Записки советского инженера. часть 9

                О РАБОТЕ И ЖИЗНИ.
               
                Часть 9.

                В СУВЕРЕННОМ КАЗАХСТАНЕ.

        В конце 1991 года все планы работ на полигоне в одночасье рухнули. Казахстан после суверенизации закрыл Семипалатинский полигон и приватизировал всю недвижимость, находящуюся там. Военные готовились к эвакуации на территорию России. Шел дележ оборудования и ценностей между Министерством обороны Российской Федерации  и образованным на базе полигона Национальным ядерным центром (НЯЦ) Республики Казахстан.

        КБ «Южное» после суверенизации Украины уведомило отдел 73, что с апреля 1992 года закрывает отдел на полигоне и прекращает его финансирование. Часть сотрудников, имевшая жилье в Днепропетровске, уезжала в КБЮ. Остальные оставались на произвол судьбы. В этих условиях исполнявший обязанности начальника отдела Шаповалов Г.В., съездив в Алма-Ату и заручившись поддержкой образованного Министерства науки Казахстана, предложил создать на базе имевшихся людских и материальных ресурсов отдела 73 малое предприятие «Технологии высоких энергий» в составе Национального ядерного центра. Кроме бывшего отдела 73 КБ «Южное», в Национальный ядерный центр вошли Объединенная экспедиция под вывеской «Институт атомной энергетики», ряд экспедиций и партий других ведомств СССР со своими ресурсами на полигоне под вывеской «Институт радиационных исследований». В эти институты включили также недвижимость, переданную МО РФ в Национальный ядерный центр, а это здания, сооружения, стенды, склады, инфраструктура городка, невывозимое специальное научное и техническое оборудование и приборы.

        Планы и амбиции образовавшихся структур Национального ядерного центра явно не соответствовали возможностям финансирования и зарабатывания средств. Достаточно быстро перестроиться на выполнение народно-хозяйственных задач Казахстана с реальной отдачей было весьма трудно. В нашем малом предприятии «ТехноВЭН» реально шли только две программы работ, это разработка технологии выделения нефти из нефтеносных пород по заданию Министерства геологии Казахстана и обработка режущих кромок промышленных ножей импульсными рентгеновскими пучками для увеличения их стойкости в несколько раз. По первой теме я был ведущим по договору с Мингео Республики Казахстан. Мы должны были разработать и изготовить модельную экспериментальную установку по выделению нефти по техническому заданию НИИ геологии Казахстана, и проводить эксперименты на ней.

        По второй теме ребята из сектора Шаповалова Г.В., Козлов, Савин, Биктаиров  и др., проводили фактически серийную заводскую работу по «рентгеновской закалке» партии ножей для Кзыл-Ординского сахарного завода.

        Конечно, на две эти темы весь бывший отдел, ныне малое предприятие, мы бы прокормить не смогли, и скоро это стало ясно. В середине 1992 года МП «ТехноВЭН» было близко к банкротству. Но мы владели хорошими привлекательными активами, а к ним относились гараж, мехцех, законсервированные экспериментальные установки, приличное измерительное оборудование, отлажено работающая контора. В результате переговоров с Институтом атомной энергетики, бывшей ОЭ, работающим, как и наше малое предприятие, в рамках Национального ядерного центра, была достигнута договоренность о переводе сотрудников МП «ТехноВЭН» в ИАЭ. Правда,  часть работников «Техно ВЭНа» образовали новые малые предприятия, которые остались самостоятельными фирмами. Так, Еременко с компанией своих ребят-измеренцев образовал МП «Зеркало», Коротков с бригадой работников бывшего сектора 2 отдела 73 образовал МП «Канал» для продолжения работ на объектах площадки  Балапан по договорам с российскими фирмами ЦНИИ машиностроения и КБ «Вымпел».

        Я продолжал после перевода в Институт атомной энергетики работать в образованном из МП «ТехноВЭН» отделе прикладных исследований, вел договорную работу с Мингео по способам выделения нефти из нефтесодержащих пород. Модельная экспериментальная установка, разработанная нами, работала по принципу выпаривания нефти при прохождении породы на винтовом транспортере через камеру, в которой она подогревалась без доступа воздуха. Нефтяные пары конденсировались в теплообменнике. Для подогрева камеры использовалось тепло от сжигания части выделяемой нефти. К осени 1992 года модельную установку запустили на бывшем участке газодинамических испытаний в мехцехе на площадке 10. Первые эксперименты обнадеживали, нефть выделялась, но конечно были проблемы с ее количеством, увязыванием параметров процесса - температуры подогрева, времени выдержки, производительности и пр.

        К концу года меня эта работа стала угнетать. Быстрой отдачи от работы, результатов, которых от нас ждали, высокого КПД, высокой производительности, не предвиделось. В Мингео и НИИ геологии Казахстана также не оказывали нам никакой методической помощи. Финансирование, правда, осуществлялось исправно, я регулярно отчитывался по проведенным этапам экспериментальных работ в НИИ геологии в командировках в Алма-Ате. Алма-Ата в этот год упивалась своим положением столичного города. Как грибы росли в центре города особняки с вывесками государственных учреждений Республики Казахстан, уже доминировало повсюду употребление казахского языка в письменной и устной форме.
 
        В быту же наличествовали те же признаки времени, что и на любой территории бывшего СССР. Инфляция в этот период была такова, что иногда в течение недели цена товара изменялась в несколько раз. В государственных магазинах царило запустение, в коммерческих, наоборот, наблюдалось, пока еще убогое, но изобилие товаров. В частности, рынок бытовых товаров в Казахстане стали заполонять китайские товары, такие как водка, табачные изделия, одежда. Дефицитом стал бензин, особенно высокооктановый. Я, как автомобилист, быстро это почувствовал. Приходилось ездить на автомобиле, заправляясь чуть ли не мазутом, добавляя в него тетраэтилсвинец, добытый по знакомству.
 
        Дефицитными стали и деньги. Во-первых, зарплата стала существенно ниже по отношению к уровню жизни по сравнению с 70-80-ми годами. Во-вторых, свирепствовала инфляция. В-третьих, были задержки с выплатой зарплаты. Мы, как могли, вживались в наступающий капитализм. С питанием существенно помогал огород. В отпуск мы с женой в этот год не поехали, экономили деньги на содержание дочери, которая училась в Нижегородском институте иностранных языков и жила в Нижнем Новгороде в общежитии. Очень сложно было в условиях инфляции сохранить деньги, как валюту. В этом году и в России и в Казахстане были еще в употреблении советские рубли, которые обесценивались прямо на глазах, а обменных пунктов рублей на доллары в нашем городке еще не было, у коммерсантов доллары ценились крайне высоко.

        К концу 1992 года меня уговорил мой хороший товарищ Саша Колодешников, с которым мы вместе начинали работу в 242-й лаборатории Объединённой экспедиции в 1974 году, я стажером, прикомандированным из экспедиции 20, он молодым специалистом из МАИ, распределенным в Объединенную экспедицию, и ставший к 1992 году начальником этой лаборатории, перейти к нему заместителем. Работа в лаборатории теплофизики реакторов мне давно была по душе, еще сохранились приятные воспоминания о ней с 70-х годов, и я с радостью принял предложение.
 
         С трудом меня все же отпустили из отдела прикладных разработок в отдел реакторных испытаний. В текущее время 242-я лаборатория насчитывала всего 12 сотрудников и занималась работой по трем направлениям. На неё возлагалось программно-методическое обеспечение испытаний на реакторах РВД, ИВГ и РА-200, так назывался бывший реактор ЯРД модели 11Б91 №3. Она вела работы на реакторе РВД по программе обеспечения безопасности реакторов отечественных АЭС с Российским Курчатовским институтом и вела договорную работу с японской атомной корпорацией по моделированию тяжелых ядерных аварий АЭС на модельной установке «Ангара».

         Эксперименты на реакторах ИВГ и РА-200 проходили очень редко и на крайне низких параметрах, так как в этих реакторах был открытый выхлоп в атмосферу. Эти эксперименты, они назывались облучательными опытами, проводились по программам Алма-атинского института ядерной физики и сводились в основном к исследованию воздействия радиации и нейтронного облучения на материалы и биологические объекты.

        По тематике ЯРД работа шла на уровне обобщения ранее полученных экспериментальных данных, проведения конференций и семинаров с американскими, японскими, российскими специалистами, и это проводилось в основном благодаря тому, что заместителем Генерального директора НЯЦ был назначен Тухватулин, директором и заместителем директора Института атомной энергетики были Черепнин и Пивоваров, все апологеты программы создания ЯРД, работавшие над ней в Объединённой экспедиции с 60-70-х годов.

         Американские специалисты, приезжавшие на конференции, в основном жадно поглощали информацию о достигнутых результатах по созданию ядерного ракетного двигателя в СССР. Их доклады были посвящены главным образом экологическим проблемам. Обсуждалась и программа возрождения американского ядерного двигателя «НЕРВА», использования в нем высокотемпературных карбидных покрытий, разработанных для топливных элементов нашего ЯРД модели 11Б91. Это позволяло повысить параметры и эффективность «НЕРВЫ» и уменьшить вынос радионуклидов из реактора с выхлопной струей.
 
        Но все упиралось в наземные испытания. Открытый выхлоп на них был теперь в запрете и на территории Семипалатинского полигона, и ранее на полигоне «Невада» в США. На конференциях рождались проекты стендов с закрытым выхлопом, с очисткой от радионуклидов. Но строительство и эксплуатация таких стендов стоили до 90% всей программы создания ЯРД и сводили на нет по экономическим показателям все его преимущества.

        Другие программы велись более плодотворно. На РВД на площадке «Ш» готовились и проводились эксперименты по изучению поведения топливных элементов реакторов АЭС в различных экстремальных режимах. Работа с японской атомной корпорацией по моделированию тяжелых ядерных аварий на АЭС, связанных с расплавлением топливных элементов и взаимодействию расплавов с материалами активной зоны реактора, по типу чернобыльской аварии, началась еще в 1991 году. Был построен специальный стенд «Ангара» на территории техзоны площадки 10 для плавления урановых композиций, строился еще один стенд.
 
        Работа по этой программе доминировала в лаборатории и, пожалуй, в целом в Институте атомной энергетики. Она приносила наибольшую прибыль, была долговременной, приветствовалась и поощрялась казахским Руководством НЯЦ. Начальник  отдела Васильев и начальник 242-й лаборатории Колодешников уже дважды в 1992 году ездили в Японию заключать договор и согласовывать программу работ. К этой работе были подключены многие эксплуатационные подразделения объекта ИВГ для обслуживания стенда «Ангара», сотрудники мехцеха и служб Главного инженера подключались для обеспечения строительства и наладки стенда-плазмотрона.
 
        Я в течение 1993 года очень плотно работал с заместителем директора Института атомной энергетики Пивоваровым и Главным инженером объекта ИВГ Тихомировым по планированию работ на реакторах ИВГ и РА-200. Также мне приходилось участвовать в обосновании различных предложений американских и российских атомных фирм по продолжению работ по тематике ЯРД и космических ЯЭУ. Готовились конференции по этой тематике, рассматривались  проекты техпредложений.

        До сентябрьско-октябрьского кризиса 1993 года в Москве у нас на полигоне жизнь и работа шли обычным порядком. Военные неспешно готовились к эвакуации на базу Новоземельского ядерного полигона России, городские структуры переходили из военного подчинения и снабжения на казахстанское, из Семипалатинска и Алма-Аты. Из-за смены экономических приоритетов и поощрения частной инициативы у нас, как и в России, процветало «челночество», особенно у молодежи 25-35 лет. Шоп-туры в Китай, в Новосибирск стали обычным явлением для ряда жителей городка, которые снабжали население одеждой и бытовыми предметами. Конечно, к этому времени городок стал уже открытым и был переименован в город Курчатов.

         Частные фирмы посреднического типа образовывали даже сотрудники нашего института. Некоторые пытались вербовать в свои ряды или давать подряды на работы проектно-технического плана меня и моих товарищей. Как правило, это были прожекты. Но были и серьезные проекты, связанные с крупными вложениями средств спонсоров. Можно назвать продовольственную компанию «Крамдс» Михальчука и Медведева, фирму по торговле компьютерами «Трианон» Тихомирова, Ганжи и Дзалбо. Фирма Москвина и  Горелова внедряла технологии и установки обработки материалов рентгеновскими пучками высокой плотности энергии, фирма Тимощенко занималась торговлей недвижимостью, Тревальский открыл частный банк и обменный пункт рублей, долларов, затем тенге, Беликов открыл частную транспортную фирму.
 
        Спрос рождал предложение. Работа в коммерции привлекала живыми деньгами, потому что у нас в институте в 1993 году начались перебои в выплате зарплаты, хоть она к тому времени была и не столь большая, как в 70-80-х годах, а задержки в выплате и инфляция еще больше ее обесценивали. Молодежь не только не шла работать в наш институт, а даже уходила. Многие вообще уезжали с полигона семьями в Россию, в Москву. Лето 1993 года было летом проводов.

         В начале осени в России были введены новые деньги. В Казахстане, чтобы не допустить сброса всех обесцененных советских рублей в республику, также ввели новую казахскую валюту, тенге. Эти события вызвали в городке настоящую панику. Мало того, что пропали все накопления в советских рублях, и большинство населения враз обнищало, даже номинально, так еще сразу же были обрезаны финансовые связи с Россией. Большинство жителей нашего городка имело в России детей, родителей, родственников, и поддерживать с ними связь стало фактически невозможно, по крайней мере, на первых порах, пока не стабилизировался курс обмена валют, не возникли обменные пункты и способы передачи денег. Отправляя нашу дочь с каникул на учебу в Нижний Новгород в сентябре 1993 года, мы отправляли ее, почти что, на произвол судьбы.
 
        Всю осень, а особенно после известных событий в Москве 3-4 октября, у нас на полигоне происходили обвальные события. Военные в спешном порядке эвакуировались в Россию. Вся инфраструктура городка и электроснабжение, и теплоснабжение  и связь  и эксплуатация жилого фонда были «повешены» на Руководство Национального ядерного центра Казахстана, которое не было готово обеспечивать ее обслуживание и эксплуатацию.
 
        А тут еще в конце октября грянули продолжительные сильные морозы. На теплосетях и в котельных шли авария за аварией. Больше половины домов в городке и так уже наполовину пустых были разморожены. Людям приходилось пользоваться электронагревателями из-за отсутствия тепла в квартирах, а это приводило к перегрузкам домовых электросетей, постоянно вылетали предохранители, перегрузочные автоматы, горели кабельные вводы в домах. Несколько недель многие семьи в городке сидели без света и тепла или были эвакуированы на площадки. Так как в городке не было бытового газа, то даже приготовление пищи в эти недели было проблемой. И если в предшествующий год окрестное казахское население практически бесконтрольно переселялось в пустующие квартиры и дома городка, то в эти недели начался обратный массовый отток. В декабре в этот поток влился и я…

        В течение 1992 и 1993 года после разрыва связей с КБ «Южное» и потери шансов на получение жилья в Днепропетровске у нас с женой, как впрочем и у многих наших товарищей, болела голова по поводу дальнейшей перспективы на жизнь и работу. На полигоне мы к этому времени отработали без малого двадцать лет, другой прописки кроме семипалатинской у нас не было, на наследство в городах европейской части СССР мы не рассчитывали. В нынешнем нашем положении в Институте атомной энергетики Национального ядерного центра Республики Казахстан мы думали, что не могли рассчитывать на получение жилья  в России (но, как оказалось, мы сильно ошибались!), а оставаться жить в Казахстане насовсем мы не хотели.

         Перспективы с работой тоже были не совсем ясные, особенно если учитывать сложившееся в то время отношение казахстанской общественности к полигону и вообще к ядерной науке и технике. Так что оставалось надеяться только на благоприятный момент и помощь друзей и знакомых из России, кто бы приютил и позвал на работу с перспективой на получение жилья. И такой момент настал в конце 1993 года. Через военных мне предложили работу инженером в Центре спутниковой связи в городе Гагарине Смоленской области с предоставлением квартиры в течение полугода-года.

                Город ГАГАРИН СМОЛЕНСКОЙ ОБЛАСТИ.

        В январе 1994 года я один с чемоданчиком прибыл к новому месту работы, оставив жену в Семипалатинске-21, переименованном к тому времени в город Курчатов Семипалатинской области.  Я приехал в Москву на поезде, на самолетах в Москву мы не летали уже с 1992 года, сначала из-за дороговизны билетов, потом из-за прекращения полетов по этому маршруту. На электричке доехал до Гагарина.

        Город Гагарин, бывший Гжатск, получивший известность как родина первого космонавта планеты Ю.А. Гагарина, расположен в 180 километрах на запад от Москвы по Белорусской железной дороге на реке Гжать. Он является районным центром в Смоленской области, и представляет собой типичный среднерусский городок с населением примерно 30 тысяч человек, с преимущественно аграрным направлением развития хозяйства. Возник он как город в 1718 году в качестве перевалочного пункта на водном пути из Москвы в Петербург. Тогда Беломоро-Балтийского канала и канала им. Москвы еще не было, и суда из Балтийского бассейна в Волжский и Днепровский шли по рекам Двина, Вазуза, Гжать, Москва, Десна, Ока Тверской и Смоленской губерний. Река Гжать была тогда полноводной, и по ней ходили «хлебные баржи».

        С развитием железных дорог и постройкой каналов, соединивших Белое и Балтийское моря с Черным и Каспийским, значение таких городов, как Гжатск и прочие такие же, упало, и он превратился  в захолустный городишко средней России, поддерживавший свой статус города только благодаря расположению на оживленной «Смоленской дороге». В годы Великой отечественной войны он значительно пострадал, хотя за сам город ожесточенных боев и не было. Линии обороны проходили западнее на 60 километров в Вязьме и восточнее его на 100 километров на подступах к Москве в районе Можайска-Кубинки.

        Известность, а вместе с ней значительный хозяйственный и культурный подъем город пережил в 60-70 годы ХХ века после первого полета в космос своего земляка Ю.А. Гагарина. В 1968 году после гибели Ю.А. Гагарина город был переименован в его честь, над ним взял шефство ЦК ВЛКСМ СССР. В городе были построены три современных производства, радиозавод «Динамик», завод «Светотехника» и трубный завод. Город вознесся вверх микрорайонами пяти- и девятиэтажек. В 80-е годы на северной окраине возник  Центр  спутниковой связи.
 
        К 90-м годам, когда идеология перестала доминировать над экономикой, финансовая и иная государственная помощь прекратилась, город остался один на один со своими амбициями и незавершенными планами превращения в «коммунистическую мечту», да еще и пасынком Смоленска, ревниво следившего в предшествующие годы за обхаживанием Москвы своего отдаленного районного удела. Жители Гагарина чувствовали себя больше москвичами, чем смолянами. До Москвы было всего 180 километров, туда ходила прямая электричка четыре раза в день. Налаженное автобусное и автомобильное сообщение с Москвой по автобану Минского шоссе занимало 2-3 часа. Смоленск же был за 250 километров.

        Приехав в Гагарин и поступив на работу инженером в Центр спутниковой связи, я сразу, что называется, почувствовал разницу между прежней и наступающей жизнью. Разницу в характере работы, в зарплате и уровне жизни, в бытовых условиях, в каких я оказался, в интеллекте и культурном уровне окружающих меня людей и вообще местного населения. Работа носила нетворческий характер и была связана с эксплуатацией и обслуживанием электронной техники, я был принят на работу в отдел ЭВМ как гражданский специалист. Работа велась по инструкциям под руководством офицеров, тридцатилетних капитанов и майоров, и поначалу мне было просто неловко.
 
        Многие офицеры было служаками и умели обращаться только с солдатами.  Были, правда, и умные, интеллигентные люди и грамотные инженеры, особенно в нашем отделе. В начале 90-х годов приличная зарплата в воинских частях была только у офицеров и прапорщиков. У гражданского персонала, даже инженеров, зарплата была явно ниже прожиточного уровня, который в Гагарине был достаточно высок из-за близости к Москве. Цены здесь незначительно отличались от московских, как на продовольствие, так и на услуги и товары.

        Из продовольствия подешевле была только картошка местного урожая. Большинство горожан имело огороды либо прямо в городе, либо дачи за городом в 5-10 километрах. Кстати, примерно половину жилого фонда города Гагарина составлял частный сектор. Это были дома или, лучше сказать, бревенчатые избы с огородами. Контингент жителей составляли, в основном, малокультурные и низко образованные люди, работяги с заводов, колхозники, работники строительных предприятий и городских коммунальных служб, торговцы рынка и образовавшихся в 90-х годах многочисленных торговых точек.
 
        Наш Северный микрорайон был, пожалуй, самым развитым в культурном отношении, так как населялся офицерами и семьями струдников Центра спутниковой связи. Сама этот Центр был довольно привилегированным. Служить в нём считалось престижным, так как он располагалась недалеко от Москвы, в городе на железной дороге, а не в таежной глухомани. Офицеры, как правило, были выпускниками военных технических академий и высших военных училищ.

        Городская администрация и жители города Гагарина были избалованы прежним вниманием к своему городу, как родине первого космонавта, со стороны Руководства страны, прессы и страдали комплексом величия, снобизмом по отношению к жителям других регионов. Выше и лучше своего города они признавали только Москву. В городе, в общем-то, всего с тремя длинными улицами и множеством переулков, который из конца в конец можно было пройти за час, было штук десять мемориальных досок на домах, где в свое время выступал или встречался с земляками Ю.А. Гагарин. Было ещё несколько памятников Ю.А. Гагарину, два музея, посвященных Ю.А. Гагарину, музей первого полета в космос и дом-музей детских лет Юрия Гагарина, две гостиницы с космическими названиями «Восток» и «Космонавт».

         Справедливости ради следует сказать, что в архитектурном и художественном отношении город Гагарин действительно выглядел и был украшен гораздо лучше, чем другие города его масштаба, например, соседняя Вязьма с населением в три раза большим. В Гагарине были даже дома девятиэтажной постройки. В центр города удачно вписывался действующий православный храм Казанской Божьей матери. Другой храмовый комплекс, бывший святого Петра, на берегу Гжати имел прекрасный архитектурный вид и содержался как краеведческий музей. Четыре моста через Гжать соединяли левую промышленную и центральную часть города с правой, низкоэтажной и деревянной.

         В городе были еще радиозавод «Динамик», завод «Светотехника», машиностроительный завод, бывший трубный, молочно-консервный комбинат, швейная фабрика, звероплемхоз, льнозавод, два техникума, сельскохозяйственный и педагогический, профтехучилище, четыре школы, одна с крытым бассейном, районная больница, лесничество и прочая инфраструктура, даже с избытком для 30-ти тысячного городка. Другое дело, что все предприятия, кроме, может быть, звероплемхоза, влачили жалкое существование, находясь на грани банкротства или делясь на многочисленные АО и ТОО.

        Меня поселили в офицерское общежитие, полупустое, так как семейные офицеры могли снимать в городе квартиры за казенный счет. Мне дали место в комнате на двоих с неясной перспективой на получение квартиры в ближайшее время, так как дом, в котором обещали дать квартиру при устройстве на работу, строился военными строителями крайне медленно и планировался к сдаче только в 1996 году.

                Октябрь 2013 г.