Судьбой обиженные люди...

             СУДЬБОЙ ОБИЖЕННЫЕ ЛЮДИ...
Хоть и говорят, что в деревне все про всех знают, - это неправда. Мы, школьники начальных классов, знали только то, что взрослые дома говорят или кто-нибудь что-то расскажет.

Обидных слов в моем детстве никто не употреблял, о некоторых людях говорили просто: ненормальный или умственно отсталый. Даже позднее вошедшие в обиход слова «Крыша поехала» никто не произносил. А они, обиженные судьбой, в селе были. И о них разговор иногда заходил. Да и видеть их и общаться с ними приходилось в разном возрасте и в разное время.

С нами в одном классе училась Полина. Учеба давалась ей трудно, но она старалась. И все мы знали, что за плохую оценку отец ее будет наказывать. Был у нее старший брат Егор, который вообще не мог учиться, он отставал в развитии. Мальчик постоянно делал что-то не то и не так. И отец, кузнец машинно-тракторной станции, почти каждый вечер драл его ремнем ниже спины за какие-нибудь плохо выполненные или совсем позабытые обязанности.

Мы не следили специально за тем, как живется этому мальчику. Но слухи о нем до нас доходили. Мы знали, что он очень любит животных. Дом, в котором жила эта семья, был на окраине. Улица заканчивалась оврагом. А слева по ходу, через какой-то холм, было болото, заросшее тростником, рогозом, аиром и камышом.

Родители уходили на работу, младшая сестра – в школу, и Егор оставался в доме за хозяина. Он подолгу задерживался у клеток с кроликами, когда давал им свежий корм. Иногда брал в руки какого-нибудь, ходил с ним по улице. И если тот вырывался и убегал, Егор не гонялся за ним. Знал, что далеко не уйдет от дома. В холмике через дорогу такие беглецы наделали массу норок. Сорванец попадал в компанию своих собратьев.

Возвратясь с работы, отец строго расспрашивал Егора, чем он был занят. Бесхистростный мальчик изъяснялся плохо, но всегда старательно выводил:

- Убежал… кролик…

Если отец обнаруживал еще какое-либо упущение, то следовала грубая ругань и обязательная порка ремнем.

Однажды Егор вообще выпустил из клеток своих питомцев. Зверьки только того и ждали. Они моментально исчезли в густой траве. Естественно, Егору за это влетело. Но, даже испытывая боль от беспощадного ремня, он радовался тому, что кролики теперь на свободе. И эти зверьки облюбовали холм напротив дома и быстро обустроились: вырыли в нем дополнительные глубокие норы, а точнее сказать – подземные ходы. Питались они травой на склоне к болоту. Егор отгонял от них уличных собак, а однажды даже лисицу.

В условиях, близких к естественным, любимцы мальчика стали интенсивно размножаться. Вскоре настал момент, что никто уже не мог знать истинного количества зверьков в этом кургане. Много – вот и всё! Столько, сколько получилось. По приказу отца Егор почти каждый день отлавливал крупного дикаря, но стая от этого не убывала. Вот уж воистину: нет худа без добра! Были послевоенные голодные годы, в некоторых семьях питаться было нечем. Судьба обидела человека в одном, но вознаградила в другом!

Конечно, об этом чуде – неиссякаемом источнике диетического мяса, сотворенном ненормальным мальчиком, судачило всё село. А летом заговорили о другом его «подвиге». Он входил в воду по грудь и неподвижно стоял часами в болоте среди зарослей. Утки проплывали мимо него по известным им «тропинкам», не обращая на него внимания. В какой-то момент он хватал самую крупную птицу и нес домой. Он радовался удаче, так как знал, что за это отец его похвалит.

Кто-то возмутится: а куда смотрела общественность? Почему она позволяла избиение ребенка? А не было никакой общественности! Это были военные и послевоенные годы. Да и ребенок вырос и превратился в приличного с виду парня. Всего один год отделял его ровесников от призыва на войну. К счастью, она закончилась!

Женщины с утра до вечера находились в поле. Тогда большие площади отводились под сахарную свеклу. Они пололи ее, прорывали, окучивали, боролись с долгоносиком. А дети оставались дома одни. Самых младших отдавали в колхозные ясли. Где-то в четвертом-пятом классах нас уже сажали верхом на лошадей, и мы становились и пахарями, и заготовителями сена. Егора отец пристроил на конюшню, научил запрягать лошадь. Набрав воды в водовозку, юноша объезжал места, где работали колхозники. Егор отлично освоил работу водовоза.

Он был старше нас, уже вошел в юношеский возраст. И снова отец драл его ремнем, но теперь уже по другому поводу. С некоторых пор он стал приставать к сестре и к матери. У женщин еще хватало сил отбиться от ненормального, но он становился с каждым днем опаснее. Тут уж кузнец не жалел сил на его «воспитание», так что и до затуманенных мозгов Егора дошло, что ни мать, ни сестру, ни кого-либо другого трогать нельзя!

Я тогда с другим мальчиком работал копновозом в сенозаготовительной бригаде. Вечером за общим столом затевались всякие разговоры. Тут же находилась и очень бойкая, веселая молодая женщина Мария. Замужем она была за глухонемым парнем, немцем по национальности, переселенного с семьей в наше село с Волги во время войны. Здесь он и вырос. Другие девчата опасались дружить с глухонемым. А Мария не испугалась, осчастливила парня. Да и сама была счастлива. Тем более, что самой замуж тогда выходить было не за кого: ее ровесники не вернулись с войны.
 
- Это даже хорошо, что он молчит и на женщин не посматривает! – постоянно шутила Мария, рассуждая о своем муже. - Мы никогда не ругаемся!

Был этот немец мне соседом. Всегда приветливый, работящий, настоящий сельский труженик. Он успевал и в колхозе поработать, и дома у него был порядок.
 
Мария однажды решила попугать девчат и женщин необычным способом:

- Вот пересплю я с Егоркой, он поймет, что к чему, тогда уж вы, девки, берегитесь! Переловит он вас по одной!

Пошутила, а сама залилась смехом пуще всех!  Веселый получился ужин!   
 
Но раньше, чем о Егорке, мы узнавали о Дуне-Дурочке. Она была уже взрослой девицей. Поговариали, что умалишенной сделал ее отец, путевой рабочий на железной дороге. И жили они вдали от села, в домах у железнодорожного переезда. С младшим братом ее мне довелось учиться в школе. Сашка был тихим, старательным мальчиком. Особым умом не блистал, но с программой справлялся. Его можно было назвать меланхоликом. И за что только его старшая сестра так жестоко наказывала? Говорили, что она брала иголку и колола мальчика в разные места, когда он еще не ходил. Вот когда это обнаружилось, девочка узнала, что такое возмездие. Отец не только избил ее неоднократно, но и совсем выгнал из дома.

С тех пор она ходила от дома к дому, от села к селу. Просила милостыню. Я видел ее однажды. Среднего роста, нормального телосложения. Но лицо искажено какой-то судорогой, отчего оно перекошено. Мы, детвора, боялись с ней встречаться, хотя она и мухи не обидела. Одежда на ней была всегда в лохмотьях. Ноги обуты непонятно во что, ступни видно. Но мороз ее не брал, она ходила в любую погоду. Бывало, приворовывала, да так, что об этом долго судачили. Однажды вошла она в избу, а там никого. На плите в чугуне варилось мясо. Не долго думая, выхватила она кусок из кипятка и убежала. И ведь не обожгла руки!

А в начальных классах училась у нас скромная девочка Нюра. Исправно ходит на занятия, внимательно слушает уроки. Но ответить на вопросы не могла. Ее не переводили из класса в класс, оставляли на следующий год. Скромно сидела она на последней парте и никому не мешала. Мне тоже довелось учиться с ней. Она была уже почти взрослой девушкой. Отличалась отменным здоровьем, выделялись пышущие румянцем щеки. Помню, мороз с ветром, мою ветхую одежонку пробивает насквозь. Особенно холодно лицу, я закрываю его рукавицами, спасаясь от отморожения. А она смеется:

- Вася! Ведь совсем не холодно. Зачем ты закрываешь лицо рукавицами?

Закончив семилетку, я уехал учиться и приезжал только на летние каникулы. А потом вообще больше трех лет не бывал дома. А село не стояло на месте, жизнь в нем кипела! Вернувшись домой, я стал работать в колхозе. Невольно я узнал и о том, какие изменения произошли в жизни моих необычных земляков. Все они были в добром здравии. Дуня-Дурочка по-прежнему ходила от дома к дому, от села к селу. Ее все знали, она всех знала. Лицо ее было по-прежнему перекошено, а взгляд был безумным, диким. Но она никому не приносила вреда. Говорили, что кто-то переспал с ней по спору. Она родила ребенка, но его у нее забрали еще в больнице.

Нюра стала взрослой девицей. Щеки ее так и горели здоровым румянцем. Дома она была незаменимой помощницей, не гнушалась никакой работы. Но числилась инвалидом третьей группы. Никто на ней не женился, хотя парни похаживали.

Егора я встретил в гараже, куда он привез воду на конной подводе. Удивительно, что меня он узнал. Оглядев меня и сделав свои умозаключения, он неожиданно произнес:

- Вася – даст!

В том смысле, что лучше меня не трогать. Вообще он, оказывается, делил людей на тех, кто может его одолеть, а кто слабее. Разговаривал очень плохо, его нужно было понимать. Егор ежедневно, как по часам, развозил воду по точкам. Работал без суеты, лошадь его слушалась. Как отец его обучил этому мастерству – я не знаю. Но теперь отца не было, и его никто больше не наказывал.  В болото Егор больше не залазил – некогда было. А кролики так и продолжали жить в земляных норах. Зимой Егор иногда подбрасывал им сена. На этом забота о них заканчивалась.

Сестра его, Полина, окончила семилетку и работала в бригаде озеленителей железной дороги. А потом она вышла замуж в дальнюю деревню, я ее больше не встречал.