Новые рассказки о старом. Немного о страстях насущ

Немного о страстях насущных
 Предмет страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой.
Оскар Уайльд (1854-1900)
Глебушка был не только роскошным лирическим тенором, но и отлично сложенным, просто статным, как говаривали в старину на его родном Ставрополье, парнем. Настолько статным, что в Астраханской консерватории профессура обоих полов непроизвольно облизывалась, раздевая его взглядом на академических концертах, а затем, с трудом проглотив рефлекторную слюну, громогласно прочила ему первоклассную сценическую карьеру. Ну, уж, а потом, в полутемных коридорах, шепотком, тет-а-тет, предлагала будущей звезде всяческое покровительство.
Но Глебу до чертиков надоела провинциальная Астрахань, со всеми ее жеманными педиками и прокуренными преподавательницами бальзаковского возраста, летним въедливым гнусом, бравыми небритыми браконьерами в рваных тельняшках и несчастными выпотрошенными осетрами. Уж ежели надо было непременно продаваться, думал он про себя, то хотя бы где-нить в метрополии. Найти на первое время покровителя, чтоб тот мог поддержать материально молодого перспективного солиста, а потом и вывести его в мир большого, так сказать, вокала, давно уже живущий по принципу «статен телом, а хорош ли делом»?
Многие московские меценаты и впрямь заглядывались на молодого выпускника Тьмутараканской (иначе ее никто и не называл!) консы, перебравшегося в первопрестольную в поисках новых горизонтов сразу после получения диплома. Глебушка поперву устроился, было, певчим в Храм Христа Спасителя по 800 рубликов за выход и бесплатный обед в трапезной опосля службы. Однако состоятельные прихожане главного храма страны быстро дали ему понять, что это отнюдь не его уровень при таких-то данных. Выше надо брать!
А один из импозантных депутатов Госдумы вскоре напористо, в лучших традициях новых русских бизнесменов, добился-таки внимания молодого таланта, получил от Глебушки авансом заверения в вечной преданности и решительно взялся за построение артистической карьеры своего нового протеже.
Для достижения этой благородной цели были употреблены многочисленные связи депутата в правительственных и около культурных кругах. Была даже стремительно разработана в одном из думских комитетов и протащена на законодательном уровне концепция притока «молодой крови» в старые меха заслуженных творческих коллективов.
Все вдруг разом кинулись поддерживать молниеносно сформировавшееся в высоких коридорах мнение о полезности ротации кадров. Под раздачу попали не только заслуженные луженые глотки (от сорока лет и старше) из многих известных коллективов, но даже и совсем уж не имевшие к этой кампании никакого отношения некоторые балерины с неосторожно набранными ростом и весом. А также неосмотрительно увеличившимся бюстом.
На волне этой вакханалии, как прозвали ее меж собой обиженные досрочными увольнениями и скромными выходными пособиями артисты, Глеб и попал в архи знаменитый Государственный ансамбль песни и пляски им. Александрова. А его могущественный покровитель немедля закатил по такому поводу небольшой банкет на 150 персон стоимостью в пол ляма зеленых в шикарном «Метрополе».
Центральный ресторан гостиницы, снятый влюбленным покровителем специально для подтверждения прав собственности столичной богеме, вызвал у Глеба ощущение, что свой оскароносный «Титаник» Джеймс Кэмерон снимал именно здесь. Он даже невольно поискал взглядом - не сидят ли за каким столиком Ди Каприо с Кейт Уинслет? Увы, этих ребят в списке гостей не было. Пришлось продолжать осматриваться и прислушиваться без них.
Пятиметровой высоты атриум с витражным куполом по всему периметру и еще слышное пока журчание фонтана под ним заворожили начинающего артиста, пробудили в нем сладкий мандраж ожидания перед выходом на сцену. У него вдруг появилось внезапное желание исполнить a capella, пока еще не собрались приглашенные, арию «Куртизаны, исчадья ада!» Риголетто из одноименной оперы Верди, но он вовремя одумался. Могли не так понять.
А тут вскоре и званые гости стали собираться на отпадный шабаш. Все были как на подбор – один круче и эпатажнее другого. Так что отсутствие звезд голливудского «Титаника» на данной тусовке никто больно-то и не заметил. Глеб никогда не видел столько знаменитостей, собранных в одном месте сразу, а самое главное – он и предположить не мог, что все они окажутся членами одного весьма авторитетного клуба любителей решать насущные вопросы не через парадный вход, а через задний двор.
Но… Жизнь есть жизнь, думал он про себя, не забывая при этом мило улыбаться около богемным знаменитостям. Наверно, Москва и ее наиболее продвинутые обитатели давно опередили в своем духовном развитии все остальное население необъятной России, и то, что он видел сейчас перед собой, это и есть будущее великой страны. А посему надо идти в ногу со временем, плыть по течению на подручных средствах, и лететь вперед и ввысь, используя выпущенные закрылки и восходящие воздушные потоки.
Одно только вызывало у статного Глеба плохо подавляемый рвотный рефлекс – черная осетровая икра в огромных серебряных лоханях, обложенных по краям льдом. Астраханское прошлое все еще тревожило его молодое романтическое сердце, никак не хотело отпустить на волю в новую, такую заманчивую и познавательную во многих аспектах жизнь. А жизнь эта, судя по всему, у Глеба только начиналась.
Роскошная квартира в 120 квадратов в наипопулярнейшим среди новой столичной аристократии комплексе на Воробьевых горах и новехонький «Ауди А8». Чуть ли не ежедневные светские рауты в престижных ресторанах и клубах и регулярное посещение элитных бутиков и тренажерных залов – было, ой, было чему позавидовать скромным коллегам забуревшего Глеба по артистическому цеху!
Но, как давно заметил наблюдательный Гете, за «остановись, мгновение – ты прекрасно!» приходится рано, или поздно платить по договору. Вот и у Глебушки вдруг нежданно-негаданно нарисовалась проблемка на безмятежном горизонте только-только начавшейся карьеры: ансамбль частенько выезжал на затяжные гастроли, а депутат оказался чрезвычайно ревнивым человеком.
Наивный неофит знать не знал, что в этой среде так было принято, и дело в крайних случаях доходило не только до членовредительства (в хорошем смысле этого слова!), но, порой, и до форменного смертоубийства.
И если зарубежные турне покровитель, будучи в прошлом заядлым марксистом-ленинистом, воспринимал как осознанную необходимость, то на поездки возлюбленного по родной стране смотрел с плохо скрываемым раздражением, и не раз, в пароксизме страсти, через свои многочисленные связи в регионах попросту срывал на хрен концерты именитого коллектива.
Слухи о подозрительной корреляции вдруг ни с того ни с сего начавших срываться гастролей с депутатской активностью довольно быстро переросли во всеобщую уверенность о существовании таковой, и молодой артист впервые прочувствовал на собственной шкуре, что значит быть белой вороной в творческом серпентарии.
Вначале редкие шепотки за точеной спиной, а вскоре и демонстративное избегание его компании стали изрядно досаждать Глебушке, что не преминуло сказаться на затянувшемся уже почти на год их медовом месяце с любвеобильным покровителем. Тот поначалу не придал показной холодности своего питомца особого значения, стараясь задобрить Глеба разнообразными подарками, от элегантного платинового перстня с бриллиантом в пять карат до стильного «Ламборджини Мурселаго».
Но poco a poco, в полном соответствии с канонами построения арии в итальянской опере, градус страстей нарастал, тональность выяснения отношений повышалась, а темп развития конфликта личности и общества вскорости из чинной сицилианы превратился в безудержную, захватывающую всех и вся, тарантеллу.
Глеб вдруг сделался чрезвычайно холоден и безразличен к знакам внимания со стороны своего покровителя, а тот окончательно и бесповоротно подсел на измену, слетел с катушек и бросил все имеющиеся в его распоряжении ресурсы на выяснение личности таинственного и коварного соперника. Депутатскую крышу несло конкретно.
Мало того, что целых полдюжины частных детективов установили за «коварным изменщиком» круглосуточную слежку, не давая ему, в буквальном смысле слова, покоя даже в сортире, так еще и дирекция ансамбля вдруг стала регулярно вызывать его в свой кабинет на профилактические беседы. Ну, чисто партком с товарищеским судом за аморалку, думал про себя затюканный в доску Глеб!
И тут в молодом человеке вдруг неожиданно проснулся его прадед по материнской линии. Тот был потомственным казаком, героем гражданской войны и лихо вычебучивал шашкой еще во время похода армии бывшего вахмистра Буденного в гости к чванливым пшекам.
……………………………………………………………………………………….
Посреди многочисленных рубок довелось как-то раз его прадеду в одном богатом закарпатском селе увидеть кормящую курей гарную панночку. Дивчина даже вроде бы отметила скромно отведенным, но таким по-женски красноречивым взором стать и выправку лихого казака, и тот, подкрутив усы, уже предвкушал упоительный вечер на сеновале, но…
Только он, было, спешился и собрался поворковать с красавицей с глазу на глаз о свидании, как случился форменный конфуз и препозорнейший, с казацкой точки зрения, облом. Из хаты неожиданно выскочил длиннорукий худосочный еврей в черном, коротком не по размеру лапсердаке и, как паук, силой затащил враз поскучневшую и вяло сопротивляющуюся жертву внутрь своего логова!
Молодец поначалу опешил от такого маневра нарисовавшегося, откуда не возьмись, супостата. Но он был казак. Да еще, к тому же, и восемнадцати лет отроду. И некоторые товарищи из его взвода уже начали посмеиваться и отпускать соленые шуточки, обсуждая случившееся прямо на их глазах похищение военного трофея.
То есть трофей-то пока как бы и не был взят, но сама мысль о появлении конкурента, да еще и из презираемого всеми настоящими казаками народа, пронзила сердце молодца не хуже кавалерийской пики. Он мстительно прищурил глаза, заиграл желваками скул и решительно намотал уздечку своего коня на торчащий из обмазанного глиной плетня кол.
Чуть не выломав ногой калитку, казак, придерживая вихлявшуюся на бедре шашку, решительно направился к хате и наотмашь распахнул жалобно скрипнувшую от казацкого насилия дверь. В два шага проскочив сени, ворвался в горницу, орлиным взором окинул поле предстоящей битвы и мгновенно оценил диспозицию.
Его будущий трофей сидела на краю широкой лавки за накрытым белой скатертью столом и от такого стремительного прорыва немедленно побледнела и потеряла дар речи. Но не визга. На каковой откуда-то из-за печки тут же выскочил давешний засаленный паук с ухватом наперевес и попер с ним на захватчика.
Но прадеду случалось отбивать и сабельные атаки врага, не то, что ухватные, да еще какого-то там жалкого христопродавца. Отведя левой рукой древко от себя, он правой сам ухватил хозяина за шиворот и отвесил ему такой смачный поджопник, что бедный еврей вышиб пейсатой башкой дверь и пулей вылетел вон.
Пока в сенях грохотали опрокидываемые бедолагой ведра, коромысла и прочая нехитрая, но шумная утварь, лихой казак времени не терял. Подкрутив усы и одернув гимнастерку, он решительным шагом двинулся навстречу уже начавшему розоветь трофею, дабы закрепить успех. Но не тут-то было!
Из-за двери вначале раздался медвежий рев обиженного хозяина, а затем на пороге появился и он сам, но теперь уже с вилами в левой руке и сетью в правой. Прадед конечно историю Древнего Рима отродясь не читал, но даже он понял, что этот новоявленный ретиарий настроен отнюдь не миролюбиво. Он выхватил из ножен шашку и, еще до того, как девица успела поднять свой роскошный тухес с лавки и заверещать благим матом, проткнул насквозь худосочное горло неумелого гладиатора.
Оставив захлебываться бедного еврея собственной кровью, молодец решительно повернулся к вцепившейся в его статную спину бабенке и запечатал ее визжащий рот страстным поцелуем, чуть не высосав с корнем розовый девичий язык. У красавицы от такого стремительного натиска бравого кавалериста только что вот глаза на лоб не повылазили! Она тут же, не приходя в привычное сознание, сомлела и позволила молодцу не дожидаться вечернего сеновала, а довести дело до победного конца немедля, прямо на покрытом белой скатертью столе.
……………………………………………………………………………………….
Глебушка с удовольствием вспомнил сейчас эту семейную историю, которую ему не раз рассказывали старые казаки из их станицы и даже улыбнулся. Он живо представил себе депутата в роли безвестного жида, но почему-то никак не мог подобрать подходящую кандидатуру на роль панночки. (Мысль про самого себя в этой роли ему в голову почему-то не пришла). «А и хрен бы с ней!» - подумал про себя артист прославленного ансамбля: - «Подберем по ходу». И тут же, не откладывая в долгий ящик, принялся за осуществление своего хитрого замысла.
От дирекции ансамбля Глеб недавно узнал, что готовится очередной концерт на постоянно переходящих из рук в руки, как красное знамя передовиков труда, развалинах сирийской Пальмиры. Только на сей раз, туда должны были заслать вместо витринного оркестра Гергиева и виолончельного оффшурина Ролдугина именно их ансамбль.
Зная, что покровитель нипочем его не отпустит в логово непримиримых врагов настоящей любви, будь там в охране хоть вся преторианская гвардия Кадырова, Глеб немедленно дал знать тому, что вскоре отбывает на рискованную гастроль государственного значения. И что ради укрепления окончательно разболтавшихся в последнее время духовных скреп готов даже не замучиться глотать пыль, поднятую в пустыне бравыми плясунами прославленного коллектива.
Глеб достиг своей цели. Депутат был в шоке. Его связей для срыва пропагандистского турне на этот раз явно было недостаточно. Слишком высоко была расположена та всемогущая рука, которая утверждала подобные мероприятия. Слишком высока была для этой руки цена слова, нарочито небрежно произнесенного в коридоре общемирового схода прямо в лицо смуглому хозяину державы, принявшей у себя этот сход.
Однако депутат никогда не стал бы депутатом, не имей он в своем арсенале широкого ассортимента сдержек и противовесов. Не стоило также сбрасывать со счетов поистине отелловскую ревность любвеобильного законотворца, сейчас напрочь сносившую даже его, такую обычно выдержанную и холодно расчетливую крышу. «Прощай, и если навсегда – то навсегда прощай!» - мысленно повторял он про себя знаменитую фразу другого любвеобильного бунтаря, набирая номерок одного старого дружка, занимавшего не последнее место в Генштабе российской армии.
За бутылкой двадцатилетнего вискаря друзья-приятели вспомнили в тихом месте на Остоженке «минувшие дни и битвы, где вместе рубались они» и поговорили о том, о сем. В результате депутат получил полное представление о маршруте и составе пассажиров ТУ-154 Министерства обороны, вылетавшего послезавтра, в ночь на 25 декабря, чартером в Сирию.
Особый интерес у него вызвало уточнение генерала, что самолет должен будет приземлиться в Моздоке для дозагрузки неким «весьма тяжелым» (здесь дружбан-генерал сделал, ну, очень многозначительные глаза и даже отхлебнул из бокала) материалом специфического назначения. Но виду депутат не подал ни мало и только продолжил уминать жаркое из рябчика с ломтиками ананаса с удвоенным аппетитом.
А потом, как будто между делом, попросил другана о мелкой услуге – посадить самолет на дозагрузку не в Моздоке, а в Адлере. «А заодно там паренька одного для проверки документов надо будет снять с рейса. И пару-тройку деньков на абхазской гауптвахте помариновать, дабы опомнился и в чувство пришел» - мечтательно добавил депутат. «Добро!» - согласился генерал, и друзья допили вискарь «на посошок».
Выйдя же из ресторана, депутат открыл дверь поджидавшего его неподалеку черного бронированного «Гелендвагена», велел шоферу погулять минут десять по бульвару, а сам забрался на заднее сиденье. Снял трубку не прослушиваемого телефона, набрал номерок и о чем-то минуты полторы говорил с неведомым собеседником из неопределенной точки страны.
После чего сжал губы и мстительно, как когда-то Глебов прадед перед атакой, прищурился. «Летите, голуби, летите!» - вспомнились депутату строчки любимой песни из пионерского детства. Тоже ведь хором пели, хе-хе-хе! Он приоткрыл окно, позвал шофера и велел тому ехать домой, в Барвиху.
Глебушка же наш на следующий день позвонил на базу ансамбля, сиплым голосом позвал к телефону директора, сказался больным, и отказался от поездки в далекую неспокойную страну. На все директорские увещевания упорно отвечал, что с такой температурой и с таким горлом никакие гастроли немыслимы, и что он не желает умереть на пыльной чужбине и возвратиться на Родину в цинковом гробу.
«Да я даже и не долечу в таком-то состоянии – еще в самолете дуба дам! Чо тогда делать будете? Отрапортуете о неизбежных потерях личного состава в ходе проведенной спецоперации??» - выкашлял он в трубку. Директора проняло. Рапортовать ему нужно было об успешном концерте, собравшем в одну аудиторию всех - и асадовцев, и умеренных террористов, и наших контрактников командированных. Какие, на хрен, потери!? Вы что!?
В общем, пошел Глебушка к знакомому доктору, тот выписал ему больничный на пять дней, и самолет улетел ночью из Чкаловского без одного из певцов. Военные в утреннем Адлере поднялись на борт, спросили у администратора про Глеба, о чем-то потолковали меж собой и даже не выпустили коллектив с экипажем наружу. Сказали только изумленным интересом к их отсутствующему товарищу артистам, что борт-де, мол, быстро дозаправится и полетит дальше. Командир вышел было на пару минут для выяснения обстоятельств, но сразу вернулся, матерясь в полголоса на вечные авралы и вводные.
Но, как заметили разбуженные певцы и танцоры, помимо цистерны с керосином, к самолету подъехал еще и зеленый ЗИЛ с черными армейскими номерами, с которого худенькие солдатики под руководством пузатого прапора перегрузили на борт какие-то тяжелые на вид ящики. Все сперва подумали, что это гуманитарная помощь братскому народу Сирии от фонда доктора Лизы, летевшей этим же рейсом, но сама доктор решительно опровергла данное предположение. А жаль. Лучше бы это действительно были одеяла и медикаменты для сирийских сирот.
Заправка и загрузка прошли быстро. Пилоты задраили люки, успокоившиеся пассажиры, наконец, уселись в свои кресла и приготовились к продолжению прерванного полета. Самолет начал выруливать, мигая бортовыми огнями, на ВПП, турбины набрали обороты перед стартом, и невидимый диспетчер дал экипажу «добро» на взлет и точку «биноль» в 6000 метров от аэропорта.
Пилот плавно отпустил тормоза, разогнал машину до нужной скорости, потянул штурвал от себя и лайнер с трудом оторвался от бетона. Последняя связь экипажа с диспетчером произошла через несколько секунд после взлета. Восклицание: - «Закрылки, б…ь!» - на земле уже никто не услышал, как и ответ штурмана: - «Доубираются синхронно. Епта, что за х…ня?!»
Ну, а последние слова бортинженера: - «Командир! Похоже, груз по трюму поехал!» и ответ командира: - «Опять все через жопу сделали!» - вообще остались загадкой в истории авиации. Хотя реплики эти весьма точно отразили актуальное состояние российской действительности, и в том числе - в Министерстве Обороны.
Потом приборы заглючило, связь с землей оборвалась, и сам лайнер вообще пропал с радаров. Больше его целиком никто не видел. А власти, выждав паузу, 29 декабря официально сообщили следующее:
"Максимальная высота, на которую поднялся лайнер, составила 250 метров при скорости 360-370 км/час.  … обнаружены и подняты 12 крупных и почти 2000 мелких обломков самолета, 19 тел и 230 фрагментов тел погибших".
Аналитик Марк Солонин неофициально тоже кое-что написал об этой катастрофе: «Фотографии обломков, выложенные в Сети, впечатляют: разорванная в лохмотья обшивка фюзеляжа, скрученные в штопор силовые шпангоуты, оторванные куски корневой (т.е. самой прочной) части крыла, разорванные "по мясу" рычаги какого-то механизма, сечением в хороший рельс...».
Вопрос: вот почему официально объявленный результат катастрофы несчастного Ту-154 так разительно не похож на все прочие подобные аварии? Ведь даже при падении с километровой высоты корпус не распадается на тысячи мелких кусочков, и уж тем более этого не происходит с человеческими телами, защищенными самим корпусом от столкновения с преградой (водой).
Ответ: самолету и летевшим на нем жутко не повезло с незакрепленным солдатиками под командой грозного прапора грузом. При взлете он начал болтаться по грузовому отсеку, пробил электропроводку, сноп искр попал на груз, произошло возгорание и взрыв. Вопрос: а чего же не закрепили, родненькие вы мои? Ответ: а кто ж его знает. Уж точно не Глеб. Мал он еще для страстей-то насущных.