Туман. часть пятая. глава восьмая

               


                Приют в селении ЧУДЬ.


               


                БЛИЖЕ  К  ЛОГОВУ.



                Не ставь недруга овцою,
                А ставь его волком.
                Русская народная пословица.


Лес остался за спиною, и наши герои вышли на открытое пространство. И не остановились, а замерли. Причиною того были теперь не разведчики, и не ямы, а вид, выплеснувшийся пред ними.

Во всём увиденном, было более лубочного, рукотворно-сочного и, до умиления, свежего, что назрела нужда принудить себя веровать в то, что сейчас глаза видят не картину, написанную на бескрайнем полотне невероятно яркими красками, а просто одно из природно-натуральных мест, избранных людьми ради проживания.

Перед путешественниками предстало видение двух высоких холмов, расположенных так, что походили на две ладошки, составленные лодочкой, в самом низу которой и располагалось селение. Всего-то девятнадцать срубов местных жителей, и одно длинное двухэтажное здание приюта, утопало в такой густой зелени дерев, невинно переходящих в зелень кустов и травы на склонах, что сами крыши домов, возможно было принять за самую нижнюю часть природной лощины.

О самой зелени хотелось сказать такое – её неправдоподобная, изумрудная сочность просто приковывала взор настолько, что не позволяла отмахнуться от стучащего в виске вопроса – «правда ли всё то, что я вижу?».

И совершенно ровно, без малейшего намёка на разрыв перехода окраса дерев в селении, на окрас травы на склонах, порождал уж никак не вопрос, а сущее утверждение, что сие место суть рукотворное от первой травинки до самых громад холмов, защищающих и, одномоментно, украшающих всю эту часть мироздания.

Наставник приюта оглянулся, обратив внимание на отставших гостей, понимающе покивал головою, и дал объяснение всему увиденному только одним словцом.

--Чудь.

Верите ли, но никакое иное словцо не могло бы более полно описать и красу этого места, и состояние наших героев, лицезревших оное. Что сказать – Чудь и есть.

Нашим путешественникам везло. Для постоя им согласились предоставить два дома, в коих проживали старцы, и пустующий флигель во дворе приюта. Выбор был сделан в пользу второго предложения, к которому, нежданно, добавилось и столование, получаемое от рядом проживающей вдовицы Марты Стукачёвой.

Освоившись в комнатах, заодно проведя осмотр флигеля по наружному периметру на предмет мест вероятного подслушивания, Кирилла Антонович и Карл Францевич задумали провести военный совет. Не в Филях, вестимо, а в Чуди.

Тут и обнаружилось, что совещаться-то не о чем! И новостей никаких, кроме недавнего посещения ям. Подозрительных знакомцев не обнаружено, равно, как и незнакомцев, а возможные злодеи, в монашеских рясах, по улочкам Чуди не прогуливаются. Это был тупик. Да-с!

Испив кваску, пожалованного соседкой-вдовицей, господа придумали себе совершить променад по селению дабы, восхищёнными восклицаниями о тутошних красотах, пристально вглядеться в окружающий Чудский мир, такой красивый, и такой же опасный. Ежели, конечно, верить словам извозчика Петра из Поги.

Вблизи, да и в серёдке селения, красивость, восхищавшая наших героев на опушке леса, малость (это мягко говоря) померкла.

Покосившиеся заборы, увитые венками сорной травы, доходившими помещику до плеч, калитки, кои не открываются, а отставляются в сторону, мусор, по какой-то причине не убиравшийся с дороги и мешавший ходить, и многая, многая, многая.
 
Расстроившийся гоф-медик философски изрёк, что рай, населённый испорченными существами, становится адом.

Из самих же домов, словно по передаваемому приказу, тут же выходили хозяева, стоило лишь господам приблизиться к чьему-то двору. Взрослые, окружённые ребятнёй, просто глазели на прогуливавшихся мужчин так, словно они были для местных жителей кем-то отдалённо знакомым, но позабытым со временем.

На приветственное пожелание «здравствовать», желающих ответствовать нашлось мало. А стоило нашим путешественникам приблизиться к следующему дому, из коего тут же появлялись живущие в нём,  в предыдущем  доме, который оставался уже за спиною, громко хлопала дверь, возвещая, что просмотр окончен, и прогуливающиеся теперь в полном распоряжении соседей.

Глядя со стороны леса, сквозь который шли наши герои, правый холм у селения, названный «Скитным», был  выше своего соседа-холма, возлежавшего по левую руку, и прозванного «Синий», из-за небесно-аквамаринового колера, разливавшегося по нему при заходе светила.

Скитный же холм был обязан своим названием то ли церквушке, оставшейся от некогда проживавших тут старообрядцев, то ли уединённому скиту отшельника Денисия.
 
Существование двух предположений о происхождении названия явствовало о том, что причина названия холма была благополучно поселенцами позабыта, и о том никто не горевал. Нет истории – и Бог с ней! Лишь бы брюхо не пустовало.

И ещё одно, что подметили прогуливающиеся господа – так же, как в селении не было такой малости, как история, в Чуди не было мужчин. Служащие приюта в расчёт не берутся.
Модест Павлович проводил время с не меньшей пользой, ежели не с большей для общего дела, но с вредом для своего чрева. Ему не то, что откушать, ему и кваску испить не довелось.

Завербованные им агенты Свирин Иван и Мальков Алёша, на деле оказались чудо, как полезны (чудо – не от названия селения, а от восхитительной степени)! Рассказанное ими с непременными подробностями не позволяло подозревать их в мальчишеских фантазиях, а тайком показанное, правда из-за угла, заставляло штаб-ротмистра возносить хвалу Создателю за то, что сии мальчуганы были ему посланы, как верные и внимательные помощники.

Вот и пришло то время, когда приходится соблюдать режим приюта. Воспитанники попрощались с Модестом Павловичем, взяв с него ИСТИННО-БЛАГОРОДНОЕ-ВОЕННОЕ СЛОВО, что завтра, прямо с утра, они встретятся … если классный наставник позволит.

--Позволит, - заверил штаб-ротмистр, и отбыл на поиски своих друзей.

Тут и разлился вечер над миром и Чудью. Светило, с заметной ленью, сползало за горизонт, словно из-за своей поспешности опасалось пропустить нечто интересное и увлекательное, что сулила скорая встреча друзей.

Как и обещалось, левый холм начал окрашиваться в нежную синь, в то время как его сосед, Скитный холм, становился всё более мрачным и, даже, зловещим.

Улыбчивая, но малословная Марта, соседка и кухарка, накормила гостей ужином, в меню коего входили отварной картофель и жареный снеток, в достатке водившийся в соседнем озере.

Настало время провести тот самый военный совет, не состоявшийся днём.
Оценив по достоинству деяния штаб-ротмистра, начиная от решения возглавить их маленький отряд, изначально состоявший из равнозначимых членов, и до самого проявления педагогических талантов, как своевременные, блестящие и спасительные для исполняемого дела, помещик с удовольствием обнял друга, после чего передал его гоф-медику. Карл Францевич был не так словообилен, но и не менее искренен в выражениях благодарности и восхищения.

--Благодарю вас, господа! Считаю упущением не произнесение тоста-здравицы под звон бокалов, наполненных до краёв. С великим удовольствием слушал бы вас, и слушал, однако мы ограничены обстоятельствами, требующими немедленного прояснения. Причём, тотчас. Тут, - Модест Павлович очертил перстом в воздухе овал, призванный означать всё, окружающее сию комнату, - надёжно?

--По нашим наблюдениям – да! Но, разговор в пол силы лишним не станет.

--Конечно! И что вы имеете сказать?

Карл Францевич опустился на стул, стоящий напротив окна, дававшего обзор двора и самого приюта.

--Я бы решился высказать свои наблюдения, если вы не против. Мы с Кириллой Антоновичем прошлись по селению от края и до края. Было интересно и, мне на радость, странно. Представляете, тут нет собак! Ни дворовых, ни бродячих! Нет ни одной собачьей конуры, ни в одном дворе!

--Вот, как? Что ещё?

--Вот, прогуливаемся мы улицам, и подмечаем, что становимся мы для местных ожившими экспонатами из кунсткамеры! А как прикажете иначе истолковать их любопытство, выгонявшее из домов почти всё семейство, чтобы поглядеть на нас.

Гоф-медик в предостерегающем жесте выставил перед собою ладошку, наверное, чтобы его не перебивали и не отвлекали вопросами.

--Я-то могу внушить себе мысль, что вся мужеская половина жителей Чуди именно сейчас удит рыбу, сидит в засаде на охоте, бортничает и служит в лесоповальных артелях. Но, не могу! Не верится мне, что все мужики покинули селение только ради работы!

--С собачками в придачу.

--Вот именно! И моя правота видится мне более очевидной, когда мы с Кириллой Антоновичем не увидели мужиков, хозяйничающих во дворе. Заборы – как после всемирного потопа, трава такова по высоте, что в ней и кавалерия схорониться может! Я же прав, Кирилла Антонович?

--Правы, разумеется, правы! Только для однозначности подобного вывода и мне, да и нам всем, потребуется дополнительное наблюдение, и мнение по нашему подозрению хотя бы нескольких местных жителей. Исключительно для сравнения увиденного и услышанного. Скажу одно, внушённую мысль Карлу Францевичу, переросшую в устоявшееся сомнение в обычном толковании тутошней жизни, я поддерживаю полностью. А что у вас, дорогой друг, за новости?

Штаб-ротмистр, слушавший друзей стоя, подошёл  к гоф-медику со спины, и всмотрелся сквозь окно в расплывающуюся ночь Чуди. Увиденным остался доволен.

--Эта история с песиглавцами … нет, господа, я не призываю вас сомневаться в ней, просто хочу быть верно понятым. Она обрастает некими подробностями, весомо утяжеляющими простое предположение, что во всём повинны собакоголовые, в сложнейшую интригу с недопониманием того, что главнее – то, что на виду, либо то, что сокрыто от нас? И с чем, из двух последних предположений, мы соприкоснулись? Рассказывать начну с того, что считаю первейшим по важности. Этот, ваш, на корточках и с верёвочкой … как его? Тимофей Качурин? Мне он не кажется таким уж простачком. Прибыв нынче в Чудь, он по сговору, либо по иной озабоченности, оставил пролётку во дворе некоей Кушнир Ирмы. Подробностей о сей даме не имею, кроме того, что она родом из прусских земель. Вредная, скверная баба – так о ней говорят воспитанники. Этот Тимофей останавливался у неё всякий раз, когда приезжал в селение. В каких числах он наведывался в эти края – узнать не удалось, но воспитанники сказали точно одно – что он был тут за день до смертоубийства мещанина Занозина. Куда он подевался сегодня – не знаю, но коня распряг. Кое-как мне удалось подманить его, но не близко. Всё равно, было довольно и того, чтобы разглядеть важное. Весьма странно, что в хозяйстве держат коня, у коего короткий затылок. Это, знаете ли, совершенно не выносливая порода. Она годна лишь для сильного, но короткого броска, в иных случаях она устаёт. В части, в которой я имел честь служить, такие кони были лишь у разведчиков. Они выскакивают из засады для короткого боя, а после стремительно уходят от погони. Это первое замечание. Второе – у коня не обычный пелям.

--Простите, переспрошу сейчас, чтобы не перебивать в дальнейшем. Пелям – это …?
Этот интерес был проявлен помещиком.

--В армии пелям – это удило.

Модест Павлович выставил первый перст и закусил его зубами, словно конь закусывает удило.

--Ага, понятно. В обеих словах по пяти буков, - с шутливой издёвкой в голосе сказал Кирилла Антонович, обращаясь только к Карлу Францевичу, - но предпочтительнее малопонятное «пелям», нежели привычное для слуха «удило». Простите, это я ради самообразования.

Штаб-ротмистр только покачал головою, слушая сию эскападу друга.

--Как я уж говорил, пелям не обычный, а трензельный.

Помещик закрыл двумя ладошками рот и покачал отрицательно головою. Видимо, это должно означать, что спрашивать и перебивать не станет.

--Кирилла Антонович, уж лучше бы спросили, ей Богу! Ваше игривое настроение не позволит Модесту Павловичу закончить. Не хочу ничего предрекать, - добавил Карл Францевич, - но мне перестаёт нравится то, что  слышу.

--Всё, господа, я серьёзен! А вопросов пока не будет. То, что Модест Павлович сочтёт надобным, то он и скажет. Продолжайте, прошу вас!

--Вот, господа, скажу, как на духу – мне с воспитанниками было легче, чем с вами, зрелыми мужами. Извольте, продолжу. Трензельное удило не сходно с обычным тем, что сочленено из двух частей посредством кольца, в то время как обычное удило – цельное. И ещё – трензельное удило удобнее для рта лошади. И это не всё! На голову лошади надевают узду, это, надеюсь, понятно? Устройство головных ремней для различных нужд различно. К примеру, у тех же самых разведчиков, коих я приводил в пример, узда ганноверского вида. Не испрашивайте подробностей, просто верьте на слово. Итак, всё, что мне довелось увидать на войне у кавалеристов, было только у чинов, не ниже подъесаула.

Кирилле Антоновиче срочно потребовалось погладить свой шрам, а Карлу Францевичу то, что ранее было просто не по душе, стало казаться каменной глыбой, наваленной ему на плечи.

--Тут, знаете, меня потянуло на воспоминания, - продолжил меж тем штаб-ротмистр, - те самые разведчики с трензельными удилами и ганноверской уздою на своих конях с короткими затылками, были нарочно отобранными и прекрасно обученными воинами. Вот, к слову, они обучены особому приёму, под названием «снять часового». Приём таков – на шею неприятеля накидывается шнур. Стоящий позади неприятеля разведчик не просто стягивает обычайным движением удавку, а перекрещивает концы шнура на задней стороне шеи. Карл Францевич, вы не поможете мне с демонстрацией?

--Мстите, да? – С наигранной суровостью в голосе проворчал гоф-медик, но со стула встал. – Я, если вы помните, просил сымитировать шею человека вашею рукою, а вы хотите продемонстрировать на мне способ удушения! Это коварная месть!

--Я буду аккуратен, правда. Кирилла Антонович, наблюдайте внимательно! Вот таким манером набрасывается шнур, вот так, видите? Именно так он и перекручивается, а после растягивается за концы. Карл Францевич, что вы станете делать, оказавшись на месте часового?

--Нет ничего проще! Я схвачу вас за руки и сделаю попытку освободиться! Или … тут есть подвох?

--Тут есть смерть! Давайте повторим с применением подручных средств. Повторяю, я буду аккуратен. Вот – у меня верёвка, я её набросил, перекрестил её сзади … освобождайтесь!

Как-то уж слишком по-юношески гоф-медик ухватил кисти рук Модеста Павловича и … захрипел.

--Видите? Ваша попытка освободиться, схватив меня за руки, привела к тому, что вы сами стянули шнур на собственной шее, чем и ускорили свою погибель. Спасибо!

Штаб-ротмистр снял верёвку с шеи доктора, бросил её к входной двери, и вновь заговорил.

--Я перескажу всё ещё раз, но кратко. Лошадь с коротким затылком плоха для хозяйства и для извоза. Пелям и узду пользуют далеко не все кавалеристы в армии, а лишь те, кто подготовлен быть разведчиком. Пример подготовки я вам продемонстрировал. И, раз вы так настаиваете, - сообщил молчавшим друзьям Модест Павлович, - я сообщу своё мнение. Тимофей Качурин, по совместительству мнимый извозчик, не стал, а может и не захотел расстаться со своим боевым другом – конём. И ещё мне кажется, что за сим господином тянется грешок, опасность раскрытия коего и заставила его осесть в таком месте, как затаившаяся Большая Пога.

--Вы хотите сказать ….

--Только то, что сказал. Ваш Тимофей всё ещё в Чуди, и за ним приглядывают. Чёрт, проговорился!

Последнее, сказанное штаб-ротмистром, осталось без внимания собравшихся.

--Это меняет … очень многое меняет! – Воодушевлённо заговорил гоф-медик, от услышанного позабыв присесть на стул и, вместо этого, зашагал по комнате. – Могу составить пари, что это и есть то самое отсутствующее звено в наших рассуждениях, кое выявит ….

--Нет, не выявит, - не переставая поглаживать шрам, сказал помещик.

--Как, это, «нет»? Как, позвольте, «нет»?

--Просто нет, и всё. Эти сведения, добытые Модестом Павловичем, ничуть не приближают нас к главной разгадке – где Илия Занозин, а с ним одиннадцать пропавших воспитанников?

--Но … не знаю, мы же можем … как-то ….

--Нет, не можем. Разумеется, я согрешил против истины сказав, что сведения Модеста Павловича для нас мало что означают. Поверьте, они неоценимы! Но, равно в той степени, которая позволит прояснить круг наших противников, их число, умения и навыки. Отыскивание убивцы мещанина Занозина сделает нам честь, но отдалит от поиска сироты появлением новых и новых персонажей, кои окажутся подозрительными, мерзкими и равнодушными. И, что самое важное для нас сегодня, раскроются наши карты. По легенде мы просто чиновники, в меру любопытные, и в меру ленивые. И до того часа, пока мы не узрим нашего главного противника, мы таковыми и останемся.
--Я согласен с Кириллой Антоновичем, - сказал штаб-ротмистр, подводя, и усаживая на стул Карла Францевича, - Тимофей Качурин, вероятно, причастен к смертоубийству, но причастен ли он к пропаже детей? А вот то, что он просто исполнитель заказанной акции, сомнений не вызывает. Тогда для чего нам в плену солдат, коль мы охотимся за генералом?

Утром следующего дня, поднявшись ранее обычного, господа сыщики разделили обязанности, дабы не следовать за событиями по наитию, а поменять ход тех самых событий под своё представление об их полезности.

Модест Павлович отправился к воспитанникам, чтобы провести с ними урок на военную тему, о чём накануне и пообещал. Заодно посекретничать со своими новыми знакомцами – маленькими, но вполне одарёнными разведчиками.

Кирилла Антонович и Карл Францевич направились гуляющей походкой прямо в попечительский совет. Совершая, так сказать, лобовую атаку на позиции неприятеля, который не ожидает подобной наглости от приезжих.

--Вы, Карл Францевич, до поры молчите, и оставайтесь сторонним наблюдателем. Ничему, из сказанного мною, не удивляйтесь. И, ежели вдруг, чего я, собственно говоря, никак не собираюсь делать, но всё же, ежели вдруг я попрошу вас что-то сделать, то вы исполните мою просьбу, сообразуя своё поведение с моим в тот миг, когда я и озвучу просьбу. Я даже не представляю, что и как может сложиться в разговоре с попечителями, но, вероятно, мне понадобится вас о чём-нибудь попросить. Вероятно, что и не понадобится.

Внутреннее убранство приюта оказалось предугадываемым, и сильно «пахнувшим» казёнщиной, кою тщетно пытались оживить преподаватели и наставники. Кроме прочего, было заметно, что «попечительское» мнение на либеральное поведение преподавательского состава главенствовало безоговорочно. Об этом явствовало почти казарменное «убранство» классных аудиторий, безликая одежда воспитанников и редко звучащие окрики наставников, позволяющих сиротам самую малость побыть обычными резвыми детьми, а не вымуштрованными солдатами.

Зала попечительского совета находилась на втором, казённом этаже приюта. Тут же была столовая, игровая комната, кабинеты преподавателей и наставников, карцер и туалетная комната. Четыре двери не удосужились иметь именные таблички, посему так и остались не определены по назначению.

Сам же вход в святая святых совета охраняла молодая особа, оказавшаяся секретаршей.

Приближающихся господ она встретила стоя, демонстрируя ладную фигуру, украшенную светло-лиловой блузой с рукавами-фонариками, и чёрной строгой юбкой. Пуговицы, на блузе, отливали перламутром.

--Доброе утро, господа! – Скороговоркой отрапортовала, но никак не поздоровалась девица. – По какому поводу вы к нам?

--Здравствуйте! Мы имеем нужду говорить с попечительским советом сего приюта по вопросу, который может быть озвучен лишь в их присутствии. Так им и передайте.
Может показаться, что помещик говорил, пусть не надменно, но слишком строго. Но, ничуть не бывало! Кирилла Антонович вещал настолько спокойно, что и самый не внимательный собеседник уловил бы нотки некоей лени в его голосе. И это при том, что помещик вовсе не глядел на девицу, а разглядывал стены.

--И … как прикажете о вас доложить?

Господа отрекомендовались, и делал это один Кирилла Антонович, не позабыв добавить к своему имени должность приват-доцента, а к имени гоф-медика присовокупил не менее пяти его титулов и наград.

Девица оставалась неподвижной. Она, просто-таки, с откровеннейшим непониманием во все глаза смотрела на этих господ, свалившихся на её голову невесть откуда, и невесть для чего.

--Я вижу, - той же самой манерою продолжил помещик, - что мы вам настолько понравились, что вы утратили способность передвигаться и вещать. Я вас понимаю. А что именно вас так заворожило? Наш облик, либо звучание моего голоса?

Вот, уж, действительно, заворожённая! Девица просто стояла и глядела на гостей.

--Хорошо, - после целой минуты тишины, сказал помещик, - мы согласны зайти без доклада. А когда выйдем после аудиенции, я вас расколдую.

--Нет …, - еле слышно выдавила из себя девица.

Не стал вопрошать Кирилла Антонович почему «нет», и что именно «нет», а просто изменившимся выражением на лице и прищуром глаз испросил толкование подобному ответу.

--Члены совета … отбыли… по делам приюта. Сейчас они не смогут уделить вам время.

--Все отбыли?

--Нет, не все. Остался господин Шоринцев Александр Иванович, но … он занят.

--Мадемуазель, мы с вами имеем два пути. Первый – вы войдёте в залу с докладом о нас. Второй – мы войдём без оного. Какой путь для вас предпочтительнее?

--Простите, но я позабыла ваши имена.

--А через минуту вы позабудете, куда надо входить на доклад. Мы идём по второму пути. Увы! Прошу, Карл Францевич!

Девица что-то забормотала, многократно проговаривая «нет».

 Кирилла Антонович на миг засомневался, а не стоит ли самому произнести что-либо в ответ? Или, напротив, просто ограничиться молчанием? Последнее выглядело более привлекательным ещё и тем, что позволяло получить право самому захлопнуть за собою дверь. И сим правом помещик воспользовался с удовольствием.

За дверью его ожидала внушительных размеров зала с камином, коя была переиначена под чиновничий кабинет попечительского совета.

Левую часть комнаты занимал громоздкий треугольный стол, стоящий рядом с окнами. У основания оного, как можно было судить по убранству, располагалось место председателя совета, обозначенное, словно гербовой печатью, чернильным прибором и пресс-папье зелёного малахитового камня, бронзовым двуглавым орлом на подставке, имитирующей дорическую колонну, и стопкой писчей бумаги.

Над изголовьем высоченного председательского стула висел портрет самодержца в полный рост, а с правой стороны, также на стене, висел телефонный аппарат.
Свободное пространство стен, не разрываемое окнами, было занято книжными шкафами, наполненными и книгами, и всевозможными канцелярскими принадлежностями, включая рулоны географических карт.

У правой же стены, в полнейшее нарушение казённости помещения, стоял не большой, а просто таки величественный диван, обитый чёрной кожей, и имевший на сидении множество подушек, подушечек, думочек, валиков и ещё неких мягких приспособлений, назначение коих осталось не выясненным.

Скажу честно, было бы наилучшим занятием определять, для какой надобности использовались эти бесформенные мягкости, нежели наблюдать то, что наблюдал гоф-медик всё то время, пока Кирилла Антонович любовался кабинетом.
На диване лежал весьма грузный человек. По правде, на диване лежали только его ноги, поскольку плечи убиенного покоились на полу.

Весь его вид говорил о страданиях, причинённых ему перед кончиной. Жилет несчастного был сброшен, и лежал рядом на полу, его нательная рубаха была не расстёгнута, а разорвана. Его большие бакенбарды, некогда составлявшие особую гордость их хозяину, были растрёпаны, и перепачканы кровью. Левая рука покойного покоилась на груди, а правая приподнята над головою так, как поднимают руки испанские танцоры.
 
Стоило ли сомневаться, что перед нашими героями лежал упомянутый секретарём попечитель Шоринцев Александр Иванович.

Карл Францевич успел провести первичный осмотр тела. Теперь он вытирал руки карманным платком, и ожидал, когда зрелище смерти перейдёт в иное качество – в её обсуждение.

Помещик говорить не стал, а лишь кивком головы спросил медика о причинах подобного возлежания хозяина кабинета.

--Это третий случай смертоубийства, повторяющий в деталях два предыдущих, мною виденных в сих краях. Верижная цепь. Сейчас, - гоф-медик достал свои часы, поглядел на большие напольные часы с боем, потом снова на свои, согласно кивнул своим мыслям, и продолжил, - восемь двадцать семь. Вероятно, вполне вероятно, смерть наступила не более трёх часов тому. Отсутствует трупное окоченение, говорящее о более позднем времени умерщвления. Без достаточного освещения и увеличительного стекла утверждать о наличии отметин зубов, как у мещанина Занозина, считаю невозможным. Впрочем, говорить об их отсутствии, также не возьму на себя смелость.

Кирилла Антонович опустился на председательский стул, и выдвинул верхний ящик стола. Не обращаясь ни к кому, спросил.

--И, что у нас ещё?

--Ещё имею замечание. У этой невыразительной девицы, - Карл Францевич направил большой палец в сторону входной двери, есть нечто, на что стоит обратить внимание.

Помещик захлопнул ящик и поглядел на гоф-медика.

--На её блузке, с воротничком-стойкой, отсутствует бант, либо брошь. И то, и другое обязательно к правилу ношения модного платья, так сказать, фасон предполагает. И ещё – у неё, как у делопроизводителя при попечительском совете, много работы по составлению и переписыванию бумаг. У неё должно быть углубление на первой фаланге среднего пальца от постоянного пользования чернильной ручкой. Ничего в помине у неё нет.

Кирилла Антонович потёр глаза, а после сильно сдавил переносицу.

--А я подумал, нет, я даже заставил себя подумать, - заговорил помещик, вставая, и скорым шагом направляясь к двери, - что она  с утра не поспела прихорошиться, не поспела поправить свой туалет.

Рывком отворив дверь, и не выйдя, а напротив, выскочив из кабинета, он тут же возвратился назад.

--А её нет на месте! Ну, не удивительно ли?

--Общаясь с вами, Кирилла Антонович, я перестал удивляться многому, если не всему стразу.

--С небольшой натяжкой, я сочту сие комплиментом. Что нам теперь делать? Это, конечно же, риторический вопрос. Как же некстати смерть этого попечителя!
--Можно подумать, что предыдущие две были, как нельзя вовремя!

--Предыдущие будут расследоваться по своему порядку, а чиновничье смертоубийство станет первейшей занозой в губернии.

--Но, мы-то, не причастны ни к чему этому, - гоф-медик показал на недвижимое тело.

--Это никому не интересно – причастны, либо нет. Согласно процедуре следствия мы с вами будем лишены возможности заниматься своим собственным расследованием, понимаете? Туда не ходи, а где вы были, а что видели, а кто подтвердит и тому подобное растянется дня на два-три. А за эти дни … Господи, Боже мой, нам не желательно участвовать в сокрытии преступления, и мы обязаны не медля сообщить о нём властям. Должны, но не желательно! Вот, что мы с вами сделаем, хотя … нет, это надобно сделать! Я стану телефонировать в уездную управу часа, скажем, через три. На это промедление я смогу сочинить отговорку. Карл Францевич, дорогой мой, осмотрите ещё раз тело! Понимаю, нет лупы и света, но вы прищурьтесь, прошу вас! Далее, осмотрите кабинет, стол с его содержимым, окна и за окнами, шкафы … да, что я вас учу!? Вы и сами всё понимаете! У нас на роль убийцы только два кандидата – секретарша, и «некто», при том, что обоих нет на месте. О секретарше побеспокоюсь я, а вам, вероятно, улыбнётся удача сыскать хоть что-то, оставленное нашими подозреваемыми. А я постараюсь, допуская, что это не педагогично, привлечь к содействию малолетних разведчиков. Ни на что более у нас надежд нет. Пока. Всё, не тратим время! Я отбываю! Запритесь изнутри, и никого ни под каким соусом в кабинет не впускайте!

Помещик вышел из кабинета. Прежняя поспешность в принятии решений, и в их деятельном овеществлении, принялись шустро испаряться по мере того, как он отдалялся от комнаты с мертвецом.

--Как так могло статься, - подумал про себя Кирилла Антонович, останавливаясь напротив окна, открывавшего вид на Скитный холм, - и что у нас имеется? Второе к ряду опоздание? Архипка не в счёт. Каков есть этот некто, опережающий нас уже на два шага? А у нас нет даже пустяшного толкования причин смертоубийств! Мещанин Занозин лишился благоденствия на земле из-за поисков внука, пропавшего с одиннадцатью предшественниками? И за это стоило его убивать? Нет! Обычный мещанин из затрапезного поселения восстал супротив шести попечителей, гербовых печатей и умения состряпать поддельные списки воспитанников приюта? Нет, он им не опасен. Они запросто отмахнутся от него, выставив перед уездным начальством свои лживо оскорблённые чувства и любое число бумаг, составленных в свою пользу. Да … Архипка … нет, о нём позже. А что я снова припомнил его? Что?

Кирилла Антонович оглянулся на пустой коридор. Рядом никого не оказалось.

Передёрнув плечами, помещик вернулся к прежней позе, на этот раз, помогая течению своих мыслей перстом, рисующим на стекле невидимые узоры.

--Вот, уже и голоса мерещатся. Архипка, Архипка, что он не идёт у меня из головы? Оставлю его на потом, если он вообще … нет, на потом! Сейчас – Шоринцев Александр Иванович. Либо тот человек, который назван его именем. А его, за какие грехи? Он, как мне видится, в купе с остальными попечителями, и состряпал ту бумаженцию, коей прикрыли пропажу сирот. За что же его? Ведь он, сотоварищи, вернее всего, поставлял детей кому-то для определённых нужд! Поставлял бы и впредь, отчитываясь тем, что вновь поступившие сироты сами сбежали ещё до того, как на них были заведены потребные документы. Отговорка прекрасная, с невозможностию доказать обратное. Тогда, чем же он стал неугоден? Или его заела совесть? Это я просто так придумываю. Может быть в назидание иным, и грешок-таки, за ним какой-никакой имелся? Грешок перед тем, либо теми, кто организовал исчезновение сирот? Маловероятно, но всё же! Что ещё? Как оказывается, почти ничего, кроме мысли о том, что и Занозину, и Шоринцеву было запрещено с нами видеться. Причём, запрещено весьма строго, и навсегда. Повторюсь – почему навсегда? Скажем – могли проговориться. О чём? Нет, не убеждает меня ничего в сентенции о том, что в подобную мерзость, как похищение сирот с полнейшим сокрытием документов, были гласно посвящены столько людей! Тут не наубиваешься, чтобы сохранить в тайне содеянное, либо сохранить инкогнито главаря. И снова Архипка в мыслях путается! Чёрт дёрнул сию безвинную душу отправить любоваться «большим костром», и … погоди-ка, друг любезный!

Перестав изображать из себя задумчивого художника, Кирилла Антонович занялся своим шрамом на щеке.

--А что, если, Архипка не простая и случайная жертва, а целиком закономерная? Да, нет, вряд ли! А отчего же нет-то? Он увидал поджигателя, признал его и пал от тех же самых рук, кои спалили мертвецкую? А после своим языком сболтнул бы о странной встрече. Да, так и было … бы. Фельдшер ведь припоминает, что Архипка радовался большому огню, вот отсюда и проистекает неверная трактовка предыдущей посылки.
 Погоди-погоди, давай-ка сызнова! Мне пришла новая мысль, что трое мертвецов имеют промеж себя некую связь. Да-да, не мещанин и попечитель, а все трое! И что их может сплотить? Только одно, и самое очевидное – наш нежданный приезд. И не столько из-за того, что мы страшны, либо скоры на расправу, а из-за того, что некто, и весьма обоснованно, опасается быть узнанным нами так, как он, некто, стал узнанным Архипкой. Да-да-да! И снова ДА! Этот некто попался на глаза мещанину Занозину тогда, когда вершил своё неблаговидное деяние! И тут незадача – приезжают люди по делу о его внуке! Занозин находится в растерянных чувствах из-за пропажи наследника и, что вероятно, те самые чувства сделают его словоохотливым с приезжими! Так-так-так, это надобно отложить на отдельную полочку и запомнить! Теперь - сегодняшний убиенный, прозванный Шоринцевым. Могу ли я в отношении его применить ту же теорию, применённую ранее к мещанину? Э-э … да, она применима полностью! С тем добавлением, что смертоубийство имеет двойную цель – избавить нас от встречи с человеком, не держащим слова во рту, а пускающим их по ветру, и застращать остальных! Ай, как же ловко! Не смертоубийство ловко, а я рассудил ловко! Экий же я … глупец! Дабы совершить подобное, главному негодяю обязательно держать в памяти две составляющие – наше передвижение, подчинённое определённой цели и направленное в определённое место, кое выбирается сейчас и здесь, и полнейшая уверенность в том, что попечитель … кстати, при грубейшем нарушении государственного уложения о домах призрения и приютного содержания … да, малость не сбился с мысли. Я думал о … да! Обязана быть уверенность, что попечитель в приюте один. А нарушение состоит в том, что этих господ попечителей дОлжно быть не менее трёх. Так-то!

Отчего-то захотелось закурить, да так захотелось, как никогда ранее не желалось. Да, вот беда, трубка осталась во флигеле. Можно, конечно, сходить и набить трубку, а после избавить себя от, так сказать, табачного голода. А вместе с тем лишить себя, и своих друзей, драгоценных минут из тех трёх часов, что были им самим отведены до сообщения в уезд. Итого, двоякая ситуация. Как говорится, есть две пары башмаков, а цена у них одна. Господи, кто мне нашёптывает подобную безвкусицу, именуемую поговорками?

--Хочу поступить иначе, в противовес установленному порядку, - самым тихим шёпотом проговорил Кирилла Антонович, спускаясь по лестнице на нижний этаж, минуя развешенные по стенам картины и фотографические карточки в рамках.

--Например, совершу попытку переиначить события, считая последствия причиною содеянного. Допускаю, что господин Шоринцев глуп и, к тому же, весьма охоч до денег, оттого и малонадёжен. Вывод – его стоит устранить! Для чего извозчик, страдающий сильным несварением желудка, мчится в Чудь и убивает попечителя. Этот вывод верен лишь в том разе, если господин Шоринцев натурально и глуп, и жаден, а кроме того, сидит в одиночестве в кабинете. Как же убивцу  в том уверену быть? А никак! Тут могло случиться и полное собрание попечителей, что очевидно затрудняет пользование верижной цепью. А удушать весь отряд попечителей, надобно и время, и силы. Нет, тут не сходится. Почему же убит именно Шоринцев, и кто мог доподлинно знать, что он один в кабинете? А окажись на его месте, и в тот же час какой-нибудь Кукушкин, либо Тетеревов? И каждый из них были бы преданными и верными исполнителями чьей-то воли по похищению сирот? Совпадение? Случай? Тогда и получается, что Тимофей Качурин, опорожняясь на скаку, мчит в Чудь, дабы придушить первого, попавшегося ему на глаза? А где трубка? А-а, вот она! Здравствуй, милая! Соскучилась, поди? И я рад встрече! А пойдём-ка со мною на крылечко, подымим, подумаем, глядишь – и сообразим. Ну, не упрямься, идём же!
Расположившись на стуле, и вытянув ноги, помещик пускал струи табачного дыми в небо. Неторопливо, и с наслаждением. В голове было ясно и почти свободно от дум. Почти, это проскальзывавшие короткие мысли, освобождённые от длинного толкования. Одним словом, помещик пребывал в отдыхе.

И что же входило в число мыслей, озаглавленных «почти»? А вот что. Като таков Тимофей Качурин? Простой исполнитель смертоубийства? Тогда, кто ему отдал приказ устранить Шоринцева? Я был в Поге с самого утра, и никого не видал. Он что, голубиной почтой получил весточку? А не мог ли этот Тимофей быть человеком, решающим и исполняющим? Сам себе приказал, исходя из суровой и срочной надобности, сам же и устранил. Эдакая банда в одном лице с подъесаульской экипировкой? Не похоже. Он заведомо прост для такой должности. Вот и выходит, что есть ещё некто, кто принимает решения.

Сколь долго могло бы продолжаться таковое времяпрепровождение – кто ведает? Кирилла Антонович вёл себя так, словно порученное ему дело благополучно разрешилось. Должен сказать, что к таким рассуждениям имел бы предрасположенность только такой человек, который не ведал об особых свойствах философски настроенного мышления нашего героя. И, как мне кажется, таковых сыскалось бы достаточное количество. Но, мы-то, с вами, дорогие читатели, слава Богу, к таким людям не причислены.

А на самом деле, помещик просто ожидал нужного ему озарения, кое просто обязано было явить себя с минуты на минуту. И в любом виде, и в самом непредсказуемом воплощении.

Что, в общем-то, и случилось.

Искурив, не менее половины заправленной табаки, помещик решил выпускать дым не просто сводя уста трубочкой, а всевозможными способами, помогая себе гримасами. А уж после того, как дым поднимался в свободном полёте к небесам, наступало время иного развлечения – угадывать, что именно напоминает табачное облачко, развеваемое лёгким ветерком. И то, что обещалось, случилось в сей миг!
--Ай-яй-яй! Как же я-то …? – Кирилла Антонович скоро вскочил на ноги и, не переставая разговаривать с самим собою, принялся вертеть головою, отыскивая место, куда бы схоронить, до времени, свою любимую трубку.

--Уму не постичь! Как же … не верю, что я на такое способен! Развалился с трубкой … куда её схоронить? А, Бог с нею!

Упоминание Всевышнего совпало никак не с выходом, а с выбеганием по верандным ступеням. А дальше, с дымящейся трубкой, напоминавшей коптящую трубу локомотива (это сравнение только для красного словца, трубка дымила еле-еле),  помещик помчался в приют.

Никак не ответствуя на вежливые приветствия воспитанников, Кирилла Антонович, не убавляя прыти и скорости бега, взлетел по ступеням на второй этаж, и остановился, словно натолкнулся на стену.

Перед ним, в деревянных рамках и под стеклом, висели фотографические снимки. Нижний ряд карточек имел запечатлёнными шестерых попечителей, вальяжно восседавших на бутафорском царском троне.

Прочтение подписей под каждым снимком помещик начал от правой руки, постукивая чубуком трубки по стеклу каждой карточки, под которой была вензельная подпись.

Епархиальный наблюдатель приходских школ – Юшкевич Антон Гаврилович.

Инспектор училищ – Зимин Иван Михайлович.

Почётный житель города Белозёрска – ТрофимОвич Александр Трофимович.

Мануфактур-советник Шоринцев Александр Иванович.

Попечитель учебного округа – Бекешин Владимир Владимирович.

Помощник архитектора – Павлиди Михаил Феликсович.

--Ну, желаю здравствовать, господа попечители! И вы, господин Шоринцев, мануфактур-советник, здравствуйте!

На Кириллу Антоновича с фотографической карточки глядел худощавый и совершенно лысый человек, отрастивший себе короткие усы от одного крыла носа, до другого. Ещё на господине висело пенсне.

Продолжая постукивать трубкой, словно это была указательная палочка, помещик перевёл взгляд на фотоснимок во втором ряду, на коем все попечители стояли рядышком на фоне входных дверей в приют. Человек, на отдельном снимке с подписью «Шоринцев», присутствовал и на групповой фотографической карточке. Кто же тогда возлежит на полу в кабинете?

Ещё не придя к нужному для себя решению – радоваться сему открытию, либо огорчиться от оного, Кирилла Антонович направил стопы в кабинет попечителей, чтобы обрадовать, или огорчить гоф-медика тем известием, что обнаруженное тело может принадлежать кому угодно, хоть самому эрцгерцогу Гюнтеру-Карлу, а может и вовсе, человеку, никоим образом не связанному ни с детьми, ни с приютом.

Но, что точно не собирался говорить помещик вслух, так это о способной девице, которая так ловко провела двух, весьма не глупых, но самонадеянных сыщиков, наказанных таким образом за невнимательность и поспешность. И поделом!

А было ли открытием то, что помещик увидел на фотографических карточках? Без сомнения! Стало ли то открытие в пользу? Безусловно, нет! С оговоркой «пока». Есть ли какая выгода от обнаруженной новости? Самая малая – да. Теперь нет надобности спешно трезвонить во все колокола о кончине приютского попечителя. С текущего момента покойный есть обычным, и не титулованным трупом, который будет передан властям и судейским медикам.

Такой вывод немного успокоил Кириллу Антоновича, шагавшего по коридору верхнего этажа.

И чем ближе он подходил к приёмной комнате, тем слышнее становился странный звук, оттуда же и проистекавший.

Теперь не шагая, а подкрадываясь по скрипящим половицам, помещик принялся сожалеть о том, что не прихватил с собою револьвер, а ещё и о том, что из-за поспешности не погасил трубку, продолжавшую тлеть, хотя, в обычай, она тухла до пяти раз.

А вот и приоткрытая дверь в приёмную комнату. Вот виднеется спешно сбежавшая секретарша, осмелившаяся вернуться, чтобы торопливо разрывать на полосы газетные страницы. Вот это и был тот звук, что вывел Кириллу Антоновича из приступа самоуспокоения.

Для какой нужды ей те полосы? Помещик поднял глаза, и поглядел на окно.

На смоченное водою стекло девица наклеивала те самые газетные полоски так, что стало возможно прочесть почти готовое слово «ТРЕВО». Сомнения не было в том, что секретарша кого-то предупреждала своеобразным знаком, не имея возможности по какой-то причине, выбежать из приюта, чтобы извести сообщников о происходящем лично.

Интересным оказалось написание, либо наклеивание буковицы «Т». Оно представляло собою прописное начертание, походившее на перевёрнутую буковицу «Ш».
Продолжать любоваться действиями секретарши было не ко времени. Время требовало действий.

Насколько возможно тихо помещик просочился в приёмную комнату, благо объект наблюдения был обращён лицом к окну.

--Могу ли я предложить вам помощь? – Со всею любезностью в голосе, которую позволяла поднимающаяся злость на девицу, проворковал Кирилла Антонович, и трижды сильно ударил по дверям кабинета. – Доктор, выходите!

От неожиданности секретарша вскрикнула, и выронила подготовленные полоски.

--В иной ситуации я бы похвалил вас за смекалку, но сейчас я соболезную вам. Снимите немедленно эти каракули со стекла!

--Нет … вы не понимаете …, затараторила девица, мучаясь от того, что ни одной,  сколь-нибудь спасительной мысли, не приходило в её голову. А стоявшие напротив господа (Карл Францевич, поспешно покинув импровизированную мертвецкую, уж стоял рядом с помещиком) только молчали.

--Надо сорвать это, - наконец сказал гоф-медик и, огибая стол, заваленный деловыми папками, коих в первый приход не было, направился к окну.

--Кстати, - добавил он, не поворачивая головы, - мой пациент пришёл в себя! Пока он без сознания. Мадемуазель, позвольте пройти!

И только после сих слов Карл Францевич обернулся, и подмигнул.

Девица, от услышанного, обмерла, и опустилась на стул.

У Кириллы Антоновича появилось азартное чувство игрока, решившего действовать вслепую с единой надеждой на крохотное чудо, которое вот-вот случится, и принесёт выигрыш. Либо полную победу. Либо, что угодно, поскольку ожидать возможный приз от чуда было самообманом. По причине того, что то самое чудо ни разу, до сего дня, не показывалось игроку на глаза.

Играть, так играть! Таковое решение послужило причиной последующего поступка помещика.

--Постойте, не срывайте! То, что вы сказали, меняет дело! И в лучшую сторону! Мы не станем срывать сигнальное слово, мы его изменим! Присмотрите за дамой, мне хочется, чтобы она обязательно стала нашей собеседницей.

Вскоре на окне появилось иное словцо, никому из присутствующих не понятное по надобности его наклеивания – «ПРАВО»

Это правда, цель нахождения оного словца была никому не известной. Но два человека, вы понимаете, кого я имею в виду, это скрывали, принимая участие в игре, которую сами и затеяли. А третий (пардон, и где мои манеры?), извините, третья участница, сидела с видом щуки, выловленной сказочным Емелей. Щука точно знала, что обладает способностями и возможностями, но сейчас, в момент внезапного прозрения, она поняла, что поймана лишь для ухи. И, как волшебная рыбина, никому не интересна.


Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.