Слепые

 

Видеть и не любить, значит смотреть в темноту. М. Метерлинк

Амаду вернулся после экзамена веселый. Его экспликация «Слепых» Метерлинка понравилась мастеру. Амаду уверен, теперь его точно возьмут на курс к Гончарову. Почему уверен? Потому что ему сказали, что его точно возьмут. А то, что остались такие незначительные экзамены как математика и литература, это неважно. Пусть по ним будут даже тройки. Для режиссера это предметы второго плана. Правда, одно происшествие по пути в театр, чуть не поставило крест на всей карьере Амаду. Когда он шел на экзамен, его остановила милиция. В руках моего друга была большая сумка с макетом декораций к «Слепым», сделанная из картона, дерева, разных проволочек, верёвочек. Этот макет Амаду вёз в Москву из Горно-Алтайска, очень им гордился и дорожил. А теперь он, лежавший в сумке в разобранном виде, сыграл с ним злую шутку. Мало того, что регистрации у нашего героя не было, а ещё и в сумке подозрительные детали к непонятному механизму. А вдруг из них можно собрать бомбу?

Амаду пригласили в отделение. Амаду сказал, что торопиться на экзамен, что он актёр, будущий режиссёр. Что ж милиция видит таких «артистов» по несколько раз на дню. Амаду сидит в участке, а тем временем экзамен уже идет, без него. Денег откупиться у Амаду нет, а всё дело и ведется к тому, чтобы Амаду заплатил. Амаду в отчаянии предлагает показать как собирается «бомба». Ему приносят его сумку с разобранным макетом. И на глазах у стражей порядка наш горе-абитуриент собирает сцену, кулисы, уменьшенную копию декораций. Рассказывает, что за спектакль он придумал, что это вообще за пьеса «Слепые», как она будет играться актерами, в чем смысл, и чем всё закончится. Талант он и есть талант. Ему поверили. И отпустили. И он успел, можно сказать, запрыгнул в последний вагон. Это потом через лет семь, после его съемок в «Солдатах» гаишники уже будут узнавать его на улицах и, смеясь, отпускать без штрафа, а сейчас его спас только талант, искусство быть убедительным.

А я возвращаюсь в Горно-Алтайск. Правда, и у меня возникает одна загвоздка. Пока шли экзамены, пока главной проблемой для меня было, где заночевать и что покушать, мир вокруг изменился. Я не замечал очереди у обменных пунктов, я не смотрел телевизор и не следил за новостями. 14 августа 1998 года Президент Б. Н. Ельцин заявил: «Девальвации не будет. Это я заявляю четко и твердо. И я тут не просто фантазирую, это все просчитано…». Но уже через три дня, 17 августа Правительство России и Центральный банк объявили о техническом дефолте. Цены на все, в том числе и на билеты резко подскочили. Деньги как-то моментально закончились. И тут меня спасли сто долларов, которые дала мне Галина Ивановна. Пришлось менять, покупать билеты домой.

Помню длинные очереди сразу в несколько касс на Казанском вокзале. От очереди к очереди ходили люди «сами не местные» и просили денег на билеты. В очереди никто не обращал на них внимание. Мир перестал быть прежним. Я ничем не мог помочь этим людям. Я подозревал, что они мошенники. И всё же, меня мучило сознание, что я не могу им помочь. Деньги у меня теперь были, немного, но были, но я понимал, что это не совсем мои деньги, вернее, они мне даны близким человеком на другое дело. И всё же…

Поезд идёт из Москвы в Бийск почти трое суток. Все прелести плацкарта описывать не буду. Со мной в одном «отделении» молодая мама с двумя симпатичными мальчишками, только из возраста карапузов шагнувших в возраст говорливых и любознательных шалопаев. Но эти шалопаями как раз не были, а были они чистенькие, послушные, и, тем не менее, глаза у ребят горели любопытством. Я им, конечно, рассказывал сказки, чем и завоевал не только их расположение, но и симпатичной мамы. Да что там симпатичной, удивительно красивой. Она осталась стройной после рождения двух сорванцов. С короткой стрижкой, хорошей улыбкой и таким голосом, что внутри все замирало. Мы разговаривали всю ночь, выходили на станциях, в тамбур. Все, кто проводил в поездах несколько дней, знает, как это бывает. Этот феномен описан тысячи раз и гораздо ярче, чем я смогу сделать.

Алёна (назовем её так) возвращалась в родное село после развода с мужем. Я удивлялся, почему у неё так мало вещей. Алёна сказала: «Что я квартиру должна была взять с собой?» Я не расспрашивал в чем причина разлада отношений с бывшим мужем. Она не рассказывала. Сказала, только что он хороший, но она никогда к нему не вернётся. Кончено, мне было любопытно, но я боялся спугнуть то хрупкое доверие, ту какую-то особую связь, которая установилась в наших быстрых отношениях.

Мы говорили, говорили, а я увязал в её судьбе всё больше и больше. Это было какое-то наваждение. На второй день никакого ВГИКа, никакого Горно-Алтайска не существовало. Только зелёные до невозможности глаза. Веснушки на волнующе красивой коже. Мы даже не целовались, но мне казалось, что мы живем вместе уже много-много лет. Она художница. Но ничего не могла показать мне из своих работ. Всё осталось у мужа в мастерской. И ей даже не хотелось ничего брать с собой. Как будто сожгла всё. Надо начинать снова. Её мама писала, что нужно оформлять новый дом культуры. Вот она и займётся. Село большое, богатое, без работы не останется. А места какие, пейзажи. Я сказал, что у нас на Алтае тоже пейзажи. Она засмеялась.

Это было на какой-то из станций. Вокруг бегали люди, предлагали огурцы и картошку, семечки и пирожки. Я сказал, дрожащим голосом, не хотел, чтобы дрожал, но он всё равно дрожал: «Поехали со мной». Она сказала: «Серьёзно?» С насмешкой, вызовом. «А что? – разгорячился я. – Я расскажу маме, какая ты и она поймёт». «А Москва?» Я пожал плечами. Правда, а как Москва? Но мне казалось, что Москву, Алёну и двух сыновей можно как-то совместить. Алёна увидела, поняла моё состояние, взяла меня за руку, прижала к своей груди, шепнула горячо: «Я вот тут тебя сохраню, понял, а больше ничего не надо».

Я лежал на верхней полке, в полудрёме, слушая стук колес. На потолке проносились блики, свет фонарей. Я представлял, как мы будем жить. Я буду тоже работать в доме культуры. Утром мы вместе будет выходить из дому. Всегда вместе. Я буду воспитывать сыновей. Я был уверен, что у меня получится. А потом мы ещё родим. Лучше много. И будем все вместе выезжать на пленэр. Живописное озеро, на озере журавли, а вокруг мал, мала, меньше с мольбертами. И беременная Алена в легком платье. Бабочки садятся на её большой живот. Я так счастлив. А Москва - это же просто дурной сон. Я твёрдо решил, завтра я сойду на станции вместе с Аленой и сыновьями. И она скажет: «Вот, познакомься, мама, это Сергей».

Но станция Алены была ночью. Девушка хотела улизнуть незамеченной, но я не спал. Я слез с полки, помог снять сумки, вынес их на перрон. Пошел за своими. Надо быстрее, стоянка-то две минуты. Алена остановила меня. Сонные пацаны сидели на сумках, склонившись к друг другу, и уже засыпали. Алёна держала меня крепко, как держат котёнка, которого сейчас будут купать, чтобы он не смог оцарапать. «Послушай меня, я знаю, что ты хочешь, я сама этого хочу. Но если ты сейчас это сделаешь, я никогда не буду с тобой, понял? Ничего у нас не будет. Потому что я себе не прощу. Если ты меня любишь, хоть немного, хоть вот столько, пожалуйста, уезжай. Не заставляй меня плакать, я этого не люблю». «Ты не понимаешь, что со мной происходит», - говорю я почти зло. «Может быть, не понимаю. Но хочу, чтобы ты понял, услышал меня… ты, ты… у меня нет времени сказать какой ты. Веришь мне? Я просто умру, если ты останешься, понял?»

Я сел в вагон и уехал. Оставшуюся часть пути я был в таком состоянии, будто я уже умер, и просто наблюдаю за происходящим уже как бесплотный дух. Я не ел, почти все время спал, и мне казалось, что жизнь моя действительно, по-настоящему закончилась. А потом Бийск, автобус до Горно-Алтайска. И Алена медленно таяла вдали и внутри меня. Что за наваждение? А если бы я остался на той станции? Или мне бы не хватило духу? Что за шутки играет моё сознание со мной? Страшно и удивительно. Нет, всё, хватит поворотов судьбы, никогда и ни в кого не влюбляться, отныне и навсегда.

Сергей Решетнев ©