Тётя Варя. Ольга Ланская
И в нем у каждого цветка – свой стебелек, у каждого колоска – своя былинка…
Но иногда, как камнем о камень чиркнет, выбьет искру, и смотришь – не стебельки и былинки это вовсе, а годы и даже века человеческие.
Вот и вчера так случилось…
…В тылу во время войны не было, пожалуй, человека важнее почтальона.
Женщину в ватной телогрейке, перетянутой ремнем, укутанную в платки и шали, обутую в большие серые валенки, а – главное – с огромной кожаной, видимо, форменной сумкой на груди ждали в каждом доме. И каждый день.
Потому, что носила она по домам письма с фронта.
Стоило ей появиться на улице, как замораживались глаза женщин, пристывали к теть-Вариной сумке, как на морозе язык к топору. Без крови не оторвать.
И тетя Варя не торопилась.
Медленно двигалась по снежной тропке между домами. Знала: все равно ждут.
Да и сил не было по такой зиме бегом бегать. Рассказывали, что другой такой холодной, голодной, стылой зимы, как зима 1941-42-го года не было. Никогда.
Иногда сумка была толстой, пузатой. Иногда на дне ее покоилась парочка писем. То ли две жизни, то ли две смерти.
И тетя Варя шла. И тяжелее ее сумки в те времена не было на свете.
Тетя Варя неспешно подходила к дому, поднималась к нужной квартире, нажимала звонок.
Ждала. Не спешила. Знала, что и у тех, кто за дверью – женщин да детишек – нет сил, чтобы бегом к дверям мчаться.
Входила. Шла за хозяйками на кухню. Говорила той, которой весточка:
– Да ты присядь, милая, присядь.
Не ей говорили – она. Потому, что при виде ее сумки немели женщины, обмирали. И дети, глядя на матерей, затихали и старались быть к ним поближе.
Говорила тетя Варя всегда одно и то же, независимо от того, что лежало в ее черной форменной почтальонской суме:
– Ты присядь, милая.
И все это знали. Считали, что присказка у нее такая. И слушались.
А она ждала, пока опустится онемевшая женщина на стул и только после этого доставала тяжелую свою ношу из сумки и передавала женщине.
И опять стояла. Смотрела в белое лицо. Не уходила.
Ждала.
Закричит, забьется женщина раненой птицей, рухнет, завопит в голос, тетя Варя говорила тихо:
– Терпи, терпи, милая.
И уходила.
Потому, что знала – если пошло горе в крик, то пронесет. Отплачется, откричится. О детках вспомнит – отойдет.
А если промолчит, не двинется, лишь скажет мертвым голосом, белыми губами:
– Спасибо.
И застынет, – все.
Самый тяжелый случай. Самый страшный.
Такую сразу из горя надо вытряхивать.
Иначе с ума сойдет.
И ничего, кроме похоронки, помнить уже не будет.
– Да, самое страшное было, – говорит мне тетя Варя. – Когда тихо так "спасибо" скажет. Да еще, если улыбнется. Из вежливости, конечно, а я уже видела, что не в себе она и тут без посторонней помощи никак нельзя.
– И что же Вы делали?
– А что? Водой в лицо лила, трясла за плечи, по лицу била, кричала… О детях, говорю, вспомни, о детях! Кто их, кричу, теперь без тебя-то на ноги поднимет, кто?! Ору, а сама плачу… Семьи-то у нас, русских, тогда большие были. Абортами женщины не баловались. Стыдное это было дело – дитя родное убивать. Да…
– Ну, и?...
– Что – "и"?
– Помогало?
– Когда как, – тихо говорит тетя Варя. – Иногда помогало. Смотришь, очнулась: глаза ожили…
А иногда нет. С ума сходили женщины от похоронки. С ума… Тихо так. Незаметно.
…А вчера смотрю я распроклятый "Эховский" псевдо-визор. В компе, конечно. Работы было много, отдохнуть решила.
Поводила Мышем, он мне, вроде как, экран открыл.
Женщина на нем.
– Сергей, – говорит. – Сережа…
Поднимается, сумочку за ремешок к себе тянет, – а та, видимо, зацепилась за что-то, не идет...
Кто-то, невидимый, помог отцепить ремешок сумочки.
– Спасибо, – тихо говорит Женщина.
И даже губы улыбнулись.
А глаза неподвижные. Мертвые глаза.
Как у тех, кто во время войны похоронку получал, а закричать не смог.
– Девочки! – кричу. – Кто это тут в компе у меня?
– Мать, – говорят. – Мама это. Магнитского. Аудитора. Которого сердюковы, или как их там, убили…
И отплакалась я в этот вечер за всех.
И за тех, кто с фронта не вернулся.
И за тех, кто в тюрьмах сгинул.
И за тех, кто, выйдя из дома на полчаса, никогда больше не пришел…
Может быть потому, что 13 лет до этого не могла заплакать. А фронтового почтальона тети Вари уже не было на свете. Давно.
Санкт-Петербург
Свидетельство о публикации №217122700067