Два Егора

     На пороге вокзального отделения милиции стоял высокий плечистый парень в выцветшем камуфляже. Руки он глубоко  засунул в карманы, по небритым  щекам двигались желваки, губы были плотно сжаты.  Разговор с лейтенантом милиции ничем хорошим не закончился.

     -Ты ж сам во всем виноват, как там тебя? Егор Летягин. Не надо было с незнакомым попутчиком  за жизнь беседы вести и водку жрать. Вот и остался без денег и паспорта. Комиссовали тебя живого и почти здорового из той Чечни, так и беги  без оглядки до дому в свой Челябинск. А ты… Где я твоего обидчика искать буду? Ну сам посуди, он уж небось в другом поезде такого же лоха  пасет.

     Егор присел на  побеленный газонный бордюр, по армейской привычке  произвел  ревизию  своего имущества: три сигареты,  триста рублей денег, паспорта нет. Хорошо хоть военик  остался, сунул его  в дальний  внутренний карман. «Попутчик» (мать его!) не добрался, когда  опоил и сонного обчистил. Голова болела, в глазах мутилось, хотелось есть. Егор поднялся и пошел  к привокзальным  ларькам, выбрал самый дешевый пирожок, жадно  сжевал его на ходу. Темноволосый смуглый хозяин за что-то  разносил  продавщицу, четко выговаривая по-русски только матерщину. Егор остановился рядом.
    -Тибе чиво нада? Иди  атсуда.
    -Хозяин, у тебя работа найдется? Все могу делать… меня обокрали… и документы, и деньги, - сбивчиво стал объяснять Егор.
    -Иди-иди. Уже есть иван, болше на нада…

    Из-за ларька  выглянул бомжеватого  вида мужик с метлой в грязной, засаленной тельняшке. Мрачно взглянул  на  неожиданного конкурента и снова исчез за углом.  Вечерело. Начал накрапывать мелкий, нудный дождь. Надо было искать какой-нибудь ночлег, но  он понимал, что в зал ожидания его не пустят. А надо же было  попытаться как-то еще и заработать. Около ларька, скрипнув тормозами, остановился  навороченный джип размером с небольшой автобус. Водитель крутой тачки был живой иллюстрацией анекдотов о новых русских: «златая цепь на дубе том», чудовищно огромный крест на бычьей шее, бритая голова, накачанный  торс…

    -Чё, Ахмед, каки дела? – обратился он к хозяину ларька.
Только что  важный и спесивый Ахмед  покорно завилял хвостом, приветствуя крышу,  согнулся в угодливом полупоклоне, провожая дорогого гостя в закуток при ларьке. Через несколько минут бритый вышел и, направляясь к машине, наткнулся на  Летягина, коротко матюкнулся, при этом его взгляд  упал на ордена Егора.
   -Эй, парень, скока за эти цацки хочешь?
Егор растерялся.
   -Да  я …это…
   -Держи «косарь». Хватит?
Егор мялся, не зная, что сказать. Бритый потянулся  к наградам.
   -Слышь, хозяин. Ты железки-то наши не тронь. Не надо. Они кровью умыты.
Между Егором и «крышей»  вклинился тот самый полубомж в тельняшке, как-то уж очень опасно перехватив  метлу наперевес.
   -Лады, Афган, лады. Ты тока не психуй, как  тогда…
И бритый, пытаясь сохранить величие хозяина жизни, неожиданно  резво  юркнул в джип.

    -Меня тут Афганом кличут. Пошли, браток, – хмуро буркнул бомж, аккуратно пристраивая метлу в закутке между ларьками. Оттуда, радостно виляя хвостом, выползла  маленькая остромордая дворняжка и по-собачьи заулыбалась хозяину.  Они долго тащились под  усиливающимся дождем  мимо платформ, станционных строений, складов, пока не дошли до облупившейся будки с дощатой дверью.
    -Вот и  дворец мой. Заходи, Браток, да и ты гость залетный… Как  зовут-то тебя?
    -Егор.
    -Ну заходи, раз Егор.

     Дворняжка Браток резво шмыгнула в будку.  Летягин немного  потоптался на пороге, а потом решительно шагнул за  владельцем «дворца». Помещение крохотное, без  окон, но  здесь  было сухо,  и над  головой крыша.  Афган привычно и сноровисто  застелил хромоногую табуретку газетой, водрузил бутылку, поставил кастрюлю с холодной картошкой в мундире, соль. Протер грязным пальцем два граненых стакана, забулькал мутной влагой...
    -Ну, давай, воин. За то, чтоб…
    Егор помедлил еще  секунду, вспомнив своего  вагонного попутчика-собутыльника, и мысленно махнул рукой: «Да пошло оно все! Что с меня теперь взять?». Пыльная лампочка тускло освещала накрытый газетой «стол» с угощением, свернувшегося в  клубок Братка  и двух выброшенных из жизни людей, которым было о чем  поговорить…
***
    -Было это  году в 84.  Наша часть охраняла дорогу  на Кабул. Я к тому времени с женой уже развелся. Ей надоело меня  ждать  из бесконечных  военных командировок, нашла себе  солидного мужчинку. В половину меня ростом, зато с автомастерской. Считай, стабильный доход, не то, что я. Детей у нас не было: она не хотела. Так что развод прошел мирно.

     А у меня в санчасти  тоже уже  другая женщина была, Аннушка. Такая вся  теплая, домовитая, в белом халатике и косынке, а чувствую себя с ней, как  на кухне за вечерним чаем. Что-то у нее тоже не срослось в семье, так и грели друг друга  два одиночества. Особенно близко сошлись, когда меня  ранило и контузило. В санчасти-то я отлежался, а документы на комиссование все не приходили, поэтому и ходил, как все,   в патрулирование, зачистки. В ушах позванивает,  иногда туман серой пеленой в голове  наплывает, но жить можно…

     Это я тебе так издалека  веду историю, чтоб понятно было. Уже  глубокой осенью зачищали  мы один кишлак, в котором по сведениям разведки засели духи. Сопротивлялись они как всегда  отчаянно, но  их было мало, поэтому и возились мы с ними недолго. Шли от дома к дому, проверялись: все чисто. И вдруг… Не то ветер в трубе завыл, не то собака заскулила, не то  человек голос подал. Я так осторожненько за угол завернул, а там  вход в подвал. Очень мне не хотелось лезть в ту черную дыру, но  стали с напарником спускаться. Зажгли  фонарики, чтоб на растяжку не нарваться, светим ими в сторону от себя и увидели, как мелькнуло в полосе света  лицо. Еще раз осветили с двух  фонарей, а там… Пацаненок лет  десяти, грязное лицо ручонками закрыл и сквозь растопыренные пальцы на нас смотрит. А волосики у него светлые и глаза голубые. Вот  уж поистине – чудо! В афганском-то кишлаке – европейский ребенок.
     А он смотрел-смотрел да как закричит: «Дяденьки, не бейте, не надо!». Тут я чуть автомат не выронил. Русский! Шепчу ему: «Тихо, сынок, тихо», а сам подхватил  его под мышку и бегом наверх.  Напарника тоже лицом перекосило, но прикрывать не забывает. Побежали с ним к нашему БТР, малец даже не мявкнул, когда  я его внутрь забросил.  У ребят тоже челюсти поотвалились, как его увидели. А мальчишка от страха весь обмяк, мне в плечо уткнулся и затих. Только слышу, как под рукой сердце его часто-часто колотится, как у воробышка.

     Когда вернулись в часть, доложили все, как было. Врач из санчасти пришла,  осмотрела мальчишку, расспросила осторожно, кто и как  попал к духам. Но помнил он о  себе мало:  звать Алешкой, лет, наверное, 10, ехали куда-то домой с мамой, потом их поймали «бородатые», увезли в горы, больше он мать не видел, в кишлаке том  живет  давно, даже на их языке  немного  понимает-говорит. Плачет негромко, а потом спрашивает: «А вы меня не убьете?». Забрали его в санчасть, а там изголодавшиеся по детям  медички да санитарки его отмыли, накормили, отогрели.

      Пришел я в очередной раз за своими таблетками (как будто можно  таблетками контузию от разорвавшейся мины залечить!), а в палатке за занавесочкой  сидит мой  спасеныш в новых, сшитых медичками штанишках и рубашечке белой. Тоже, видно, из халата перешитой. Меня увидел – как кинулся на шею и кричит: «Папа!Папа!». Все кругом в слезы, начмед – суровый мужик, до пяток  проспиртованный, - губы дрожащие кусает, медсестры не стесняясь в голос ревут. А я, как дурак, стою с ребенком, на шее повисшем, и молчу, только  крепче его к себе прижимаю.
Он к Анне  обернулся и кричит «Мама, я же тебе говорил, что папка скоро придет!». Военврач слезы вытерла и говорит: «Воробышек все эти дни так и твердил, что за ним папка придет, а Анну почему-то сразу мамой «назначил», хотя мы все с ним от души возились…». И тут я понял, что в одну  минуту стал и отцом, и мужем. Ну, значит, так тому и быть.
     Назавтра вызвали меня к командиру. Положил ему рапорт о происшедшем на стол, а он вздохнул и говорит: « Знаю, что у тебя на уме. Понял, что хочешь Воробышка усыновить. Нелегкое это дело и долгое. Мы его сейчас отправим в Кабул с  санитарной колонной, а оттуда уже в Союз, в детдом, там будут его родню искать. Может, кого из наших  советских спецов семья так пропала. Ты еще один рапорт на комиссование пиши… Начмед тоже уже все документы на тебя приготовил. А дальше – как сам знаешь». Не рассказать, как я с Алешкой-Воробышком прощался. Одно меня утешало, что  ехал он  вместе с Анной – она санитарную колонну сопровождала.

     Под утро нас подняли по тревоге, мы запрыгнули на  БТРы и поехали в сторону Кабула. Майор злой, глаза прячет, парни какие-то не в себе. Часа через два  встречным ветром потянуло каким-то  смрадом. Чем дальше, тем хуже – дышать нечем. А за поворотом дороги в скальном ущелье нам такое открылось! Что там  сказки про ад…
***

     Духи применили свою обычную тактику засады: из гранатомета подбили первую и последнюю машину  колонны. Санитарной колонны, которая везла тяжелораненных,  и на каждой был большой красный крест. А потом они методично уничтожили  оставшиеся машины из гранатометов. Тел вокруг машин было немного -  взвод охраны с перерезанными горлами и выколотыми глазами, видимо, оставшиеся в живых отчаянно защищались. А вот  санитарные  машины…
Он бродил от одной к другой, задыхался от  смрада сгоревших тел и гари, пытаясь  отыскать Анну и Воробышка. В третьей машине с хвоста колонны он увидел  обуглившийся труп женщины, из-под которого торчали маленькие  черные кости ног. Медсестра безуспешно пыталась  защитить  ребенка, закрыть  его своим телом от огня.

     Страшный багровый пузырь невыносимой боли взорвался у него в голове, заставив  завыть от горя и отчаяния. Он повалился на  бурую каменистую дорогу и забился в припадке.

     Белый потолок госпиталя… Капельницы, уколы, таблетки, осмотры. Сочувственный взгляд врача, подписывавшего документы. Равнодушный зевок писаря:
    -Тут подпишись. И тут. За орден тоже распишись. Книжку свою инвалидскую не забудь.
Возвращаться было некуда. Их общую квартиру бывшая жена каким-то образом ухитрилась продать – были нужны деньги для нового мужа.
***
     Пришел я в военкомат, показываю все документы инспекторше, а она на меня глазки подкрашенные вскинула и холодно так говорит:
     -Ну, и что вы от нас-то хотите? Ничем помочь не могу, у нас не богадельня какая-нибудь.
Тут я начал высказываться  на  природном русском языке. Мол, когда на смерть  посылать, это вы помочь можете, а теперь…
А дамочка мне на дверь указала:
     -Ступай себе, солдатик, по-хорошему, пока милицию не вызвала. Это не наша война, и я тебя  никуда не посылала…
Вот уже который год здесь на вокзале и  ошиваюсь. У Ахмеда-ларечника пиво-воду-сигареты разгружаю, бутылки собираю, мусор подметаю. Живу, значит… Ладно, спать давай.

     Афган разбудил  Егора чуть свет.
    -Иди к Ахмеду. Скажи, что Афган прислал. Сегодня за меня поработаешь, а я тут по делам смотаюсь.
Натянул на медвежьи плечи  чистую тельняшку, пятерней причесал лохматую голову, погрозил  пальцем Братку.
    -Смотри, головой отвечаешь!
Пес  радостно застучал пушистым хвостом по  грязному полу: «Все будет ОК, хозяин!».

     Как ни странно, Ахмед не возражал против замены одного «ивана» на другого. Похоже, он побаивался своего строптивого  работничка. До  полудня Егор убирал  мусор, таскал ящики, складывал  бутылки под  чутким руководством Братка, с которым по-братски поделился  холодным пирожком. Пирожок дала  добрая  продавщица Галка, которой Летягин  помогал выгружать тяжеленные ящики с пивом и водой.
    -Эй, парень!
Егор оглянулся. У ларька стоял человек  средних лет в кожаной куртке и линялых джинсах.
    -Вы мне?
    -Тебе. Я от Афгана. Документы покажешь? – Острый взгляд незнакомца оценивал Летягина.
    -Да у меня только военик..
    -Покажи.

     Мужчина внимательно  просмотрел документ и начал стремительно сыпать вопросами: Кто командир полка? Фамилия, звание? Начальник штаба? Ротный? Где дислоцировались?
Егор от  такого неожиданного и напористого допроса вначале даже растерялся. Откуда-то из-за ларька подошел Афган.
    -Ну что, Петрович. Все показания снял? Поможешь парню? Ведь пропадет…
Петрович молча сунул военный билет  Егора  себе в карман и неровной прыгающей походкой пошел к вокзалу.
    -Здесь жди. А я сейчас, - буркнул Афган, одновременно отмахиваясь  от возмущенно брызгающего слюной Ахмеда.
    -Ты не шурши, хозяин. Все  сделаю.

     Егор Летягин стоял на перроне, крепко зажав в руке билет и деньги. Он ждал Афгана. Наконец тот показался  в дверях вокзала, добежал до  Егора, сунул ему в  руки небольшую  спортивную сумку.
-Там  Галка-продавщица тебе  пирожков положила и бутербродов на дорогу. А это от Ахмеда – сигареты, три пачки. А это от меня и от Петровича, - и подал Егору настоящие «командирские» часы.
    -Спасибо, Афган, спасибо. А кто этот Петрович? Дед Мороз, что ли?
    -Вроде того. Председатель союза воинов-афганцев, безногий он. Там, в Баграме  ноги и оставил. А теперь нашим бывшим помогает…

     Проводница заторопила пассажиров, загоняя их  в вагон. Неловко пожали друг другу руки, и  Летягин поднялся в  вагон, пошел по проходу, не выпуская из виду  лохматую шевелюру Афгана. Потом, вспомнив что-то важное, бросился назад в тамбур. Поезд уже начал набирать ход, Проводница собралась закрывать дверь, но Егор  рванул ее и, свесившись на поручнях, заорал:
   -Афган, а как тебя зовут-то? Как зовут?
    -ЕГОООР! Егором меня зовут!