Эпизод 4-й

Вскоре мы добрались до новой конспиративной квартиры. Она располагалась в подчердачном пространстве четырёхэтажного дома и отличалась своей компактностью и аскетичностью обстановки. В имеющем некоторое сходство с этим жилье Вайнер обитает и сейчас, и его вряд ли можно назвать просторным. Но эта квартира была раза в три скромнее. Хотя по парижским меркам это было вполне приличное жилое помещение.

 Мы расположились на кухне, которая одновременно совмещала в себе функции прихожей и гостиной. Ольга привычными движениями сервировала небольшой столик, и мы расселись вокруг.
 
Возобновился разговор о парижских хрониках «вайнеров», который незаметно перекинулся на искусство, в том числе и на искусство выживать в этой парижской среде. Впрочем, эти два понятия в моём представлении гармонично переплетались.
Оба они увлекались живописью, и основным источником дохода у этой пары была продажа своих картин. В подтверждение сказанному, Ольга пригласила меня в спальню - маленькую вытянутую комнату, находящуюся напротив кухни-прихожей и располагающейся на некотором подобии подиума.
Стены спальни были увешаны их работами, написанными в разных манерах и технике. Повсюду лежали эскизы и наброски новых полотен и рисунков. Что-то из работ, как пояснила Ольга, было написано ещё в питерский период, и они не выставлялись на продажу.

- Это моя вещь - показывала Ольга на одно из полотен, - А это - Лёшина. Представляешь, у меня за плечами образование, школа, классные педагоги, настоящие мастера. А эта сволочь нигде не училась, а пишет лучше меня.
В словах Тамик звучала плохо скрываемая зависть, смешанная с восхищением.
 
После её слов мне стало понятно различие в стиле этих произведений. Ольгины работы несли в себе отпечаток академизма. Во всяком случае, такое ощущение складывалось в моём представлении дилетанта.
От полотен же Вайнера, выполненных в тёмных, преимущественно чёрно-зелёных тонах, веяло какой-то загадочностью и даже мистикой. Их отличала лаконичность и в то же время выразительность образов, чётко прописанные детали и резкие границы которых рельефно выделяли их на фоне окружающего пространства. Само пространство обладало какой-то глубиной и объёмом: чем это достигалось – оставалось загадкой.
Вайнер называл свои наиболее удачные работы окошками в другой мир.
- Напишешь, отойдёшь и посмотришь. Если проваливаешься туда - получилось, - пояснял он.
Я с интересом перебирал стопку акварелей, стоящих у стены.   
 - Мы большинство работ  делаем на продажу, - продолжила она, словно читая мои мысли. - Время от времени мы выезжаем в Швейцарию, в местечко неподалёку от Монтрё, и там торгуем ими.

Мы вернулись на кухню. Вайнер курил и беседовал с кем-то по телефону. Закончив общение, он подключился к нашему разговору, и они стали оживлённо рассказывать мне о своих приключениях в этой маленькой горной стране.
 
Сам выезд в Швейцарию был сопряжен с определёнными рисками - как для пересечения ими границы без надлежащих документов, так и для провоза багажа,  включающего картины. "Вайнеры" использовали довольно изощренную схему, отработанную специалистами в данной области. Эта схемая позволяла существенно снизить риски, но они всё же оставались.
 
По описанию моих приятелей, место, куда они выезжали, славилось не только среди торговцев картинами и изделиями прикладного искусства, но и среди представителей вымирающего поколения хиппи, предающихся там любимому времяпровождению в специфическом состоянии сознания, изменённого под воздействием разнообразных наркотических средств. Специфическим последствием применения наиболее распространенного здесь психотропного зелья было то, что после отрезвления или пробуждения после сна на эту братию обычно наваливалось непереносимое, мучительное чувство голода. Удовлетворялся он поеданием несметного количества простых и легко усваиваемых углеводов в виде жаренных в масле сладких палочек и шариков, изготовленных из муки, смешанной с приторной патокой и какими-то хитрыми специями. Имели они довольно специфичный, а по мнению «Вайнеров» - и вовсе отвратительный вкус, и для человека, не отягощенного волчьим голодом, в пищу не годились.
 
Приготовление этой снеди было довольно прибыльным занятием. Спустя некоторое время Вайнеры освоили и его, при этом они использовали арендованное оборудование. Бизнес такого рода здесь был многогранен и хорошо налажен. Приносимый же этой стряпнёй доход зачастую превышал выручку, получаемую ими от продажи картин и прочей лабуды, привезённой с собой. Каждый такой выезд способен был существенно поправить их финансовое положение, позволяя им сравнительно безбедно продержаться до будущего сезона, когда стартовало очередное швейцарское «биеннале».

Другим увлечением «вайнеров» стало изучение китайского языка. Будучи переводчиком-синхронистом, Тамик через своих коллег каким-то образом заполучила ученика-китайца, приехавшего в Париж для налаживания мелкого бизнеса и заинтересованного, помимо прочего, в изучении английского языка.
Материальное состояние китайца оставляло желать лучшего, и обучать его практически даром желающих не нашлось. Но Ольга отыскала приемлемый для обеих сторон выход из этого положения, договорившись о своеобразном бартере. Она обучала китайца английскому, а он за это давал им уроки китайского. При этом общались они на французском, который у китайца находился в довольно зачаточном состоянии.
 
Я живо представил себе их общение - мне почему-то пришло в голову сравнить это с гипотетической попыткой глухонемого объяснить слепому, что такое красный цвет.

Тем не менее, у взаимообучаемых был достигнут определённый прогресс, особенно у Алексея. Меня всегда удивляли его языковые способности, позволяющие уже через короткое время пребывания в той или иной языковой среде прекрасно усвоить необходимый минимум общения с аборигенами. При этом главную роль он обоснованно отводил освоению сленга и никогда не прогадывал.
 
Вот уж кто сумел бы оизучить язык рыб, даже не прибегнув для этого к методу погружения, так это он. Я думаю, что причина тому - блестящий музыкальный слух и искусство подражания, помогающие ему и на сцене.
 
В стремлении достичь правильного звукового подражания, в свою очередь, рельефно проявлялась другая, присущая ему черта – перфекционизм.
Обуреваемый идеей добиться какого-то особого звучания некоторых своих композиции, свойственного шестидесятым годам прошлого века, он мог неделями колдовать со своими синтезатором.  Забавным здесь был тот факт, что звук этот в те годы достигался сам собой, без каких-либо особых усилий, в силу ограниченности и примитивности используемых в студиях электронных устройств. Здесь же Алексею приходилось идти обратным путём, насилуя значительно более совершенную и продвинутую аппаратуру и заставляя её работать в режиме линейных искажений. А это, как нетрудно догадаться, для разработчиков аппаратуры было нелепо и потому программно недопустимо.
В конечном счёте приблизиться к своей цели ему в чем-то удалось, но достичь её полностью – увы, нет. После ряда неудачных попыток он, похоже, оставил эту затею.

А вот затея с китайским языком была своего рода экзотикой и своеобразным исследованием возможностей собственного лингвистического аппарата, с детства приученного к стереотипным движениям языка и гортани.
 
Всерьёз никто из них не рассматривал этот язык с точки зрения практической целесообразности, хотя можно допустить, что они неосознанно, ведомые доступным лишь художникам или поэтам чутьём, предвосхищали логику развития глобальных процессов, и возможность утилитарного использования нового знания ими до конца не исключалась.
 
Кроме того, общение с представителем тысячелетней цивилизации, имеющего иной стиль мышления, поведения и иные ценностные ориентиры всегда весьма занятно для европейца, обладающего пытливым умом. А здесь логика построения языковых конструкции во многом является одним из ключей к пониманию ментальности носителей языка.
 
В этом отношении весьма любопытным представлялось маленькое открытие, сделанной моими приятелями на одном из первых уроков китайскому языку.

- Первое, и чуть ли не главное про Китай мы усвоили твёрдо – поведал мне Алексей. - И звучит это так – «Чжон-гуо хен даа, ри-бен сяо».
 
Он произнёс это на распев, стараясь передать требуемый тональный рисунок фразы. Не секрет, что он играет принципиальную роль в китайском, ибо намеренное повышение или понижения тона способствует приданию одному и тому же слову или их сочетанию разных смыслов. Как запятая в известной русской фразе.

- А означает это – «Китай большой, Япония маленькая», - пояснил Вайнер. - У них каждый букварь начинается с этой максимы. И далее, эта мысль неизменно повторяется в разных интерпретациях. Например, для слова «очень» используется уже известное понятие: «Китай – очень большой, Япония – очень маленькая». Представляешь, этому учат детей с малолетства, внушая им понятие величия своей страны! Это многое объясняет.
 
В отель я возвращался глубоко за полночь, обогащённый новой порцией знаний о Париже и неожиданных, подчас причудливых особенностях существования в нём  некоторых его некоренных обитателей.
 
Прощаясь, мы условились встретиться вновь в конце недели.