Евдокия лопухина последняя русская царица публицис

ЕВДОКИЯ ЛОПУХИНА
последняя русская царица.

***
Одна только мысль о том, что скоро, очень скоро ей предстоит долгая  и неизбежная разлука с любимым Петрушей, отравляя и без того безрадостное  существование Натальи Кирилловны, заставляли ее искать причину, которая бы  могла удержать сына подле себя.
Думала она, думала и, наконец, решила, что сын вырос, и что пришло время его женить.  Подобные мысли посещали царицу Наталью и прежде, но после заявления Петра о том, что он намерен покинуть Преображенское, она  поняла, что  надо торопиться.
Поначалу царица Наталья в своих мечтаниях так высоко вознеслась, что стала подыскивать Петруше в жены не просто хорошую девушку из своих доморощенных невест, а только из заморских принцесс да королевен. По ее глубокому убеждению, брак с иноземкой возвысил бы Петра и над братцем Иваном, и над сестрицей Софьей.  Но заграница к сватовству Нарышкиных отнеслась холодно.
И в том ничего не было удивительного! Ведь Европа самодержцев Романовых никогда за царей не принимала! Как были они для всего европейского света боярами, так ими и остались. Именно поэтому, подчеркивая всякий раз их беспородность и отсутствие великокняжеской родословной, все приличные европейские фамилии выписывали их имена в дипломатических депешах   полностью, например, Софья Алексеевна, а не Софья Вторая, как следовало бы по ранжиру.
Не доверяя собственному выбору сына, Наталья Кирилловна, нарушая общепринятую традицию девичьих смотрин, приглядела для него невесту сама.  Ею оказалась тихая, скромная и правильно, в древнерусских традициях, воспитанная Прасковья Илларионовна Лопухина. Нравилось царице Наталье и то, что невеста была тремя годами старше ее Петруши, а значит, мудрее и прозорливее его.  А, кроме того, и этот момент имел для Нарышкиной особое значение, в тяжкие годы испытаний все Лопухины стояли на стороне ее сына, за что немало пострадали и были подвергнуты всякого рода наказаниям.
На удивление матери, Петр ее выбор не оспаривал. Прасковья и в самом деле была пригожа лицом и ладная станом. Не понравилось в ней жениху лишь то, что уж слишком скромной, стыдливой и покорной предстала она перед ним. И если бы не живой, глубокий и пронзительный взгляд серо-голубых глаз Прасковьи, то, пожалуй, ничего бы в его сердце не взыграло, не вздрогнуло. Ведь, несмотря на свой юный возраст, семнадцатилетний Петр уже имел полное представление о взрослой любви, который он научился в Немецкой слободе у продажных трактирных шлюх. Но по сравнению со скромными и стыдливыми московскими барышнями, это были женщины совсем другого сорта!
Но, как бы хороша ни была Прасковья, а Петр посчитал не лишним внести кое-какие изменения в ее нынешний облик. И преображать свою будущую половину он начал с ее простонародного имени Прасковья, годного, по его глубокому убеждению, только для бедных холопок, да сенных девок. В итоге, под венец последняя царица государства Российского пошла не какой-то там никчемной Парашкой, а Евдокией - Дунькой, получив это имя в честь бабки жениха, которая по своей дворянской бедности вынуждена была до замужества служить в одном из богатых домов столицы обыкновенной прислугой. Не благозвучным показалось Петру и имя будущего тестя – Илларион, который так же, как и его дочь, был накануне свадьбы переименован и стал величаться Федором.
Наконец, когда все формальности, предшествующие заключению брака, были соблюдены, жених - государь Петр Алексеевич и невеста -  Евдокия Федоровна Лопухина обвенчались. Случилось это 27 января (9февраля)1689 года.
Медовый месяц молодожены провели в волнительном узнавании друг друга. Пылкий, несдержанный в проявлении эмоций Петр, имея богатый опыт в науке чувственных отношений, требовал от Евдокии определенной смелости, свободы и живости. Однако, впитав вместе с молоком матери такие непреходящие девичьи ценности, как скромность и стыдливость, она была слишком покорна, слишком податлива и уступчива для того, чтобы быть своему мужу по-настоящему интересной.
Ничего не менялось и во внешнем облике молодой царицы. Мягко, но твердо она отклоняли любые, даже самые незначительные попытки мужа перелицевать ее устаревшие представления о женской добродетели и целомудрии на новый лад.  Нередко, убеждая Петра в том, что он принимает ложное за истинное, Евдокия отчаянно пыталась внушить мужу, что все приобретенные им в Немецкой слободе знания о природе человеческих взаимоотношений противны духу и совести русского человека.
 Но Петр, не придавая нравоучительным беседам жены никакого значения, лишь задиристо хохотал в ответ!
Нормы, порядок, правила, как глупо, считал Петр, всему этому следовать! Ведь он – царь, он сам – норма, порядок и правило для всех остальных! А то, что она – Евдокия - называет «жизнью по совести» так это все вздор, выдумки стариков, пережитки прошлого.
- Никто не живет по совести, никто, все живут по своему разумению. И ты женщина, - всякий раз, гневно обрывая разговор, говорил  Петр Евдокии, - должна слушаться  своего  мужа и делать так, как он тебе говорит, иначе…  Но договорить до конца, начатую фразу, Петр не спешил. Он любил свою жену и, еще надеясь, что она его услышит, уходил от раздосадованной Евдокии, не оборачиваясь, с раздражением хлопая дверью.
А весной, едва успел растаять снег и сойти лед с озер, Петр уехал в Переславль строить суда.

***
Но вдовая государыня Наталья Кирилловна, как следует из отзыва близкого царской семье человека - князя Бориса Ивановича Куракина, «была править некапабель, ума малого», а посему во всем полагалась на преданных ей и ее сыну министров.  Так главными ее советниками были назначены - князь Борис Голицын, родной брат Лев Нарышкин и свояк со стороны царевой бабки - Тихон Стрешнев.
Но если Борис Голицын был человек умный, образованный, говорил по латыни, но при этом «пил непрестанно», то двое других, ни умом, ни образованием, ни воспитанием похвастаться не могли, зато пили и кутили с князем на равных.
Все тот же князь Куракин, который начинал свою службу при Дворе спальником у 11-летнего Петра, а позже женился на родной сестре царицы Евдокии – Анне, писал о безродных и лукавых Нарышкиных и Стрешневых, как о «господах самого низкого шляхетства».
Впрочем, вместе с людьми недалекими и в «правлении весьма непорядочными» к власти пришли и более чем три десятка Лопухиных. Представители старорусской дворянской знати, они в противовес шляхетскому корню Нарышкиных являлись выразителями и проводниками самобытного русского мироощущения, вероисповедания и домостроя. Естественно, что между пронемецки настроенной партией Нарышкиных и традиционалистами Лопухиными тут же возникли серьезные трения, в которых роль буфера с большой надсадой для души и ума выполняла не без поддержки патриарха Иоакима, Наталья Кирилловна.
Так, только ее стараниями Петр Лопухин Большой встал во главе Ямского приказа, а Петр Меньшой возглавил приказ Большого дворца и Судный. Был пожалован особым доверием и отец царицы Евдокии – Федор Авраамович, произведенный по характеру родства в ближние бояре. Прослужив более десяти лет стольником у царицы Натальи Кирилловны и заслужив ее особое расположение, Авраам Федорович Лопухин – родной брат Евдокии, тоже удостоился особой милости и был назначен послом в Константинополь.
И только Петр со своими новыми друзьями Лефортом, Гордоном, да вездесущим Сашкой Меншиковым то пропадал в Немецкой слободе, празднуя в сотый раз одержанную над Софьей победу, то с головой уходил в «потешные» военные сражения.
Даже рождение в семье в феврале 1690 года долгожданного первенца – сына и наследника Алексея Петровича, не превратило заигравшегося переростка Петра в заботливого мужа и степенного отца семейства. И Евдокии было невероятно трудно с этим смириться. День ото дня она все нетерпеливее и настойчивее требовала, чтобы муж оставил своих кабацких друзей, потешные забавы и, соединившись с семьей, жил и вел себя сообразно своему чину и достоинству. Но Петр, уже мало любя Евдокию, не обращал на ее слезные мольбы никакого внимания. И постепенно частые ссоры, взаимные упреки и жизнь врозь сделали свое черное дело. В записках князя Куракина этот период жизни Петра и Евдокии описан всего лишь одной строчкой: «Любовь между ними была изрядная, но продолжалась разве токмо год!».
Не встретил Петр должного понимания и в лице матери, которая после смерти патриарха Иоакима в марте 1690 года сильно сдала и, чувствуя себя совершенно одинокой и всеми покинутой, все чаще нуждалась в поддержке и заботе сына. Но Петр, оставаясь глухим к ее просьбам, не переменил своего образа жизни и не покинул Преображенское.  И только внучок Алешенька, скрашивая ее безрадостное вдовье и бессыновье существование, радовал ее своей бескорыстной и бесхитростной любовью.
Не было в сердце Петра и крепкой отеческой любви к сыну.  Гневаясь на Евдокию, он автоматически переносил свое неудовольствие ею и на Алексея.  Не способен был Петр и к проявлению таких тонких человеческих чувств, как нежность и снисходительность. Плохо воспитанный, избалованный    матерью и няньками, рано подпавший под дурное влияние Кукуя, Петр был плохим отцом и плохим мужем. Утирать бабьи слезы и выискивать слова утешения, которых он, в общем-то, и не знал, а тем более идти на поводу женских капризов было для него занятием невыносимым.
Выбитый бурными событиями лета и осени 1689 года из привычно накатанной жизненной колеи Петр желал только одного: поскорее от всего этого избавиться и вернуться в Переславль к своему любимому делу – созданию потешной флотилии.

***
Прошло полгода, и 1 мая 1692 года с судостроительной верфи Переславля в воды одного из самых больших и глубоководных водоемов европейской равнины с чудным названием – Плещеево озеро был спущен первый корабль из потешной флотилии Петра. За ним последовали второй, третий и так более нескольких десятков парусников.
Со смешанным чувством восторга и удивления следили за разыгравшимся на воде боем, и близкие царю люди – матушка Наталья Кирилловна, сестра Наталья Алексеевна и жена Евдокия Федоровна с двухлетним сыном Алексеем.
Здесь в Переславле Евдокия впервые узнала, что у мужа есть другая женщина –  разбитная и бойкая немочка Анна Монс. Узнать об этом теперь, когда в семье появился второй ребенок – сын Александр, больной и слабенький мальчик, значило потерять всякую надежду на то, что у семьи есть будущее.  Впрочем, узнать об измене – это всегда и больно, и непросто.   Объяснение между супругами вылилось в бурный и некрасивый скандал. Не испытывая ни малейшего угрызения совести, Петр, который терпеть не мог женских слез, даже не попытался оправдаться перед супругой, а, признав, что данный факт и многие другие имеют место быть, объявил Евдокии о своем решительном желании с ней развестись.
И он действительно немедленно бы расстался с ней, если бы не вмешательство Натальи Кирилловны. Не одобряя многих поступков сына, но проявляя к нему нежную материнскую любовь и заботу, она потребовала, чтобы Петр никогда более не помышлял о разводе, не обижал Евдокию и жил с ней согласно данной при венчанию клятве. Не смея причинить матери боль, Петр дал ей слово, что исполнит ее волю и сохранит семью.  Казалось, что мир между супругами восстановлен.
Но это нелегкое и горькое для обоих примирение стало последним в печальной и короткой истории любви Петра и Евдокии!
Не сблизило их и общее горе -  сначала в 1692 году смерть младенца Александра, а потом в 1693 - и новорожденного Павла.  Но если с изменами мужа Евдокия по-бабьи еще как-то умела мириться, то простить Петру то, что он не появился на похоронах малолетних сыновей, не смогла. И хоть внешне все в царском семействе оставалось по-прежнему, и она все еще величалась царицей и проживала вместе с сыном Алешей в Кремле на отведенной ей половине, но весь Двор знал, что супруги в одной опочивальне никогда вместе не спят.
Смерть матери, которая, в последнее время часто болея, молила сына приехать в Москву и принять из ее слабеющих рук власть, Царство и заботу о жене и сыне хоть и застала Петра средь шумного застолья, но не была для него совершенно неожиданной.   Знал он все и о физических недугах матери, и о ее страстном желании видеть его подле себя, но не откликнулся, не приехал, не попрощался с ней перед вечной разлукой.
Бытует в исторической литературе широко распространенная теория о том, что единственный человек на свете, которого Петр самозабвенно и искренне любил, была его матушка Наталья Кирилловна. И, соглашаясь с этим утверждением, еще труднее объяснить его черствость, его нежелание откликнуться на ее мольбы и тем самым скрасить последние минуты ее земной жизни. Да и какими словами можно оправдать заигравшегося на «марсовом» поле Петра, когда в то самое время прикованная к смертному одру Наталья Кирилловна испускала последний дух.

***
Тревожные события, произошедшие в Москве в начале 1698 года, не могли не отразиться на судьбе царицы Евдокии Федоровны, ее единственного сына Алексея и всего семейного клана Лопухиных.
Еще с дороги, разочарованный крупными неудачами в дипломатическом дансинге с Западом, Петр, подозревая, что сердце очередного стрелецкого мятежа находится в самом Кремле и связано с именем его жены, приказал Федору Ромодановскому приложить все усилия к тому, чтобы разоблачить Евдокию и склонить ее к добровольному пострижению. Испытывая к жене глубокую личную неприязнь, он видел в ней и серьезного политического противника. Впрочем, по описанию современников сама Евдокия мало походила на человека способного противостоять своему грозному супругу, а тем более вступить с ним в открытую борьбу за власть. Но, быть может, ей и не нужно было этого делать! Одно только то обстоятельство, что она была законной женой царя и матерью наследника, превращало ее в одну из главных фигур при Дворе, вокруг которой и формировалась оппозиционная официальной власти партия.
Но никакие разумные доводы, льстивые речи и грозные запугивания с тасканием за косу и битьем щек не заставили Евдокию добровольно отказаться от света, сына и иных мирских радостей. Обнаружив в молодой женщине невероятную твердость характера и силу духа, ее истязатели приуныли. 
Пришлось Федору Ромодановскому самому браться за исполнение царского поручения.  Но чувствуя себя в высшей степени неловко и испытывая сильное противодействие со стороны семьи, князь вынужден был оставить царицу в покое.
Только покоя в душе царицы уже давно не было. Да и желание супруга прекратить с ней всякие, даже формальные отношения, ее не удивило и не застало врасплох.  Напротив, с того самого дня, как Натальи Кирилловны не стало, Евдокия, прекрасно понимая всю сложность своего положения при Дворе, жила в постоянном ожидании трагической развязки своего неудачного замужества. Ведь ни для кого не было секретом, что Петр, избегая ее общества, не просто уклонялся от исполнения супружеских обязанностей, а проводил все свое свободное от кораблестроения время в Немецкой слободе, в постели бесстыдной иноземки – Анны Монс. Хотя, что касается интимной стороны жизни Петра, то, обладая исключительной невоздержанностью и неразборчивостью в связях, он никогда не мог удовольствоваться одной женщиной.
Имея одним единственным намерением договориться с ней о разводе тихо, по-семейному, не привлекая к этому событию внимания сторонних людей, он хотел, чтобы жена, зная его, как человека свободного от моральных принципов, увидела, что он свободен и от всех тех стереотипов, которыми она себя окружила. Это была встреча двух совершенно разных людей!  Она – яркая выразительница традиционного образа жизни и мышления огромного числа русских женщин и он – злостный отступник от устоявшегося в патриархальной Руси образа жизни и мышления огромного числа мужчин. Она – хранительница завещанной отцами и дедами старины и он – воинственный разрушитель любых проявлений закостенелых и изживших себя суеверий.
Это были два разнополюсных мира, которые никогда в принципе не могли совместно сосуществовать!  Но если Петр, как человек нового времени, желал быть свободным и в личной жизни, то Евдокия, верная заведенному исстари порядку, готова была нести тяжкий жребий безрадостного и несчастливого замужества до конца своих дней. В итоге, более чем четырехчасовая беседа супругов завершилась, как того и следовало ожидать, унизительным для обоих выяснением отношений, взаимными претензиями и упреками.
Петр настаивал на своем праве жить свободно - как и с кем ему хочется, а Евдокия, призывая его одуматься, требовала, чтобы он вернулся в лоно семьи и правил страной и домом так, как то и подобает делать царю и рачительному хозяину.
Взбешенный бабским упрямством и твердолобостью супруги, Петр отказался от мысли договориться с Евдокией о разводе миром и предпринял попытку постричь ее в монахини насильно.

***
Однако и эта попытка царя оказалась неудачной! Она встретила, кто бы ожидал, твердый и решительный протест в лице слабого и немощного патриарха Андриана. Несмотря на свой преклонный возраст и тяжелую болезнь, последний архипастырь Древней Руси нашел в себе мужество и смелость для того, чтобы не убояться грозного правителя и не спасовать перед ним.
Ведь по существующим на ту пору церковным порядкам, Евдокия могла быть насильственно пострижена в монахини только по двум причинам, первая из которых -  ее неспособность к воспроизводству жизнеспособного потомства и вторая – наличие неоспоримых доказательств ее супружеской неверности.  Но, ни в одном из двух упомянутых пороков благочестивую царицу Евдокию нельзя было заподозрить. Напротив, для всего Царства она являла собой яркий пример подлинного материнства и супружеской верности.
Но Петра уже невозможно было остановить! Не встретив в лице патриарха Андриана поддержки и должного понимания, царь решил действовать в обход церковных уложений.  И первое, что он сделал – это с помощью своей родной сестры Натальи похитил шестилетнего Алексея у матери.
Будучи моложе брата всего лишь на один год, она долгое время оставалась для него единственным верным другом и близким по духу человеком. Это во многом благодаря ее стараниям счастливый на первых порах брак Евдокии и Петра сначала дал трещину, а потом и вовсе распался.  Ревнуя брата к невестке и опасаясь в один из дней оказаться в тени ее достоинств, Наталья не упускала из вида ни одного невинного проступка Евдокии.  Все: и ее таинственные ночные гадания, и нелепые обряды «присушки», имеющие своей целью привязать к себе любимого, и наивная вера в приметы и знаки безжалостно ею высмеивались и излагались Петру в искаженном и самом невыгодном для Евдокии свете.
Вообще в отношениях сестры и брата Нарышкиных можно было разглядеть немало странностей. Так наиболее докучливые исследователи личной жизни Петра убеждены, что не одной только братской любовью были связаны эти двое, что угадывается в их родственной близости и четкий интимный след. Быть может не случайно бедная Наталья Кирилловна, без всякой видимой на то причины, спешно женила не достигшего совершеннолетия Петра на девице более зрелой и тремя годами старше его.
Более чем подозрительными в русле этих рассуждений выглядят и уклончивые отказы Петра, да и самой Натальи, высокородным иностранным соискателям ее руки и сердца. И это в то время, когда царь буквально из «кожи лез вон» для того, чтобы встать вровень с лучшими королевскими домами Европы. Вот и приходилось Наталье Алексеевне вместо устройства своей собственной судьбы заниматься разрушением семейного счастья брата.
Но, чтобы там между сестрой и братом наедине не происходило, а лучшей помощницы, чем Наталья, для сведения счетов с Евдокией Петру было не сыскать!  Именно ей царь и поручил выкрасть ребенка. И пока Наталья в дорогой царской карете увозила царевича Алексея из Кремля к отцу в Преображенское, другой экипаж - простой и непрезентабельный на вид -  без должного выезда и без свиты мчал во весь дух растрепанную и зареванную царицу в Суздаль в Покровский женский монастырь.
 Вырвав жену таким варварским образом из устроенного и привычного для нее мира, разлучив с сыном и посадив на хлеб и воду в одной из уединенных келий монастыря, Петр рассчитывал сломить ее сопротивление и заручиться согласием на добровольный постриг.
Но добиться от Евдокии желаемого так скоро, как Петру того хотелось, оказалось совсем непросто. Более полугода в полном неведении о судьбе своего единственного ребенка провела Евдокия Федоровна в монастырской тюрьме, не получая ни единой весточки от родных, ни единой копеечки из казны на свое содержание. Справиться со своим горем, вынести все тяготы одиночества и при этом не умереть от голода помогли несчастной государыне жалостливые и сочувствующие ей всем своим бабьим сердцем   монахини.
Постепенно Евдокии даже стало казаться, что Петр навсегда позабыл о ней!

***
Но, нет! Майским днем 1699 года в Суздаль в Покровский монастырь неожиданно для всех его обитательниц прибыл окольничий царя - Семен Языков. Он должен был убедить царицу не противиться воле мужа и принять постриг добровольно.  А для того, чтобы Евдокия была посговорчивей, царь приказал Языкову не только со вниманием отнестись к выдвигаемым ею требованиям, но и оставить царице надежду, что некоторые из них будут удовлетворены.
Прошла ни одна неделя, прежде чем опальная государыня призвала в свою келью иеромонаха Иллариона. Понимая всю тяжесть и бессмысленность своего нынешнего положения, Евдокия, вступив с Семеном Языковым в переговоры, выразила согласие принять монашество. Однако при этом она настояла на том, чтобы ее пострижение носило тайный характер. Сознавая, что большего от келейной затворницы не добиться, Языков, уведомив о том царя и получив от него одобрение, проследил за тем, чтобы   процедура пострига была исполнена   безотлагательно и по всем правилам.
Выполнил свою часть договора и Петр. Он отменил все ранее установленные запреты, связанные с содержанием Евдокии, и, потеряв к ней последний интерес, забыл о ее существовании.  И это уже было неплохо! Потому что вскоре между Суздалем и Москвой установилась регулярная почтовая связь, а вместе с ней в монастырь стали постоянно поступать деньги, посылки, письма от родственников и среди них тайные грамотки с весточками о любимом сыночке Алешеньке от сводной сестры царя - Марии Алексеевны.
Жизнь Евдокии Лопухиной начала приобретать новый смысл!
Молодая сероокая красавица, страстная, чувственная, обладающая отменным здоровьем и неотразимым женским обаянием, Евдокия очень скоро, сбросив с себя убогое черное облачение келейной затворницы, обрядилась в красивые шитые бисером и жемчугом одежды.
Но представить себе, чтобы набожная и благочестивая Евдокия, к тому же принявшая тайный постриг, отважилась пойти на столь смелый и решительный шаг одним только своим разумением, было бы большим заблуждением. Нуждаясь в постоянной поддержке и опеке, она и здесь, вдали от родного дома, встретила человека, который, не только сумел утешить ее горькие печали о сыне, но и вселил в ее сердце надежду на скорое возвращение к прежней жизни.  Им оказался известный в тех краях старец и пророк -  игумен Досифей. Прослышав о редкостном даре игумена – предсказывать будущее, царица, полная тягостных и щемящих душу раздумий, тайно посетила его в Сновидческом Благовещенском монастыре.
Встреча царицы Евдокии и игумена Досифея (в миру Демида Глебова), оказалась судьбоносной для них обоих. Как выяснилось в ходе их частной беседы с глазу на глаз, Демид вел свое начало от того же Глебовского корня, что и дворяне Лопухины, а, значит, приходился Евдокии хоть и «седьмой водой на киселе», но все равно родственником.    Впрочем, не одним только зовом крови объяснялись те особые доверительные отношения, которые сложились между ними с первой встречи.  Пророчествуя Евдокии Лопухиной возвращение на Царство, Досифей вкладывал в предсказание и свои собственные чаяния, и надежды той части церковного клира, которая, болея за посрамленное Петром отечество, видела в ней и ее сыне Алексее спасителей ветхозаветной Руси.
Трудно предположить, понимала ли сама Евдокия, воспитанная в строгих правилах семейного домостроительства, какой глубокий смысл вкладывал Досифей в свое пророчество. Скорее всего, она услышала в вещих словах пророка, только то, что хотела услышать! А это то, что она снова вернется в Москву, обретет сына и мужа и все в их жизни с Петром наладится!  Сумел старец развеять   печальные думы Евдокии и о принятом ею под давлением тяжелых жизненных обстоятельств пострижении, назвав совершенный над нею обряд   неканоническим и противоестественным. Ведь прежде чем принять постриг, Евдокия должна была получить разрешение Церкви на расторжение ее брака с Петром, а без такового она по-прежнему оставалась его законной женой и царицей.
Счастливая от одной только мысли о том, что все еще возможно, что будущее вернет ей мужа и сына, а вместе с ними и долгожданный мир и покой в семье, Евдокия оставляет унылую, полную монашеского аскетизма жизнь постницы и возвращается к мирским тревогам и радостям.  Она верит в свою счастливую звезду и заставляет поверить в нее всех, кто связывал с ней свои надежды на благочестивое царствование.

***
И вскоре из Москвы в Суздаль перебирается весь ее прежний Двор, включая и любимого карлу царицы - Ивана Терентьича. Заперты в сундук черные монашеские балахоны, отменены длительные посты и воздержания. Отныне на отдельной кухне, открытой при обители, возбуждая в монастырском люде сдобными да пряными ароматами неутолимый аппетит, колдуют над изысканными съестными припасами искусные кремлевские повара. Зная о том, что царица не любит мяса, они из угождения ей, придумывают всякий раз новые рыбные блюда.
Не забывает царица и о приличествующих ее положению и сану дворцовых традициях и в храмные праздники, а также в дни рождения Петра и царевича Алексея, принимает у себя Суздальского архиерея и местных воевод, собственноручно поднося им чарку, наполненную водкой или красным вином. В такие дни спешат засвидетельствовать свое почтение государыне и таможенные бургомистры, которые щедро одаривают ее рыбой, медами, яблоками и калачами.
Забытая Петром, она создает свое маленькое царство в Суздале!
Поддерживает и укрепляет ее дух сладкой мечтой о будущем счастье не один только игумен Досифей, но и ее духовник - Феодор Пустынный.  Имея постоянные контакты с Москвой, они добиваются того, чтобы все расходы по содержанию опальной царицы и ее Двора, которая не получает из казны на прокорм ни одной копейки, Церковь взяла на себя. 
Немалое материальное содействие церковникам оказывают и Лопухины - родственники Суздальской государыни. Но, несмотря на то, что все эти деяния творятся прямо под самым носом у царя, он занятый северными баталиями и строительством военно-морского флота, ничего не замечает. Впрочем, и сами благодетели, попечители и просто добровольные помощники Евдокии проявляют немалую осторожность и осмотрительность. Она и ее сын Алексей – единственная их надежда на возвращение попранных царем-антихристом отеческих традиций и установление прежней гармонии между Царством и Церковью.
Не разочаровывает их ожиданий и сама Евдокия. Высоко оценивая проявляемую о ней заботу Церкви и большого круга светских лиц, она выражает полное с ними согласие и единомыслие.  Да, она за старую Русь, но только в союзе с Петром. Объясняя его отступничество от многовековых традиций дурным влиянием окруживших его плотным кольцом иностранцев, она искренне верит, что в один из дней он одумается, раскается в своих прегрешениях и вернется в лоно семьи. Понимая, что им не изменить традиционных установок Евдокии на крепкий брак, Досифей и Федор Пустынный сочли за лучшее поддерживать несчастную изгнанницу в этом заблуждении, нежели утратив ее доверие, вместе с ним потерять и надежду на будущее царствование ее сына.  Евдокия была им нужна, как флаг, как путеводная звезда для всех тех униженных и оскорбленных, что оказались выброшенными Петром за борт привычной и устроенной жизни.
Тайным противником проводимых в стране реформ, становится и Русская Поместная Церковь. Пропасть, которая разверзлась между Царством и Церковью в царствование царя Алексея Михайловича, приобретала необратимый характер в царствование его сына -  Петра Алексеевича.
В противовес прозападной политики царя, Русская Церковь в лице патриарха Адриана, еще в 1690 году публично заявила, что будет всецело верна восточному православию.  Активно выступал Адриан и против насаждаемых Петром в обществе, так называемых, западных свобод – вина, табака, ношения париков и новых фасонов одежды. Несмотря на   физическую немощь и преклонные годы, патриарх обладал сильным духом и не раз бывал тверд в принятии решения, которое шло вразрез с мнением государя.
Испытывая со стороны Петра постоянную угрозу   нравственному здоровью нации и своему собственному существованию, Церковь благоразумно решила взять воспитание царевича Алексея под свой незримый контроль, для чего внедрила в его окружение своих людей. 

***
О том насколько царь был суров, неласков и холоден с сыном ярко свидетельствуют наблюдения очевидцев. Как следует из рассказа австрийского посла Плейера, Петр не только приказывал своим приближенным обходиться с наследником без всякого уважения к его сану, но ничего не предпринял даже и тогда, когда Меншиков в лагере под Ниеншанцем, раздраженный медлительностью Алексея, схватил его за волосы и повалил на землю. Оставив без внимания наглую выходку своего любимца, Петр дал ему повод и в будущем относиться к царевичу без должного почтения.
Впрочем, в военном лагере под командованием Меншикова Алексей пробыл недолго. Вернувшись в Москву вместе с отцом в 1706 году и приняв участие в ряде семейных торжеств, он так в столице и остался, поступив под негласный надзор тетки Натальи Алексеевны. Сам же Петр в конце года отбыл из Москвы в Западную Украину в местечко со странным и вязким названием Жолква, где вместе с вызванными туда генералами собирался обсудить стратегический план ожидаемого генерального сражения с Карлом Х11.
Почувствовав себя, впервые за последние пять лет, по-настоящему свободным человеком, Алексей, опираясь на помощь новых друзей, решился на смелую и рискованную поездку к матери в Суздаль.
Встреча этих двух некогда очень близких и очень дорогих друг другу людей после восьми лет вынужденной разлуки была радостной и печальной одновременно.  Сетуя на свою горькую участь, на снедающую душу тоску по прежним счастливым временам, мать и сын не смогли обойти молчанием и то, что тревожило их более всего -  страх за свое будущее. Отныне, когда вопрос о новой женитьбе царя на Марте, оставался лишь вопросом времени, каждый из них жил в постоянном предчувствии беды и поджидающей их на каждом шагу опасности. И даже, то чудесное пророчество игумена Досифея о том, что Евдокия еще будет царицей, которым она поделилась с сыном, послужило им обоим слабым утешением. Оба понимали, что вернуться в Москву в прежнем величии, она - царица сможет только в том случае, если править страной будет он - Алексей. А пока Петр оставался у власти, о таком счастливом развитии событий не то чтобы говорить, а даже думать было слишком рискованно.
Но как бы ни был Алексей осторожен, а сохранить свой визит к матери в тайне ему не удалось. И выдали его не чужие люди, а родная тетка -  Наталья Алексеевна. В гневе Петр, который ни в ком не видел столько вреда для сына, как в матери, приказал ему спешно явиться в Жолкву.  Истории не известны подробности этого свидания, но потому как царевич никогда более не искал возможности увидеться с матерью, можно предположить, что жестокость наказания во много раз превосходила степень вины.
 В Москву царевич вернулся только в октябре 1707 года, где ему впервые была отведена роль правителя. Ожидая нападения шведов на Москву, Петр доверил Алексею надзор за укреплением старых и возведением новых оборонительных укреплений.  И хоть противнику не довелось подвергать их артиллерийскому обстрелу и проверять на прочность, но Петр остался доволен качеством выполненных работ. В следующий раз, удерживая сына на некотором отдалении от себя, он посылает Алексея в Малороссию и поручает ему провести рекрутирование пяти полков для предстоящего генерального сражения под Полтавой. И с новым заданием Алексей справился отлично. Все: и сбор новобранцев, и их экипировка, и военная подготовка были проделаны царевичем   в срок и по всей форме. Так что в Сумы к отцу он привел уже готовые к бою полки.
Как отмечают некоторые современники Петра, царевич Алексей был «не только не глуп, но даже умен, с примечательным рассудком». С большой охотой, наряду с важными государственными заботами, Алексей вернулся и к прерванным в 1705 году занятиям науками: арифметикой, историей, немецкой грамматикой, французским языком и географией.  Это случилось сразу, как только его давний учитель Гюйссен возвратился в 1708 году из-за границы.  Известно так же, что с помощью какого-то приезжего инженера, которого Гюйссен отыскал в Москве, Алексей приступил к изучению фортификации, о чем тут же в одном из своих писем и поспешил сообщить отцу.
Однако, проведя лето 1709 года в Москве, Алексей уже осенью был затребован отцом в Киев в действующую армию, для того, чтобы принять участие в походе против шведского корпуса Станислава Лещинского. Но в октябре планы Петра неожиданно поменялись и он, не вдаваясь в объяснения, приказал Алексею спешно собираться и отправляться в Дрезден.

***
Евдокия Федоровна Лопухина, вырванная во цвете лет из тихого и уютного мирка теремной обывательницы, не смирилась со своей опальной участью и не утратила живого интереса к жизни.  Ободряемая святыми пророчествами Досифея (Глебова), Евдокия жила в волнительном ожидании   счастливых перемен, обретения семьи и полной свободы.  Впрочем, что касается свободы, то и здесь в Суздале она была ничем и никем не стеснена. Всеми любимая и почитаемая как царица, Евдокия, поддерживаемая Суздальским духовным клиром, позволяла себе очень многое: и свой собственный царский двор, и длительные поездки на богомолье с заездами в родовое село Дунилово, подаренное ей в день свадьбы, и мирское облачение.
Надеясь, что страшные времена Петра в скором времени закончатся, и на престол взойдет царевич Алексей, духовники всячески поддерживали в царице эту надежду. Опасаясь разоблачения, с большим риском для жизни они зорко следили за всеми перемещениями царя и его свиты.   И в 1706 году им даже удалось организовать встречу Евдокии с сыном.
Но сколько бы впоследствии царица ни пыталась свидеться с царевичем вновь или наладить с ним через посредничество своего брата Авраама Лопухина тайную переписку, ей это так и не удалось.  Жестоко поплатившись за нарушение запрета на встречу с матерью и панически опасаясь гнева скорого на расправу отца, Алексей категорически избегал не только каких-либо контактов с ней, но и малейших упоминаний о Суздале. Даже будучи за границей, Алексей, обращаясь в письмах к своему духовнику - протопопу Якову Игнатьеву, строго настрого запрещал ему вести переписку с царицей Евдокией, а тем более наносить ей личные визиты в Суздаль.
Так в ноябре 1709 года, в очередной раз призывая протопопа к благоразумию, Алексей предупреждает его о тяжких последствиях, к которым может привести их обоих один его необдуманный шаг. «Не надлежит вам ехать, - пишет царевич из Ярослава, - понеже смотрельщиков за вами много, чтоб из сей поездки и мне не случилось какое зло, понеже многие ведают в каком ты у меня состоянии и что все мое тебе вверено….   Для Бога не езди…»
Пытаясь развеять кручину Евдокии о сыне, Суздальский протопоп Федор Пустынный – духовник царицы - познакомил ее с бравым майором Степаном Глебовым, прибывшим в Суздаль по делам службы, а точнее для учиненного царем нового рекрутского набора.
Статная, улыбающаяся царица в нарядном цветастом платье, в короткой душегрейке и с повойником на голове с первого взгляда очаровала пылкого и готового сию же минуту пасть к ее ногам боевого тридцатисемилетнего офицера. Желая любой ценой добиться расположения Евдокии, ошалевший от любви Глебов оказался не просто настойчивым, но и весьма предприимчивым ухажером. Склонив на свою сторону одну из близких к царице боярышень – монахиню Каптелину, он уговорил ее передать красавице-государыне подарок - «два меха песцовых, пару соболей и сорок собольих хвостов».  Но даже и после такого щедрого подношения майор  не сразу  вымолил у нее согласие  на  свидание.
Но застоялая и щемящая душу тоска по семейному счастью, страстное желание быть любимой и любить самой с примесью обыкновенного женского любопытство сделали свое дело.
Поведав царице грустную и проникновенную историю о своей неудавшейся личной жизни в браке с нелюбимой женщиной, Глебов, задев ее за живое, не просто расположил Евдокию к себе, он стал ее близким, а потом и интимным другом.   Неискушенная в мужском коварстве, несчастная в первой любви Евдокия не только поняла, но и приняла его боль как свою.
Наивно полагая, что обрела в Глебове родственную ей душу, Евдокия со всем пылом нерастраченной бабьей любви отдавалась новому чувству. Она открыто появлялась с Глебовым на людях, возила его по монастырям и в гости к архимандриту Досифею, уединялась с ним в келье, возбуждая гадкие и гнусные сплетни.  Гневаясь на злоязыких болтунов, но, не имея в себе сил прекратить порочащую ее связь, Евдокия приказала отлавливать сплетников и постригать в монахи. Застигнутая врасплох большой и настоящей любовью, она – зрелая сорокалетняя женщина, стала всерьез мечтать о счастливом браке с любимым.
Казалось, что высоким и пылким чувствам влюбленных не будет конца! Однако когда после двух лет бурного и страстного романа Евдокия заговорила с Глебовым о венчании, хотя бы и тайном, бравый майор  не на шутку испугался.  Одно дело состоять в интимной (кто не без греха) связи с царицей и совсем другое – переходить дорогу царю.  Тут, как говорится, и до плахи не далеко!  Осознав, какую опасность таят в себе его дальнейшие любовные свидания с Евдокией, Глебов, призвав на помощь   родственные связи, которые у него имелись в Москве, добился перевода в другую часть.
Сердце Евдокии было разбито!
Но, не желая верить в предательство любимого и всячески оправдывая его внезапное бегство из Суздаля, она настойчиво осаждала его письмами, изливая в них свою боль и тоску по нему.
«Забыл ты меня так скоро! Свет мой, душа моя, радость моя! Видно приходит злопроклятый час моего расставания с тобой.  Лучше бы душа моя с телом рассталась! Как мне на свете жить без тебя?! Только Бог знает, как ты мне мил!»
Но напрасно Евдокия старалась мольбами и слезными сетованиями растрогать вероломное сердце своего искусителя. Стараясь обо всем забыть и утаить свою греховную связь с царицей втайне от большого света, Глебов не отзывался на ее призывы. 
Так, решает он, будет лучше для них обоих! 
Однако заплатить за свою нечаянную любовь к Евдокии Степану Глебову все равно придется!  Только случится это много позже, спустя шесть лет, в 1718 году во время следствия по делу царевича Алексея, обвиненного в заговоре против отца.

***
За долгие годы правления Петра семейство Лопухиных, начиная с пострига Евдокии, подвергалось постоянным притеснениям и   физическому истреблению. Достаточно вспомнить старших дядьев Евдокии – Петра Большого и Петра Меньшого, пытанных и казненных царем самолично по надуманным обвинениям.
Считая царицу Евдокию невинно пострадавшей и изгнанной с престола не по церковному закону, Москва, почитая ее государыней, с особым уважением относилась и к ее брату. Влияние Авраама Лопухина на Москве среди родовитого боярства и духовенства не имело себе равных.   Считался с ним даже такой верный и испытанный соратник Петра, как князь Ромодановский.
Но и на Авраама нашлись анонимные жалобщики, которые в 1708 году, рассчитывая остаться неузнанными, подбросили Петру подметное письмо. В нем они обвиняли боярина Лопухина в том, что он забрал на Москве большую силу, всем завладел и правит суд по своему разумению.  Авторы доноса, сетуя на то, что в Москве без царя порядка нет и что жены боярские немецких платьев и париков не носят, перечисляли и другие, более серьезные вины боярина. Так главная провинность Лопухина, по мнению жалобщиков, заключалась в том, что Лопухин и его сродники укрывают беглых крестьян, а не выдают рекрутам, как того требует закон.
Но тогда царь, не желая ссориться с Ромодановским, оставил этот донос без рассмотрения. Зато теперь, вымещая на Лопухине всю накопившуюся за долгие годы ненависть, он пытал и мучил его с особым пристрастием.  Не мог царь простить Аврааму и того, что тот, будучи близок к царевичу и зная не только мельчайшие подробности его побега, но и место его тайного прибежища, не заявил о том даже и тогда, когда поиски беглеца уже начались. Плохую службу сослужило Аврааму и сделанное им под нескончаемыми пытками признание в том, что все эти годы, несмотря на строжайшие запреты царя, он поддерживал регулярную связь с Суздалем и вел постоянную переписку со своей опальной сестрой.
Следствие установило и то, что Авраам Лопухин и его многая родня, принимая на веру тайное пророчество игумена Досифея, ныне митрополита Ростовского, о том, что «быть Евдокии царицей», объединило вокруг себя всех недовольных царствованием Петра.
Вытянув из Лопухина плетьми и клещами все известные ему сведения о заговоре, правительственный Сенат приговорил его осенью 1718 года к смертной казни колесованием.  В устрашение иным заговорщикам казнь опасного государственного преступника Авраама Лопухина состоялась 8 декабря 1718 года в новой столице России – в Санкт-Петербурге.  Ради такого «торжественного» случая царским палачам пришлось даже позаимствовать у Адмиралтейства длинный железный шпиль. Водрузив на него отрубленную голову казненного, палачи выставили ее на площади Съестного рынка рядом с исковерканным и переломанным на колесе телом Авраама, надеясь, что она будет наводить ужас на всех злоумышленников.
Вместе с Авраамом Федоровичем Лопухиным по делу царевича были привлечены и подвергнуты «пытошному дознанию» двое его сыновей - Федор и Василий, родная сестра - княгиня Анастасия Федоровна Лопухина, в замужестве Троекурова, и их родственник - Степан Иванович Лопухин. Не пощадил Петр и свою бывшую жену Евдокию.  В спешном порядке она была доставлена из Суздаля в Москву и мучима наравне со всеми остальными в Преображенской пыточной избе.
 В отличие от царевича Алексея, за которым в исторической литературе закрепился штамп человека слабого духом и телом, но который даже под страшными пытками ни единым словом не обмолвился о своей матери, Авраам Лопухин оказался не на высоте. Предоставив следствию новые, ранее не выявленные обстоятельства заговора, он надоумил царя привлечь к делу и свою бывшую жену Евдокию. Предполагая, что бегство царевича за границу не обошлось без ее участия, Петр отправил в Суздаль с розыском капитана - поручика лейб-гвардии Преображенского полка Г.Г. Скорнякова-Писарева. В именном Указе, выданном порученцу, сказывалось: «Ехать тебе в Суздаль и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдутся подозрительные, то по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привести с собою купно с письмами, оставя караул у ворот».
Внезапный приезд в Суздаль царского курьера из Москвы застал инокиню-княгиню в кельях Покровского монастыря врасплох. И она как была в телогрее и повойнике, так и предстала перед капитаном-поручиком. Осмотр сундуков, произведенный командиром гвардейцев на скорую руку, выявил, что в них и в помине нет никакой монашеской одежды, зато довольно много дорогих и разнообразных по расцветке кунтушей, платьев и платков. Удалось Скорнякову-Писареву обнаружить в   царицыных сундуках помимо нарядов и «мехового рухла» и две весьма любопытные бумаги, при виде которых царица оробела и даже попыталась вырвать их из рук капитана.
Внимательно изучив подозрительную находку, курьер прочитал на одной из них следующее: «Человек ты еще молодой. Первое искуси себя в поте, в терпении, в послушании, воздержании брашна и пития. А и здесь тебе монастырь. А как придешь достойных лет, в то время исправится твое обещание».
Прозрачность письма не оставляла сомнений в том, что адресовано оно было царевичу Алексею.
Исполненный служебного рвения капитан, возбужденный удачным началом розыска, продолжил поиски в надворной Благовещенской церкви, которая, примыкая к келье Евдокии, имела в нее крытый проход.  Найденная на жертвеннике в алтаре «таблица», в которой инокиня Елена упоминалась, как «благочестивейшая великая государыня Евдокия Федоровна», навела Скорнякова-Писарева на мысль, что дело в Суздале нечисто.  Завершив едва начатое расследование, Писарев повез Евдокию Федоровну в Москву.

***
Всего по подозрению в заговоре против Петра в Суздале было арестовано 45 человек.
Напуганная до чрезвычайности Евдокия еще с дороги написала царю покаянное письмо, в котором чистосердечно призналась, что хоть в 1698 году и была тайно пострижена в монашество, но, через полгода, сняв постриг, переоделась в мирское платье и с тех пор   жила в монастыре вольно. Умоляя Петра простить ее, она   клятвенно обещала, что до самой смерти своей будет молить Бога за него и примет иночество с покорностью.
Но если слезные мольбы и помогли Евдокии избежать верной смерти, то пыточные дознания ей пришлось перенести наравне с остальными узниками. Доставленная в Москву с первой партией арестантов, она   была передана в руки преображенских палачей. Среди арестованных заговорщиков оказался и дослужившийся до генерала Степан Глебов, которого выдала следствию завистливая сводня Каптелина – черница из того самого монастыря, в котором отбывала изгнание опальная Евдокия.
Считая, что гордость и упрямство только усугубят ее страдания, Евдокия скоро призналась Петру в своей давней любовной связи с Глебовым.  В покаянной записке царю, она, не щадя ни себя, ни своего бывшего возлюбленного писала: «Я, бывшая царица, старица Елена … со Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что с ним блудно жила, в то время как он был у рекрутского набору, и в том я виновата, писала своею рукою я, Елена».
Глебов подтвердил показания Евдокии, но отказался покаяться и просить у государя прощения. Он любил Евдокию и теперь в ее несчастье.
Но царь, не доверяя показаниям своей бывшей жены, приказал палачам поработать над генералом с особым старанием. И палачи расстарались - они пытали и жгли Глебова огнем и раскаленным железом, заламывали   руки на дыбе, секли по обожженной спине кнутом.  Но все было напрасно! Признавая свою любовь к Евдокии, генерал начисто отрицал свое, да и ее участие в заговоре против царя. А ведь он знал немало и мог, избегая невыносимых истязаний, выдать свою возлюбленную мучителям. Но он не сделал этого и до последнего дыхания защищал жизнь царицы.
Как следует из записок некоего иностранного наблюдателя по фамилии Вильбуа, Глебов настолько стоически держался на допросах, что даже «среди ужасных пыток, которые он терпел по воле и в присутствии царя шесть недель кряду», он не проговорился, чем и уберег Евдокию от тяжелейших испытаний.  Истерзанный и изувеченный палачами до неузнаваемости, Глебов был посажен на кол, установленный посреди Красной площади. Но и в тот момент, испытывая непреодолимое отвращение к царю, он запекшимися от крови губами произнес: «Ты сколь жесток, столь и безрассуден».
Петр не казнил Евдокию.
Ее открытое признание в том, что в 1698 году она действительно была пострижена с именем Елена, имело для Петра огромное значение.  И оно стоило того, чтобы сохранить ей жизнь!  Ведь официального развода со своей первой женой царь из-за противодействия со стороны Церкви не имел, а значит, не мог жениться во второй раз! Вернее, мог, но при условии, что первая супруга добровольно оставила мир и приняла монашеский постриг.  И если бы вдруг Евдокия, проявив стойкость, заявила, что была принуждена к пострижению Петром, то второй брак царя в глазах мировой общественности был бы признан незаконным, а объявленный наследником 3 февраля 1718 года малолетний Петр Петрович – сын Екатерины (Марты) и Петра - незаконнорожденным.  Но у Петра уже были двое незаконнорожденных детей - дочери Анна и Елизавета, которые появились на свет задолго до того дня, когда Петр и Екатерина обвенчались.
Именно по этой причине все хлопоты царя об устройстве брака его младшей дочери Елизаветы с Людовиком ХУ зашли в тупик. Известно, что регент Франции Филипп Орлеанский счел этот союз недостойным дома Бурбонов. 
Таким образом, оставляя Евдокию в живых, царь в первую очередь видел в ней живое доказательство законности своего второго брака и рождения сына – Петра.  Правда, вскоре после описываемых событий малолетний Петр умер, а царь, не желая более ничего знать и слышать о Евдокии, выбрал ее новым местом заточения монастырь-тюрьму на Новой Ладоге, приказав надзирателям держать государственную преступницу на хлебе и воде в холодной камере без окон.
Из всех слуг, что ей дозволено было иметь, при ней неотлучно находилась только карлица Агафья. Но ничто: ни северный холод, ни горькие печали, ни суровые надзиратели, ни долгое одиночество не сломили несчастную государыню. Проявив невероятную силу духа и жизненную стойкость последняя русская царица - Евдокия Федоровна Лопухина не только пережила своих мучителей, но и вышла на волю.
Правда, вскоре после смерти Петра в 1725 году в ее судьбе изменилось немногое. Пришедшая к власти Екатерина, не питая к ладожской узнице ни сострадания, ни жалости перевела старицу Лопухину в Шлиссельбург и, не без некоторой издевки, поместила ее в тесную, сырую и холодную камеру с небольшим оконцем, обращенным в сторону Алексеевского равелина, где при весьма загадочных обстоятельствах погиб ее единственный сын Алексей. Выйти на волю горемычной узнице Шлиссельбурга, содержавшейся в крепости без права встреч и переписки, удалось только после смерти Екатерины и воцарения родного внука - Петра Алексеевича в 1727 году.
Она поселилась в Москве в Новодевичьем монастыре в знакомых ей с детства палатах, а позже перебралась в Воскресенский монастырь в Кремле. Пообещав Петру «до самой своей смерти молить Бога за него», она никогда более не снимала своего иноческого платья, отказавшись после смерти внука в 1730 году занять царский престол.
27 августа 1731 года старица Елена в возрасте шестидесяти двух лет тихо скончалась в своей келье, оставив о себе в народе печальную, но достойную память, как о последней русской царице.

***
Стараясь придать Суздальскому делу широкую огласку, Петр распорядился о том, чтобы в стране был напечатан и распространен «Манифест» или сделано объявление с освещением всех обстоятельств раскрытого заговора.  Основой для публикаций должны были послужить материалы розыска. Изданный вскорости «Манифест» был зачитан в столовой палате при членах Освященного собора, при министрах, людях духовного и гражданского звания, а также в присутствии его Царского Пресветлого Величества.  Тираж «Манифеста» составлял 1940 экземпляров и расходился в лавках по цене 4 алтына.
Впрочем, в царствование Петра II – родного внука Евдокии Федоровны Лопухиной - Верховный тайный суд, издав Указ о восстановлении чести и достоинства царицы, потребовал под страхом смерти изъятия всех порочащих ее имя документов. Изданные царем «Манифесты» от 5 марта 1718 года разыскивались, изымались и немедленно уничтожались.



                Отрывки из документальной повести
                «Последний акт «симфонии»», опубликованной на Amazon.com

                https://ridero.ru/books/poslednii_akt_simfonii/