Два в одном

1.
Между нами год разницы - не в возрасте, а в призыве - но кажется, что больше. Он начинает службу дедом, а я - черпаком. Так заведено в нашей солдатской иерархии. Нам с ним служить полгода из положенных двух лет. Он, ефрейтор Мухин, только что переведён в нашу роту механиком-водителем БМД. Механик-водитель от бога: в технике разбирается, что в своей машине: возится в ней - что на марше, что на самообслуживании.
Вот, наверное, поэтому и начинает сходить с ума: запросто вешает молодым фонари под глазами и пересчитывает им зубы. И не считает это за дедовщину. А что тут такого, если сил у него не мерено, и он здоров, как бык?! Хоть мы и в разных взводах, но в одной роте. Так и варимся в одном котле службы в ВДВ. И всё ему хочется попробовать на собственной шее, на собственной шкуре, пусть она и дублёная.
И фамилия у него говорящая о многом - Мухин. Муха - двукрылое насекомое, подвижное, шустрое. Не он ли организовал в коридоре, перед тумбочкой дневального и ружпарком, своеобразное первенство по боксу в роте?! Сделали подобие ринга, достали боксёрские перчатки и устроили бои. Сначала, для разогрева, пустили попроще: всех желающих с самым разным весом и ростом. Была просто молотьба друг друга, но публике это нравилось.
Потом боксировали уже основные противники. Бывший боксёр - замполит роты лейтенант Тропинин, пулемётчик одного из взводов рядовой Андрей Кравцов и гранатомётчик Женя Назаров. И всем им противостоял ефрейтор Мухин. Силе его ударов с обеих рук они противопоставили технику ведения боя: вовремя уходили из углов, вместо обмена ударами несколько раз довольно жёстко встречали ефрейтора встречными ударами и старались не подпускать его к себе, держали дистанцию.
Когда звучал гонг, пот градом катился со всех достойных друг друга боксёров. Чтобы не было никому обидно, давали ничьи по итогам боёв. Болели шумно, азартно, даже яростно. Но не прижилось это нововедение в роте, и со временем всё куда-то делось. А только показало, что Мухину можно было противостоять: и на Муху-старуху бывает проруха.
Как-то летом были мы, половина роты, на полосе препятствий, и часть её оказалась сломанной. И пока наш офицер решал, как с нами быть, чем заниматься, ефрейтор Мухин, как всегда, захотел себя показать остальным солдатам. Он залез на сломанную вышку и повис снизу на руках, взявшись ими за каретку. А она возьми да поехала - по наклонной, со всё возрастающей скоростью. И ведь не отцепишься, пока не съедешь на ней наземь.
И вдруг она внезапно остановилась, как будто что-то попало под каретку - застряла  на пол пути. Не удержавшись руками и сходу неожиданно оторвавшись от неё, Мухин сделал пару головокружительных сальто в воздухе и с высоты десятка метров упал на утоптанную землю, надолго замерев. Был нехороший шлепок, словно, уронили на неё увесистый куль с чем-то. И всё на некоторое время стихло.
«Слава богу, что ещё шею себе не сломал», - наверняка, при этом подумал каждый.
Его, лежащего на земле, окружили, обступили, о чём-то спрашивали - видно, что где болит. Несколько минут он лежал без движения, весь белый. Потом с величайшей осторожностью и с посторонней помощью ефрейтор поднялся с земли. Затем с помощью нескольких солдат, на которых он опирался, на тяжёлых ногах Мухин медленно побрёл в расположение роты. А мы занялись делом, которое нашёл офицер, занимавшийся с нами.
Как потом рассказал дневальный, придя в роту, ефрейтор Мухин сразу лёг в кровать, сказавшись тяжело больным. И три дня отлёживался, вставая только по неотложным делам. Все три дня за ним ухаживали, принося ему из столовой пайку и лекарства из медсанбата - обошёлся он без врача, будучи сильно ушибленным.
На четвёртый день Мухин потихоньку встал и пошёл, куда ему надо было. А ещё через неделю - осторожно побежал. Так всё обошлось для него в тот раз лёгким испугом. Но с тех пор он стал как бы немного потише. Больше занимался техникой, меньше стало мордобоя в роте, а о боксёрских боях даже не вспоминали.

2.
Так бурно на моих глазах прошли эти полгода в полку ефрейтора Мухина, пока не вышел срок его службы. И он, демобилизовавшись, поздней осенью уехал к себе домой. По некоторым данным, в совсем недалёкий отсюда Витебск, сменив деревню, где мы располагались, на город. И камень свалился с души: после отъезда ефрейтора стало без него в роте как-то тише, спокойней.
За ним ещё несколько дембелей уехало по своим домам. И на их место заступили новые деды - свято место пусто не бывает. Наступила зима с белорусскими снегами, льдами и морозами, прыжками с парашютом, батальонными учениями и дежурствами по части. И в конце этой зимы пришёл приказ о моём переводе в другую воинскую часть в Витебске. И я навсегда уехал из этого полка ВДВ.
Пролетел месяц март моей службы в областном центре, где я приглядывался к новой для себя обстановке, новым людям и ко всему новому. Совсем другая служба там пошла у меня. Не скажу, что лучше или хуже, но перемены меня устраивали. Я служил, не жалея ни о чём и не вспоминая прошлого. Уже через месяц ходил в увольнение в город, его древнюю и современную части. Хватало времени для всего, ознакомиться со всем.
И вот как-то весной, по делам службы, прохожу я мимо ратуши, этого символа города, а мне навстречу идёт неспешным шагом молодой человек: в тёмном демисезонном пальто, с поднятым воротником, без головного убора. И лицо его мне хорошо знакомо. Он тоже невольно замедлил шаги. Слегка присмотревшись, одновременно узнаём, что знаем друг друга, что недавно служили вместе. Только моя служба ещё продолжается, а он уже гражданский.
И потому без всяких разделений мы с ним при встрече чуть не обняли друг друга, обменявшись крепким рукопожатием. Бывший ефрейтор Мухин, ныне просто житель Витебска, идущий центром города к себе домой вечером после работы. И, если на лицо он мало изменился, то во всём остальном это был другой человек, начиная с того, что непривычно было видеть его в гражданской одежде.
Тротуар перед ратушей был широким. Мы стояли с Мухиным и разговаривали, не мешая прохожим, шедшим мимо нас в обоих направлениях. Он совсем не ожидал увидеть меня здесь и признался, что даже поначалу удивился. Ему всё было интересно услышать из моих уст, как сложилось в роте после его отъезда. Я, как мог, обрисовал нравы при нём и как стало без него. Как молодые солдаты уже не молодые, а сами рулят в роте - чем в немалой степени смутил его.
Заметив это, я перешёл на офицеров, припомнил ротного, его взводного, замполита, с кем он в своё время боксировал перед нами. Этим воспоминанием он ещё больше смешался, что озадачило меня. Потом некстати вспомнил случай на полосе препятствий и спросил Мухина, как аукнулось ему его падение с высоты? Не болит ли ничего у него с тех пор?
Вместо ответа он многозначительно помолчал, посмотрев себе под ноги и куда-то вдаль, только не на меня. А я не стал повторять случившееся и не знал, о чём с Мухиным ещё говорить. Какой бы стороны нашего армейского прошлого я не касался, везде он успел наследить: либо оно ему вышло боком, либо он кому-то крепко насолил. И то это мягко сказано.
Высказав Мухину ещё два-три слова, я почувствовал, что надо прощаться. И, на прощание обменявшись  рукопожатием, мы с ним разошлись, как в море корабли. Я смотрел ему вслед и думал, что передо мною был другой человек, а не тот, кого я знаю, что, может быть, виновата среда, которая влияет на человека, и он становится другим. А потом пожинает плоды, им же самим когда-то посеянные.


Декабрь 2017 г.
Витебск - Москва
Белоруссия - Россия