Глава 20 Свою судьбу творим мы сами

Внезапный отъезд Сергея был настоящим шоком для семьи и новой пищей для разговоров на селе. Объяснительное прощальное письмо мало что объясняло, да и кто пытался Сергея понять? Рита же была ужасно раздосадована, такой тщательно продуманный и блестяще реализованный план ничего ей не принес, кроме насмешек и разговоров, а ведь, казалось, счастье уже рядом, близко, протяни только руку. Даже второго свадебного дня у нее не было, а ведь все пришли снова в столовую, такой казус получился. Опохмелились, закусили и разошлись. Жениха больше никто не видел, невеста тоже в столовую не пришла.

Фиса страшно разозлилась на сына, ну, как он мог так поступить со всеми? И просто возненавидела свою золовку Ирину, что дала приют Сереже в Мурманске. Она поносила ее всяческими нехорошими словами типа " змея подколодная ", " гадюка" до тех пор, пока та не прислала с Севера прекрасное богатое приданое для малыша, в нем было все, что нужно для ребенка первого года жизни, тогда с такими вещами возникали проблемы, и шапочки и распашонки бывало, шили сами. Теперь Рите можно было об этом не беспокоится , и Фиса тоже немного поутихла. Она всячески старалась Рите угодить и утешала ее тем, что Сережа обязательно вернется, как только отслужит в Армии. А получит фото дочки или сыночка, так и совсем отойдет.

Через некоторое время Сережа действительно прислал матери лаконичную открытку , но по ее содержанию не было заметно, чтобы он раскаивался или собирался домой. Он писал, что устроился работать на судоремонтный завод, поступил в институт на вечернее отделение, а через месяц пойдет служить на подводную лодку. Ну, а после Армии он надеется продолжить свою учебу и работу в городе Мурманске.
Никаким возвращением домой и не пахло. Но и тут Фиса нашлась,чем успокоить Риту, мол, ничего, после Армии он пришлет тебе вызов, и ты уедешь к нему вместе с малышом. Рите хотелось бы поверить, но перспективы были такие зыбкие, о ней он даже не обмолвился, не то, чтоб хоть привет передать. А Рите хотелось жить сейчас, сию минуту, любить и быть любимой, чувствовать заботу, внимание, нежность. Настроение было скверным, Рита раздражалась по любому поводу и, чтобы хоть как - то забыться, начала понемногу прикладываться к бутылке. Раньше со своими неурядицами она могла прийти к своей подруге или даже к ее матери, но Вика уехала учиться в город, а от других девочек только и жди ухмылок да уколов. Но компания подходящая для нее вскоре нашлась, и Рита частенько стала приходить поздно и навеселе, но Фиса молчала и все терпела, думала, что вот родится ребенок, и Рита успокоится, урезонится и займется малышом. Она продолжала жить у свекрови, потому что та ничем ее не донимала, вкусно кормила, делать по дому ничего не заставляла, а от родной матери Рита слышала нравоучения да укоры, да и бабка там все продолжала чудить.

В марте у Риты родилась девочка, и опять пошли разговоры, кто говорил "недоношенная" кто,  мол, " раньше согрешили", но врачи сказали, что девочка доношенная, крепенькая и здоровая, и Фиса, знающая про этот "ранний грех ", все равно терялась в подсчетах, что - то опять не сходилось. Крошка была прелестной, Фиса снова и снова разглядывала малышку, пытаясь угадать какие - то Сережины черты, но что можно заметить у такой крохи, говорили, что дети "израстаются" и становятся похожими потом то на отца, то на мать...
Вопреки ожиданиям Фисы Рита не остепенилась, а скорее, наоборот - после родов у нее начался какой - то психоз, и ребенка кормить не хотела, и жизни была не рада. И действительно, кормила она свою девочку Ирочку только три месяца, а потом как - то напилась, кормить пьяным молоком девочку было нельзя, и ее перевели на разбавленное коровье молоко. А назвали ее Ириной, чтобы умилостивить Мурманскую родню, чтоб те повлияли на Сережу, не признать девочку с таким именем было нельзя.

Вскоре Рита совсем стала отбиваться от рук, с ребенком заниматься не хотела, оставляя малышку на свекровь, а сама куда- то уходила из дома. Приходила пьяная, дерзкая, с упреками. Фисе сказали, что ее видели в лесополосе с бригадиром. Фиса не выдержала и стала Рите все высказывать, все, что у нее накопилось, наболело на душе. Она напомнила ей, как сделала все, чтобы Сережа на ней женился, что муж у нее в Армии, а она пьет и гуляет, бросив дочку на пожилую женщину, что о ней самой так заботились, а она на всех наплевала и оказалась такая неблагодарная. Рита молча ее выслушала и спокойно сказала в ответ одну только очень короткую фразу:
- Что ты лаешь, как собака, не лай!

Фиса поперхнулась и так и стояла с открытым ртом, хватая воздух, как выловленная из воды рыба. А Рита собрала в узел кое- какие свои и дочкины вещи, завернула девочку в одеяло и, бросив на ходу свекрови: " Видеть тебя больше не могу!" , ушла, хлопнув дверью. Она пришла жить домой и переложила заботы о дочери на свою мать, продолжая вести все тот же беспутный веселый образ жизни.

Фиса, вдоволь наплакавшись от обиды и не в силах простить, что ее обозвали "собакой " за все хорошее, что она сделала для снохи, собрала остальные Ритины вещи и отнесла их к Ритиному дому, положив на крыльцо. Она даже не смогла зайти к ним в дом, чтобы повидаться с малюткой, которую нянчила почти полгода.
Между тем, события продолжали развиваться следующим образом. Валентина, бойкая, языкастая и вполне передовая по тем временам женщина, которая жила со своим мужем в любви, а со своей свекровью в согласии, и которая доводилась Соловьевым родственницей, ее муж и отец Сережи были двоюродными братьями, поехала как - то в район за покупками, а заодно и зашла в фотоателье, чтобы сделать с себя симпатичный снимок, пока еще молодая и привлекательная.

Фотографом оказался Рудольф, которого она, конечно же, узнала, кроме того, что он фотографировал у них массовое гулянье, он и раньше к ним заглядывал, делал фотографии по совместительству, попросту говоря, калымил, и выполнял заказы по реставрации старых фото, делая из них еще и большие портреты, то есть увеличивал, ретушируя все имеющиеся недостатки, при желании мог галстук подрисовать или еще чего. Валентина, причесавшись перед зеркалом, уселась перед Рудиком. Разговорились, благо клиентов в ателье больше не было, что да как, да какие размеры, сколько штук закажете, когда будут готовы, а вы - то откуда приехали, из какого села? Ах, да знаю, конечно, бывал, бывал! И возьми он , да спроси про Риту, так, мол, и так, была у вас такая - то передовая доярка, я ее еще в лесу фотографировал. Как, мол, она там поживает?

Валя рассказала, что Рита вышла замуж, муж сейчас у нее в Армии, и у них родилась девочка Ирочка. Так она вышла замуж? Он за нее очень рад. Симпатичная девушка была! А сколько месяцев девочке? Да уж полгода будет, правда родилась не в срок, но ведь бывает! Валентина это специально подчеркнула, а потом вдруг, как брякнет: - Видела я, как вы с Ритой из леса в обнимку выходили, я как раз вас разыскивала, хотела с сыночком и с мужем сфотографироваться, ну, семейный снимок сделать, а тут смотрю, вам уж не до этого! - интуиция Валентину не подвела. Рудольф нервно рассмеялся:
- Да мало ли с кем я мог прошвырнуться? Зачем сразу же из этого какие - то выводы делать? Что тут такого?
-  Да, действительно, ничего тут такого нет. - согласилась Валентина. - Погуляли по лесу и до свидания!

" Вот противная баба! " - подумал Рудольф, он замолчал и больше этой темы не касался. Вообще - то он не был таким уж монстром, а был всего лишь обычным Дон Жуаном, но ведь " вольному воля ", хочешь соблазняйся, хочешь, нет, ведь совершеннолетняя! А вот как с ребенком получилось, то Рудик, если б не был женат, может быть Риту и не оставил бы, симпатичная все- таки девушка! Собственно говоря, такая же история произошла когда - то у него и со своей женой, только тогда он еще не был женат, поэтому и поступил благородно, но понятно, что так можно поступить лишь раз. А с Ритой он не был так уж жесток, просто пришла она не во - время, жена как раз тут оказалась, но он ведь предлагал ей помощь! Она же сама не захотела. Он распрощался с Валентиной, а в мозгу все- таки засело: " Ирочка, Ирочка! "

Валентина вернулась в село и о своем открытии, вернее подозрениях, доказательств у нее не было, никому ни слова! Но однажды, заглянув в столовую, там иногда можно было купить тесто или готовую выпечку, она увидела там Риту. Та была в веселом агрессивном настроении, Валентина подсела к ней и доверительно сказала, что Рудольф, районный фотограф, очень интересовался ею и ее дочкой. Тут в Рите взыграла былая обида и она, не сдерживаясь, поскольку была в подпитии, со злостью брякнула:

-  Интересовался? А что ж он раньше не поинтересовался, что со мной будет, блудливый козел? Он тебе все выболтал, да? Похвастаться захотел? Ну, от него у меня ребенок, ну, и что? Кому какое дело? - почти выкрикнула она.

-  Тише ты! - угомонила ее Валентина, и тут же спросила:
- А чего ж ты с Сережкой - то так поступила?
- А с дураками так и надо, поняла? - объяснила ей Рита.
-  Поняла! - сказала Валентина.
-  И никого я не боюсь! - продолжала выкрикивать Рита.
-  Да уж! Кого тебе бояться! В тюрьму не посадят, живешь в своем доме!
-  Вот именно! Обедать ни к кому не хожу! А если к кому и хожу, - рассмеялась она, завидев входившего в столовую бригадира, свидание что ли было здесь назначено, - так те сами того желают!

Валентина махнула на нее рукой и пошла по своим делам. Сначала она не говорила о своем открытии никому, несмотря на неосторожное признание Риты, потому что несмотря на то, что была бабой бойкой, но про других болтать не любила, уж лучше про себя что- нибудь этакое расскажет, что все посмеются.  Но как - то раз услышала, как сударушки распекали, обвиняли Сергея за то, что, мол, уехал от Риты, не пишет, вот она с горя и пьет. Такой несправедливости Валентина не вынесла, все - таки он был ей родственник, хоть и по мужу, и под большим секретом рассказала подругам, что Сережа к Ритиному ребенку никакого отношения на имеет, и что Ирочкин папа - районный Рудик. Она взяла с них слово об этом молчать, чтоб не было скандала и те клятвенно пообещали Ритину тайну никому не открывать, не наше, мол, дело. Надо ли говорить, что через неделю об этом секрете уже знало все село, кроме Фисы. Так вот под большим секретом по цепочке новость и распространилась, и как только дошла до одной из близких родственниц Сережиной матери, так та теми же ногами побежала к Фисе и все ей выложила, так вот Фиса и узнала об этом самая последняя. Она сначала не верила ни глазам ни ушам, слишком чудовищным был обман, но та ей сказала, сходи, мол, посмотри на девочку, ни одной Сережиной черточки нет, а вся, мол, вылитая районный фотограф, ну, что - то немного и от Риты есть.
Фиса поспешила к Рите, ноги заплетались, запыхавшись вошла в дом, и застала там саму Риту, на этот раз она была дома.

-  Так ты нас всех обманула? Ребеночек - то не от Сережи? - сдавленным голосом выговорила она.

-  Не докажете! - спокойно сказала Рита. - Алименты платить не хочется? Плевать мне на ваши алименты! Как вы мне все надоели! Пошто пришла? Я тебя не звала, не ждала! - она начала переходить на крик, - Иди отсюда, пока я тебя с лестницы не спустила! А еще раз придешь, полдома у тебя отсужу!

Фиса молча повернулась и пошла домой, как в полусне. Она вошла в дом, прошла в комнату и подошла к комоду. На комоде стояла Сережина фотография. Она взяла ее в руки и молча без слез смотрела на нее и медленно, вползая , как уж, до нее начал доходить смысл всего того, что они сотворили с Сергеем. Она вспомнила и даже как бы вновь услышала все его оправдания, его доводы, его мольбы, и все свои резкие слова, как же она могла не верить своему собственному сыну, как она могла быть такой слепой? А все из-за ненависти к той, другой, чистой, благородной девушке, которую он так любил, а она, мать не могла с этим смириться! Поистине ненависть - плохой советчик, негодный попутчик. Она сжигает тебя, а вместе с ней сгорает и все хорошее, что есть вокруг. Только сейчас она поняла, через что пришлось пройти Сереже. Что теперь делать? Как дальше жить? Запутать в таком обмане, в такой лжи своего дорогого мальчика, выгнать из дому, а приютить ... кого?

Перед глазами вдруг все поплыло, голова закружилась, она ухватилась за спинку стула и вместе со стулом опрокинулась на пол. Потом попыталась подняться. Не получилось. Сколько прошло времени, не помнила. Потом увидела, что  над ней склонился муж и попыталась сказать ему что-то. Опять не получилось. Язык не слушался, не ворочался. Чувствовала, как муж приподнял ее с пола, левая нога волочилась, и положил на диван, левая рука свесилась. Потом пришла фельдшер и сделала ей уколы. Сказала: "Инсульт" - и это Фиса поняла. - "парализовало левую сторону. Перевозить нельзя, пусть лежит, уколы буду делать утром и вечером."

Известие о том, что Фису Соловьеву парализовало быстро облетело село, но такие новости не в диковинку, случаются время от времени. Опять говорили, что, если неделю продержится, то будет жить. И Фиса продержалась и стала потихоньку выздоравливать, постепенно чувствительность вернулась в руки и ноги и она даже стала ходить, тихонько, прихрамывая, и стала говорить, но плохо, каким - то ненатуральным, скрипучим голосом, с трудом подбирая слова. Совсем недавно нянчила она ребенка, а сейчас ей самой была нужна нянька, роль которой выполнял теперь ее муж, Анатолий Иванович Соловьев, что ж , как говориться " и в болезни и в здравии ". А Сергей Анатольевич в это время исправно нёс свою службу в глубинных водах северных морей. Но через какое- то время Фиса сама написала ему письмо, вернее нацарапала, и сообщила ему всю правду о том, что ребенок у Риты не его, что отец Ирочки - фотограф Рудольф, и что после Армии, мол, ты с этой стервой разведешься, а меня прости, вот, что со мной случилось. Сережа, конечно, мать простил, и написал ей ласковое письмо, просил ее об этом больше не думать, а поскорее выздоравливать.

Что же было дальше с Ритой? Очень хотелось бы сказать, что Рита остепенилась, закончила техникум, работает, растит дочку, или уехала куда - нибудь в город или к отцу в Латвию, но сказать этого нельзя, потому что нельзя  исказить правду и придумать то, чего не было на самом деле, а правда была жестокой. Встав однажды на путь саморазрушения, она так и не смогла с него сойти. Она бросила техникум и скатывалась все ниже и ниже по наклонной, пристрастие к алкоголю стало непреодолимым, женский алкоголизм особенно ужасен, он съедает быстро, как ржавчина. Еще одно испытание вскоре было послано Рите и ее матери.

Как -то раз Рита была в загуле, её не было дома, а Татьяна Васильевна, взяв на руки годовалую Ирочку пошла с ней в Калиновку проведать свою больную сестру, она хоть и выходила ее, но та очень нуждалась в ее помощи. Баба Дуня же вздумала растопить печку, от бересты занялась занавеска на печке, пламя перекинулось на кухонные шторы, загорелись деревянные переборки, бабка кинулась в комнату и спряталась под кровать, как если бы была ребенком. Когда пожар заметили, дом был уже полон дыма, один мужик заскочил в дом, думая, что там ребенок, но вытащил из-под кровати бабушку, она не обгорела, но увы, задохнулась от дыма. Мужик еле успел выскочить, а Ритина семья осталась без крова. А бабушка- чудачка ушла , наконец, к своему Сенечке. Пожар - страшное зрелище, трещат доски, рушатся балки, искры сыплются вокруг, а языки пламени, сожрав постройки, взмывают в небо, унося ввысь тепло бывшего дома. Звонят в жестянки, бегают с ведрами люди, а когда приедет пожарная машина, то на месте дома уже куча пепла, да обгорелых досок. Дым еще сутки тянется от пепелища, все ходят и вздыхают, а погорельцы ищут новое место для жизни.

Бабу Дуню всем селом похоронили, а Рите дали комнату в одном из построенных колхозом домов, и обещали впоследствии квартиру, она все же работала дояркой, а мать жить с ней не стала, забрав с собой Ритину дочку, а свою внучку Ирочку, она ушла в Калиновку к своей сестре. Оставлять  малышку на Риту было бесполезно.
Но это было еще не горе, горе у Татьяны Васильевны было впереди.

Рита как-то возвращалась со своими товарками на колхозном грузовике из райцентра, в грузовике ездить по местным дорогам разрешалось и людям, если там были скамеечки. Проезжали через какое-то село и Рита застучала в кабину шоферу. "Эй, остановись у кооперации, я сигарет забыла купить!" Шофер тормознул машину, доярки пели песню: " Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю !" - они все были в изрядном подпитии. Рита спрыгнула с машины, и обежав грузовик спереди кабины, бросилась на дорогу, и в тот же миг отлетела в сторону, ударившись головой об асфальт, сбитая грузовиком, выскочившим из - за их машины. "Виновата все ты, виновата все ты, ты все хочешь себя оправдать.. ", и песня оборвалась, и жуткий крик женских голосов взметнулся над дорогой...

Риту похоронили рядом с бабушкой и не очень далеко от Таси Маркиной. Две молодые симпатичные женщины упокоились рядом, одну убила лошадь, и она спасла детей, другая не успела купить сигарет, и у обеих остались дочери, Ирочке Тиминой было тогда три годика, а Ирочке Соловьевой всего - то полтора, фамилия у нее так и осталась Сeрежина. К этому времени Ирочке Тиминой было уже десять лет, семь лет Илья Николаевич воспитывал дочку один, без жены, с помощью семьи Маркиных. А Ирочку Соловьеву пришлось воспитывать Татьяне Васильевне совершенно одной.

После второго курса, сдав досрочно летнюю сессию , Виктория приехала в Белые Горы, чтобы взять путевку на юг, которую купил ей отец, путевка была на Кавказ и она предвкушала интересное путешествие, поскольку еще ни разу не была на юге. Виктория сошла у Калиновки, потому что ей надо было зайти к Татьяне Васильевне и передать одежду, обувь и игрушки, которые она купила для Ирочки на деньги, которые ей специально для этого прислала мама. Отдав подарки и поиграв немного с девочкой, она пошла в свое село, а дорога из Калиновки шла мимо Сережиного дома, если идти проселочной дорогой, а не лесной.

Проходя мимо Сережиного дома, она случайно или нет, но заглянула через забор и то, что она увидела, заставило ее остановиться. C одной стороны дома у Соловьевых был сад и огород, а с другой - картофельный участок, и вот среди борозд картофеля Вика увидела тетю Фису, она лежала на земле прямо в борозде и безуспешно пыталась приподняться, хватаясь за картофельный куст. Картофельная борозда не место для отдыха, поэтому Виктория с бьющимся сердцем , - что же случилось?- открыла калитку и лавируя среди борозд, подошла к тете Фисе и наклонилась над ней. Та протянула ей руку и сказала: - Я упала нечаянно, нога подвернулась... Борозды узкие, и встать не могу. - она говорила плохо, медленно, но все же было понятно, что она хотела сказать.

Виктория помогла ей подняться, стряхнула с нее пыль и отвела домой. Там она намочила какую - то тряпку и вытерла ей руку до локтя, потому что она была испачкана землей, и усадила ее саму на стул. Осмотрелась вокруг и ее поразило несоответствие убранства комнаты тому, что было когда - то, не было на окнах белоснежных занавесок, не было скатерти на столе, поэтому в комнате было мрачновато. Конечно, стирать теперь было некому.
- Вам уже лучше? - спросила Виктория .
-  Все хорошо. Спасибо. - ответила Фиса.
-  Тогда я пойду. - сказала Вика и уже хотела уйти, как она ее вновь окликнула: - Дочка! Подожди! - Вика обернулась и поняла, что Фиса прекрасно ее узнала.  Там в комоде, возьми, пожалуйста.
Виктория подошла к комоду, выдвинула ящик, на который показывала Фиса и достала оттуда фотографии и письма. Она протянула их ей, но Фиса сказала:
-  Прочитай!
Виктория молча смотрела на фото Сережи в военной форме. Она держала в руках его письма, но читать их она не могла. Не могла и все тут! В конце концов они ведь написаны не ей! Фиса, кажется, это поняла и попросила:
- Дочка, напиши ему! Возьми адрес и напиши! Как он будет рад! Ему тяжело, он служит под водой, на лодке. На крыльях прилетит к тебе потом!
Виктория кусала губы от волнения, потом отрицательно покачала головой. – Я не могу! Наши дороги разошлись. Извините. Я пойду.
-  Прости меня, дочка!
-  Вы ни в чем не виноваты передо мной. И мне не за что вас прощать, Анфиса Тимофеевна. У Сережи все будет хорошо!

Она погладила ее по руке и выщла из комнаты. Из Фисиных глаз выкатились слезы. На крыльце она столкнулась с Сережиным отцом и сказала ему, что тетя Фиса упала в картофельной борозде, и что она отвела ее в дом.
-  Опять картошку полоть вздумала. Не сидится ей, жуку навозному. - беззлобно сказал он и, взглянув на Вику, хотел что - то еще добавить, но не решился, и не то, чтобы кивнул, а как бы опустил свою голову в поклоне.

Виктория добралась наконец - то до дома и в первую очередь бросилась обнимать Марфу Гавриловну, она жила теперь у них постоянно, но дом в Никольском продать все никак не решалась. Потом поцелуи достались и матери, а отец пока еще был на работе. После подробного отчета об экзаменах, они порадовались, что Вика опять будет получать повышенную стипендию, она была прилежной студенткой – отличницей. Потом Вика рассказала, какие вещицы купила для Ирочки и уже отдала все Татьяне Васильевне.
-  Мамочка, какая Ирочка прелестная девочка ну, прямо ангел какой – то! - говорила Вика.
-  Очень похожа на отца, ну, просто вылитый Рудольф, а рожа-то у него вон какая смазливая! Да ведь и Рита была неплохая на внешность. - вздохнула Зинаида Леонидовна. - Жить им, конечно, трудно, пенсия у Татьяны Васильевны маленькая, за Риту на девочку тоже получает не так много, а все - таки говорит, что от алиментов Сережиных откажется, когда он через год из Армии вернется, грех, говорит, брать деньги с чужого человека. А ведь алименты были бы неплохие, северные. - говорила мама.

-  А мне по секрету Татьяна Васильевна рассказала, что Рудольф приезжал к ним, привез дочке гостинцы и даже дал немного денег, обещал понемножку присылать из левого заработка, только просил, чтоб жена не узнала. Он ее боится. У него ведь и там двое детей. И все, говорит, повторял, " Что это у вас такая непутевая дочь оказалась, почему она так пила?" и "Кто в этом виноват ?" А кто виноват, мамочка ? Ведь Татьяна Васильевна ее этому не учила! - рассуждала Вика.
-  Татьяне Господь испытание послал. - сказала Марфа Гавриловна.
-  Подруга твоя сама во всем виновата. Каждый человек должен спросить прежде всего с себя: "Почему это со мной случилось? Что я сделал не так? Что нужно исправить?" И не винить других. Обстоятельства тяжелые бывают у всех, но одни их переносят с честью, а другие - ломаются. Да и сами себя часто губят! Вот и Ритин пример перед глазами. Чего ей не хватало ? Работала, училась, дом имела, друзей, дочку, наконец! И все это продала за бутылку водки. Кто же был к ней немилостив? Сама она была к себе немилостива! И к другим немилостива, к Сереже, к его матери, к Вике, наконец! А к дочке своей? Что посеешь, то и пожнешь!

-  Бог ей судья теперь! - вставила Марфа Гавриловна.
-  И все- таки я вот что скажу, - продолжала высказывать свои мысли Зинаида Леонидовна. - свою судьбу творим мы сами. Не хотим над собой трудиться, все бы нам манну небесную! А получаем, в конце концов, то, что заслужили!
-  Ой, как справедливы твои слова, Зиночка! Я вам вот что расскажу, как батюшка мой Гаврила - лютый жизнь свою закончил, ведь тоже очень поучительная история.


Пятый рассказ Марфы Гавриловны.


Изгнание Гаврилы - лютого.


Батюшка мой после бегства - то моего с моим суженым, сказывали, еще лютее стал. Самым настоящим ростовщиком заделался, да темными делишками заниматься начал, , а Лёня - то ему во всем помогал. С Машенькой раз мы встретились, случайно, и жаловалась она мне: "Ох, как душно мне, Марфуша, в доме - то стало, как тягостно! А по улице иду, кажется люди в меня пальцами тыкают." И точно, озлобление в народе было большое, война началась с германцем, мужиков - то молодых на фронт повытаскивали, есть - то нечего было, в деревне старики да бабы остались, многим пришлось на поклон к Гавриле идти. На поклон -то шли, а ненависть - то людская в сердцах копилась. Тут вскоре Леню -то тоже на войну взяли, ну, Машенька одна со свекром и дня жить не стала, собрала Зиночку, да к мамане своей и ушла.
Совсем озлобился Гаврила, как один остался, точно зверь дикий в берлоге, никому ничего не спускал, не прощал. А тут случай такой нехороший подвернулся, была у нас в деревне вдова одна с девчоночкой малой на руках, задолжала много Гавриле, а платить- то нечем было. Приехал он к ней за платежом, а она упала ему в ноги и начала его просить - умолять подождать платежа до осени, а дело-то в начале лета было, самое голодное время, запасы все кончились, новая картошка еще не поспела, хлеба еще не созрели, только-только сено косить начали в июне месяце, и стояли в пойме уже первые стога. Плакала вдова бедная, умоляла отсрочку дать, да не было милости у Гаврилы- лютого ни к кому.

Нечем платить, так решил он последнее отнять, зашел он во двор, козу единственную отвязал, да привязал к своей лошади, а кроме козы -то ничего у нее больше и не было, хлеба уже с Пасхи не ели, картошка гнилая вся кончилась, только вот коза и выручала, наест травки, да молочка девчоночке - то и даст. Увел он козу, да кур пяток поймал, а вдова вослед причитала: "Да чем же я кормить - то буду дитя свое, да пустил ты меня по миру, ирод проклятый. А народ - то собрался хмурый, да мрачный стоит, многие Гавриле - то задолжали, ропот среди них пошел.

 А вдова - то собрала котомку, дверь в домушку - то заколотила, поклонилась люду честному, прощения за все попросила да и говорит: "Пойду по миру милостыню просить, авось, кто подаст нам бедным кусочек. " Взяла девчоночку за руку, да и побрела понурая, куда глаза гладят, а куда идти-то было, нищих - то и без нее полным - полно. А толпа - то так за ней и идет - бредет, кто кол из изгороди вытащил, кто веревку какую нашел, а тут мужики с вилами навстречу ехали стога видно в лугах навивали и остановилися. Зароптали все на жизнь свою тяжелую, вдову бедную жалеючи, про Анфису замученную вспомнили, да про других сирот несчастных, что без хлеба сидят, а кто виноватый - то ? Знамо не один Гаврила - лютый виноват в этой бедности был, да людям - то излить свою боль на кого - то надобно было, а тут Гаврила - то и подвернулся, ведь каждый как думал: " Сегодня он у вдовы несчастной козу отобрал, а завтра и к нам заявится! " Да ведь козу- то он не просто так взял, а в счёт долга. Брать- то деньги брали, а отдавать-то надо с процентами. Убьём, мол, его, и отдавать не надо. Конечно, обе стороны неправы были. И он в их положение не входил, и они договор не исполняли.

И получилось так, что шли они с косами, да вилами возбужденные да яростные и прямо к Гаврилину дому и повернули, а Гаврила - то на дворе был, не успел за наганом забежать. Как увидел он процессию грозную, так сразу смертушку свою и почуял. Бросился он, как зверь дикий задворками, да кустами, да по буграм да по лощинам наутек, побоялся видно в дом-то забежать, дом - то подпалить могли и не выпустили бы из дома горящего, лучше убежать решил, а те загикали, да засвистели, да за ним в погонюшку. Вилами размахивают, кричат, ну, не узнать людей мирных да смиренных, вот до чего нужда довела, остановиться уж видно не могли.
Бежал беглец из последних сил, к лесу податься хотел, да три мужика в обход его обошли, и пришлось ему к пойме свернуть. Бежал он, будто лошадь запаренная, со спины клубы дыма поднимались, изо рта пена брызгала, чуял, что нет больше сил, бросился к сену свежескошенному, что в кучи сгребенное от дождя лежало, но не в стоге, потому что недосушенное еще было, да в это сено и зарылся, будто зверь в нору ушел.

Как разъяренные мужики - то набросились, да как начали сено - то вилами тыкать, как прочесали кучки - то все, да как искололи землю-то всю, ну, думают, с одним расправились, конец наступил Гавриле- лютому, можно будет и за других приниматься. Вдруг чудо - то, явление, сено зашевелилося, приподнялося, и вылез оттуда Гаврила весь окровавленный, вылез и пошел на четвереньках прямо на людей, нате, добивайте, мол, а может уже просто и не соображал ничего, чуял, что все равно от смерти не уйти. Но одно дело в сено тыкать, а другое в человека. Как увидели только его живого, да такого страшного, так и обомлели, да как же он уцелел - то, если почти каждую травинку вилами истыкали, изранили, а он, как зверь живучий.

Попятилась толпа, отшатнулась, а он ползет к ним дикий, окровавленный да хрипит, непонятно что. Опустили тут люди вилы острые, не людей губить они созданы, а для травушки; разошлись, кто куда, и оставили на лугу лежать тело страшное, а на сене вокруг кровь разбрызгана. И остался Гаврила один в лугах пойменных, на сене свежескошенном, на милость Божию!

И живуч же был Гаврила, ох, живуч, дополз все - таки до деревни потом, у Дуняши молодой схоронился, а она его травами выхаживала, березовыми почками ему раны заливала, да и выходила!

 Как поправился немного Гаврила - лютый, пришел в себя, да и подался из Белых Гор навсегда. Понял он, что не житье ему больше здесь, на дружков надежды мало было, ночкой темною не сберегут, да в народе смута большая началась! Так и сгинул Гаврила - лютый из села неведомо куда!

А вскоре и у меня горе случилося, заболела тифом сестрица моя названая, сношенька моя милая Машенька. Тиф - то тогда везде лютовал, много людей от него примерло. Маша тогда у матери своей жила, достатка - то не было, а так перебивались кое - как, Леня - то на войне, помощи - то неоткуда ждать, еле сводили концы с концами. А тут ее и прихватило. Без памяти лежала сердешная, все бредила, Леню звала, никого не узнавала, ан вдруг получше ей сделалось, обрадовались мы, думали, Бог даст, выздоровеет, в себя пришла. И попросила она яблочек моченых отведать, сказала, терпения нету, как яблочек ей хочется. Принесли ей яблочек из погреба, с корешками моченых, поела она их с удовольствием, а к вечеру так в жару и заметалася, нельзя видно было ей яблочек - то,  да ведь, кто знал, докторов –то тогда рядом не было. Помаялась немного, бедная, да и преставилась.

Похоронили мы ее, а доченьку ее малолетнюю, племянницу мою Зиночку я сразу же к себе забрала, да так и вырастила вместе со своими ребятишками, в тесноте, да не в обиде. И вот, как Маша померла, так написала я обо всем Ленe на войну, а он уж про батюшку - то все узнал, и пришло мне от него письмо " Здравствуй, сестрица моя ненаглядная "...

Тут рассказчица зарыдала, а Вика и Зинаида Леонидовна принялись ее утешать.
-  Мама, твои рассказы без полотенца слушать невозможно, платка не хватит. Ну, столько лет прошло...- говорила Зинаида Леонидовна.

-  Как будто вчера все это било. - оправдывалась за свои слезы Марфа Гавриловна. Ленечка - то ведь с войны не вернулся! Не увидала я больше братца своего любимого никогда. Без вести на войне пропал. Вот сколько лет прошло, а все по нем плачу. И по сыночкам своим плачу, и по мужу своему. Да что это всех у меня Господь забрал?

Виктория и Зинаида Леонидовна тоже вытирали слезы.
-  Ты говорила мне, что Иисус Христос и Пресвятая Богородица помогли тебе все перенести, все пережить. - напомнила ей Вика их недавний разговор.
-  Пережить помогли, но не забыть. И я надеюсь со всеми ними свидеться! Обнять их, поговорить с ними!
- Успеешь еще! - сказала Зинаида .Леонидовна. - Ты пока еще нам здесь нужна! Ты что, хочешь, чтоб и мы здесь по тебе плакали?

-  Вот поэтому и живу, что вам нужна. Двe подруги меня спасли - Природа и любовь. А это может быть даже и одно существо, только Природа - это материя, а любовь - это Дух. Я так люблю природу, луга, поля, лес, небо, цветы, речку. Весной, как только увижу первый зеленый росточек из земли, так сердце сразу и зайдется, не могу налюбоваться. Да как же не жить, если Господь дал нам такую красоту.

-  Я помню, мама, как ты выходила в сад и причитала: "Божий мир, как ты хорош, и как мне не хочется расставаться с тобой!" - вспомнила Зинаида Леонидовна.
 
-  А о какой любви ты говоришь? - поинтересовалась Вика, - Только ли к природе? Ведь ты больше не выходила замуж, всегда одна жила, может у тебя какой роман был? - она попыталась перевести разговор в более веселую тональность.

- Глупенькая! - ответила Марфа Гавриловна. - О вас я говорю, о вашей любви. Зиночка, ты, Алеша, вот моя любовь! Вы – все! Я знала, как вы обо мне беспокоились, и как я вам была нужна. Хоть душу отвести, хоть посоветоваться. И я вас люблю больше всего на свете. Только бы вы все были счастливы , и все было бы у вас хорошо!