1. Кумир, или предатель?

               
                Часть первая

                И мы купаемся во ржи,
                И изощряемся... во лжи.
                Эсэн КУДРЯВЦЕВ

Когда настал срок, телевидение объявило новость  в информационных программах: исполнилось  пятьдесят пять лет со дня публикации повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Голос ведущего первого канала звучал с предельным безразличием, без единой нотки чувств, словно это говорил не живой человек, а бездушная машина. Невольно подумалось: что–то произошло в оценке лауреата Нобелевской премии. Раньше такие информации преподносились с чувством торжественности.

Ведущий первого канала напомнил нам, что  пятьдесят пять лет назад редактор самого популярного в те времена журнала «Новый мир» Александр Трифонович Твардовский сходил на прием к Никите Сергеевичу Хрущеву за разрешением на публикацию повести. Согласие было получено. Повесть напечатана в «Новом мире» в декабре 1962 года. И с этого момента Солженицын прославился на весь мир.

Нет. Все–таки раньше день такого юбилея встретили бы с большой помпой. Помнится,  корифей мировой литературы засобирался, наконец, возвратиться в Россию. Демократы первой волны с большим энтузиазмом взялись оформить это событие предельно торжественно. Теперь уже не помню, у кого возникла идея, чтобы мессия проехал по стране с Дальнего Востока. Чтобы  через всю  державу, с многотысячными встречами Солженицына с россиянами на железнодорожных станциях.  Чтобы как можно больше людей увидели гордость страны, послушали его глубокие по смыслу выступления.

С этой затеей осечка вышла. Ожидаемые на железнодорожных вокзалах многотысячные толпы не появились. Где–то, может, с сотню  и набралось. Где–то –  с десяток. Некоторые вокзальные площади оказались пустынными. Организаторы мероприятия не могли скрыть этот досадный факт. Они с горечью заявили, что русский народ, оболваненный коммунистами, не дорос, чтобы оценить степень величия и значимости приезда в нашу страну Нобелевского лауреата. А ведь Солженицын возвратился на родину, чтобы показать нам, как строить новую жизнь.

И он пытался воздействовать на происходящую в стране крутую и безобразную ломку. Еще, будучи за рубежом, опубликовал в печати статью «Как нам обустроить Россию». Потом от материального переключился на духовное. В результате появилась работа «Жить не по лжи». Правда, крутого перелома в развале страны они не произвели. Но пошумели после выхода их в свет изрядно. Как–то не получалось у нас по солженицынским советам. Шум вокруг лауреата Нобелевской премии основательно поутих. И даже юбилей выхода в свет повести «Один день Ивана Денисовича» не послужил поводом для обсуждения величия и творческих высот нашего национального кумира.

Буквально накануне юбилея автору этих строк довелось прочитать две потрясающие  книги. Это «Солженицын – классик лжи и предательства» Александра Пыльцына и «Спираль измены Солженицына» Томаша Ржезача. В свое время я основательно вникал в  « Архипелаг Гулаг». Тогда меня всего трясло от чтения. Открылись такие бездны, что и жить стало муторно. Как же так? Строили новое  счастливое общество. А вместо счастья такие злодейства. Выходит, зря горбатились из последних сил, нищие и голодные.

Приведенные в солженицынской книге факты, как мной тогда ощущалось, убивали наповал. Книга была напичкана таким количеством ужасающих картин, что и себя начинаешь чувствовать виновником массового террора. Начинаешь думать, что и ты лично замешан в трагической гибели «многих миллионов» расстрелянных и замученных пытками в лагерях. Это, взятое в кавычки словосочетание, употреблялось Солженицыным довольно часто.

Но, как говорят в народе, время все расставляет по своим местам. Так и случилось. Масса приведенных лауреатом Нобелевской премии фактов, если верить написанному Пыльцыным и Ржезачем, вовсе не факты, а откровенная и беспардонная ложь. «Многие миллионы» расстрелянных в лагерях по официальным данным не дотягивают  до одного. Вот какие документальные данные приводит в своей статье Александр Васильевич ПыльцЫН:

«Поскольку  разговоры  о  «десятках  миллионов  расстрелянных  Сталиным»  продолжаются,  то  подобный  демотиватор  с  изображением  справки  (В  статье  публикуется  копия  справки),  поданной  Хрущеву  в  феврале  1954  года,  сделанной  генеральным  прокурором  Руденко,  министром  внутренних  дел  Кругловым  и  министром  юстиции  Горшениным,  считаю  крайне  актуальным  и  полезным. 
Цифры,  приведенные  в  этом  документе,  не  оспаривает  (в  открытую)  даже  общество  «Мемориал».
  –
Либералы действуют по-другому – постоянно называют в 50–100 раз завышенные цифры приговоренных к высшей мере наказания. И вместо 642 980 человек, казненных по приговорам суда с 1921 по 1 февраля 1954 года, везде трубят о «десятках миллионов расстрелянных».
 
Автор не ограничивается этими данными. Он обращается в своей работе и к более свежим документам:  «Историк Юрий Бялый приводит архивные данные, изученные недавно западными антисоветчиками –  все расстрелянные при Сталине 682 000 человек, включая уголовников, – по архивным данным НКВД, и наркомпрода, и РЖД... Наши представления о войне, репрессиях результат Горбачёвско – Яковлевского мифотворчества. Ни о каких десятках миллионов не может быть речи – и Солженицын, и Сванидзе, а так же все либеральные историки "немного погорячились"...

Прочитал я творения Пыльцына и Ржезача и впал в глубокий ступор. Оба автора разбивают все написанное Солженицыным в пух и прах. И, по их вполне обоснованному  убеждению, этот «страдалец» вовсе не пророк двадцатого века, а трус, подлец и обыкновенный лагерный «стукач». Я был настолько угнетен этой дилеммой, что на меня стали оглядываться прохожие. Уж не съехал ли человек с катушек. Оно и близко к тому. Если денно и нощно не покидает мысль: где же истина. Преподнес ли ее нам нобелевский лауреат в своей страшной по содержанию книге? Или истина у его разоблачителей? У них ведь доводы очень веские. По всякому приводимому в их произведениях случаю, тут же представляются официальные подтверждающие документы, или ссылки на них.

В своих сомнениях я вспомнил писателя Михаила Булгакова и его знаменитый роман «Мастер и Маргарита» Там есть сцена встречи измученного после долгих пыток Иисуса и пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Пилат тогда спросил у сына Божьего: «Что есть истина?». И что меня крайне удивило – Иисус ничего не ответил. Почему? Не знал, что сказать? Или не захотел ответить? Как сказано в Писании: «Тайна сия велика есть?» Тогда подумалось: эта сцена родилась только в воображении писателя. Нашел в домашней библиотеке Евангелие от Иоана. Прочитал заключительные главы. Оказалось, Булгаков взял сцену из Евангелия слово в слово.

Выходит, нет точного определения, что такое истина. Значит, каждый может вкладывать в него тот смысл, который придет ему в голову. Тогда люди вольны принимать за истину прямо противоположные понятия. Если это так, мы никогда не  сможем разобраться в оценке любых явлений. Для одних истина – одно, для  других  –  совершенно другое. И зачастую, прямо противоположное.

Но ведь Солженицыну Александр Пыльцын и Томаш Ржезач предъявили серьезнейшие обвинения. Должно же быть какое–то принципиальное и справедливое решение по этой запутанной проблеме. А так схватки носителей разных противоположных убеждений будут бесконечными. И прав окажется блестящий поэт–гражданин девятнадцатого века Николай Алексеевич Некрасов:

                А на Руси великой
                Правда у всех своя.

Любопытно, что у Пыльцына и Ржезача в их материалах используются одни и те же события из жизни их антигероя и, по большей части, одни и те же документы. Оба писателя обращались к одним и тем же соклассникам  Солженицына.

Если судить поверхностно, сравнивая идентичность приводимых фактов и сделанных выводов, работали, общаясь и обмениваясь друг с другом. На самом деле никакого взаимообмена мнениями и в помине не было. Чешский журналист Томаш Ржезач впервые опубликовал свою книгу в Милане еще в 1977 году. Книга Александра Васильевича Пыльцына вышла в свет в 2014–м году. К этому моменту Ржезач уже давно покоился в могиле. Просто у обоих писателей выбор был ограничен возможностями поиска. Пользовались только тем, что было доступно. Так что оба произведения вполне самостоятельны.

Когда я читал пыльцынскую «Солженицын – классик лжи и предательства», невольно создавалось впечатления, что это второй вариант речи Жданова на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) по журналам «Звезда» и «Ленинград». Тот  же непреклонный тон, разящий наповал. Те же резкие слова на грани оскорблений. Невольно подумалось: не зря ли читаю эту писанину.

Но это было только в самом начале. Потом оторваться не мог. Появлялось убеждение, что Александр Васильевич Пыльцын, как человек военный привык все излагать безаппеляционно в строгом, суховатом, похожем на военный рапорт, стиле. В процессе предварительного сбора материала по теме, выяснилось, что Пыльцын в 1944 году воевал в штрафном батальоне на том же фронте, что и Солженицын, который был там командиром батареи звуковой разведки. Батарея  располагалась, как правило, на километровом расстоянии от места боевых действий. Когда Александр Васильевич по малым долям добывал материал, он узнал, что командир батареи Солженицын жил в подразделении звуковой разведки настоящим барином. Об этом офицер штрафного батальона Пыльцын узнал, когда ему в руки попало письмо жены Солженицына Натальи Алексеевны Решетовской. Та писала примерно так: Саша живет на фронте настоящим барином. У него несколько ординарцев.

В каком стиле мог писать командир, или замполит штрафного батальона, где очень часто в боях был такой ад, который ни в какое сравнение не шел с адом небесным или адом Данте в «Человеческой комедии».

Другое дело с Томашем Ржезачем. Он в годы войны был мальчиком и не испытывал тех ужасов, которые выпали на долю Александра Васильевича Пыльцына и его сослуживцев. Поэтому стиль его повествования совершенно иной  Он чем–то напоминает детектив.

И не всегда у них все так уж и совпадает. Александр Пыльцын один из решающих периодов жизни своего антигероя описывает с предельной осторожностью. Томаш Ржезач распространяется гораздо дальше и подробней.

Разговор о появившимся у Солженицына решении избавиться от фронтовой жизни ведут в своих книгах оба автора. Но у Александра Васильевича Пыльцына он предельно осторожен. Его предположения скупы и основательно выверены. Писатель выражает удивление, как можно стремиться сесть в тюрьму, ради того, чтобы избавиться от фронта. Война ведь вот–вот завершится.

И вторая нелепость, на взгляд нормального здравомыслящего человека. Пыльцын приходит к выводу, что Солженицына мучила трусость. Он очень не хотел умирать в то время, когда все идет к концу. А ему еще надо написать мировую литературную вещь «Люби революцию». Это должна быть такая книга, которой мир еще не видел.

Но такое объяснение не раскрывает истинной причины весьма странного поступка Александра Исаевича. Чтобы уйти с фронта, Солженицын придумал создать небольшую антисоветскую организацию,  как, будто нечаянно рассекретить ее, сесть в лагерь. А придет победа – последует амнистия. Сидеть придется совсем немного. Будущий нобелевский лауреат стал писать  письма своему школьному товарищу Николаю Виткевичу, в которых открыто вел разговор  об отстранении Сталина и его окружения от власти.

Естественно, Александр Васильевич Пыльцын искренне недоумевал этому поистине удивительному явлению. На каждом фронтовом  письме–треугольнике обязательно ставилась печать «Проверено цензурой». И  это совсем не формальная атрибутика. Многие получали письма с фронта с замаранными чернилами строчками. Да так, что ни при каких изощренных способах замаранное не прочитаешь. А в семьях так хотели знать, в каком краю воюет их родной человек.

А солженицынские письма доходили до адресатов беспрепятственно. Как это можно понимать? И самое важное в этой истории. За письма такого рода их авторов судили трибуналом и без особых проволочек расстреливали перед строем. Жаль, что истинных фронтовиков практически почти не осталось. Все они подтвердили бы, что в боевой обстановке это был бы самый обычный  и закономерный исход.

У Томаша Ржезача эта история раскрыта более подробно и убедительно. Из его книги узнаем, что дивизион звуковой разведки попал в окружение. Солженицына охватил дикий ужас. И он бросил своих подчиненных на произвол судьбы. Сам же вышел их окружения. И только тут осознал, что его дела – хуже некуда.

Но и у  трусов бывают моменты удачи. Его преданный ординарец Илья Соломин сумел выпутать своего командира из беды. Он вывел дивизион из окружения. И убедил сослуживцев в том, что никакой трусости не было.

«Организатора» антисоветского заговора, в конечном итоге, в феврале 1945 года арестовали. Но допрашивали его как-то несерьезно. Следствие длилось всего четыре дня. После чего его отправили в политическую тюрьму. Вот как описывает свое проживание в общей камере сам «страдалец»:

«Ах, ну и сладкая жизнь! Шахматы, книги, пружинные кровати, пуховые подушки, солидные матрацы, блестящий линолеум, чистое белье. Да я уж давно позабыл, что тоже спал вот так перед войной. Натертый паркетный пол. Почти четыре шага можно сделать в прогулке от окна к двери. Нет, серьезно, эта центральная политическая тюрьма –  настоящий курорт.
И здесь не рвутся гранаты, не грохочут орудия… Достаточно мне закрыть глаза, и в ушах –  их рев в вышине над нашими головами, их протяжный свист, затем отзвуки разрывов. А как нежно посвистывают мины! А как сотрясают все вокруг минометы, которые мы прозвали «доктор Геббельс»! Я вспомнил сырую слякоть под Вордмитом, где меня арестовали и где наши бредут сейчас, утопая в грязи и снегу, чтобы отрезать немцам выход из котла. Черт с вами, не хотите, чтоб я воевал, –  не надо».

В обеих книгах есть немало указаний на то, что в жизни Александра Исаевича Солженицына немало таинственного, необъяснимого никакими документами. Так что  понять и обосновать его многие поступки очень трудно. Они не подтверждаются никакими документами. С самого детства, все кто со школьной скамьи знал Александра Исаевича, отмечали, что он был трус, крайне скрытен. Учился очень хорошо. По большей части, благодаря своей феноменальной памяти.

Еще со школьных лет современники поговаривали, что Саша Солженицын аккуратно ябедничал учителям о всех проказах  его товарищей по классу. Вот, собственно, и все сведения о детстве будущего нобелевского лауреата. Но с тех пор его жизнь неизменно сопровождается загадочными и крайне удивительными событиями. Авторы книг об Александре Исаевиче приводят их во множестве. Остановлюсь лишь на наиболее, так сказать, выразительных.

Перед самой войной будущий нобелевский лауреат женился на Наталье Алексеевне Решетовской. Во время войны поездка жен к своим мужьям офицерам категорически исключалась. Только не для Солженицына. Будучи в чине  командира батареи звуковой разведки, он ухитрился устроить приезд своей жены прямо к фронтовой линии. Об этом факте подробно написала в своей книге сама Наталья Алексеевна Решетовская. Из  этого рассказа следует, что к ней с фронта приехал ординарец Солженицына Илья Соломин с оформленными на поездку к мужу фронтовику документами, и для нее с военной формой.

Самое удивительное заключается в том, что дорога до фронта была длительной и трудной. Надо пройти проверки на многих постах. И нигде эту пару не остановили. Не поинтересовались, на каком основании едет жена к мужу на фронт, что не положено. Невольно возникает вопрос, кто конкретно выдавал эти документы всего лишь для капитана, хоть и дивизиона звуковой разведки? И пробыла там первая жена нобелевского лауреата две недели. В полной благости и обеспеченности. Именно об  этой поездке можно узнать от самой Натальи Алексеевны.

«Он жил, как барин»,–  напишет Наталия Алексеевна, которая посетила Солженицына в прифронтовой зоне. Он жил в блиндаже, где каждый вечер топилась печь. Это казалось Наталье Алексеевне невероятно приятным и романтичным. Один из подчиненных был «адъютантом по чаю». Другой переписывал литературные опусы неутомимого Солженицына, ныне капитана Красной Армии. Третий заботился об интеллектуальных развлечениях своего командира — в спокойные дни он часами беседовал с ним о литературе и, особенно о политике, которой Александр Исаевич  интересуется все больше и больше. Кроме того, был еще личный ординарец командира батареи – Голованов. Его землянка рядом, и он в любое время дня и ночи должен быть у шефа под рукой. Наталия Алексеевна Решетовская напишет потом, что ее пугало, как быстро Солженицын привыкал к ощущению власти.

Если рассказать тертому всеми невзгодами войны фронтовику все это, тот  сказал бы, что это из самого низкосортного трепа. Но авторы в своих творениях утверждают, что все именно так. И добавляют: в течение чудесного  совместного проживания на фронте супругов приглашали к себе в гости их высокопоставленные начальники.

У Солженицына, как–то все в его экстремальной жизни получалось очень уж благополучно. Можно полагать: выручал его острый изощренный ум. Но не всегда удавалось. Рассчитывал Александр Исаевич на скорую победу. И она, наконец, пришла, долгожданная. Но амнистию не объявили. Так что скорой отсидки не получилось. И пришла. А, может быть, и продолжилась вторая потаенная жизнь будущего нобелевского лауреата – быть стукачом.

В 1952 году профессора, замечательного хирурга, соклассника Солженицына Кирилла Семеновича Симоняна вызвали в Москву в Следственный отдел. Там следователь ему предложил почитать аккуратно сшитую тетрадь. Когда Кирилл Семенович вчитался, он с великим удивлением и омерзением узнал, что в ней собраны доносы Александра Исаевича на всех близких со школьных лет друзей. Был в тетради донос и на самого Симоняна. Но в той же тетради он нашел клевету такого же содержания на Николая Виткевича, Исаака Кагана, Кирилла Симоняна, Лидию Ежерец, на случайно встретившегося в офицерском вагоне офицера Власова. Даже жену свою любимую доносчик не пощадил. Злополучная тетрадь извещала, что и она враг народа.

Вопреки солженицынскому «Архипелагу ГУЛагу в органах следствия были и вполне здравомыслящие работники. Талантливому врачу дали прочитать тетрадь доносов Солженицына, чтобы он знал, какие у него с детства были друзья.

И Александр Васильевич Пыльцын, и чешский журналист Томаш Ржезач  дотошно пытались разобраться, что заставляло их антигероя неутомимо писать и писать доносы. С одними он сводил счеты за обиды, которые ему те нанесли еще в пору детства. Другие попали в пасквили будущего нобелевского лауреата по причинам, так и не раскрытым.

Томаш Ржезач, уже написав половину своей книги, решил попробовать разыскать следователя, который вел дело Солженицына. Надежды было очень мало. Прошло уже много–много лет. Следователь мог покинуть мир земной. Но он оказался жив и пребывал в Москве. Это был пожилой, культурный, вежливый, предупредительный человек. Он во многом открыл глаза чешскому журналисту на причину стукачества Александра Исаевича. Вот, что записал Томаш со слов следователя:

«Когда много лет просидишь за столом следователя, начинаешь делить допрашиваемых на категории. Есть люди, которые молчат, ничего не говорят. Таких иногда приходится допрашивать месяцами. Есть другие, которые под тяжестью улик вынуждены заговорить. Встречаются и прирожденные лгуны. Их можно отнести к третьей категории. Это самые трудные подследственные – их приходится уличать шаг за шагом. Иные говорят правду. И наконец, бывают мягкотелые, которые сами прямо даются вам в руки. Помимо правды, они излагают и свои домыслы, лишь бы отблагодарить вас. Солженицын как раз относился к последнему типу подследственных».

А вот второй документ стукачества человека, который впоследствии призывал нас жить не по лжи.

Только во второй половине 50шщ-х годов Кирилл Семенович  Симонян узнал, что первый донос на него Солженицын написал в 1945 году. На Лубянке. В один из тех четырех дней, о которых Солженицын позднее напишет: «Я вел поединок со следователем».

Этот «поединок» на Лубянке носил довольно странный характер. Солженицын действительно «давался следователю в руки». Он доносил и доносил… На беднягу Власова, которого случайно встретил в офицерском вагоне, на Лидию Ежерец, Кирилла Симоняна и… на Наталию Решетовскую, свою любимую тогда жену.

– Можно ли это доказать?

– Конечно, да.

– Когда мне удалось найти бывшего следователя Солженицына и коснуться этого вопроса, он мне сказал:

«Для меня было просто невероятно –  как можно так оклеветать самых близких людей!..
–  И продолжал: – Я отступаю немного от правил своей бывшей службы, но это дело настолько давнее и уже долгие годы лежит в архиве, что я, пожалуй, могу вам о нем рассказать. В «Резолюции №1» (Программном документе мнимой антисоветской организаций созданной Александром Исаевичем) Солженицын предлагал создать конспиративные «пятерки» (как в белогвардейской организации НТС, которая сейчас работает на Западе). Я его допрашивал прежде всего по переписке с его женой, Н. А. Решетовской, и друзьями, прежде всего К. С. Симоняном и Л. Ежерец. Солженицын мне сказал, что он хотел сделать из этих людей руководителей конспиративных пятерок…»

И сдал их всех скопом, как только попал в кабинет следователя. Таких примеров стукачества их антигероя у обоих авторов предостаточно. Нет смысла их все приводить. Любознательный читатель сам может прочитать статью Александра Пыльцына и книгу Томаша Ржезача. Важно, что все они кажутся достоверными. И фальсификации в них, вроде бы, не наблюдается.

И всещш-таки имеется любопытный факт, на котором следует остановиться. Из написанного обоими авторами явствует, что есть единственный случай, когда стучание Солженицына лагерному начальству было полезным. В то время он отбывал свой срок уже в Экибастузе. В лагере готовилось восстание. И Александр Исаевич своевременно проинформировал кого следует. В результате восстание было подавлено с небольшими потерями. Сам информатор перед восстанием был упрятан  в местную больницу. Потом его определили в лагерную библиотеку.

Из книг явствует, что Солженицын рьяно охранял тайну своего сотрудничества с лагерным начальством. Но это не всегда удавалось. По словам Александра Васильевича Пыльцына, будущего нобелевского лауреата перевели из Шарашки, где он, как сыр в масле катался, в Экибастуз из-за того, что о его стукачестве там стало известно. Ради спасения жизни своего осведомителя пришлось его отправить в Экибастуз. Но и там тайна долго не продержалась. Вот что об этом рассказал врач Экибастазской тюремной больницы Николай Зубов. В те дни он был лечащим врачом Солженицына в лазарете.

«Мне теперь абсолютно ясно, что Солженицын был стукачом, причем очень активным. Я убежден в этом по той простой причине, что, когда «Кум» пытался завербовать моих друзей в качестве стукачей, они сразу же сообщали мне об этом. Солженицын же, с которым у меня были дружеские отношения, находясь в больнице, ни с кем не говорил –  в том числе и со мной – о том, что был завербован и стал тайным информатором. Впервые я узнал об этом из его книги «Архипелаг ГУЛаг». Это позднее и для меня неожиданное признание подкрепляет мою уверенность в том, что Солженицын был стукачом. Он не говорил о своей истинной роли в лагере лишь потому, что боялся расплаты за предательство со стороны своих товарищей».

Но, как теперь стало очевидным, шила в мешке не утаишь. В связи с этим материалом в  памяти всплыла, давным-давно прочитанная в толстом литературном журнале история. Возможно, это было в 60– годы Возможно, годами позже. Тогда много писали о массово возвратившихся из лагерей реабилитированных политзаключенных. Многие из них тянулись в столицу. Были самые неожиданные встречи, объединялись группы по интересам. На одном таком собрании оказались Александр Солженицын и Варлам Шаламов. Будущий нобелевский лауреат протянул руку для приветствия магаданскому сидельцу, отсидевшему очень длительный срок. Но Шаламов руки Солженицыну не подал, сказав примерно следующее: я с придурками не здороваюсь.

Теперь «стукач» – расхожее и понятное всем слово. В войну и послевоенные годы на зоне стукачей называли придурками. Когда я,  в далеком прошлом читал эту историю, у меня сложилось убеждение, что заключенные называли придурками тех, кто сумел устроиться в тюрьме на «блатную» работу. Теперь википедия в интернете внесла ясность. Оказывается, сидевший в Магадане Варлам Шаламов знал, что степлаговский зэк был придурком.

Солженицын и сам признался в этом в своей книге «Архипелаг ГУЛаг». При этом добавил, что ни на кого доносы не писал. Пыльцын и Ржезач это начисто опровергли. А подельник Александра Исаевича Николай Виткевич дал по этой проблеме другое пояснение.

«Практика была такова. Если кто–нибудь брал обязательство быть тайным информатором, он должен был представлять сообщения. Иначе его направили бы в лагерь со строгим режимом. Куда–нибудь за Полярный круг. На Кольский полуостров…»

Книга Томаша Ржезача и статья Александра Пыльцына не Библия и не молитва «Отче наш», где все предельно  истинно и непоколебимо. У читателя к их авторам могут возникнуть закономерные вопросы, противоположные их точке зрения. Чешский журналист собрал очень весомый материал, из которого само собой вытекает вывод, что утверждение Солженицына о том, что на зоне применялись ужасные пытки и издевательства над заключенными –  ложь. И у читателя в достоверности этого утверждения Александра Исаевича после прочтения книги «Спираль измены Солженицына» возникают большие сомнения.

Ржезач беседовал на эту тему с лагерниками антисоветских настроений. И вот что они сказали чешскому писателю. Привожу текст из его книги:

«Чтобы иметь абсолютную ясность, я решил обратиться к разным лицам из близкого окружения Александра Исаевича:  Л. А. Самутину, человеку, предоставившему Солженицыну материал для книги «Архипелаг ГУЛаг» и прятавшему его рукопись; капитану второго ранга Бурковскому, заместителю командира крейсера «Аврора», некогда находившемуся в заключении вместе с Александром Солженицыным; давнему его другу Николаю Виткевичу. Я им задал такой вопрос: «Били ли вас, мучили каким–либо образом, применяли ли к вам любое другое средство физического воздействия во время допроса?» (Разумеется, эти люди не знают друг друга, и каждому из них этот вопрос был задан в отдельности.)

Вот что они мне ответили.
Л. А. Самутин:

«Никто ко мне даже не прикоснулся. Правда, по отношению ко мне были грубы. Кричали, ругались (непристойно ругались), но вы должны понять, что я был настоящий враг. Офицер власовской армии. Не просто какой-то рядовой. Я редактировал во время войны власовскую газету «На дальнем посту», которая выходила в Дании, где в то время жило много власовцев. Нашим,  сказал он в заключение, –  меня выдали англичане. Я ждал самого плохого, но за все время следствия не получил даже тычка».

Капитан второго ранга Бурковский:

 «Я попал к молодым следователям. Они нервничали. Если иногда не все шло так, как им хотелось, они кричали и излишне грубо ругались. Но бить? Никто меня ни разу не ударил».

Николай Виткевич:

«Нет. Я думаю, что это было строго запрещено».

Читаешь эти бодрые строки, а по телевидению рассказывает о своей жизни Светлана Борисовна Безродная, советская и российская скрипачка и дирижёр. Художественный руководитель Государственного академического камерного «Вивальди–оркестра». Народная артистка России.

С большим удивлением узнаю, что эта талантливая и знаменитая женщина – дочь   Бориса Виноградова, личного врача Сталина. Многие слышали о знаменитом деле врачей буквально перед кончиной вождя всех времен и народов. Светлана Борисовна была молодой девушкой. Она с ужасом наблюдала ночной приход людей в голубых фуражках. Они были предельно вежливы. Только все хорошо понимали, что в семью пришла страшная беда.
Но, как сказала Светлана Борисовна, тогдашние люди были людьми особенными. Уходя из квартиры, отец беспечно улыбался, будто отправлялся на прогулку.

Вскоре Сталин умер. И дней через десять в семью Светланы позвонили и сказали, что их отец освобожден. Он скоро будет дома. Так и произошло. Отец действительно скоро появился на пороге квартиры. Такой же веселый, весь сияющий и с выбитыми передними зубами. Из рассказа Светланы Борисовны явствует, что отца избивали уголовники. Пока пахан не запретил им эти издевательства. Сказал: этого больше и пальцем не трогать.


               
               
               
                (Окончание во второй части)