Чаёк, да бараночки

Егор неспешной походкой пересёк давно   опустевшую, почти голую   площадь, в центре которой, ему   очень хотелось, каждый раз проходя мимо,    водрузить хотя бы что-то повыше, чем просто  вырастающие по весне цветочки. Теперь она напоминала тот прыщ на ровном месте или стёртый  пуп с  центра земли.

 "Не знаю, как кому, - думал он про себя, оглядываясь по сторонам и не видя того,  что так привычно всегда смотрело на него издалека, среди суетливо бегущих   прохожих  и проезжающих машин,  -    но мне очень не хватает его"

  - Просто памятника и ничего больше. Как бы даже ничего не значащего. Но он же здесь стоял, уже, казалось, веками. И вдруг его не стало. Будто отсекли руку или ногу у него лично, -  горько усмехнувшись где-то  в глубине души,   подумал Егор.

И, чеканя шаг, продолжил путь по мостовой. Солнце, почти в зените, слегка смягчало сероватые краски наступившего  дня, что не давало в полной мере омрачить  его невесёлые мысли, навеянные происходящим и произошедшим. Тем, что не было больше привычного  памятника на площади, как и не было больше его детства и юности. Зрелый  период своей жизни он встретил совсем в другой стране, хоть и в том же родном городе, по улицам которого он сейчас шёл, всё так же привычно оглядываясь по сторонам по мере приближения к нужной ему цели.

А вот тут, кажется,  так ничего и не поменилось. Ни порядок проникновения в здание, минуя все бюрократические охранные препоны,  ни  методы работы.  Только люди,  сидящие на этажах в своих кабинетах,  несколько  попаршивели. Это время  извратило их понятие о чести и достоинстве. Впрочем, как и всех остальных, не имеющих никакого отношения к их работе. И такая участь не миновала и части  старшего поколения профессионалов, не только коснулась вновь поступивших или пошедших по стопам своих отцов.

С гнильцой всегда хватало людей в этом мире, идущих   вразрез со своей совестью. Для этого  не надо было и присягу давать, чтобы действовать в противовес принципам чести и морали человеческого достоинства, а не только будучи служащим этого заведения. Только спрос с них всегда был побольше, чем с простых людей. Но это не означало, что они полностью соответствовали тому, что  с них спрашивали.

Егор давно усвоил простую истину, что времена меняются, а  люди и методы -  нет.
 
И потому, сунув руку поглубже в карман, ощутив пальцем чехол от мобильного телефона, неожиданно вспомнил, что не сказал жене, куда направляется сегодня. А ведь предупредили, что не будет всё гладко.
 
После его звонка сослуживцу,   в трубке появился знакомый треск, свидетельствующий о том,  что опять сели на уши, взяли на заметку. Но он же  не Кузьмич, он просто так. Анекдоты антигосударственные-антиправительственные не рассказывает, просто сидит с Лерой  у себя на кухне,   чаёк попивает, баранками закусывает. Тем не менее… Щелчки в  трубке не заканчивались, значит, опять  заинтересовались. А ведь на него в телефон уже шипели, просили при личной встречи всё обсудить. Время всё ж неспокойное. Хотя никого на улицах не хватают,  в темницу не бросают, но осторожнее  быть,  тем не менее,  не мешало бы.

  Как  издревле принято  считать,  что под ним,  одним и тем же  ходим, но он же и бережёт, коли сам о себе не забываешь. А Егор… вот,  те раз, забыл жене сообщить о своём предстоящем походе. Теперь уже было поздно.  Он уже дергал за  ручку  тяжёлой входной двери, и уже видел спускающегося с  лестницы молодого человека в форме.

«Ладно, -  подумал Егор Алексеевич, - закончится всё удачно, всё равно, после визита придётся и телефон новый мобильный купить  и карточку, дабы не слышать более щелчков и треска, так мешающего говорить с женой, уточняя список покупок на вечер»

....
Как же  всё-таки, порою раздражало такое навязчивое внедрение в его личную жизнь. Иногда ему казалось, что даже на диване  дома перед телевизором он сидит  ни один, а те, щёлкающие языком товарищи, расположились рядом и комментируют футбольный  матч, идущий на экране. Или на той же кухне, не Лера ему чай из электрического  самовара наливает, а человек в форме. И говорит так вежливо с елейной  улыбкой:  « Берите, Егор Алексеевич. Угощайтесь  бараночками».

Будто это не он у себя дома. А этот, не  в штатском,  опять пригласил к себе на  беседу в кабинет, услужливо и чайку наливая,  и пепельницу пододвигая. А сам тем временем, щурясь через дым, пытается следить, как Егор обжигается, пытаясь сделать хоть  глоток из кружки, находясь под прицелом очередного пристального взгляда.

К такому, сродни, третьему лишнему в своей жизни, он никак не мог привыкнуть. Хотя, происходило  с ним  это уже давно.  И он, почти, как на работу,  шёл,  пусть и не каждый день и месяц, сначала к площади, при этом всё  не переставая удивляться  её пустоте в  середине… потом, пересекая огромное расстояние, считая каждый свой  следующий  шаг, словно отсчитывая последние минуты своей жизни,  и подходил, вот,  как сейчас, к знакомому серому зданию и так же дёргал за ручку массивной двери. А потом исчезал за ней, словно проваливаясь в неизвестность, не зная наверняка, чем закончится очередная беседа, нужно ли будет покупать новый телефон и будет ли он,  снова сидя на своей кухне,  пить чай с Лерой, надкусывая любимые  мягкие   баранки с маком.

Но это была его жизнь,  и это он знал чётко, которая могла,  как и у  каждого, оборваться  в любой момент, ну, если только у него,  Егора Алексеевича неожиданно рано и внезапно. Словно от сердечного приступа. Просто он на самом деле, может, открыв эти двери, зайти внутрь и больше никогда уже не выйти оттуда.
 
«А Лере то забыл позвонить, -  всё сетовал он про себя, -  и сказать, куда он  сегодня  идёт и возможно, сегодня же  и  не выйдет. Времена то меняются, а люди и  их методы работы нет. Остаются прежними.

Сжимая рукой чехол от мобильного телефона, который ему сейчас надо будет выключить, и возможно,  навсегда,  Егор только надеялся, что  его жена давно это знает…. как и знает его, что вечерами с таким удовольствием попивал налитый её рукою чай и аппетитно  похрустывал купленными к вечеру баранками.