Андрей Битов О тех, кто пишет

Из романа Андрея Битова "Пушкинский дом"



Внезапно наткнувшись на страничку человека, хорошо знакомого или даже близкого, но про которого мы не знали, что он «пописывает», и, с непонятной жадностью, прочтя ее, мы тут же начинаем знать о нем как бы во много раз больше, чем знали до сих пор путем общения.

Что же мы узнаем из этого листка, если в нем нет сплетни?
Стиль.

«Тайну», о которой мы говорили, несет в себе стиль, а не сюжет («ревнивые факты»).

Кроме задач и фактов, поставленных автором к изложению, получившаяся проза всегда отразит более его намерений, проявившись самостоятельно от автора, иррационально, почти мистично, как некая субстанция...

 Человек, впервые взяв перо в руки, ... этот человек уже столкнулся с феноменом литературы: хочет или не хочет – он выдаст свою тайну.

 С этого момента он всегда может быть изобличен и узнан, пойман – он виден, он зрим, он – на виду.


Потому что стиль есть отпечаток души столь же точный, столь же единичный, как отпечаток пальца есть паспорт преступника.

И здесь мы приходим к давно любезной нам мысли, что никакого таланта нет – есть только человек. И если у человека есть ум сердца и он хочет поведать миру то, что у него есть, то он неизбежно будет талантлив в слове, если только поверит себе.

Потому что слово – самое точное орудие, доставшееся человеку, и никогда еще  никто не сумел скрыть ничего в слове: и если он лгал – слово его выдавало, а если ведал правду и говорил ее – то оно к нему приходило. Не человек находит слово, а слово находит человека.

Чистого человека всегда найдет слово – и он будет, хоть на мгновение, талантлив. В атом смысле про талант нам внятно лишь одно: что он – от Бога.

Поэтому так неловко, так страшно, так стыдно и опасно узнать о близком человеке, что он «пописывает».

Писать – вообще стыдно. Профессионал защищен хотя бы тем, что давно ходит голый и задубел и закалился в бесстыдстве. Он так много о себе уже сказал, разболтал, выдал, что уже как бы и сократил полную неожиданность информации о человеке, которая есть литература. И мы снова о нем ничего не знаем.

Человек во всем имеет цель быть невидимым  другим, и к этому есть лишь два способа: абсолютная замкнутость и полная открытость. Последнее – и есть писатель. О нем мы знаем все и ничего. Поэтому так пристально начинают после его смерти устанавливать, кто же он был: письма, воспоминания, медицинские справки, – и не достигают успеха.

Этот человек, проживший так открыто, так напоказ, так на виду – оказался самым скрытным, самым невидимым и унес свою тайну в могилу.
Чтобы было так, писатели должны быть гениальны, графоманы – кристально искренни и чисты.