Шаровая молния

На лестничной площадке выше третьего этажа дома номер восемь сидела милая трёхцветная кошечка. Гулко топоча мимо кошечки прошествовал мизерабль, источая парфюмерные волны, затем внизу скрипнула и хлопнула подъездная дверь и снова наступила тишина.


— Лика, ты точно не будешь есть это?
— Нет, «это», я думаю, просто не может быть съедобным.
— Но я же всё сделала точно по рецепту.
— Эля, пожалуйста, не обижайся, ты всё как всегда перепутала.

Две интересные и очень интеллигентные дамы младшего элегантного возраста и старшего элегантного возраста каждое утро вместо зарядки проводят разминочную пикировку. Каждой из них предстоит весьма не простой день, насыщенный интересными делами, волнующими встречами, яркими приключениями. Они родственницы, но не близкие, когда-то это родство было принято называть «кузины», но обе они считают такое определение вульгарным и неупотребимым в приличном обществе. Обе они «понаехавшие» в «нерезиновую», и эту «нерезиновую» покорившие, они вжились, ассимилировались, притерпелись, и теперь ни одна сволочь не сможет не то, чтобы попрекнуть, даже заметить хоть какое-то малейшее отличие от коренных, в третьем поколении, на каком-то этапе им обеим это было очень важно, от этого зависела их карьера, их судьба. Но прошлое всё равно иногда нет-нет, да и достанет, настигнет, когда не ждали.

— Эля, представляешь, я вчера встретила Юру, я хотела тебе ещё вчера сказать, но ты была такая романтичная, что к тебе не подойди.
— Боже, Юру? Ковальчика? Ты его встретила на улице или в кафе? И как он теперь выглядит?
— Эля, ну Эля, ну не волнуйся ты так, прекрасно он выглядит, даже побрился, я его сразу и не узнала. И не на улице, а он был в составе референтной группы.
— Юра? Побрился? В составе референтной группы? Он теперь нефтяник?
— Нет, он как был, так и остался треплом, но теперь он высокооплачиваемое трепло, у него туфли за двести баксов, я такие в бутике видела.
— Да? И что он говорит?
— Мне он ничего не говорит, не сказал, он меня даже не заметил. А так-то он да, говорит, рта не закрывает. И что удивительно, его же слушают!
— Да его всегда слушали, когда трезвый. Когда пьяный — слушали ещё больше. Впрочем, что я тебе рассказываю, лучше ты давай, рассказывай.
— Да нечего мне рассказывать. Навешали они шефу лапшу на помидоры, Юра и навешал, а теперь всё, мне предстоит дорога дальняя, казённый дом.
— Да брось. Никуда я тебя не пущу. Ты и сама не поедешь. Ещё не хватало.
— Поеду, дорогая. Как только, так сразу. Шеф уже вызывал и в бухгалтерию при мне позвонил. Сроки Юра и уточнит. А я на чемодане уже сижу.
— Здрасьте, приехали. А вчера не могла сказать?
— Могла. Но вчера ты бы меня не услышала. Ты была такая романтичная.


Пятеро их было, дружили с детского сада до самого Элиного отъезда, практически почти никогда не расставаясь, их так все и звали: «четыре неразлучных таракана и сверчок», сверчок, конечно, Элька и была. Бойкий Юрик, резвый Рустам, скептичный и чуть взрослый Иван, надёжный и заботливый Витёк.

В тот жаркий, душный, мрачный, смрадный августовский вечер, скорее уже в сумерках, они расслаблено сидели в беседке за старыми тополями и как всегда лениво трепались ни о чём, как вдруг налетел резкий порыв ветра и близко громыхнуло, потом ещё раз. Тьма внезапно сгустилась, в пыль ударили первые крупные, тяжелые капли. И тут возникла она. Голубоватый, неяркий светящийся шарик, размером с шарик для пинг-понга возник в углу и медленно поплыл по воздуху в метре от пола, потрескивая и как бы вращаясь. Компания замерла заворожено следя за приближающейся шаровой молнией, все сразу поняли, что это именно она, поняли, что ни двигаться, ни орать нельзя, лучше вообще не шевелиться. Молния так же плавно проплыла мимо сидящих, как бы выбирая и как бы приостанавливаясь в задумчивости напротив каждого, и так никого не выбрав, вылетела в ближний проём и исчезла за деревьями. В воздухе остался резкий запах озона и ещё чего-то незнакомого, неприятного, электрического. Осталось ощущение, близкое к панике, к ужасу, к оцепенению, которое отпускало не сразу, нехотя.Первым заговорил Юрка, заговорил рассудительно, каждое слово ему давалось с трудом:

— Всё равно нам никто не поверит. А если поверят — заохают, запричитают, поэтому нам лучше молчать. Никому-никому. И никогда. Клятва?
— Никогда? Даже когда будем старенькими? Детишкам, внучаткам? — Рустам уже стал иронизировать, уже напряжение стало отпускать, но Юрка остался угрюмым и серьёзным:
— Трепачом хочешь быть? Сочинителем? Внучаткам — сочиняй, когда они у тебя будут, да наври побольше, они сказки любят. Но сейчас, но всерьёз не надо никому рассказывать, давайте не будем, а? Пусть это будет наша маленькая тайна.
— Юр, ты чего? Ты что-то такое, страшное почувствовал? Ну, кроме испуга? Я, правда, даже испугаться не успела, — Эля нервно дышала, и Витька тоже решил чуть разрядить обстановку:
— Ребята, будем молчать! Как партизаны! Никому не выдадим нашу страшную тайну! Особенно врагам! — Элька прыснула:
— А если враги пытать начнут? Не выдашь? Я сразу всё-всё выдам, я боюсь, когда меня пытают, я молнию так не боюсь, как врагов боюсь! Вить, у тебя есть враги?

Витька сделал круглые глаза и покрутил головой. Элька хихикнула:
— Будут! Я постараюсь! Но ты терпи и молчи, и нашу тайну не выдавай, ладно?
Дождь за пределами беседки уже хлынул, как из ведра, но они сидели молча, это был последний Элькин вечер в маленьком городке.

 
На следующий день она уехала в Москву, навсегда. Элиного отца, главного инженера комбината, назначили начальником главка в министерстве. В девятый класс Эля уже пошла в престижную московскую школу. Потом страна распалась, министерство отменили, отец с мамой уехали в Канаду, преподавать в университете, оставив Эле приличную приватизированную «министерскую» квартиру в сталинке, недалеко от метро Сокол. В суриковку она не поступила, завалила «творческий экзамен», закончила институт культуры и служит искусствоведом в Рериховском центре. Рисует. Для себя. Рисунки хранятся в толстых картонных папках и практически никогда не извлекаются на свет.

А вот сегодня она достала один.


— Ну ты, мать, даёшь, — Лика обнаружила Элеонору в мягком кресле, на журнальном столике перед ней стояла чашка кофе, бокал и открытая бутылка Vana Tallinn, — что празднуем?
— Как дела?
— Движутся дела, в нужную сторону движутся. А ты-то чего вдруг расслабиться решила?
— Присоединяйся, догоняй. Поговорить надо.

— Ну, будем, — Лика через несколько минут устроилась рядом и глотнула пряную тягучую жидкость, — рассказывай.
— Видела? — Эля протянула лист с рисунком тушью.
— Ой, это наша беседка, — Лика узнала деревянный интерьер, — вот эта резьба, Филиппыч вырезал, схоронили Филиппыча, всем двором хоронили, ты уже в Москве жила. А вы тут такие юные и красивые, только какие-то ошарашенные. Когда это было?
— А было это двадцать восьмого августа восемьдесят восьмого года прошлого века. Была гроза. Я тебе никогда не рассказывала. Мы тогда поклялись никогда никому ничего не рассказывать. Юрка настоял. К нам тогда залетела шаровая молния.
— Ой, да ты что. А они, что на самом деле бывают? Я думала, что они как НЛО или йети — сказки для маленьких детей. Ну да, вы же маленькие такие были, наверно про чёрную руку друг другу рассказывали, вот вам и примерещилось.
— Вот, именно поэтому Юрка и заставил никому и никогда, всё равно не поверят. Но я не настаиваю, можешь не верить. Только вот какая штука получается. Что-то с нами не так стало.
— Она, что, бабахнула, и вы все стали в темноте видеть и всякие сущности тоже видите, ну духов, ауру, в будущее можете заглядывать? — Лика изрядно отхлебнула из бокала и подлила из быстро пустеющей бутылки.
— Лика, ну ты начиталась где-то ерунды. Лучше не тараторь, послушай пожилую тётеньку. Я и так сбиваюсь, не знаю как что сказать. В общем, прав был Юрка, и он первый тогда что-то понял. Нет, она не бабахнула, как ты говоришь, она тихонько полетала возле нас и мирно улетела, и духов мы никаких не видим, в будущее не заглядываем. Но мы как-то чувствуем друг друга с того дня, мы как-то друг с другом связаны. Я вот как будто вижу иногда, что видят они, и даже могу нарисовать. Я и рисую иногда.
— А кто они, я не помню, я только Юрку узнала, и то потому, что он к нам приезжал, а остальных — не знаю, я же совсем маленькая тогда была.
— Я сама точно не знаю, кто они сейчас, и где, и чем занимаются, вот Иван — он военный, майор, наверно, в Чечне воевал. Я рисовала, как он в боевиков стрелял, как в него стреляли. Ранен он был, я чувствовала, я же иногда эти картинки вижу, когда они наверно важные или критичные. Рустам медресе закончил, я какие-то обряды иногда вижу, не понимаю только, но он, похоже, не слишком в своего Аллаха верит. Юрка — тот всё в какие-то аферы лезет. То бизнесмены, то депутаты. То девицы расхристанные. А вот Витьку почти не вижу. Главное, знаю, что он где-то рядом.
— Так ты и девиц видишь? — Лика смутилась, покраснела.
— Вижу иногда. Да ты не смущайся, я же знаю, что у вас с ним ничего не было.
— Ну как же не было? Да, правда, не было, не получилось. Но я была готова.
— Достань-ка вон ту, желтую папку. Вот, полюбуйся.
— Это я? Ну ничего себе. Он же меня совсем раздел. Вау, как это у тебя получается? А правда, я неплохо выгляжу? Эротичненько так. Тебе надо порнографию рисовать — озолотишься! И это тоже я? Я такая была? А бельишко-то какое сексуальное. И чего это он вдруг? Вроде всё уже, всегда готов, и пфук. Сдулся. Засобирался вдруг сразу, заторопился и сбежал. Да это же ты, наверное, не знаю, как это у вас там получается.
— Вот ещё, стала бы я твоему женскому счастью мешать. Я сама удивилась. Нет, я тут ни при чём.
— Слушай, а он может ощущает, что ты подглядываешь? Ну, твоё присутствие, как бы третий лишний, что ли? И да, он же не вуайерист какой. А что ты сама ощущаешь, когда подглядываешь? А давай я поподглядываю за тобой, когда ты подглядываешь, — Лика внезапно возбудилась, к голосе послышались игривые нотки, — Эль, а может ты того, групповухи хочешь? А эти твои, они тоже так же, всё видят, высоко сидят, далеко глядят? Да ты колись, раз уж начала. Связанные одной цепью, блин, шарахнутые одной молнией.
— Нет, Лика, они тоже меня ощущают, наверное, но не так как-то. Я иногда, когда мне плохо, чувствую их поддержку. Правда, точно определить, чью именно, не могу. И мне кажется, что вижу только я, и они не знают, что я вижу и когда.
— А это только вы пятеро так? А других людей ты можешь?
— Нет, других не могу. Но я и других как-то по-другому воспринимаю, ну не так, как до молнии, хотя я не помню. Я же тоже тогда ещё маленькая была.
— А давай ещё про Юрку поговорим. Он зачем в этот раз приехал, и почему сюда не приходит? Он же к тебе тоже неровно дышал, я же помню, мне тогда так неловко было, думала, что отбила мужика у кузины, приживалка бесстыжая.
-Лика, он ко многим неровно дышит, а со мной у него не обломится, он меня всегда боялся, из них четверых только с Витькой могло бы, но он пропал куда-то. И не появлялся с тех пор, я его во сне вижу, часто вижу. А Юрка... Юрка в этот раз похоже влип по крупному. Ты шефу намекни, что тут не всё чисто, финансовый аналитик ты, или где?
— Да не поверит мне шеф, сказал ехай, значит ехай, кто я такая, чтобы шефу перечить?
— А ты не ехай. Заболей. Вон достань ещё бутылочку, и завтра будешь совсем никакая. Дыхни на него перегарищем.
— Ага, и прощай любимая работа, прощай тёплое местечко. Тебе легко говорить, ты вон как рисуешь, сядешь на Арбате, будешь портреты рисовать, или голых баб, ну как меня, а я что умею?
Ладно, Лика, давай-ка баиньки, утро вечера мурденее, или мундернее... мудренее, во как надо.


Шлагбаум придомовой стоянки поднялся и пропустил синенький фольксваген. Элеонора вышла на освещенную площадку и стала убирать ключи в сумочку. Бомжеватого вида мужичонка гнусаво прохрипел:

— Дамочка, угостите мизерабля сигареткой. Мизерабль вам интересное поведает.
— Господи! Витька, ты что ли? Ну, ты даёшь!
— Да я, я, не пугайся. Никуда твоя Лика не поедет. Пусть чемодан разбирает.
— А что, что случилось?
— Ничего не случилось. И хорошо, что ничего не случилось. Да она сама тебе всё расскажет.


— Всё, Элечка. Я никуда не еду. Юру повязали. При мне и повязали.
— Не удивляюсь, что есть за что. А что шеф?
— Шеф рассвирепел. Сиди, говорит, теперь, Лика, и не высовывайся, пока всё не успокоится. А то не ровен час, и нас к этому пристегнут.
— Правильно твой шеф сказал. Не высовывайся. А денег нам и так хватит.


Внизу скрипнула и хлопнула входная дверь. Гулко застучали шаги по лестничным пролётам. Мимо милой трёхцветной кошечки прошествовал мизерабль террибль. Пару минут спустя в подъезде снова воцарилась тишина.