальское.
Чем более вы будете узнавать Французский, Испанский, Италиянский языки, в их древнейших памятниках и в их разнообразнейших наречиях, тем доступнее будет для вас язык Прованса и язык Романский. Не мудрено, потому что в нем встречаете вы то Италиянское слово, то Испанское. Если же вникнете во все простонародные наречия, которые теперь еще живы и разных областях Испании, Италии, и особенно Южной Франции, то можете совершенно воскресить этот загадочный Романский язык, которым говорила Западно-южная Европа Средних веков, Европа Карла Великого.
И так, к какому же заключению мы должны прийти после всех наших исследований? К тому, во-1-х, что все языки, происходящие от Латинского, некогда были гораздо ближе между собою, потому что они были ближе к единому и общему их источнику, т.е. к языку Латинскому; что, удаляясь от него более и более и образуясь самостоятельно, эти языки постепенно теряли свое сходство между собою и сделались друг другу непонятны. Языки, как воды, говорит известный Италиянский филолог Ланци: чем более отдаляются они от своего источника, тем более изменяются. Во 2-х, был в древности, во времени Карла Великого, так называемый простонародный Романский язык, который представлял первоначальное искажение Латинского языка варварами и был безобразным смешением или хаосом всех языков Латинской Европы, хаосом, в коем все наречия имели свой зародыш. Неправильность и произвольность этого искажения в разных странах была причиною того, что народы понимали друг друга, хотя всякий искажал язык по-своему; но так как они искажали один и тот же коренной язык, следовательно могли понимать друг друга. Впоследствии эти искажения приняли уже формы более правильные и местные, и перестали быть понятны. Представьте себе: если бы Француз, Немец, Италиянец, Англичанин стали говорить по-Русски: всякий искажал бы Русский язык по-своему; но все они понимали бы друг друга. Весьма замечательно, что теперь в Италии промышленики, а особливо извощики, переезжающие из Франции в Италию и Германию, составляют себе какой-то особенный язык, какую-то безобразную, неправильную смесь, посредством коей однако они дают себя разуметь народам тех стран, через которые проезжают. Язык Европы Средних веков был не лучше этого. Хотя все изменения Романского языка были неправильны, безобразны, и невозможно их подвести под самые положительные формы Грамматики, как это хотел сделать Ренуар; однако по какому-то инстинкту ума человеческого, который не может действовать без единства, который утвержден самим Творцом на начале согласия, даже и в этом хаостическом языке существует несколько общих правил, которые послужили особенно к образованию Провансальского языка, имеющего уже полную свою Грамматику. Вот почему сия последняя, как ближайшая к первоначальному, коренному языку Латинской Европы, необходима, для совершенного изучения языков Юго-западных, и многое, что является нам в их Грамматиках исключением, в ней подведено под общее правило. Время, когда этот хаостический язык господствовал во всей Юго- западной Латинской Европе, есть время Карла Великого, когда все эти народы были в большом движении между собою, когда самый Государь поддерживал беспрерывные сообщения между Италиею и Южною Франциею. Можно сказать, что как Империя Карла Великого под формою наружного единства представляла уже разрозненность феодальную, так и в языке этой Латинской Европы, под формою наружного единства, уже начинали зарождаться бесчисленно-разнообразные наречия, происходившие от одного и того же корня, из коих иные уже заключали в себе семя новых Европейских языков.
Здесь встречаем мы невольно явление замечательное и находим чудное согласие между Историею словесного мipa и Историею политического быта народов. Сей час упоминал я вам об этом дивном согласии, которое господствует в такой разнообразной и по-видимому произвольной стихии, каков язык человеческий, которое поддерживает условные законы этого языка на разных концах мipa, на льдистом Севере и на знойном Полудне. Такова сила мысли человеческой, все приводящей в гармонию! Такое же согласие господствует и во всей Истории человека, во всех явлениях его жизни без исключения; в ней одно отвечает другому.
Характер древнего мipa, которого главным и последним представителем был для нас Рим, заключался в стремлении к единству. В самом начале Рима, возьмите вы этих Римлян: все они сливаются в единый характер; идея оте-чества поглощает, так сказать, в себе все частные лица. Люди исчезают в гражданах Римских. Далее, система завоевания Римского вся основана была на начале уподобления себе других народов. Рим, завоевывая страны Европы, Азии и Африки, все усвоивал себе, все приводил к одному знаменателю. Вы видите единство управления, единство Религии, единство обычаев и наконец единство в языке. Все, что подвластно было Риму, все должно было иметь единый язык. Чем же кончил древний мiр? Единым всемiрным Римом и единым Римским языком. Вот, что видим мы в заключение древней Истории.
Характер нового мipa совершенно противоположен древнему. Там единство, - здесь бесконечное разнообразие. Там всепоглощающая идея общественности, - здесь необузданная независимость Германская. Там единая Римская Империя, все совокупляющая в себе, - здесь Германский феодализм, все разделяющий. Там однообразные муниципии, города, по одной мерке устроенные, одним управлением руководимые, - здесь неприступные замки феодалов и ненависть к городам. Там одна Римская краска на всех племенах, даже варварских, убивающая всякую пестроту, всякую частность, - здесь бесчисленное разнообразие племен, и всякое из них самостоятельно развивается. Наконец, там один Римский язык, - здесь многие языки одного и того же корня и тьма разнообразных наречий.
Империя Карла Великого была последними усилием великого Гения - дать единство всей этой Западной Европе, которая приготовилась уже к своему феодальному, разрозненному бытию. Своими войнами с Саксонцами и с племенами Славянскими, Карл Великий, первый, положил конец пятивековому потопу народов диких и, утвердив плотины, у Пиренеев против Мавров, на Востоке против Славян, уставил границы: как быть теперешней Германской Европе. Великий строитель первоначального хаоса должен был своими мощными руками охватить все пределы Европы, провести мечом волшебную черту и сказать народам диким, которые все приливали к Западу: не далее! Оградив извне, надобно было устроить единство и внутри. Карл схватился за корону древней Римской Империи, и она засияла на голове его, в последний раз, отвсюду видимым светом, все связующим магическою силою власти. Мечом своим он сметал на живую нитку всю эту разностихийную Европу Среднего века, уже заключавшую в себе начала феодализма. Карла не стало, не стало и великой его Империи. Она расшилась на бесконечное множество клочков, из которых долго еще не могли образоваться Государства, единые, сильные, самобытные.
Что видим в политической жизни народов Европы этого времени, то же самое находим в мiре словесном. При Карле Великом по всему Юго-западу Латинской Европы господствует какой-то смешанный, искаженный Латинский язык, столь же безобразный, столь же нестройный, столь же чуждый всякой организации, как и Империя Карла Великого, - язык, заключавший в себе уже начало бесконечных местных изменений, бесчисленных наречий, равно как и Империя Карлова заключала в себе зародыш бесчисленного множества феодальных областей. По смерти Карла, как только Европа образовалась феодально, так и этот язык, мнимо единый, стал распадаться на самостоятельные наречия, которые чем более удалялись друг от друга, тем более становились между собою непонятны. Не только в обширных областях, даже в городках и местечках составлялись особенные наречия. Феодальная жизнь, разъединявшая народы, способствовала этому. До сих пор Италия, носящая на себе живые признаки феодализма, изобилует бесчисленным множеством наречий по городам и местечкам. Ни одна страна, кроме Германии, не может поспорить с нею в этом отношении: ибо Италия в особенности всегда была чужда единства и представляла крайнюю степень разделения. В одном и том же городе возникали два разные наречия, потому что и города делились на партии. Такое феодальное устройство жизни политической народов, разрознивая их между собою, вводило феодализм и в словесный мiр, и долго служило препятствием к образованию единых и самобытных языков, которые поглотили бы в себе несколько эти разнообразные наречия и дали бы им хотя насильственное единство.
Наконец из феодальных, дробных частей Европы начинают сосредоточиваться отдельные, самобытные Государства и расширять власть свою: по мере того, как эта власть распространяется и смыкает части в одно целое, - наречия городков и местечек сливаются также в один общий язык. Такие счастливые обстоятельства сосредоточения государственной власти и с тем вместе распространения жизни общественной, способствовали раннейшему образованию Провансальского языка на Юге Франции. Южная Франция, быв долгое время уделом некоторых наследников Карла Великого, в 879 году была возвышена на степень независимого Королевства Бозоном, который короновался в городе Манте под именем Короля Арльского или Провансского, и покорил своему владычеству Прованс, Дофиней, Савоию, Лионскую область и несколько Бургонских Графств. При Бозоне, как видим мы, сосредоточивается власть от 877 до 887 года; при нем начинается образование и Провансальского языка, а при наследниках его, в X веке, создается уже и процветает Поэзия, особенно в то время, когда Провансальцы соединяются с Каталонцами посредством супружества дочери Жилиберта, последнего из рода Бозонов, с Раймондом Беранжером, Графом Барцелоны.
Между тем на Севере Франции, за Лоарой, образуется новое Государство, и с тем вместе новый язык Романо-Валлонский, от имени Валлонов иди Вельшей, которое Германские племена давали жителям Северной Франции. Думают, что это есть испорченное имя Галлов (Galli); ибо буква Г переходит иногда в В, как это мы видим в имени Гильом и Вильгельм. Долго Север Франции не имел единства политического: наконец в X веке, одна из его провинций принимает в свои недра новый народ, Норманнов, которые под предводительством Ролло или Рауля Датского завоевывают ее и дают ей имя Нормандии. Язык новых пришельцев сливается с прежним языком Романо-Валлонским, и еще более отдаляет его от Провансальского. Деятельный дух Норманнов скоро сосредоточивает власть. Нормандия в 912 году образуется Герцогством при славном Ролло: новый язык более и более утверждается; через полтора века, при Вильгельме Завоевателе, он занимает не только Север Франции, но даже вводится и в Англии, и там вытесняет язык отечественный. Скоро образует он и свою Литературу, обильную произведениями.
Таким образом во Франции, на Юге и на Севере, образуются два языка около двух сильных Дворов - язык Романо-Прованский, совершенно исчезнувший из области Литературы и оставшийся в устах черни тех мест, где он некогда процветал, и язык Романо-Валлонский, родоначальник настоящего языка Французского. Оба они известны были в Средние времена под именем Langue-d’oc и Langue d’oui или Langue d’o;l, по звуку утвердительной частицы да. Здесь кстати замечу, что и язык Италиянский, по звуку той же частицы, в Средние времена назывался языком си (Langue de si), почему Дант именует Италию: il bel paese dove si suona; а Немецкий язык носил название langue de уа.
Испанский язык образовался в виде трех главных наречий. Древнейшее из них есть Каталонское или Лимузинское, которое есть почти одно и то же, что язык Провансальский, и с ним вместе приближается к языку Романскому. На Каталонском или Провансальском наречии писали все первые Поэты Испании, так что История Поэзии Испанской сливается с Историею Поэзии Прованса: точно то же явление, какое находим и в Италии. Каталонское наречие было языком литературным при том же Раймонде Беранжере, который соединил Каталонцев с Провансальцами. Оно господствовало по всему Аррагону, вдоль Средиземного моря, от Пиренеев до Королевства Мурции. - Другое наречие Испанское, которое впоследствии победив Каталонское, образовалось настоящим языком Литературы Испанской, было наречие Кастильское. Оно находилось в центре Испании, и им говорили от Пиренеев до Королевства Гренады. Санчио III, Король Наваррский, умерший в 1034 году, соединил всю Христианскую Испанию в одно целое. При нем-то родился знаменитый Родриго Лаинес, прозванный Сидом. По смерти Санчио III, Королевство Кастильское досталось сыну его Фердинанду, при котором Сид прославился своими подвигами над Маврами. Ко времени сего-то Фердинанда, т.е. к XI веку, должно отнести образование наречия Кастилланского, которого первые памятники суть песни о Сиде, Герое эпохи. Но не прежде конца XV века это наречие становится уже общим литературным языком Испании.
Наконец третье, образовавшееся в Испании, было наречие Галлиции, или Gallego, простиравшееся от Галлиции до Королевства Алгавры: от него-то Португальский язык принял свое начало. Образование сего языка должно отнести к началу XII века, а именно к тому времени, когда Генрих Бургонский, женившись на дочери Короля Кастилии, получил от него в дар Португальское Графство. Но еще более утвердился этот язык при Альфонсе, который своими завоеваниями распространил Графство в Королевство и наименовался первым Королем Португаллии. Вместе с Монархией, еще при Генрихе, возникла и Поэзия Португаллии.
Италиянский язык образовался позднее всех своих братьев, происходящих вместе с ним от одного отца. Причина тому двоякая. Во-первых, Италия долго чужда была всякого единства, а без жизни политической и общественной не мог из мелких наречий создаться единый литературный язык. Во-вторых, Италия, более нежели какая-либо страна Западной Европы, заключала в себе множество различных наречий: чему причиною были приливы народов варварских, один за другим вторгавшихся в Италию. В Галлии было только три народа: Вестготфы, Бургундцы и Франки. В Италии, после первых вторжений Готфов, Гуннов, Герулов, Вандалов, последовали Ломбарды, Франки, Венгерцы, Сарацины, Германцы. Язык Прованса успел уже дойти до своего совершенства; язык Валлонский на Севере Франции имел также Словесность; Италия и Португаллия произвели уже нескольких Поэтов, прежде чем Италиянский язык явился языком литературным. В Сицилии, при двух Рогерах и двух Вильгельмах, сосредоточилась власть и вместе с тем образовался язык, в первой половине ХII века. При Дворе Палермском раздались первые звуки Поэтов Италии. Сицилийское наречие наследовало от древней Греции особенную музыку языка: оно оканчивало все слова на гласные, тогда как в других областях Италии господствовали на конце согласные; и так Сицилия придала гласные грубым согласным древнего Романского языка, господствовавшего до тех пор в Италии. Пертикари приводит стихи некоторых древнейших Поэтов Италии и Провансальцев, и весьма искусно, посредством придачи гласных, превращает их в настоящие Италиянские. Напр. вот стих Илии Барило, древнего Поэта: Ahi! com’ tragg’ grev’ penentenz’; прибавьте Сицилийские гласные и будет: Ahi! come traggo greve penentenza. Per qual ragion che non avet cantat (стих Бернарда да Вентадорно, одного из Провансальцев); прибавьте гласные и будет прекрасное Тосканское наречие: Per qual ragione che non avete cantato. Таким образом, Муза Сицилии, по преданиям Музы Греческой, сохранившая любовь к гласным, сообщила Италиянскому языку преимущество музыкальности перед всеми языками новой Европы. Первым Поэтом Сицилийским Ученые единогласно почитают Чиулло из Алькамо, жившего во второй половине XII века. При Фредерике II, вступившем на престол Сицилии в 1197 году, еще более процвела Поэзия. Фредерик II и Секретарь его Пиеро (delleVigne) принадлежат к числу первых Поэтов Италии.
На голос Музы Сицилийской скоро во всех концах Италии откликнулась Поэзия; но наречия долго мешали еще утвердиться единому языку. Только в конце XIII века Дант решительно установил существование литературного языка Италии.
Так из безобразного хаостического смешения языков, или из Латинского языка, искаженного варварами, мало-помалу, вместе с политическою жизнию народов, образовались и ново-Европейские языки, как то: Французский в виде двух главных наречий, из которых Северное превозмогло над Южным; Испанский в трех наречиях, из которых Кастилланское превозмогло над Каталонским, а Галлийское образовало язык Португальский; Италиянский язык сначала в виде множества наречий, которые могли быть приведены к единству только великим подвигом гения Италии, Данта. Наречия продолжали существовать и даже теперь продолжают бытие свое; но литературная жизнь народов создает единство языка и потом его поддерживает. Народ, не имеющий Литературы, всегда чуждается и единства в языке своем.

Экстраордин. Профессор Московского Университета
С. Шевырев

(Журнал  Министерства  Народного Просвещения. 1838. Ч. 17. С. 330 - 375).