Глупость современных философов

Глупость современных философов
(Анализ книги Л.Е. Балашова «Глупость философов»)

Аннотация

Философ Лев Балашов утверждает: «Философы, как и все другие, отнюдь не защищены от словоблудия, глупости, заблуждений, вредных и злых мыслей... Можно привести немало примеров, когда даже знаменитые философы говорили глупости или вредные-опасные мысли». С этим трудно спорить. Все мы люди, все мы ошибаемся. Но есть наука о правильном мышлении, которая позволяет философам избегать хотя бы элементарных ошибок. Философ-филоист Аркадий Арк даёт свою оценку глупости философов на основе книги Льва Балашова "Глупость философов".


Часть первая

Введение

Лев Евдокимович Балашов, российский философ, выпускник философского факультета МГУ, заместитель главного ученого секретаря Российского философского общества (РФО), член редколлегии Вестника РФО, кандидат философских наук, доцент.
Лев Балашов автор многих монографий, учебников и пособий по философии. Но среди прочего у него есть весьма интересная книга под названием «Глупость философов», где он описывает и разбирает те высказывания известных философов, которые ему показались глупыми.
Вот что говорится в аннотации к книге:

«Философы, как и все другие, отнюдь не защищены от словоблудия, глупости, заблуждений, вредных и злых мыслей... Можно привести немало примеров, когда даже знаменитые философы говорили глупости или вредные-опасные мысли...
Я хотел бы, чтобы этот мой труд послужил предупреждением ныне живущим и последующим поколениям философов, чтобы они более тщательно взвешивали свои слова и почаще подвергали бы критическому анализу сказанное-написанное.
Философы несут огромную ответственность за свои слова, потому что их слово – дело. Цена философских глупостей может быть весьма и весьма большой».

То, что философы не защищены от глупости, с этим трудно спорить. Все мы люди. И то, что появляются подобные труды, призванные разоблачать глупость философов, весьма и весьма похвально, так как в современной философии действительно накопилось столько глупости, что её просто необходимо выявлять и выметать из философии поганой метлой.
К сожалению, с фразой «философы несут огромную ответственность за свои слова» согласиться гораздо труднее, особенно, когда изучишь горы философской литературы и поймёшь, что подавляющее большинство философов за свои слова не несут никакой ответственности. И данная книга Л. Балашова лишний раз подтверждает это.
Вот как сам Балашов отзывается о своей книге, как он её видит:

«Я хотел бы, чтобы этот мой труд послужил предупреждением ныне живущим и последующим поколениям философов, чтобы они более тщательно взвешивали свои слова и почаще подвергали бы критическому анализу сказанное-написанное. Однажды сказанная или написанная глупость рано или поздно высветится, станет предметом обсуждения, будет осмеиваться и, естественно, подорвет авторитет сказавшего-написавшего».

Прекрасные слова. Беда только в том, что, читая книгу, задаёшься вопросом, а всегда ли пользовался сам Балашов своим советом: «более тщательно взвешивать свои слова и почаще подвергать их критическому анализу». Когда читаешь книгу, создается впечатление, что Балашов просто не понял многих философов, или понял их как-то прескверно, не так, как следовало бы понять.
Однако сначала мне хотелось бы указать в его книге на то, с чем я полностью согласен с автором, хотя это составляет в книге совсем малую часть.
Первое, это его утверждение, что: «философы несут огромную ответственность за свои слова». Только тут, ради справедливости нужно вставить слово «должны» – «должны нести ответственность». Но, к сожалению, не несут. И это стало настоящей бедой философии.
Второе, с чем я согласен, так это с тем, чтобы философы «более тщательно взвешивали свои слова и почаще подвергали бы критическому анализу сказанное-написанное». И опять же здесь нужно поставить слово «должны».
Третье, с чем я согласен, это со словами: «Если просто дурак бывает опасен, то ученый дурак опасен вдвойне. В самом деле, за личиной образованного и красно;, гладко говорящего человека не сразу можно разглядеть неумного человека, прохвоста, глупца». Эти слова фигурируют в главе «Феномен "ученого дурака"».
Четвёртое, с чем я согласен, так это с необходимостью поднимать как можно чаще такие темы, которые затронуты в главах «Глубокомысленное пустословие» или «Глупость мистицизма», где Балашов пишет:

«Глуп суеверный человек, мистически или религиозно настроенный, верящий в НЛО, экстрасенсов, астрологию, гадания и т. д.
Суеверный человек глуп потому, что он доводам разума предпочитает ложные представления о существовании таинственных сил. Человек, испытывающий суеверный страх, перестает видеть вещи такими, какие они есть…»

Также я со многим согласился бы из того, что автор рассматривает в главе «Глупость религии». Например, с такими высказываниями философа:

«Верующие фактически исповедуют неразумие, глупость. Религия оглупляет. Служители церкви вольно или невольно оглупляют народ.». 

Но со следующим высказыванием согласен не вполне:

«Глупость религии от того, что она сама – воплощенная глупость человечества, иными словами, совокупная, организованная, институциализированная глупость. Бороться с такой глупостью очень трудно, поскольку она поддерживается коллективной волей людей».

Тут философ смотрит на религию с точки зрения логики и философии. Но нужно бы ещё на неё смотреть с точки зрения закона. Религия – это всегда преступность. Это обман на доверии. Это оболванивание народов. Да, она держится на глупости верующих, но те, кто организовывает и пропагандирует религию, вовсе не глупы, они понимают, что это всего лишь незаконный бизнес на обмане. Именно поэтому сама религия яро борется с конкурентами, называя их сектами и раскольниками. Бизнес есть бизнес.
Если бы религия была просто глупостью, то бороться с ней было бы гораздо проще. Но это именно организованная преступность, которая ворочает миллиардами, и поэтому за свои капиталы она будет стоять насмерть, не остановится ни перед убийствами, ни перед клеветой, ни перед воровством. Ни один смертный грех не будет для неё препятствием на пути достижения своих целей. Религия не подчиняется никакому законодательству. Вот почему бороться с ней законными методами практически невозможно.
 Итак, как бы то ни было, книга Балашова «Глупость философов» весьма интересна и поднимает среди прочего необходимые темы как для самой философии, так и для общества в целом. Тем не менее, критикуя «глупость» философов, сам Балашов порой впадает в не меньшую глупость. Вот от этом и будет разговор ниже.


Проблема смерти и её отрицание Балашовым

1.

Видимо, Балашов очень жизнерадостный человек и оптимист по жизни, так как он совершенно не хочет воспринимать тему смерти в философии. Уже во вступлении к своей книге автор пишет:

«Лекции древнегреческого философа Гегесия способствовали самоубийствам. Философ К. Маркс способствовал возникновению коммунистического (и отчасти нацистского) тоталитаризма в ХХ веке. Философ Ф. Ницше — вдохновитель больших и маленьких преступников, способствовал возникновению гитлеризма и подобных ему режимов. Философ К. Кастанеда пропагандировал наркотическое безумие».

Неужели Лобашов на полном серьёзе обвиняет Маркса в пособничестве возникновения тоталитаризма, а Ницше – во вдохновении преступников и пособничестве возникновения гитлеризма? Ведь это то же самое, как если бы изготовителя ножей обвинять в пособничестве убийцам, а создателя телевиденья – во всех смертных грехах и развращении нравов. Я уже умалчиваю про интернет.
Однако после Ницше не появилось больше преступников, чем было до него. С другой стороны, любой преступник всегда найдёт «вдохновителя» для своего преступления и всегда будет прикидываться бедной одурманенной овечкой, если его возьмут за заднее место. Также и преступные режимы всегда найдут, какую идеологию можно подделать под себя, чтобы она служила их режиму. Но если следовать логике Лобашова, то тогда и Христа нужно записать в этот список, так как с его именем поднимались знамёна многих крестовых походов, истребивших немало невинных людей. А ведь Христос не пропагандировал смерть.
Думается, что тут-то Лобашов и должен был «тщательно взвесить свои слова и подвергнуть их критическому анализу», как сам предлагал делать философам.
Безусловно, автор верно призывает философов нести ответственность за свои слова, но должен ли философ отвечать за то, как его слова поймут и интерпретируют глупцы, преступники и политики? Или даже другие философы. Вот какой вопрос должен был бы задать себе Лобашов, прежде чем обвинять Маркса в возникновении тоталитаризма, а Ницше – во вдохновении преступников и гитлеризма.


2.

Но пойдёмте дальше по книге Лобашова и посмотрим, в чём ещё он увидел глупость философов. Вот он пишет:

«Известно такое высказывание Сократа: нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Мое возражение: нет ничего плохого в том, чтобы есть ради того, чтобы есть, и жить отчасти для того, чтобы есть. В этом высказывании Сократа, по сути, начало идеализма и холизма. Получается, целое важнее части; часть однозначно должна подчиняться целому. (Целое — жизнь, часть — питание.). С таким пониманием жизни можно далеко уйти.
Любая часть целого (если это действительно часть, а не ничтожная частичка) «живет» относительно самостоятельной, относительно независимой от целого жизнью и влияет на целое не меньше, чем целое на нее. Если говорить о питании, то совершенно очевидно, что эта «часть» жизни живет своей «жизнью», относительно независимой от жизни вообще. Существует культура питания, существуют радости, изощрения и изыски питания, существует целый мир питания, почти такой же сложный, как и сама жизнь.
Каждая часть жизни равномощна самой жизни, как одно бесконечное множество, являющееся «частью» другого бесконечного множества, равномощно этому другому».

Вот поэтому Сократ останется Сократом, а Балашов – Балашовым. Надо понимать, что Сократ говорил не о питании, а о качестве жизни. И в этом зачатки не идеализма, и не холизма, а правильной социальной культуры, можно даже сказать – социализма, если данное слово понимать в истинном его значении. Частное и целое здесь совершенно не причём, хотя и в этом случае сам Балашов скорее выберет целое, а не частное, если предложить ему либо умереть, либо отнять гангренозную руку (часть).


3.

Далее, в главе «Много ли человеку нужно?» Балашов пишет:

«Диоген Лаэртский о Сократе: "Часто он говаривал, глядя на множество рыночных товаров: Сколько же есть вещей, без которых можно жить!" Или: "Он говорил, что лучше всего ешь тогда, когда не думаешь о закуске, и лучше всего пьешь, когда не ждешь другого питья; чем меньше человеку нужно, тем ближе он к богам " (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986. С. 100, 101).
Если бы эти слова Сократа были произнесены однажды и не были подхвачены-повторены впоследствии многими людьми, то их можно было бы рассматривать лишь как житейские благоглупости. Но они были сказаны со значением и с расчетом на аудиторию. В этих словах не просто начало идеализма, противопоставления духа материи. В них – опасная жизненная философия, философия аскетизма, нищеты, пренебрежения к материальному, природному, естественному. А главное, в них попытка отрицания естественного стремления человека (как живого существа) к большему-лучшему. Живое по определению стремится к расширению, к повышению качества и количества жизни – во всех отношениях. И человек, как часть живой природы, никогда не удовлетворится достигнутым…
Вот почему я рассматриваю эти высказывания Сократа не просто как ошибочные, а как недомыслие, глупость философа. Платон развил эти начатки идеализма, а философы-неоплатоники и последующие христианские проповедники довели его до крайности (в виде института монашества, практики аскетизма, попыток остановить прогресс знания, материальной культуры и т. д., и т. п.)».

Здесь опять явное непонимание Сократа. Сократ не проповедует ни нищету, ни аскетизм, как решил Балашов. Сократ лишь говорит о том, что есть много вещей, без которых можно жить. И он абсолютно прав. Уверен, что и сам Балашов преспокойно живёт без тысяч вещиц, которые мог бы сотнями скупать на рынках. Но почему-то не скупает, не стремится обрести как можно больше всякой всячины. Почему же? Да потому что они ему не нужны, он и без них обходится. Вот об этом и говорит Сократ. Балашов утверждает, что всё «живое стремится к повышению качества и количества жизни». Но качество и количество жизни не оценивается только вещами. Разве животные стремятся приобрести больше вещей? Нет. Значит, не всё живое стремится к вещизму. Именно это имел ввиду Сократ и во втором своём утверждении. Он вовсе не утверждал, что человек должен удовлетвориться достигнутым. Наоборот, он говорит о том, что именно обилие вещей часто мешает человеку стремиться «к богам», то есть к высокому, ведь под «богами» здесь нужно иметь ввиду и иносказание. Но даже если иметь ввиду прямолинейность (богов), то и в этом случае Сократ прав, ведь на тот свет ничего с собой не возьмёшь, и чем ближе к смерти человек, тем меньше ему нужно земных богатств. Так что это не Сократ проповедует аскетизм, а Балашов – вещизм. И глупость тут не у Сократа, а у Балашова.


4.

Далее, в главе «Философы заняты только одним – смертью, умиранием?» можно прочитать следующее:

«Сократ в передаче Платона говорил: "А вам, мои судьи, я хочу теперь объяснить, почему, на мой взгляд, человек, который действительно посвятил жизнь философии, перед смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага. (...) Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним ¬– умиранием и смертью.  Люди, как правило, этого не замечают, но если это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться только к этому, а потом, когда оно оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким рвением упражнялся!" (Федон, 63е-64a)…
Эта позиция пифагорейцев и Сократа – лукавство и/или фатализм. Разве приготовление к смерти не является фактическим (растянутым во времени) самоубийством?! И разве пассивное ее приятие не является фатализмом?! Такая позиция (пассивного приятия смерти) фактически означает отказ от лечения в случае заболевания, отказ от медицинской помощи, отказ от защиты в случае опасного для жизни нападения и т. д., и т. п.

Так рассудил Лобашов. Но здесь вопрос состоит в том, что именно нужно считать «приготовлением к смерти», имея ввиду жизнь и философию. Если считать это «растянутым во времени самоубийством», как предлагает Балашов, то вообще любую жизнь можно назвать «растянутым во времени самоубийством», так как любой день приближает человека к смерти, а если он ещё пьёт, курит, ведёт неправильный образ жизни, то тем более – он самоубийца, даже если и вообще не думает о смерти. И скорее наоборот, он ещё больший самоубийца, если не будет думать о смерти, и будет вести неправильный образ жизни. Здесь Сократ скорее имеет ввиду сознательную жизненную установку на её достойное проведение и завершение. Сократ и Платон ошибались только в том, что «за могилой», то есть «на том свете» человек получает какие-то блага. Но это и понятно, так как они полагали существование бессмертной души и богов.


5.

Далее, в главе «Тело – темница души?», продолжая критиковать Сократа, Платона и прочих, Балашов пишет следующее:

«Платоновский Сократ: "...истинные философы гонят от себя все желания тела, крепятся и ни за что им не уступают, не боясь разорения и бедности в отличие от большинства, которое корыстолюбиво" (Федон, 82c). "Кто заботится о своей душе, а не холит тело, тот расстается со всеми этими желаниями" (82d). "Тем, кто стремится к познанию, хорошо известно вот что: когда философия принимает под опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно бы через решетки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве..."(82е).
Нехитрая схема: философ гонит от себя все желания тела, поскольку он занят философствованием, т. е. размышлением. Это такая же глупая позиция, как и обратная, когда некоторые представители физического труда с презрением относятся к представителям умственного труда, называя их паразитами, никчемным людьми и т. д., и т. п. В этих высказываниях Платона – одно из первых проявлений профессиональной ограниченности или даже профессионального кретинизма…
Кроме того, обвинять большинство людей в корыстолюбии, как это делает Платон, – просто непорядочно. Откуда он взял, что большинство людей корыстолюбиво?! Он что: проводил социологическое исследование или он – бог, который всё ведает, всё знает? …
К сожалению, Платон не одинок в своем аристократическом презрении к людям, к большинству. Вспомним, например, что говорил Гераклит: «Лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу – бренным вещам, а большинство набивает брюхо подобно скоту». Из известных философов в критике большинства людей наиболее преуспел Ф. Ницше. «Поистине, — писал он, — человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять его в себя и не стать нечистым. И вот я учу вас о сверхчеловеке: он — это море, где потонет презрение ваше»».

Заметим, что здесь Балашов не менее категоричен, чем те, кого он осуждает за категоричность, принимая иносказание за дословность. Он опять не смотрит в суть сказанного, а воспринимает слова «в лоб». Ни Платон, ни Гераклит, ни Ницше ничуть не высокомерны в своих суждениях, они не призывают вовсе отказаться от телесного, бытового, но говорят о долженствовании духовного приоритета над телесным и бытовым. Всего лишь. И в этом они правы.
Кроме того, чтобы понять, что большинство людей корыстолюбивы, вовсе не обязательно проводить социологическое исследование или быть богом, как язвит Балашов. Достаточно просто включить логику и взглянуть по сторонам. Надеюсь, с этой своей книги Балашов не получил ни копейки, иначе и его можно упрекнуть в корыстолюбии.


6.

Весьма интересна глава «Проповедник самоубийства», где Лобашов говорит об уже упоминавшемся философе Гегесии:

«В древней Греции был такой философ Гегесий (ок. 320-280). Он получил прозвище Пейситанатос, что означает «проповедник самоубийства» или «учитель смерти». Гегель писал: «Гегезий (…) довольно часто повторял: “Нет полного счастья. Тело мучимо многообразными страданиями, и душа страдает вместе с ним; поэтому безразлично, выберем ли мы жизнь или смерть. Само по себе ничто ни приятно, ни неприятно” (…) “Редкость, новизна или пресыщение удовольствием вызывает у одних удовольствие, а у других неудовольствие. Бедность и богатство не имеют никакого значения в отношении приятного, ибо мы видим, что богачи имеют не больше радостей, чем бедные. Точно так же рабство и свобода, аристократическое и неаристократическое происхождение, известность и отсутствие известности безразличны в отношении приятного. Лишь для глупцов может поэтому иметь значение жизнь; мудрецу же безразлично жить или не жить” (…) Всеобщность, вытекавшую для Гегезия из принципа свободы индивидуального сознания, он формулировал как отличающее мудреца состояние полного безразличия; это безразличие ко всему, представляющее собою отказ от всякой действительности, полнейший уход жизни в себя, является конечным выводом всех философских систем подобного рода. Легенда рассказывает, что царствовавший тогда Птолемей запретил Гегезию, жившему в Александрии, чтение лекций, потому что он вызывал во многих своих слушателях такое равнодушие к жизни, такое пресыщение ею, что они кончали самоубийством (…)».
«По мнению Гегеция, — резюмирует Ю. В. Согомонов, — жить стоит лишь тогда, когда заранее известно, что сумма ожидаемых от жизни наслаждений будет превышать сумму приносимых ею страданий. Но стоит только заняться моральной арифметикой, как непредубежденный, по Гегецию, человек, немедленно придет к неутешительному выводу: фактически жизнь дает больше страданий, чем наслаждений. Простой расчет убеждает, как только баланс составлен, что жить не имеет смысла и необходимо, пока еще не поздно, уйти из жизни. Согласно преданию, рассказанному Цицероном, лекции Гегеция в Александрии были запрещены, так как способствовали частым самоубийствам».
Диоген Лаэртский отмечал, что гегесианцы фактически стирали грань между жизнью и смертью. Для них, писал он, «предпочтительны как жизнь, так и смерть», «сама жизнь для человека неразумного угодна, а для разумного безразлична». В другом переводе последняя мысль Гегесия звучит резче: «Лишь для глупцов может поэтому иметь значение жизнь; мудрецу же безразлично жить или не жить» (…). Ну что можно сказать: язык без костей или мозги набекрень.
Гегесий, к сожалению, не один такой. На другом конце Земли, в древнем Китае Лао-цзы утверждал, что для нас небытие предпочтительнее бытия: "Тот, кто не заботится о том, чтобы жить, мудрее того, кто ценит жизнь".

«Язык без костей или мозги набекрень», с высоты своей мудрости оценивает Лобашов рассуждения Гегесия и Лао-Цзы.
Но вот что интересно. Гегесий учил: «Лишь для глупцов может иметь значение жизнь; мудрецу же безразлично жить или не жить». То есть, тут он не призывает к смерти, а всего лишь говорит о безразличии, равенстве жизни и смерти. А Лао-Цзы по словам Лобашова «утверждал, что для нас небытие предпочтительнее бытия», то есть напрямую призывает к смерти. Но кончали жизнь почему-то слушатели Гегесия, а не Лао-Цзы. Может быть, Лао-Цзы не читал лекций? Или читал их более подготовленным слушателям? Лобашов на это внимания не обращает.
Эффект лекций Гегесия говорит лишь о том, как способна философия и хороший оратор влиять на неподготовленные умы. Но в принципе, в корне, и Гегесий и Лао-Цзы правы в том, что жизнь как таковая, жизнь вообще, и каждого отдельного индивида, и даже всего вида не имеет какого-то особого значения, данного ей от природы. Во всяком случае, никто ещё этого значения не выявил. Что-то ни от Лобашова, ни от какого-либо другого философа или учёного не найдено ни одного труда, в котором бы высказывалась великая скорбь по исчезновению хотя бы неандертальцев, или каких-либо других представителей биологической жизни на планете. Нет, сухая констатация фактов: были, вымерли, и всё. Вот и всё значение их жизни. Мы больше жалеем об исчезновении динозавров (они ведь такие милашки), чем об исчезновении неандертальцев или других народов, которые некогда населяли Землю.
Поэтому как бы не возмущался Лобашов, как бы не хотел какого-то особого значения для своей жизни, но действительность такова, что никакого особого значения нет. Жизнь самоценна сама по себе, даже без всякого значения. А вот личное значение и личную цель жизни каждый должен определять сам. Но даже в этом случае жизнь одного может не иметь никакого значения для другого.
Балашов здесь похож на разгневанного ребёнка, у которого отняли любимую сказку, которому сказали, что Деда Мороза не существует, похож на боговеров, которых лишили богов, и которые в ужасе думают, что без богов жить невозможно.
Как писал Пушкин: «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». К сожалению, ценность жизни ¬– это и есть «нас возвышающий обман», а то, что жизнь не имеет какого-то особого значения, особой цены – это та «низкая истина», та действительность, которая страшит своей убийственной правдой. Так что правы были и Гегесий и Лао-Цзы. А Лобашов просто не захотел принять этой правды, хотя, как философ, и должен бы был. Возможно, просто не понял.
Он это легче мог бы понять, если бы сравнил свою жизнь не со своими личными интересами и достижениями, а с тараканом или мухой, или мокрицей. В чем смысл и особое значение жизни отдельно взятого таракана? А ведь если посмотреть на Землю из космоса, то философ Лобашов будет мельче таракана, он вовсе исчезнет. Останется только голубоватый шарик в космосе. В чём же тогда смысл и значение жизни Лобашова? Да и где он? Он просто исчез. Но вот сам Лобашов, конечно, считает свою жизнь самой ценной во всей вселенной. Как, впрочем, и каждый человек, и каждое живое существо. И даже мокрица.
А почему? Да потому, что жизнь ценна сама по себе, сама для себя, она ценна для её обладателя, а не для какой-то высшей цели. Эту цель обладатель должен придумать себе сам. А может и не утруждать себя этим. Проживёт и так.


7.

В главе «А. Шопенгауэр: смерть – мусагет-вдохновитель философии» Лобашов рассуждает о Шопенгауэре и его труде «Мир как воля и представление». Вот что он пишет:

Артур Шопенгауэр в книге "Мир как воля и представление" (Т. 2, гл. XLI) главу о смерти начинает так: "Смерть – поистине гений-вдохновитель, или мусагет философии; оттого Сократ и определял последнюю как ;;;;;;; ;;;;;; (подготовку к смерти (греч.)). Едва ли даже люди стали бы философствовать, если бы не было смерти. Поэтому будет вполне естественно, если специальное рассмотрение этого вопроса мы поставим во главу последней, самой серьёзной и самой важной из наших книг." Восхвалявший смерть Шопенгауэр прожил тем не менее 72 года! Нелогично. Л. Н. Толстой по этому поводу ехидно заметил: «Никто не мешает нам с Шопенгауэром отрицать жизнь. Но тогда убей себя – и не будешь рассуждать... А живешь, не можешь понять смысла жизни, так прекрати ее, а не вертись в этой жизни, рассказывая и расписывая, что ты не понимаешь жизни... Тебе скучно и противно, так уйди... Ведь, в самом деле, что же такое мы, убежденные в необходимости самоубийства и не решающиеся совершить его, как не самые слабые, непоследовательные и, говоря попросту, глупые люди, носящиеся со своей глупостью, как дурак с писаной торбой?».

Похоже, что и Шопенгауэра, одного из величайших философов, Балашов не сумел понять. Да и Толстой вместе с ним. Балашов пишет: «Толстой по этому поводу ехидно заметил». И действительно, в приведённых словах Толстого одно ехидство. Видимо, в то время, когда Толстой писал эти слова, он так и не сообразил, о чём говорит Шопенгауэр.
Кстати, Достоевский в «Парадоксалисте» пишет о том, что война (читай - смерть) является вдохновителем культуры и литературы (к культуре и философию можно отнести). Так кто же прав Толстой или Достоевский? Про Балашова мы уж тут скромно помолчим.
Балашов упрекает Шопенгауэра в том, что тот прожил 72 года при том, что смерть считал вдохновителем философии. Ну так, во-первых, надо же понимать, что не с рождения же Шопенгауэр имел такие мысли. Дитё думает по-детски, взрослый – по-взрослому, а старик – по-стариковски. Во-вторых, и Толстому, и Балашову надо бы было догадаться, что Шопенгауэр вовсе не восхвалял смерть и не призывал к ней, а всего лишь осмысливал её и оправдывал необходимость смерти. Он называет её гением-вдохновителем философии, а не целью жизни.
И хотя Толстой позволяет себе глупо ехидничать над Шопенгауэром, сам он позднее тоже понял значение смерти и для философии, и для человека вообще. Иначе не писал бы о ней подобным же образом. Вот одно из высказываний Толстого о смерти:

«Когда стар становишься, удивляешься, как это люди не думают о смерти. Следовало бы детям... внушать о ней, а её скрывают, как хождение на час. Если бы думали о ней, видели бы, что она неизбежна. Тогда смысл жизни другой становился бы, не жили бы одной телесной жизнью, которая кончается. Искали бы другого смысла, который со смертью не кончается. Жили бы нравственно».

Намного ли смысл этого высказывания отличается от того, что сказал Шопенгауэр? Или вот ещё такое изречение Толстого:

«Нехорошо не желать умереть, бояться смерти, как бывало в молодости, нехорошо желать умереть, как... бывает в минуты слабости, но поставить коромысло весов так, чтобы стрелка стояла прямо и ни одна чаша весов не перевешивала, это – лучшее условие жизни».

«Поставить коромысло весов так, чтобы стрелка стояла прямо и ни одна чаша весов не перевешивала, это – лучшее условие». Сильно ли это отличается от Гегесия, который учил: «мудрецу же безразлично жить или не жить». Интересно, что, что теперь Лобашов скажет о Толстом? Внесёт его в список глупых философов? Или изменит своё мнение о всех вышеперечисленных?


8.

О очередной главе «Смерть – более значимый момент, чем жизнь?» Лобашов уже критикует Фридриха Ницше за то, что тот тоже относится к смерти не так, как хотелось бы Балашову. Он пишет:

«Ф. Ницше утверждал, что смерть является более значимым моментом, чем жизнь. 
Более глупого утверждения в устах философа я, наверное, не встречал.
Вслед за Ф. Ницше и М. Хайдеггер считал смерть гораздо более важным явлением, чем жизнь. Он трактовал человеческое бытие как «бытие-к-смерти» или «бытие перед лицом смерти».
К настоящему времени апология смерти в философии и культуре достигла невиданных размеров. Она далеко не так невинна; смыкаясь с антигуманизмом она подготавливает почву для развязывания авантюр, грозящих гибелью всему человечеству. В современном мире всё взаимосвязано и действия отдельных людей могут привести к неисчислимым бедствиям (например, ядерный терроризм). "Болтовня" философов по поводу бытия перед лицом смерти льет воду на мельницу опасных авантюристов, готовых пойти на риск уничтожения всего человечества, приучает людей к мысли о возможной гибели человечества».

Вот такой суровый приговор вынес Ницше Балашов: «более глупого утверждения в устах философа я не встречал». Ницше покраснел от стыда и ушёл в курилку.
Балашов опасается, что из-за Ницше погибнет всё человечество. Что ж, справедливости ради согласимся с тем, что пропаганда смерти действительно может иметь значительные последствия для многих, но Балашов совершенно не понял того, о чём говорили философы.
Во-первых, не стоит слишком преувеличивать способность философии влиять на политиков, которые вершат судьбы мира. То, что гуманист Аристотель воспитывал Александра Македонского, не помешало последнему начать мировую войну, прогнать от себя в дальнейшем самого же Аристотеля и стать виновником его смерти.
Во-вторых, Балашов не понимает, что философы не пропагандируют смерть, а осмысливают её. Это разные вещи. Для жизни одинаково важны как рождение (жизнь), так и смерть, но для социальной жизни смерть (итог) действительно важнее, чем рождение (жизнь), так как рождаются все с равными нулевыми достижениями, а вот подходят к итогу жизни все с разными достижениями, и эти достижения будут решать, останется ли имя человека после его смерти, или исчезнет в небытие. Так что Ницше прав: смерть важнее жизни. И Сократ прав: к смерти надо готовится всю жизнь, а не тогда, когда уже ничего нельзя исправит и за спиной нет никаких достижений.
Думается, Лобашов слышал знаменитое латинское выражение, ставшее крылатой фразой – «memento mori» (моменто мори), что значит: «помни о смерти», «помни, что смертен», или «помни, что придётся умирать». Эта фраза стала популярной ещё в Древнем Риме во время триумфальных шествий римских полководцев, возвращающихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что несмотря на свою славу, тот остаётся смертным. Чтобы не зазнавался.
И это вовсе не пропаганда смерти, это напоминание о том, что любой человек должен умереть. Именно должен, потому что иного не дано. И помнить об этом нужно всегда не потому, что ты когда-то умрёшь, а потому, что ты можешь умереть в любой момент. Не только завтра, но и сегодня, сейчас. Вот что значит memento mori. Вот почему философы говорят о смерти, осмысливают её, утверждают, что она важнее жизни, и говорят о том, что человек должен быть готов к ней в любую минуту.
И если человек забудет о смерти, он может потратить свою жизнь впустую, думая, что впереди у него тысячелетия, или вообще вечная жизнь, как учит религия.


9.

В следующей главе под названием «Жить значит умирать?» Лобашов критикует уже Фридриха Энгельса:

«В подготовительных материалах к "Диалектике природы" можно найти такую фразу Ф. Энгельса: "жить значит умирать". Ее подхватили некоторые философы и ученые, стали даже рассматривать как пример диалектической мудрости. Между тем, если разобраться объективно, то следует признать, что это высказывание Энгельса является неудачным, псевдодиалектическим по существу. Ведь смерть (умирание) в точном смысле слова есть конец, прекращение жизни многоклеточного организма».

Здесь нужно бы посоветовать Балашову по-философски внимательнее относиться к словам и их значению, а не жонглировать ими, как клоун в цирке. «Смерть» и «умирание» – это вовсе не одно и то же. Умирающий человек обязательно жив, а вот когда наступает смерть, тогда об умирании уже говорить поздно. И когда говорят, что у человека была мучительная смерть, то говорят именно об умирании (то есть о жизни перед смертью), а не о самой смерти. И Энгельс говорит именно об умирании, то есть о жизни, а не о смерти как таковой. Поэтому хочется напомнить Балашову его же слова:

«Философы несут огромную ответственность за свои слова, потому что их слово – дело. Цена философских глупостей может быть весьма и весьма большой».

Это очень верные слова, и под ними должен подписаться каждый философ. Но и сам автор данных слов тем более должен не забывать о своей ответственности. Но далее Балашов пишет:

«Ни о каком умирании организма в течение жизни, т.е. умирании отдельных тканей, органов, клеток, белков в этом организме говорить нельзя. Эти "части" не являются самостоятельными живыми организмами. Говорят, правда об отмирании клеток. Но отмирание не есть умирание, смерть. Тем более нельзя говорить о распаде белков, как их смерти, умирании. Ведь белки не относятся к разряду живых систем; они всего лишь органические соединения, входящие в состав живых систем».

Здесь хочется процитировать самого же Балашова, противоречащего теперь самому себе. Уже в первой главе этой книги, критикуя Сократа, он пишет:

«Любая часть целого (…) «живет» относительно самостоятельной, относительно независимой от целого жизнью и влияет на целое не меньше, чем целое на нее».

Точно так же и клетки (живые или умершие, здоровые или больные) в достаточной степени влияют на весь организм. Так что тут Балашов опять говорит не о том, о чём следовало бы, так как на деле он прекрасно понимает, что имеет ввиду Энгельс:

«Энгельс имел в виду как раз эти распады, разрушения, когда говорил "жить значит умирать". В сущности, он употребил слово "умирать" не в точном научном смысле, а в метафорическом, обозначив им любые процессы распада, разрушения, связанные с жизнедеятельностью организмов. И все же, употребляя слово "умирать" в метафорическом смысле, Энгельс не имел права приравнивать жизнь к смерти».

Понимать-то, Балашов понимает, но беда в том, что он снова путает и смешивает понятия «умирание» и «смерть». Если бы он осознал их существенную разницу, то и претензии к Энгельсу не предъявлял бы. Но одна ошибка влечёт за собой другую, и вот уже Балашов лишает Энгельса права говорить то, что неугодно ему, Балашову.
А ирония в том, что Энгельс и не говорил того, в чём его обвиняет Балашов, так как не приравнивал жизнь к смерти, он приравнивал жизнь к умиранию. А умирание, это не смерть, а жизнь, как мы уже показывали выше.
Но почему же Балашов лишает Энгельса права сказать то, что тот думал? Вот как Балашов объясняет свой запрет:

 «Независимо от его субъективных намерений, от того, что он имел в виду, фраза "жить значит умирать" содержит, прямо скажем, ядовитый, гнилой смысл. С ее точки зрения мы — живые мертвецы и вся наша борьба против смерти, бессмысленна, так как сама жизнь есть смерть. Какая это, в сущности, насмешка над живой природой, живыми людьми, которые порой предпринимают героические усилия, чтобы одержать победу в борьбе со смертью! (Кстати, выражения "борьба за жизнь", "борьба со смертью" ясно указывают на отношения противоборства, противостояния жизни и смерти. Формула "жить значит умирать" смазывает это противостояние жизни и смерти, как бы разрушает плотину, воздвигаемую жизнью против смерти)».

Как глупо и категорично сказано: «независимо от того, что он имел в виду»! А, может, всё-таки, нужно было разобраться в том, что имел ввиду автор, прежде, чем судить его и лишать права голоса?
Далее следует всё та же патетика, основанная на смешении понятий «умирание» и «смерть», отсюда и путаница в суждениях Балашова. Продолжая патетику, он пишет:

«У галлов в ходу была поговорка: "не умирай – пока живешь".  В этой поговорке выражено требование живых, здоровых людей – сопротивляться смерти до последнего вздоха. А что же мы видим в формуле "жить значит умирать"? Она, по существу, морально разоружает человека. Хирург, который делает операцию, чтобы спасти жизнь больному, вспомнив формулу, может подумать: – А зачем, собственно, я борюсь за жизнь этого больного? Ведь он все равно умрет, если не сегодня, так завтра. От смерти не уйдешь, как ни старайся. Жить значит умирать. Так пусть он (больной) умирает. Зачем я буду ему в этом препятствовать? Вот такие мысли могут быть навеяны энгельсовским тезисом.
Если бы герой рассказа Джека Лондона "Любовь к жизни" руководствовался этой философской сентенцией, то он наверняка бы в смертельно опасных обстоятельствах ослабил свою волю к жизни, а то и совсем потерял бы желание бороться со смертью.
Всем самоубийцам должна быть близка формула "жить значит умирать". В ней они, наверное, нашли бы оправдание своему стремлению уйти из жизни».

Здесь Балашов должен был бы отличать философию от психологии, педагогики и идеологии. Идеология, психология и педагогика могут быть направлены на поддержание духа, воспитание определённых качеств и тому подобное. Философия же направлена на познание истины. А истина далеко не всегда оказывается сладкой и вдохновляющей.
Кстати, насчёт врачей. Да, они призваны спасать жизни. Но бо;льших циников, чем врачи, трудно даже представить. Об этом говорят даже врачебные анекдоты: «Доктор, я буду жить? – А смысл?» или «Доктор, я буду жить? – Будете, но хреново!». Подобных циничных врачебных анекдотов великое множество. И рождены они самой жизнью. Любой врач, спасая жизнь пациенту, понимает, что спасает её лишь на время, а не навсегда. И уж врачи, как никто другой понимают смысл выражения «жить значит умирать». Эта фраза говорит о том, что жизнь временна! Моменто море! Моментально в море, если что.
Конечно, идеологически, или психологически, для поддержания духа, можно сказать: «не умирай – пока живешь», или «утри сопли и действуй», и т.п. Но философия призвана не подтирать сопли нытикам, а показывать жизнь такой, какова она есть. Даже если действительность пугает своей жестокостью.
Поэтому прежде, чем критиковать, Балашов сначала должен быть честно ответить сам себе на несколько вопросов:
Когда человек рождается и живёт, ему становится всё больше лет, или меньше?
Ответ – больше.
Если человеку становится всё больше лет, он стареет, или молодеет?
Ответ – стареет.
Когда человек стареет, он приближается к смерти, или отдаляется от неё?
Ответ – приближается.
Когда человек приближается к смерти, это умирание, или рождение?
Ответ – умирание.
Следовательно, человек с рождения приближается к смерти. А приближение к смерти – это умирание. Вывод: жизнь – это умирание, жить – значит умирать.
Увы, Энгельс оказался прав. Если после этого вы решили застрелиться, что ж, значит вы не философ, значит, вам лучше заниматься теософией и думать о боге, и верить, что самоубийство – страшный грех, а ваша жизнь вечна.
Философ же после этой простой истины подумает только об одном: всё ли он успел сделать, пока ещё не умер. И возьмётся за дело с удвоенной силой. Вот в чём смысл этой фразы. Вот к чему она призывает философов.
Однако Балашов увидел в этой фразе Энгельса ещё и «псевдодиалектику»:

«В указанной формуле мы видим лишь псевдодиалектическую игру в отождествление, оборачивание противоположностей. Такой псевдодиалектикой можно доказать и оправдать все, что угодно. (…)

Как же он объясняет эту псевдодиалектику? Вот что он пишет:

«Для жизни как таковой рождение имеет, по меньшей мере, такое же значение как и смерть».

Весьма странное утверждение. Если иметь ввиду биологическую жизнь целого вида, то для неё рождение всегда важнее смерти. Это вопрос выживания всего вида. А если иметь ввиду социальную жизнь конкретного человека, индивида, то смерть, как итог всех его трудов, гораздо важнее его рождения. Ведь имена всех великих людей мы знаем не по дате их рождения, а по тем делам, какие они успели сделать до того, как умерли. Никто точно не знает, когда родились Александр Македонский, или Христос, но все знают их дела и их смерть.
О переходе индивида из небытия в бытие мы практически ничего не можем сказать, кроме медицинских показателей, которые в определённом смысле идентичны у каждого вплоть до рождения. А вот о переходе из бытия в небытие можно сказать очень многое о каждом индивиде. Практически, только об этом мы и можем говорить, и говорим: о жизни, которая с каждым мигом приближается к небытию. Так что в этом плане второе гораздо важнее первого.
Но давайте посмотрим, как оправдывает своё утверждение Лобашов:

«Жизнь – как весы; рождение – одна чаша весов, смерть – другая. Рождение означает начало индивидуальной жизни, смерть – ее конец. Отсюда можно видеть, что диалектика жизни не сводится к диалектике существования и перехода в небытие (а именно эта "диалектика" присутствует в формуле "жить значит умирать"). Диалектика жизни на самом деле есть диалектика рождения, развития, существования и смерти. С таким же успехом, с каким мы говорим "жить значит умирать", мы можем сказать "жить значит рождаться". Диалектика перехода из небытия в бытие так же значима для жизни, как и диалектика перехода в небытие. А с точки зрения общей перспективы жизни (как планетарного или даже космического явления) первая диалектика важнее второй.

Из всего этого ворчания можно показать только две фразы, чтобы понять абсурдность размышлений Балашова.
Первая фраза: «диалектика жизни не сводится к диалектике существования и перехода в небытие».
И вторая фраза: «диалектика жизни на самом деле есть диалектика рождения, развития, существования и смерти».
Как говорится, почувствуйте разницу.
Если учесть, что рождение и развитие – это и есть существование, а смерть – это и есть небытие, то абсурд становится яснее.
Но среди своего ворчания Балашов родил весьма интересную фразу: «жить значит рождаться». Она действительно интересна, но говорит вовсе не о том, что в неё вложил сам автор. К сожалению, ни фразы Энгельса, ни своей фразы Балашов не понял.
Фраза «жить значит рождаться» говорит о социальном рождении человека, о рождении его имени, о том, что всю свою жизнь человек должен расти нравственно и умственно. Это и есть настоящее социальное рождение человека.
А фраза «жить значит умирать» говорит о скоротечности жизни, о том, что не стоит относиться к жизни безответственно и тратить её по пустякам.
Как жаль, что Балашов не смог понять таких простых по сути вещей.


10.

Продолжая тему смерти в философии Лобашов подходит и к Альберу Камю со своей линейкой. В главе «А. Камю – философия самоубийства» он пишет:

«Альбер Камю свое эссе «Мифе Сизифе» (…) начинает словами: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное — имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями второстепенно…».
Откуда А. Камю взял, что проблема самоубийства — «лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема»? Это надо быть абсолютно невежественным в философской проблематике.
(В примечании к этому Балашов пишет: «По боку Платона, Аристотеля, Декарта, Локка, Спинозу, Канта, Гегеля и других величайших умов. Ведь они занимались миром как таковым, категориями как таковыми. Они, по Камю, занимались второстепенными проблемами философии, а вот он, Камю вместе с Ницше, Шопенгауэром, Кьеркегором, Ясперсом занимается стоящим делом — проблемой самоубийства, жизни на грани смерти. Категории, категориальный анализ — эта высшая математика философии — для Камю второстепенное дело философии. Какое убожество мысли и духа! Какой примитив!»)»

Тут можно согласиться с Балашовым в том, что утверждение Камю об единственной «серьёзной проблеме философии» вряд ли соответствует действительности. И хотя проблема самоубийства довольно серьёзна, но всё же не единственно серьёзная для человека.
Однако серьёзность этой проблемы в том, что она касается не только (да и не столько) философии, сколько социологии, психологии и этики. А потому и философия вполне может рассматривать этот вопрос, и не только в рамках этики. Также эта проблема имеет место быть и в мировоззренческом плане. А так как основная задача философии – формирование научного мировоззрения, то философия должна касаться и этой проблемы.
Далее Балашов пишет:

«Камю, как и некоторые другие философы, просто «помешался» на теме смерти. Он даже позитивные идеи излагает в обертке этой темы. Вот два примера: «…Умирать имеет смысл только за свободу, ибо лишь тогда человек уверен, что он умирает не целиком» (эта фраза помещена на последней странице обложки под портретом А. Камю русского издания сборника его произведений «Бунтующий человек» — М.: Политиздат, 1990). Или: «большинство из нас — как у меня на родине, так и в Европе — отринуло этот нигилизм и перешло к поиску нового смысла жизни. Им пришлось освоить искусство существования во времена, чреватые всемирной катастрофой, чтобы, возродившись, начать ожесточенную борьбу против инстинкта смерти, хозяйничающего в нашей истории». (Из речи от 10 декабря 1957 г. по случаю получения Нобелевской премии).
Тяжело читать Камю. Жизнь перед лицом смерти, убийство, самоубийство — в самых разных ракурсах. Чаще всего в связке с другой негативной темой — темой абсурда. Как будто нет других тем. Как будто человек только и думает о смерти и абсурде. Много чести — сверлить мозг этими темами!
Вспоминается в этой связи высказывание Спинозы: «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни». (Этика. — Спиноза Б. Избранные произведения. Т. 1, М., 1957. С. 576). Пройдет время, может быть не одно десятилетие — и люди будут удивляться этой зацикленности ряда известных философов на теме смерти, будут воспринимать это как своего рода философскую болезнь и шире, как болезнь культуры».

Проблема самоубийства всё-таки довольно серьёзна, чтобы судить о ней так поверхностно, как делает это Балашов. Разве не прав был Камю, заявляя, что «умирать имеет смысл только за свободу»? Разве герои, идущие на смерть за свою или чужую свободу, не являются в некотором роде самоубийцами? Но мы ими восхищаемся! А предпочитающие рабскую жизнь только ради спасения своей жизни разве не вызывают у нас презрение?
Однако проблема самоубийства затрагивает ещё одну серьёзную проблему человека: проблему достойной смерти, достойной кончины жизни. Сократ предпочёл принять яд, он покончил жизнь самоубийством, но не предал своих идеалов. Разве это не достойно уважения? Иногда самоубийство становится единственно верным решением.
Кроме того, в современном обществе есть весьма серьёзная проблема облегчения страданий безнадёжно больных людей – проблема эвтаназии. И это тоже вопрос о самоубийстве и даже убийстве, так как тут могут быть задействованы другие лица, помогающие больному уйти из жизни с его согласия! А значит, здесь опять встаёт проблема самоубийства.
Поэтому данный вопрос хотя и шокирует Балашова, но он вполне естественен для общества, где не решены многие социальные проблемы. Следовательно, он естественен и для философии. Камю поднимает эту проблему вполне резонно, так как в христианском обществе даже мысли о самоубийстве, такие естественные для человека в тяжёлые минуты, необоснованно считаются грехом, не говоря уже о самом явлении.

Полностью книгу читайте на сайте "Школа научной философии - Филоистика"