Кто прошёл учебку в Тапа, 2. Гвардии Черток

7 мая 1978 года, 5.30 утра. Мы опять идём по эстонскому городку Тапа. Правда, теперь в обратную сторону, от дивизии к вокзалу. Есть в мировой литературе затасканная классиками сентенция: «Двадцать лет пролетели незаметно, как один день». Имеется в виду, что жизнь главных героев романа было донельзя насыщена событиями, приятными и так себе. Нам с Серегиным на это тоже грех жаловаться, курсант в учебке не соскучится. Вот только эти полгода для нас тянулись, что «Один день» для Ивана Денисовича в известной повести Солженицына. Права оказалась народная мудрость – нас имели, мы мужали. За 6 месяцев два расслабленных москвича, не удержавшихся в своих институтах, превратились в борзых младших сержантов, которым сам чёрт не брат. Хорошо это или опасно для общества? Там будет видно…

На вокзал нас ведёт сильно помятый капитан-кантемировец. Только не подумайте, что из-за двух новоиспеченных сержантов Гвардейская танковая дивизия прислала целого офицера. В Подмосковье нас едет группа из 11 человек, почти все сержанты, просто из разных учебных рот. Единственный с чистыми погонами, по армейским понятиям – «с чистой совестью» (что не всегда соответствует действительности), наш старый знакомец Неволин.

Всё-таки этот потомственный московский алкаш-работяга по-своему уникальная личность, видевшая многое и многих Тапавская саперная учебка им поражалась. Он так и не стал отличным солдатом, даже на лычки не смог сдать. Отпуская его с чистым сердцем, командир учебной саперной роты долго и сочувственно жал руку капитану из Кантемировки и завещал не подпускать Неволина близко к боеприпасам. Если, конечно, жить хотите…

Вы спросите, за какие такие заслуги этого раздолбая посылают служить поближе к дому? Ему просто повезло, капитан-кантемировец приехал в дивизию первым из покупателей. Гвардия просила самое лучшее и получало его, Неволин пошел как досадный довесок. Вроде «Кильки в томате» к банке красной икры в продуктовом заказе. Как же мы с Серегиным попали в такое изысканное общество? Сие так и осталось тайной. Как-то, уже на гражданке, армейский дружок намекнул мне, что это его отчим-чекист дал сигнал куда надо, резонно посчитав, что пасынок искупил свою вину перед ним в частности и перед советским обществом в целом. Правда, рассказано это было в пивной на Покровке, с прицелом раскрутить меня на заначенный червонец. И я раскрутился, кто же после таких признаний будет скупиться? Хотя, если рассуждать здраво, даже отлаженная машина советской армии иногда давала сбой и вбрасывала в элитные части «бракованные детали». Но речь пока не об этом, да и не о нас.

Удивительная штука, тихий и неприметный Неволин стал известной личностью в большой воинской части. Отнюдь не достижениями в боевой и политической, лучше всего у него получалось просто стоять на тумбочке. Но и не лихими залётами с драками, поножовщиной и побегами в сторону дома, для этого он был слишком флегматичен. Уникальность этого экземпляра заключалась в другом, вся воля Неволина, вкупе с душевными силами, а так же физическими и финансовыми возможностями, была направлена на возлияние любых существующих в природе спиртосодержащих напитков. Причем не без рабочей гордости, до зубной пасты (развести тюбик «Поморина» в кружке с водой), гуталина (намазать толстым слоем на хлеб и высушить на батарее) или клея-БФ (накрутить вязкую составляющую на сверло станка, оставшуюся жидкость подсолить) он опускался только в крайних случаях. Зато знал все лазы в дивизионном заборе, находящиеся в стратегической близости от продмага. Что примечательно, несмотря на обилие в очереди у прилавка лиц, имеющих прямое и косвенное отношение к военной службе, с поличным его ловили не так часто. Наоборот, обе продавщицы магазинчика с ним, разве что, не дружили, заначивая для страдальца бутылочку-другую дешевого портвейна, пока тот вернется с очередной отсидки на губе.

Я так много строк посвящаю Неволину, имя которого не то что забыл, но толком и не знал никогда, лишь потому, что он являл собой настоящий архетип московского «шланга». Именно такие, как он, развенчивали перед остальными жителями Союза миф о москвичах, как о конченых эстетах и неженках. Неволин хорошо чувствовал себя и в бетонном мешке камеры гарнизонной гауптвахты, на самых монотонных и тяжелых работах. Лишь бы не задумываться о смысле бытия, да и о завтрашнем дне тоже. Он единственный, кто не возбужден мыслью о скорой встрече с малой родиной. Лучше скажите ему, где рядом с Ленинградским вокзалом находится винный отдел…

Ну, а мы с Серегиным привыкли задумываться над всем. И это очень мешало нам жить последние полгода. Сейчас мы в нервном напряжении, не вертим головами по сторонам, лишь бы быстрее сесть в электричку до Таллинна. Расслабиться еще будет время, до поезда на Москву остается, без малого, 16 часов.

Спросите, какого чёрта мы так рано дернули из дивизии? Поинтересуйтесь этим у нашего пастуха-капитана. Он тоже торопится, дёргается, оглядывается, будто кого-то опасается. Ему действительно есть кого, и есть за что.

У маленьких советских провинциальных городков, специально заточенных под обслуживание крупных армейских соединений, есть одна общая характерная особенность. Их жители, особенно жительницы, от всей души презирают солдат срочной службы. Правда, по любой части в обязательном порядке ходит легенда о том, как у некоего командира роты (батальона, полка, дивизии…) дочки-близнецы одновременно залетели от его личного водителя, и как шустряк за это загремел в дисбат (поехал дослуживать на Новую Землю, уволился в запас в день публикации соответствующего приказа, стал прапорщиком, поступил в академию…). Но это не более, чем фольклор. Конечно, некоторые из армии возвращаются с невестами, а то и с законными жёнами, бывает и с приплодом. Но это удел частей, расположенных в больших промышленных и культурных центрах. Представляю, что рассказывают о нас отцы-командиры своим домочадцам, иначе, откуда у их женщин такое презрение к нам, солдатам? Правда, бывают приятнее исключения из правил, но о них, вернее, о ней, как-нибудь в другой раз.

Вышесказанное мной у них совсем не распространяется на своего брата-офицера. Особенно на того, кому судьба выдала счастливый билет служить в элитной гвардейской части в 70 км от столицы. Это я только что описал, какими восторженными мыслями встречают тапавские пейзанки каждого кантемировского или таманского командировочного. На деле же гвардейская танковая дивизия представляла пример повышенного раздолбайства личного состава, редкого даже для Советской Армии. Иногда оттуда отправляли в Западную группу войск, но чаще за Уральский хребет. Да и Наро-Фоминск еще не Москва, как ни крути, полтора часа на электричке выходит, каждый выходной не наездишься. А тут Таллинн под самым носом, пусть и совковая, но почти Европа. Ох, иллюзии, немало они крепких офицерских семей разрушили, об этом нам прапорщик Фабричный злорадно рассказывал.

Правда, с нашим капитаном особый случай. Тут романтика. Многие годы он был отличным семьянином, тем более, что его супружница приходилась дальней роднёй жене замполита Кантемировки. Соответственно, примерное поведение в быту одновременно являлось и залогом успешного продвижения по службе.

Но, видно, у каждого образца благонравия есть свой скелет в шкафу, а также чертёнок в мозговых извилинах. В курсантской юности была у капитана романтическая история с любовью, размолвкой и расставанием. От сокурсников по училищу он знал, что пассия его нынче замужем за таким же, как он, капитаном, только тапавским. И тут подвернулась командировка в Эстонию за пополнением. Да прямо в ту учебную дивизию, в какую мечталось! Да еще на майские праздники, когда всё вокруг поёт, цветёт, журчит и щепка на щепку лезет!! Сам капитан к сапёрам не имел прямого отношения, простой замполит простого танкового батальона. Но дружеские отношения с различным начальством подчас делают чудеса не только на гражданке. Плюс понятная мужская солидарность – «покажи этим сапёрам преимущество своего танкового ствола над их арбузным хвостиком!». Вот он и оторвался…

Отрывался, прямо скажем, без особых фантазий и изысков, сказался недостаток опыта в подобных делах. Приехал, снял номер за воротами части, отметил командировочный и отыскал бывшую пассию в дивизионной библиотеке. Особо не заблуждаясь насчет своей мужской привлекательности, а также из-за лености в изучении любовной поэтической лирики, так популярной среди жен комсостава, наш капитан пошёл по пути наименьшего сопротивления – сразу начал с перспектив переезда поближе к столице. И… нарвался на полный облом, у женщины его мечты был не только муж, которого она особо не боялась, но и очень серьёзный любовник, которого она боялась пуще суда офицерской части. В общем, полный пролёт.

Но мужик-то всерьёз завелся изменить законной супруге. В течение двух дней эрегированный офицер облазил все злачные и не злачные места вокруг дивизии в поисках большой и чистой. И нашёл, но в очень неудачном лице. Точнее, в лице супружницы старшего офицера секретной части дивизии, читай, СМЕРШевца. Правда, на тот момент он находился в служебной командировке в эстонской столице (говорили, тоже по бабам рванул), зато вернулся оттуда раньше срока и без звонка. Любовников он не застукал на месте прелюбодеяния, но на что существуют скучающие и завидующие чужому женскому счастью соседки?

Нашему капитану крупно повезло, секретчика в дивизии не любили и тихо радовались его рогам. Однако выходов из ситуации было два: взять всю ответственность за соблазненную невинность на себя, разрушив сразу две семьи и попутно собственную карьеру, или свалить по-тихому, пусть сами тут разбираются. Второй вариант бескровный, по крайней мере, относительно самого капитана, а вот первый – ещё неизвестно. Наш герой-любовник выбрал, естественно, второй, как и подобало советскому офицеру с партбилетом в кармане. Ну, а местные болельщики помогли. Но и своего не упустили, подсунули капитану никудышного бойца Неволина. Да он бы и батьку Махно взял не глядя, лишь быстрее оказаться вдали от чекистских кулаков, а то и его табельного оружия. Поэтому в тот день и подъем у нас был раньше раннего, завтрак, обед, ужин сухим пайком, внеплановую кормежку обещал обеспечить лично капитан.

Только не думайте, что это сам бравый офицер доверительно поделился с бойцами своими похождениями. Мы-то видели, что его так и распирает от гордости за своё обаяние и ловкость, похвальба так и рвётся наружу. Но откровенничать с нижними чинами даже на обще мужские темы считалось в его касте непозволительным моветоном. Да и что могли понять в прелестях секса «духи» недозрелые? В данном заблуждении наши офицеры были сродни старослужащим, еще остановлюсь подробно на этой теме.

Так вот, всё рассказанное было подслушано нами в поезде Таллинн-Москва, когда, прилично отъехав от опасной зоны, наш капитан выпивал с таким же командированным офицером-мотострелком за хорошее окончание поездки. Причем делалось это в таких подробностях и красках, что мы растеряли последние остатки уважения к своим потенциальным командирам. Но разве были они до этого? 

Нам с Серегиным такой ранний и спешный отъезд был только на руку, мы с таким же волнением ждали прибытия электрички до Таллинна. Если капитану грозило лишь публичное мордобитие с позором, то нам, при неудачном стечении обстоятельств, светил реальный срок. И вот почему…
Нет, в двух словах вы не поймёте, решите ещё, что автор по природе своей мстительный садист-беспредельщик. На самом деле я не такой, стараюсь, как Джек из «Прощай, оружие» Хэмингуэя быть ироничным и милосердным. Но и не толстовец ни разу, до сих пор считаю, что любое добро должно быть с крепкими кулаками. Чтобы исполосовать живого человека до кровавых пятен на кальсонах солдатским ремнём с пряжкой, меня нужно серьезно довести. Стоп, давайте обо всём по порядку…

Итак, 6 месяцев назад насмешница-судьба распорядилась служить двум москвичам в самой боевой учебной роте Тапавской инженерно-сапёрной учебной дивизии. Почему, спрашиваете, насмешница? Такое случается крайне редко с теми, кому довелось родиться в столице нашей Родины. Именно родиться, этот момент в биографии очень важен. Призывается из Москвы много, но большая часть столичных новобранцев попала в златоглавую незадолго до повестки из военкомата. Как я писал в предыдущей главе, время тогда было особое, почти олимпийское, ударные стройки требовали свежего мяса. Понятно, чем год до армии в родном колхозе навоз мешать, лучше уж раствор в Лужниках, а там как выгорит. Эти рабочие парни, всего неделю назад стыдившиеся своего лимитного происхождения, еще до принятия присяги, как один, становились теми, какими и были всю жизнь – ухватистыми деревенскими хлопцами, люто ненавидящими «масквачей». Что толку, если после армии они заедут в родной совхоз, разве что, похвастаться дембельским альбомом? Потом будет потом, как и очередь на получение постоянной прописки, которой годами будет гордиться (и пользоваться) их многочисленная родня. Пока же есть одно стремление – выжить. Желательно хорошо и без особых проблем…

Извините, опять отвлёкся на лирику, не так актуальную сегодня. Если по делу, коренных москвичей в армии во все года было не так много по количеству. Зато не по качеству, нас всегда видно. Нас не любят не только за колбасу, за джинсы и такси, по Калининскому проспекту несущее наши тела в пивной бар с дымящимися креветками. Нас не любят ещё и за то, что мы занимаем все теплые места. Но разве в том целиком наша вина или заслуга? Отнюдь, кто-то когда-то за нас всё решил. Например, то, что раз москвич, значит, обязательно писарь. Или каптерщик, фотограф, художник, киномеханик, список тот длинный. Если же ты ухитрился до армии окончить кулинарное училище, само собой подразумевалось, что практику проходил не в заводской столовке, а, минимум, в «Праге», а то и в «Арагви».

Ну, а дальше вообще до смешного доходило. Вот, скажем, ты – потомственный москвич, но без особых претензий в жизни. Об институте как-то не задумывался, получил права на курсах и пару месяцев до призыва отработал на самосвале в том же СМУ, где отец твой всю жизнь вкалывает. Практика та ещё, в армии тебе прямой путь за баранку грузовика, а то и какой-нибудь спецмашины, от чего ты сам и не думал отказываться. Так нет, приказом командира части тебя сажают за руль его персонального «козла», фактически превращая в личного ординарца, а, проще говоря, в «шестёрку». И тебя за это очень недолюбливают, даже презирают, как, впрочем, и ты себя. Хотя, на деле, это просто элемент странного провинциального престижа, как когда-то сказочно разбогатевшие на спекуляции пшеницей купчишки брали себе в кучера преимущественно эфиопов. Но разве каждому объяснишь, что это не ты такой, жизнь такая…

Так вот, нас с Серёгиным еще в карантине (пару недель муштры до принятия присяги) проверяли на пригодность к халяве. В учебке с ней сложнее, чем в линейной части, особенно курсантам, но могут быть варианты. Быстро выяснилось, что наши почерка не удовлетворяют даже самого невзыскательного прапорщика из вещевой службы, значит, в штабные нам путь заказан. С талантами живописцев было еще хуже, на уровне детсадовцев не самой старшей группы.

Но ведь кто-то упорно искал в нас хоть какие-нибудь таланты! Например, замполит учебной роты обратил внимание на запись в моём личном деле – «отец – режиссёр киностудии «Мосфильм». Ассоциативная цепочка не заставила себя долго ждать: режиссер-оператор-кино-киномеханик, в крайнем случае, фотограф. На эту тему у нас и состоялся разговор. У меня уже был некий опыт неудачной халявы с сантехникой, который я подробно описал в главе «Ефрейтор Зальцман». Помнил, каким боком оно вышло, поэтому честно признался, что лично крутил лишь диафильмы. Что же касается искусства фотографии, то с ним вообще просто. Мне, как и всем городским мальчикам эпохи застоя, когда-то подарили недорогой фотоаппарат, презрительно называвшийся «мыльницей». С помощью оного я вдохновенно отщелкал пару плёнок, которые отец отнёс проявлять на студию. Фотографии не отдал, только укоризненно посмотрел, как на конченного придурка, несколько снимков я сделал через щель деревянного туалета. На том дело и закончилось, не проняло меня это искусство. Как видим, зря.

Всё это я без утайки доложил удивленному замполиту и был свободен. За сим поиски теплых местечек для двух бездарных москвичей закончились, к вящей радости сержанта Денисенко. Тарасик давно придумал, чем занять нас на ближайшие полгода…

Но, знаете, по прошествии более тридцати лет нет желания подробно вспоминать обиды и горести юности. Человеческая память избирательна, плохое выкидывает за ненадобностью, в крайнем случае, размывает до неузнаваемости. Низкий поклон ей за это, иначе, ни одна самая устойчивая психика не выдержала бы столь тяжкого груза. А вот хорошее она оставляет. Только не так много его было в первые армейские полгода. Помню, как мы, четверо салабонов, определённые в самую праздничную ночь года на «уборку мест общего пользования», отмечали новый 1978 год. Заперлись в одной кабинке гальюна (и как только поместились?!), разлили «Огуречный лосьон» по кружкам, а чокались пальцами, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не услышал. Не важно кто, офицер, прапорщик, сержант, просто старослужащий, или свой брат «дух». Последний вариант был даже опаснее, и вот почему…

В учебную роту водолазов-разведчиков брали не абы кого. Квак (наше профессиональное прозвище среди прочих представителей инженерно-саперных войск) должен изначально уметь плавать, что автоматически исключало лиц азиатской национальности. Впрочем, и кавказцев в нашей военно-учётной специальности я тоже не встречал. А вот эстонцев хватало, несмотря на бытующую в Советской Армии обычную практику отсылать призывников как можно дальше от отчего дома. Ребята эти были мощные, рослые и спокойные, как удавы, то, что нужно в нашей опасной профессии, требующей скрупулезности и постоянного присутствия духа (у меня эти качества не наблюдались, их заменило некоторое везение). Их прибалтийское землячество укрупняли несколько литовцев и латышей, что в сумме примерно равнялось половине личного состава роты.

Чухня (так мы их всех скопом за глаза называли) жила обособлено, вспоминая русский язык только в тех случаях, когда пендаль от сержанта за непонимание становился неотвратимой реальностью. Никто не лез в передовики, но и явно отстающих среди них не было. Всё, что требовал устав и командиры-наставники, делалось добротно, основательно, но с почти незаметной ленцой. Такая вот национальная гордость – «настоящий эстонец никогда не будет рвать ж…у после приказа русского». Кстати, исконно русских среди сержантов нашей роты было не так много, преобладали украинцы (ещё одно наше с Серёгиным горе). Но эстонцы не разбирались в тонкостях славянского происхождения, «американцы», блин. Географическая же близость к дому делала чухонцев состоятельными и желанными бойцами для любого подразделения. Как ни странно, городских среди них не было, как и бывших студентов, а если и были таковые, то удачно маскировали свою образованность и европейскую культуру. В основном, бок о бок с нами постигали водолазную премудрость жители хуторов и рыболовецких колхозов. А что это значит в республике, где до любого места недолго добираться на автобусе или пригородной электричке? Это значит, что их тумбочки всегда вкусно благоухают рыбными копченостями. Там же обитали белые сыры, домашние колбасы, буженина и прочее, и прочее. А какой потрясающий яблочный сок ручной выжимки плескался у них в трехлитровых банках, м-м-м! Честное слово, имей я такой к ежедневному столу, зарёкся бы пить пиво. Не верите? А вы проверьте…

Вообще, когда к курсанту учебки часто приезжают родители, это нонсенс, этого армия не любит. Но чухонцам сходило. Во-первых, они были окружены ореолом хозяев этой земли. Понятие сие в условиях развитого социализма абстрактное, поэтому его подкрепляли чисто практические соображения. Неконтакность эстонцев наводила на подозрение в их мстительности, что недалеко ушло от истины, и наши сержанты резонно опасались за свой дембель. Обидишь такого лишний раз, не пустишь к родным, он и стукнет дружкам в родной колхоз, от которого до дивизии пару часов езды. Вот ты выходишь на дембель, сам из себя красавец, а за воротами тебя уже ждёт кодла таких же рослых и молчаливых парней, в десантуре или морпехах отслуживших. Тут уже на парадку плевать, живым бы до вокзала добраться. Нет уж, пусть свой харч трескает, да делиться с сержантом не забывает!

Вот тут и наступало «во-вторых». Некоторые особо борзые силовики-наставники, типа нашего Тарасика Денисенко, составляли целые списки своих кулинарных пристрастий. Там отдельный строкой стоял ликер «Vana-Tallinn», фирменный алкогольный лейбл республики. На мой вкус, так ничего особенного, одни понты. Но это я осознал уже после армии, а в ней не довелось. Так, пару раз пробку нюхал.

Теперь перейдем ко второй мощной этнической группе нашей части – украинцам. Большинство в ней представляли жители тех районов, которые сегодня читают поминальные молитвы по Степану Бандере и упорно голосуют за Виктора Ющенко – короче, западенцы. Они, что называется, «держали масть» над остальными хохлами (еще одно наше ротное название). Кстати, жители востока и юга Украины, и даже Крыма, особо не возражали и не препятствовали такой расстановке сил. Скажу больше, выходцы из вполне русской Ростовской области (был у нас оттуда красномордый младший сержант Купцов, на спор засовывавший в свой безразмерный рот приклад от Калашникова) сразу же вспоминали основы украинской мовы, слышанной ими детстве от соседей, и примыкали именно к этому землячеству. Именно украинцы после присвоения звания сержантов оставались дослуживать в учебе. Ничего удивительного, если учесть, что командир нашей учебной роты носил фамилию Оселедец…

То, что для «широго хохла» добрая жрачка стоит на первом месте в жизни, думаю, не требует доказательств. Нет сала, он и копчёной салакой закусит, не побрезгует. Именно это автоматически возводило наших эстонских годков в привилегированную касту. Но было между этими двумя землячествами еще одно объединяющее свойство. Даже более подлое, чем их общая генетическая ненависть к москвичам.

Мы часто замечали, как в редкие минуты курсантского отдыха чухонцы сбивались в углу казармы за последним рядом коек, закусывали, не обращая особого внимания на наши голодные косяки в их сторону, и степенно чем-то перед друг другом хвастались. Тоже несколько раз было и в курилке. Тут необходимо уточнение. Известно, что в армии курит большинство, но отнюдь не абсолютное. В дальнейшей службе я встречал настоящих идейных борцов за здоровый образ жизни, о коих я расскажу в другой какой-нибудь главе. Но только не в учебной роте водолазов, и только не в моем взводе. Взводный с ничего не говорящей фамилией Безноско (шнобель у этого старлея был тот ещё) являлся курильщиком упёртым и вдохновенным, без сигареты во рту мы его видели, разве что, в парадном строю на обще дивизионных построениях. По врожденной подлости характера, этот человечишко неустановленной национальности (хотя что-то такое подозреваю) забавы ради ставил перед собой цель ковать исключительно курящих младших командиров. Делалось сие незамысловато, зато действенно. К примеру, наотжимался наш взвод на спортгородке, наподтягивался до одури. Сержант Денисенко даёт команду:

- Пять минут перекур - и тут же сочувственным голосом добавляет – а те, хто берегёт своё здоровье, продолжают упражнение, делать на-чи-най!
Поверьте мне на слово, в таких условиях спорт здоровья не прибавляет. Он его отнимает…

Получили армейскую страшилку, себя в войсках вспомнили? Пойдем дальше, вернее, вернемся к курящим чухонцам. Вот стоят они гуртом, дымят и что-то там между собой курлычут. Мимо проходит наш ротный старшина Фабричный. Останавливается, прислушивается и зло сплёвывает. Ну, мы с Серёгиным на него и насели, что да как? Будто чувствовали, рядом с нами подлянка небывалая творится. Фабричный отмахивается, посылает нас по известному адресу, читает короткую лекцию о вреде борзости для безоблачного будущего курсанта. Но внутри-то кипит, и его прорывает. Оказывается те, что спят с нами в одной казарме, принимают одну и ту же воинскую присягу, тоже гордятся своими дедами и отцами, ветеранами Второй мировой. Да только воевали их родственнички по другую сторону линии фронта или баррикад. Кто в «лесных апостолах», кто концлагеря охранял, а кто и чёрную форму СС носил. И хвастаются они не чем-нибудь, а тем, чей дедушка больше «русских оккупантов» положил и у кого больше родни скрывается от справедливого возмездия в Канаде.

- А мы, мать их в дышло, - кипятится старшина, - им за это почти коммунизм построили! А надо было, как батька Сталин, в Сибирь на вечное поселение. Они же, сучьи дети, если что, первые нас сдадут. Сами увидите, когда война с Америкой начнётся.

Потом сторожко оглядывается по сторонам и резко приглушает тембр:
- Думаете, наши хохлы лучше? Я их попугайскую мову хорошо понимаю, только вида не подаю. У вашего портача Денисенко дядья в оуновцах состояли, комиссаров и жидов вешали, он по пьянке перед своими хвастался. И Тарас такой же сучий потрох, да и Оселедец недалеко ушёл. Эх, Черток, не свезло тебе со службой… А ну, пошёл отсюда, зелен ещё с гвардии прапорщиком рядом стоять, на равных разговаривать!

Да он неплохой, в сущности, мужик, этот прапорщик Фабричный, чьё имя-отчество я так никогда и не услышал. Мальчишкой был из первых военных сирот, скрывавшихся в развалинах родного Белгорода от фашистов, и ушедших с нашими войсками дальше на запад сынами полка. Два ранения, три медали, победу встретил в таллиннском госпитале, здесь и прижился. Правильный старшина. Конечно, он подворовывает наше солдатское добро, куда же без этого на его должности, но меру знает. Прапорщики – народ особый, недаром их ещё «кусками» кличут. Помню, уже в Кантемировке смотрел только что вышедший на экраны фильм про «реальных десантников», «В зоне особого внимания» он назывался. Всё здорово и даже выглядело правдиво, хотя и патриотическая агитка. Но при появлении крутого и кристально честного старшины Валентира в исполнении Михая Волонтира стены полкового клуба сотрясались от нашего гомерического хохота. Ну, не бывает таких прапорщиков, хоть ты тресни, как, впрочем, и мичманов. Сверхсрочник – это не профессия и не призвание. Это особый дефект личности, как правило, врожденный.

Все вышеперечисленные «достоинства» в достатке имелись и у гвардии сержанта Денисенко, нашего с Серёгиным «персонального тренера-ассенизатора», в первые же минуты знакомства обещавшего доходчиво объяснить, почему мы теперь «не студэнты, а гавно». Правда, остаться на сверхсрочную ему никто не предлагал, по крайней мере, в нашей части. Таких, как он, в любом коллективе не любят, хотя начальство и сознают полезность подобных особей рода человеческого в деле укрепления обороноспособности советской родины. Но есть такое понятие, как брезгливость, вкупе с инстинктом самосохранения. Вдруг действительно завтра война, завтра в поход, а у тебя в роте готовый предатель.

Армейская судьба Тарасика не совсем обычна, точнее, сосем необычна. Он попал в учебную роту, как все, без особых перспектив на резкий карьерный взлёт. Но в это самое время готовился к увольнению в запас ротный каптёрщик, который нежданно-негаданно оказался из соседнего с ним карпатского местечка. Как будто они даже пересекались в драках село на село, вдали от дома подобные знакомства дорогого стоят. Дембель-вещевик употребил всё своё влияние и связи, чтобы передать ротное хозяйство именно земляку.

Первые полгода Тарасик сделал всё возможное и невозможное, чтобы удержаться на тёплом и сытом месте. Уж лучше 8 часов перевешивать с места на места шинели и перекладывать кальсоны, чем три часа заниматься строевой подготовкой на промозглом прибалтийском ветру. И так в этом преуспел, что к моменту перевода из «салаги» в «молодого» (шесть раз с оттягом по заднице пряжкой) начальство премировало его одной лычкой на погоны. Нет большего позора для честного солдата, чем подобное украшение, его стыдятся, его не носят. Это касается практически всех, кроме этнических украинцев из западных областей союзной республики. Денисенко же был западенцем гипертрофированным, его собственный призыв до самого конца службы так и называл сержанта Тарасика «ефрейтор Борзый».

И так ему эта микроскопическое превосходство легло на душу, что каптерщик Денисенко с лучшей ротной халявы начал рваться в боевое подразделение. И что-то там произошло, какой-то недобор или недокомплект. В общем, сделали ефрейтора командиром отделения, торжественно вручив еще одну пару лычек, а потом ещё одну. На курсантское горе и слёзы…

Прошло три десятка лет с тех славных дней, но как только я вижу очередной провал наших спортивных гимнастов на очередной Олимпиаде, так сразу вспоминаю Денисенко. И удивляюсь безалаберности украинских спортивных функционеров, какими тренерскими кадрами они разбрасываются! Сейчас уму непостижимо, но наши успехи в физической подготовке под его чутким руководством были поистине феноменальные. А всего-то нужна обычная швейная игла, которая найдётся в любой солдатской пилотке.

Как её применять в таких целях, спрашиваете вы меня? Делаю вывод - или вы вообще не служили или вам действительно крупно повезло. Всё элементарно, стоит только включить фантазию.
Нас с Серёгиным нельзя было назвать ни хиляками, ни доходягами. Даже наоборот, многие, пожавшие Санькину руку, с уважением говорили:
- Не дай бог такая «соринка» ненароком в глаз залетит…

К тому же у обоих в активе спортивные секции и юность, проведенная далеко не в самых спокойных и безопасных районах Москвы – Таганки и Замоскворечья. Но вот беда, подтягиваться у нас получалось, а вот подъем переворотом – никак. Никак наши попы не хотели перекидываться через перекладину, что с ними делать? Сержант Денисенко знал что. Он просто подходил к снаряду и услужливо подставлял под наши несговорчивые зады игольное остриё. И сразу в мозгу щёлкал какой-то тумблер, всё начинало получаться. Наверное, это были пресловутые условные рефлексы от академика Павлова, когда двигаться вверх, хоть и тяжело, но менее болезненно, чем опускаться вниз…

А ещё Тарасик обладал природным даром врачевателя. Не знаю, почему, но в армии меня больше всего доставали бесконечные кроссы и марш-броски, хотя на гражданке бегал, разве что, не с удовольствием. И вот на второй месяц службы я решил закосить. Очень даже просто, на утреннюю зарядку надел сапоги на босу ногу и, как следствие, к завтраку получил кровоточащие мозоли, нечто близкое к ампутации. Перед выходом на занятия предъявил этот кошмар старшине и с матом был отправлен в санчасть.

Ну и лох же я был, как не просчитал, что армейской медициной заведует такой же Денисенко, только в белом халате?! Санинструктор с двумя лычками на погонах лишь скосился на мои бедные ноженьки, и сразу поставил точный диагноз пациенту – «шланг гофрированный». Никаких мазей, пластырей, зелёнок, тем более, освобождений от занятий и сапог за этим не последовало. Скажу больше, этот ученик доктора Менгеле не поленился проводить меня до места занятий моего отделения, понимающе подмигнуть Денисенко и возвестить, что «сержант рецепт знает, поможет только физиотерапия». Тарасик действительно был в курсе. Он заставил меня снова снять портянки, отвел на стадион и запустил по кругу. Всё, думаю, теперь и обо мне напишут новую «Повесть о настоящем человеке». Но, о чудо, на третий день аналогичных забегов я обнаружил, что мозоли мои приобрели твёрдокаменную консистенцию. Такими и оставались до конца службы, я их уже дома опасной бритвой в ванне срезал.

А знаете ли вы, что такое марш-бросок на 6 километров по песчаным дюнам, последние 500 метров преодолеваются в противогазе? Это когда вы на финише снимаете «хобот», и из маски выливается литр солёной жидкости. А ходили вы эстонской зимой 5 часов строевым шагом по плацу в завязанной по уставу ушанке, после чего ваши собственные уши начинали гнить и покрываться сплошной коркой? А были у вас панариции? Это такие внутренние нарывы на пальцах рук, появляющиеся от любого неосторожного укола иглой вследствие гнилого балтийского климата и авитаминоза. Пару ночей вы не спите и только тихо подвываете, потом сдаетесь на милость коновалам и хорошо, если останетесь при пальце. Я три раза сдавался, и пальцы у меня все на месте. Значит, везло, и не хрен тут жаловаться. Или на вас проверяли герметичность водолазного костюма в январе в открытом бассейне, когда генерал Карбышев становится вам близок и понятен? Только его испытывали на прочность духа враги, а нас - якобы свои. И вам после этого не предлагали десять раз присесть в полном водолазном снаряжении, в скафандре, со свинцовыми грузами на поясе и ногах? Как, ничего такого не было?! Значит, вы не служили! Или служили, но не там и не тогда. Короче, жизни совсем не знаете...

Но и это всё можно пережить, когда тебе 18. Для нас Серёгиным самое тяжелое заключалось в другом. Говоря языком зоны, мы были «одни на льдине», хоть и вдвоём. Нас не любили, нас не понимали, и особенно, свой призыв. Салага всегда на нервах, в любом незнакомом и непонятном видит подвох, опасный для себя, даже в простом слове. В этом смысле старослужащий более расслаблен и, соответственно, любопытен. Таким, например, был старший сержант Серёга Сигаев, наш замкомвзвода.

Надо сказать, что в армии происходят поразительные метаморфозы с человеческим обликом. Только что призвавшийся выпускник института, муж и уже отец, внешне будет выглядеть младше 19-летнего «черпака», который пока целовался только во снах. Но Сигаев действительно выглядел пожившим мужиком, чуть ли не ровесником комроты, его все так и звали – «старый сержант». Был Серёга незлобив и справедлив, насколько должность позволяла, своего годка Денисенко он презирал почти в открытую.

В душе он был кремень. Помню, как приехала к нему мать, очень немолодая женщина, если судить по сыну и его рассказам о старших братьях. Сам «замок» в этот день заступил разводящим караула в техническом парке. Ну и что, ведь не у Мавзолея он стоял, право слово! Но так случилось, что в тот день у Безноски было особенно плохое и подлое настроение. Он лично вышел к женщине и сочувственно огорчил известием, что сын её выполняет «особо важное задание партии и правительства», и раньше, чем через неделю в части не появится. Даже передачу не взял, гадёныш, «у них всё есть, им не положено». Так и уехала бедная женщина, умывшись материнскими слезами, в неблизкий к Эстонии Челябинск.

Ну, а на вечерней проверке командир взвода поведал о материнском приезде, заодно прочитав лекцию о том, насколько вредны для боеспособности подобные визиты. Сигаев, которого поставили перед строем, выслушал всё, не моргнув глазом, только желваками играл. Он не пошёл в оружейку, не взял автомат, и не отомстил Безноске за материнское унижение. Он даже не напился, зная, что его специально на это провоцируют, только подушку ночью грыз. Вот, что значит, у человека братья служили, его к армии подготовили…

Ох, опять отвлёкся, продолжаю. Так вот, Серёга Сигаев живо интересовался столичной жизнью. Он был даже не из Челябинска, а из промышленного городка-спутника, или, как сегодня модно называть, «моногорода». Один комбинат, но большой, пара магазинов, один кинотеатр, один стадион. Вот на этом стадионе, по его рассказам, и прошло детство, проехаться на автобусе и то событие. Каждую субботу, понятное дело, танцы. А как у вас?

- А как у нас? Нормально развлекались, по улице Горького гуляли, выпивали, дрались часто, в милицию забирали, весело было.
- А танцы?
- И танцы…
- Где?
- В кабаках, на флэтах… то есть, на свободных квартирах.
- Такие разве бывают?
- У нас случаются.
- А с девчонками где знакомились?
- Ну, где… там же.
- А деньги откуда?
- Из тумбочки.
- Понятно, у родителей клянчили…
- Почему сразу «у родителей»? Сами джинсы продавали.
- Спекулянты, значит, ну-ну...
- Бери выше, фарцовщики!
- Это те, которые Родину…?!
- Но не до такой же степени…

Еще Серёгин хорошо играл на гитаре, очень ценное для армии умение. Вот только репертуар… Сашка старый кспешник, действительный и почётный член «куста» «Конопус». Окуджава, Галич, Визбор, Никитины, Мирзоян, если Высоцкий, то по минимуму. И никакого дембельского ухарства, никаких «неверных Тань», никакого блатняка, разве что родная «Таганка – все ночи полная огня». Подобная песенная подборка выводила сержантский состав из себя:

- Откуда такая тоска, салабон? Отслужи, сначала, с наше…
Только Сигаев слушал, вникал, что-то понимал, кое-что записывал. Он еще встанет на нашу сторону, пусть и одним своим невмешательством.

Внешне мы выглядели такими же салагами, как и весь осенний призыв. Но внутренне были старше, опытнее, разнообразнее. И ещё, мы всегда были вместе. Любимая забава сержанта Денисенко провоцировать против нас остальных курсантов. Чуть с ноги Черток с Серёгиным собьются, весь взвод делает пару лишних кругов по плацу. Да еще под присказку о «суках-москвачах, только на таксо и разъезжающих». Однажды у Тараса получилось, нас свои же повели на разборку в сушилку. А там стояла пара табуретов, на них сержанты в холода курили. Очень удобное оружие обороны, доложу я вам. Особенно, когда защищающимся уже на всё наплевать. Окончилось кровью, но без трепанации. Мы с Серёгиным попали в категорию «психов недоделанных». И хорошо, вдвоём так легче прожить. А вот одному – ни в жизнь.

Случались у нас «боестолкновения» и со старослужащими. Одни раз, после незапланированного визита своих московских дружков, я даже оказался на койке в санчасти. Но подробно расскажу в другой раз, крови и так в этой главе больше, чем достаточно. Что-нибудь вегетарианское желаете? Извольте…

Как-то в воскресенье отправили меня на работы в технический парк. Делать там было совершенно нечего. А кругом весна, тепло, конец апреля, гормоны играют, и мысли от этого соответственные. Команда в тот раз подобралась нестандартная, четверо старослужащих на четырех «духов», у Фабричного была одна конкретная задача – очистить месторасположение от лишних людей. Сержанты наши так разомлели на солнышке, что им лень было нас гонять и придумывать головоломные задания на скорость и выносливость. Даже больше, они милостиво разрешили нам присутствовать при своей неспешной беседе почти на равных.

Армейские разговоры конкретны и прямолинейны. Это в мосфильмовских курилках в ожидании припозднившейся актрисы мы начинали общение с политики, потом переходили на космос, далее шли машины, футбол, рецепты самогона и только потом бабы. В войсках сразу начинают с последней темы, ей и заканчивают.

Так как, по понятным причинам, личный опыт каждого участника дискуссии заморожен на отметке двухгодичной давности, в ход идут только проверенные временем воспоминания о прекрасном миге соития. Но не о возвышенном. Любая любовная история, рассказанная в солдатском кругу, изобилует чисто гинекологическими подробностями, куда в этом смысле до нас поручику Ржевскому. При этом частенько вылезает вопиющее незнание самых банальных основ женской анатомии. Но и без того, в 90 случаях из ста истории эти придуманы самими рассказчиками. А еще чаще услышаны ими от таких же мечтательных рукоблудов.

Я редко принимал участие в подобных вечерах воспоминаний. Отнюдь не по причине незыблемости собственных моральных устоев. Просто мне действительно было, что вспомнить по теме, кое-какой опыт имелся. Но вот он-то в устном изложении был совсем не интересен за отсутствием визуального ряда. К тому же я искренне любил всех своих бывших (а так же будущих), и описывать их постельные достоинства в красках было для меня равносильно предательству. Конечно, я мог в свободной форме изложить один из самиздатовских порно рассказов, кочевавших по нашему 10 классу английской спецшколы, но боялся за неустойчивую психику своих однополчан. Объясняй им потом, как четыре негра с Ямайки исхитрились одну шведскую студентку из Стокгольма… ну, вы понимаете…

Но в тот воскресный день и я расслабился, возомнив себя равным среди равных. И чуть не нарвался на крупные неприятности. Дело в том, что каждая история, со смаком рассказанная ветеранами СА, обязательно заканчивалась присказкой в нашу сторону:
- Ну, вам, молодые, этого не понять, поживите с наше…
В этой фразе всегда чувствовалось некое расхождение с логикой. Но в тот день оно оформилось в конкретную мысль, которую я не удержал за зубами:
- Да, мы молодые, но какая разница? Нас же всех забирали в 18 лет…

И наступил ступор. Старослужащие мозги с трудом переваривали объективную информацию. По всему выходило, что курсант Черток оказался прав, наш жизненный опыт в гражданских условиях был абсолютно одинаков. Но, одновременно, рушился главный принцип, на котором держится армейская дисциплина – «ДЕД» ВСЕГДА И ВО ВСЕМ МУДРЕЕ И ОПЫТНЕЕ «СЫНКА».

Минут пять продолжалось осмысление и осознание. Потом раздалось неуверенное «ты чаво?», «самый умный нашелся!», «совсем «духи» оборзели, учить пора». Дальше ветераны встали, подняли меня за локти, и повели за бокс разбираться. Я изготовился, не привыкать. Но кончилось всё без кровянки, практически миром. Меня только слегка попинали кулаками под рёбра, обиженно что-то бормоча себе под нос и следя, чтобы остальные салаги не увидели такого акта всепрощения. Я был солидарен со своими наставниками, и появился из-за угла, изобразив на лице большую физическую муку. А ведь при другом раскладе элементарно мог остаться без зубов. Вот я и говорю, повезло со службой…

Знаю, знаю, пора переходить к финалу нашей жизни в Тапавской учебке, из-за которого, собственно, всё это и писалось. Но без одной истории портрет Тараса Денисенко будет неполным, потерпите ещё немного.

Где-то на третий месяц службы сидели мы в ленинской комнате на самоподготовке. Святые полтора часа для курсанта, когда можно никуда не бежать, ничего не мыть и не разгружать. Просто смирно сидеть с газетой «Красная звезда» в руках, уставившись в нее широко открытыми спящими глазами (такие вот причуды солдатской физиологии на первом году службы). За столом преподавателя восседал сам сержант Денисенко, обожавший играться в школьного строгого учителя. Обычный застарелый инфантилизм упёртого двоечника, никуда не денешься.

В этот раз сержанту было лениво. Настолько, что он даже не занимался разбором умственных и нравственных качеств наших ближайших родственников, друзей и невест, а просто листал журнал посещения занятий по политической подготовке. Тут его взгляд уперся в мою фамилию, в бронебойной голове начала рождаться некая мысль…

- Черток, Чертюк, Черпак… фу, скаженный… Слушай, масквач, а где ты такую фамилию взял нерусскую?
- У отца.
- А он кто у тебя?
- Еврей.
- Да ну, а ты?
- И я.
- Да ладно, хорош брехать…
- Как на духу, товарищ сержант.

Тарас Денисенко посмотрел на меня совершенно другими глазами, в которых проскакивали искорки восхищения.

- Бля, это ж надо, у нас иностранец службу тянет. А где ты так по-русски наблутыкался?
- Так я здесь родился.
- И что, после службы поедешь в эту… свою… Евреию?
- Так точно, товарищ сержант, именно туда…

Вы, наверное, как и я в тот момент, думаете, что Денисенко прикалывался в меру своих умственных способностей? А вот и нет. Три дня после того памятного разговора он относился ко мне почти бережно, ни разу не послал на «очко» и не поставил подножку на лестнице. Странно, ведь речь его постоянно изобиловала упоминаниями неких зловредных «жидов», из-за которых «жизни никому нет». И я понял – для не самого умного и образованного жителя украинской глубинки, коим являлся Тарас, слово «жид» являлось образом собирательным, символ абстрактного виновника всевозможных жизненных неурядиц у представителей других советских народов, как больших, так и малых. При этом поминаемый жид в его представлении – тот же хохол, только с порченной кровью и гнусными помыслами. А вот «еврей» - это звучит гордо, и как-то очень по иностранному. Говорят, у народца того даже есть своя собственная страна. Хоть и маленькая, но очень залупастая, которую многие не любят, а то и боятся. Поэтому разбираться с её потенциальными гражданами совсем не дело для простого сержанта…

Наверное, на этом мифе я смог бы неплохо прожить до выпуска из учёбки. Если бы не активная жизненная позиция самого Денисенко. Вернее, его привычка становится затычкой от любой появляющейся дырки. На ближайших политзанятиях наш замполит решил прочитать лекцию о культуре речи. Сводилась она к настоятельной просьбе не материться через слова, при этом и она была густо приправлена идиоматическими выражениями. Концовка примерно следующая:

- Вместо того, м…лы, чтобы только матом пи…ть, лучше иностранные языки изучайте.
И тут услужливо влез Денисенко.
- А чё, у нас с культуркой усё в порядке. У меня в отделении курсант Черток знает свой родной и русский…

Замполит наш был сметливый мужик. Внимательно оценив мои антропологические параметры, он свернул занятия и быстро удалился в сторону дивизионного штаба. В котором, кроме других служб, располагался так же особый отдел. Уже через час он успокоено вернулся в расположение и заперся с Денисенко в ленинской комнате, откуда в течение 15 минут раздавались те самые слова, им же запрещённые к употреблению. Тем не менее, вышел Тарасик одухотворенный, и тут же послал меня мыть лестницу. Делать это надо было по-особому - стоя на верхней ступеньке возить тряпкой по нижней, а не наоборот, как гораздо удобнее. Согласитесь, такая постановка боевой задачи требует особой ловкости, смекалки, да и времени тоже. В заключении скажу, что особый отдел дивизии тоже не обошел меня своим вниманием, ещё повело, что без особых последствий (о чём читайте в главе «Ефрейтор Зальцман»).

Всё, читатель, готовься, подходим к кульминации сюжета об учебке. Можешь назвать нас Серёгиным неблагодарными москвичами, так и не понявшими, что сержант Тарас Денисенко желал нам только добра, излишне жёстко готовя к тяготам дальнейшей службы. Давай, давай, мы не обидимся. Ведь это всё происходило не с тобой, а с нами, причем не в виртуальном пространстве, а в реальности.

Пять месяцев мы жили мечтой о прощании с учебной ротой. Почему только пять, а не все шесть? Потому что именно в декабре мы услышали неосторожный рассказ самого Денисенко о том, как иные курсанты прощаются со своими не в меру строгими и требовательными наставниками. Просто устраивают им тёмную. Главное, улучить момент, когда можно свалить сразу после расправы, а то и в дисбат загреметь недолго. Якобы и сам Тарасик, по его же словам, принимал участие в подобных развлечениях. Но верится в это с большим трудом, уж слишком он трусоват и осторожен. Однажды Серёгин оказался с ним один на один в каптёрке и успел взять за кадык. Так сержант после того случая в течение четырех следующих месяцев старался не оставаться с нами наедине, а это нелегко, уж поверьте.

И вот, вожделенное время пришло. Через час после отбоя нас с Серёгиным в срочном порядке подняли, объявили, что нам выпала абсолютно незаслуженная честь проходить дальнейшую службу в Гвардейской Краснознаменной Кантемировской дивизии, выдали документы, парадки и сухпаёк, а так же грозно посоветовали спать в пол уха, ибо поднимут ни свет ни заря.
Да какой там спать! Мы лежали и считали минуты, при первых проблесках рассвета нас стало колотить от излишка адреналина. А тут и испуганный капитан-танкист нарисовался, дал максимум десять минут на сборы и скрылся от греха в районе умывальника. Мы были готовы уже через пять, пять оставалось в запасе на «прощание с младшим командиром»…

Я уже рассказал, сколько месяцев мы лелеяли в своих головах эту сцену. Когда нас ремнем «переводили» из салаг в молодые, мы представляли себе, как наши пряжки отдуплятся на нижнем белье Денисенко. Но вот оно, интеллигентное воспитание! В морду дать – всегда пожалуйста, а как бить лежащего сонного человека ремнем – так «почему именно я?». Минуту мы с Серёгиным препирались, времени оставалось меньше меньшего. Пойдёт искать нас капитан, увидит акт возмездия – кто сможет предсказать его реакцию? Всё-таки главный груз ответственности взял на себя Сашка, мне досталась важная, но малопочётная обязанность накрывать сержантскую голову подушкой и придерживать, чтоб не рыпался.

Какие впечатления? Это только в «Неуловимых мстителях» назидательная порка бандита Лютого проходит с чувством, с толком, с расстановкой, с картинными замахами, свистом нагайки и зубовным скрежетом. На самом деле зрелище мало аппетитное, лишний раз не хочется воссоздавать его в памяти. Я и не собираюсь.

Отмечу лишь положительную роль в этом действии «замка» Серёги Сигаева. Как ни накрывай визжащий рот, но какие-то звуки прорываются наружу, плюс звонкие шлепки ремнём по телу. Наверное, в первые минуты экзекуции проснулась, если не вся рота, то ее сержантский состав уж точно. И все лежали тихо, не вмешивались, припоминая собственные прегрешения перед уходящими. Но если кто-нибудь решится вступиться, нам писец придет, все навалятся. Тут важно веское слово старшего, например, «старого сержанта». Сигаев его и произнёс:

- Кто это там пищит дурным голосом?
- Это курсанты с Денисенко прощаются, спасибо за науку ему говорят, – раздался вежливый голос дневального на тумбочке.
- Ну и правильно делают, я бы ему тоже врезал. Смотрите только, парни, до смерти не забейте. А вообще, бывайте, удачи вам, и нас не забывайте, без обид. Уж какие есть…

И тебе счастливо, справедливый старший сержант Серёга Сигаев, уж на тебя-то мы точно не в обиде. Передавай от нас привет своему городу-заводу, на котором ты, конечно, до сих пор честно вкалываешь. Жаль, что так и не встретились больше с тобой, не посидели за бутылкой на равных…

…Теперь вы поняли, почему на пригородном перроне мы дрожали не только от утреннего сквознячка? Благо, электричка до Таллинна пришла по расписанию. В ней мы и согрелись, и успокоились. Через каких-то полчаса наша команда будущих гвардейцев-кантемировцев открывала консервы в самом дальнем и максимально закрытом от любопытных глаз закутке главного железнодорожного вокзала эстонской столицы. На такой дислокации настоял продолжающий бояться капитан. Правда, на полчаса он куда-то удалялся, вернулся слегка освеженным и даже пообещал нам вкусный ужин за его, капитанский, счёт. О чём благополучно забыл, сославшись на поздний час посадки, а также на то, что сидеть солдатам срочной службы в вагоне-ресторане даже без спиртного запрещено строевым(?!) уставом.

Ну и ничего, переживем. Мы снова ехали в плацкартном вагоне того же поезда, что вёз нас полгода назад, но только в обратном направлении. И цивильные пассажиры теперь смотрели на нас без испуга. Ведь внешне мы уже не выглядели малолетними уголовниками, переезжающими из колонии в колонию. Наоборот, взрослыми и мужественными защитниками Отечества, надеждой и опорой советского общества, вот что с людьми форма делает! А ведь прошло-то по гражданским меркам всего ничего. Но то по гражданским. Первые армейские полгода превратили нас в мужиков, теперь за пренебрежительно брошенное в наш адрес «щенки» можно и в лоб схлопотать.

Поэтому и разговоры между нами шли степенные, а больше молчали. Все думали – что там ждёт впереди, в таинственной и загадочной Кантемировке? Пытались с этим вопросом подъезжать к нашему капитану. А ему не до нас, только отмахнулся – «завтра пройдете в «Голубые ворота», там и узнаете».

Понимаю твою настороженность, читатель, хотя так официально называлась всего лишь автобусная остановка рядом с дивизионным КПП. Но прилагательное сие в те годы не несло привычную сегодня гомосексуальную окраску. Зато звучало красиво, даже мужественно, ведь «голубые» - это почти десантники…

Тут кто-то обратил внимание, что единственный среди нас рядовой Неволин спит крепким сном. Да не обычным, а натурально пьяным. А ведь никуда не отлучался, вот что значит мастерство. Ну, куда с таким в прославленную дивизию?

И, всё-таки, интересно, есть ли жизнь за «голубыми воротами»?

Леонид Черток, ДМБ-79