Бесценный опыт. Иеромонах Доримедонт Сухинин

Однажды мы с Валерой шли по проезжей  дороге то ли из монастыря Ставроникита, то ли из Иверона, сейчас уже не вспомню. И  Валера  отошел в сторону, привлеченный какими-то ягодами  или чем-то еще, с дороги у маленькой келлии, которую, если бы мы были не на Афоне, следовало бы посчитать просто домиком. И  как всегда это закончилось приключением. Ну и естественно мы громко перекликивались по-русски: "Валера ты где? Валера, посмотри!" Вдруг дверь келлии-домика распахнулась, и появился маленький, довольно щупленький монах и несколько озадачил нас словами: "Братия, откуда вы? Кто вас сюда послал?" Это было повторено несколько раз со строгостью негармонировавшей с  маловнушительным видом монаха. Мы стали заверять русского монаха, что никто нас сюда не посылал: мы просто шли по дороге, направляясь в Карею. Монах смилостивился и неожиданно пригласил нас в келлию.  Монах до того, как  услышал наш разговор сидел за столом и занимался каким-то рукоделием. То ли плел четки, то ли делал ладан, сейчас уже не вспомню. Он угостил нас традиционно, и начал благочестивую и душеспасительную беседу, о которой мы, впрочем, его не просили. К тому времени мы уже хорошо понимали, что не стоит ждать на Святой Горе глубоких откровений от каждого русскоговорящего человека в рясе. Но вот начались речи о послушании и смирении, о духовности его греческого начальства монастыря Ставроникита. Валера, конечно, стал от себя говорить, что где-то слышал, что Ставроникита   это старый Никита по-русски, что  вызвало яростные упреки монаха: " Что такое говорите! Какой старый Никита? Вы знаете, что тут русские устроили?" - очевидно намекая на споры об имени Божием, начала двадцатого века. Когда он утихомирился, то душеполезная беседа продолжилась, пока Валера не рассказал, что мы недавно обедали в афонском то ли ресторанчике, то ли кафе в Карее. Но, по-моему, и то и другое слишком громкое названия для этого бедного заведения. Монах стал воздыхать, намекая, что теперь уже нам  нет прошения. Съесть  несколько ложек фасоли, а ничего иного в никогда не существовавшим там меню, найти невозможно. Чтобы вы не спросили, кроме фасоли, всегда в этот момент уже закончилось. По реакции монаха можно предположить, что под скромным обличием этого заведения прятался то ли бордель, то ли притон наркоманов. И тут меня охватили смутные подозрения, и я вспомнил этого монаха. Несколько лет ранее я был в монастыре Агиа Павла и там видел этого монаха, на русской вакансии. Каждый греческий монастырь принимает 1-2 русских монахов, не более через несколько лет этот инок покидает обитель, и тут же ты знакомишься с другим русским монахом или иеромонахом. Ранее я в монастыре общался с иеромонахом Андреем, а потом встретил иеромонаха Доримедонта (Сухинина). Он уже хорошо изучил греческий язык и хорошо служил. Как-то я встретил группу студентов МДС из храма Богоявления бывшего Богоявленского монастыря, и они принесли ему радостную весть, что видели на стенах родного учебного учреждения приказ лоб его отчислении. Еще бы студент уехал и не вернулся, и не было причин зачислять его в списки навечно. О. Доримедонт отреагировал по-старчески смиренно: "Слава Богу. Так лучше". Намекая на то, что для смиренного монаха обучение в подобных заведениях большой грех.  Потом я узнал, что он учился вместе с моим знакомым и священником и родная его мать та самая журналистка, которая на заре перестройки, взяв благословение у Святейшего Патриарха Алексия отправилась пешим путем во Иерусалим. В подражание многочисленным паломникам дореволюционного и более древнего времени.
Затем он пытался примкнуть к братству о. Рафаила (Берестова), но выяснилось, что надо искать дешевые стройматериалы по магазинам, потом их таскать, а для недоучившегося студента МДА это было не по силам. Потом мы его потеряли из виду и вот обнаружили уединившегося для молитвы старца в бывшей русской келлии Казанской иконы Божией Матери Ставроникитского монастыря. Перед расставанием о. Доримедонт дал нам какие-то наставления, которые я не упомнил, кроме недостойности карейского кафе и завета ничего о нем не писать, дабы не нарушить его отшельничества при автомобильной дороге. Тогда уже о. Доримедонт, хорошо изучивший греческий язык, начал переводить труды схимонаха Паисия на русский язык.  Мне лично непонятно, как о. Паисий, смиренный и простой монах, мог написать такое огромное количество трудов, основное время своей жизни проводя в своей келлии и не пользуясь компьютером. Но, насколько я понимаю, и родственники великих писателей гораздо лучше знают, что они хотели написать, чем сам писатели. Вот и подправляют иногда писателя и старца. И о. Доримедонт с усердием человека, явно идущего ко святости, стал выпускать на русском языке фолиант за фолиантом речей, проповедей, мыслей не так давно успокоившегося старца. Успех это творчество имело в России огромный. Мы же потеряли о. Доримедонта из виду, да и где уж ему вспомнить, двух бедных паломников из России, случайно (хотя в случайность он поверил не сразу) забредших в его уединенное убежище. Он долго тогда вопрошал: "Кто вас прислал?", по образу старцев древности готовый расправиться с негодяями, нарушавшими уединение великого старца. Потом начались удивительные вещи. Прочел я  тоненькую брошюрку  бывшего московского студента "О послушании", в которой он полемизировал с самим святителем Игнатием Брянчаниновым, опровергая некоторые его  мысли. Впрочем, писания эти были не такими уж дерзкими, тем более что в среде греческого иночества пошла волна недовольства учителем монашеской жизни из варварской страны. Надо было только вскочить на гребень этой волны. Мысль святителя Игнатия Брянчанинова проста:  по его мнению,  в его времена уже не могло быть истинного послушания как в древности, потому что уже тогда не было духоносных старцев Мысль святителя ясна, до прозрачности  горного источника. Нормальный человек, будучи послушником, не может принимать всякое слово из уст своего начальника, как глагол самого Бога,  если не верит, что не верит, что его старец хотя бы достиг какого-то духовного уровня или имеет какой-то духовный опыт. Если же он видит, что старец его все еще человек страстный, то, как он может обманывать себя. Ложь никогда не приводила ко спасению.  "Таким образом, мнение Святителя Игнатия не подтверждает ни одна из рассмотренных выше святоотеческих цитат. Все они свидетельствуют об обратном: о том, что это мнение является единичным и противоречащим общему святоотеческому учению - такой вердикт выносит афонский монах святителю.
 Но потом все-таки спохватывается и пишет: "Все сказанное выше не имело своей целью опорочить или осудить  Святителя Игнатия. Упаси  Бог грешного человека стать святоборцем и святообличителем". Значение Святой Горы велико для нашей Родины и для монашества. Хуже когда наследие и духовный опыт этого святого место подменяется неким национальным греческим опытом. Великие русские афонские старцы сегодня  находятся в забвении, и не без помощи издателей и переводчиков. И игумены и игумении  частенько берут с книжной полки книги переводов в авторстве о. Доримедонта и К0   и не пытаются прибегнуть к живому и истинному опыту. О такой практике написала Кикоть в своей книге и нельзя сомневаться в реальности этой проблемы. Конечно, нельзя недооценивать опыт Святой Горы, но надо вспомнить частые и длительные периоды упадка, выражающиеся прежде всего в идиоритмическом уставе, продаже келлий, совершено невероятной для христиан национальной розни на Святой Горе, которая имела места в XIX веке. И нельзя не вспомнить о мнении преподобного Иосифа Волоцкого, изложенном не монахам, а просто честным и вдумчивым ученном  А.И. Алексеевым, заведующим отделом рукописей РНБ в одной из статей  " В своем труде "Отвещание любозазорным" он поместил эпизод о посещении Макарьева Калязинского монастыря совершившем паломничество на Афон великим старцем Митрофаном Бывальцевым. Поживший 9 лет в монастырях Афона старец "глаголаше же к братии, яко все трудихся и без успеха шествовах толик путь, еже в Святую Гору, мимо Колязиньский монастырь: мощно в нем живущим спастися, в всем  бо подобно  творится зде киновиам иже в Святей Горе  сущим". Тем самым игумен Иосиф приравнивал устройство русских монастырей к устройству афонских, а отсюда следовал неизбежный вывод: афонские монастыри не могут являться идеалом монастырского устройства, поскольку этот идеал уже достигнут на Руси трудами и подвигами преподобных Сергия Радонежского, Варлаама Хутынского, Кирилла Белозерского, Пафнутия Боровского и их учеников".
Потом мы как-то потеряли о. Доримедонта из виду, не надеясь достигнуть вершины Олимпа, на который он  поднялся, и уже не интересовались его местоположением. Но через некоторое время ко мне со странной просьбой обратился знакомый русский афонский иеромонах, попросивший узнать, жив ли о. Доримедонт, а то прошли слухи, что он покончил жизнь самоубийством. Интерес его был не праздным: он хотел узнать, как о нем молиться как о живом или покойнике. И можно ли его вообще поминать на Литургии. Вполне  естественно предположение о такой плохой кончине иеромонаха вызвали у меня удивление. Так я узнал, что о. Доримедонт уехал в Россию, женился, даже будто бы родил двух детей, но потом развелся и от отчаяния покончил жизнь самоубийством. Справки, наведенные с помощью интернета, показали, что известия о смерти иеромонаха сильно преувеличены. Да и сейчас люди, нарушившие монашеские обеты, не впадают в отчаяние. Один журналист описал свой опыт общения с о. Дормидонтом, которые достаточно хорошо повторяет мой:  "Все подтвердилось. Живет Денис Викторович Сухинин давно уже не на Афоне. А выращивает свиней в Тверской губернии, под старинным городком Старицей. Фермер он. Жена работает в столичном банке. Несколько лет назад Денис Викторович впрягся в политическую борьбу, писал петиции против тверского губернатора". Живет и борется! Так что для Церкви он  не утрачен. И его опыт бесценен для все  иеромонахов-переводчиков с греческого. Перед тем как перевести труды какого-нибудь греческого старца на русский по просьбе жаждущих российских издателей, вспоминайте о Денисе Викторовиче Сухинине!