Сетушка

      Надо же, ворожейка! Это в наш-то век атеизма! И я могу с глазу на глаз пообщаться с этим сказочным пережитком тёмного прошлого, увидеть это чудо живьём! Защекотало под рёбрами, засвербило в одном месте. (да-да, в том самом!) - в пятках. Прихватив 10 рэ. - вдруг за приём платить надо, с зарёй и петухами «ноги в руки» и - вперёд! Идти далеко. Автобусное сообщение не налажено (куда там! Они и самолёт-то здесь видят только раз в месяц, да и то высоко в небе, а не только поезд, который за сто вёрстными лесами). И мне придётся пешадра;лом как дергачу до райцентра километров так десять-двенадцать, да ещё и «от» -сколько неизвестно. Может, попутка какая будет - почтарка, или... «...Не надейся, рыбак, на погоду... – ехидно-тревожным мурлыканием, констатирует этот факт моё второе «я». В общем, Марфе не доложился, бабий язык длинный - быстро вся деревня узнает мой маршрут, засмеют. Дорога дальняя, прихватил водички, хлеба кусок (так чтобы и не тяжело нести было, просто для поддержки духа). Бодро так, с песней  шагаю по пыльной дороге мимо сосен да берёз. «Шёл я лесиком леском...» - посвистываю канарейкой: «нашёл её с колесиком... Взял, пол;жил за овин...».  Пока шёл лесом, да по утренней прохладе, мимо люпи;новых головокружительных запахов, разнопёстрых полей - настроение было розовое. Но вот дорога, вильнула за бугор, и начались такие буераки! Да ещё и время к полудню, а кругом вырубки, выработки, пеньки, да яминья… Видно песок, да глину здесь строители добывали. Ландшафт никудышный, никак не способствует веселию. А солнце шкварит уже на полный ход- так что дорога белая как раскалённое железо.В глазах моих и в душе фиолетово. Ветер, видно, уснул, сомлел от жарищи-то, не дует в свой ветренный ус, не спешит облагодетельствовать странника… Мои ноги уж не резвы и песен не пою - устал. Пускаюсь на хитрость: глаза в прозрачную высь, дыхание ровное... раз-двааа, раз...Ровнее! Ровнее! Спокойненько, та-ак... стрекозы... бабочки порхают... облака… раз, дваааа, -  уже не так и жарко, и ветер проснулся... А что если она откажется разговаривать со мной? Скажет «Ишь, што выдумал!». Но я уже твёрдо верю - есть на этом свете колдунья! А если всё-таки нет? Проверим! Вот под этим камешком оставлю десяточку. Если она о них спросит, што это, мол, ты деньжата под кустом забыл? Всё - с атеизмом покончено навсегда! А вдруг дождь, - спохватился я, - размокнут денежки - ни себе, ни людям! Вернулся, спрятал десятку в карман - лучше в магазин зайду. Кто меня в гости звал? Нет! А незваный гость хуже татарина - не теперь сказано. Надо свой провиант… Ух тыы…ссоорок через пидисяат! - ошеломлённо гляжу в небо. Под самыми облаками  -  избушки, будто только-что из облаков высыпались…  а  как же машины на такую кручу?!. – поднимаюсь взглядом по песчаной извилистой дороге на, почти вертикальную, гору. Отступать от задуманного было поздно, и я, кляня своё неуёмное любопытство, решительно полез вверх по зыбучим  тележным колеям. Загребая жёлтые россыпи сандалями, докарабкался  до первых изб. Кого спрашивать? Не знаю. Ну смешно же в наши дни разыскивать колдунью!
«Здоровы бу;дитё!» - тихий приветливый голос от ближайшего дома привлёк моё внимание. «3дравствуйте!» - обрадовано смотрю в добрые светлые глаза старушки. «Да;лни будитё?» - приглядывается она из-под руки, как бы узнавая.
Из райцентра, - бессовестно вру, спасая свое инкогнито: из газеты: буду про ваш колхоз писать».  «Ой, ак все ишо в поле, тольке воно Паладья приползла, но скоро, мот, и ост;тни будут. Да-а,..» - она махнула безнадежно рукой: «не любит Сетушка с нацялством-от  говорить.» «За что же она начальство не любит?» «Ак поцитай, от ёво все горя;  у  ёй: матку угнали, и бабку затравили: колдуньи - бают.» Сердце моё радостно ёкнуло - на ловца, и зверь!..  «Безм;терна  деушка осталасе. Да-а… А каки; оне колдуньи?!» - продолжала словоохотливая старушка: «Бабка-та у ёй, Параске;ва-та – покойна голоушка, всех лецила и людей, и коров, травы всяки знала да. Издаля; к ёй шли.  Хор;ша была женшына -Цярство Небесно! Она и матерь-от палашкину кой-цему выуцила. Да-а! Ак в войну у нас не вшы, не какой хале;ры не водилосе. Она тутока за старшу;ху была. Мужыков-от раз-два да и обцёлсе, ак…» - «Это во-он тот дом, што ли?» - совершенно бесцеремонно вторгаюсь в её воспоминания.  «Сходи, сходи к Сетушке-то.» - не обиделась старушка: «Так-то она не вредна, тольке нацялство недолюбливат. Вон за воне;тим домом изба-та е;йна. Тамока ишо када;бры – синё;!»  «Какой кадабры?»  «Да, травка така – кустицьком ростет и синим цвэтоцькам цветет, ак у е;йныё избы столько той кадабры, ну – сини;м-синё;!. Сходи-сходи, милок, не съес - не бойсь!»»
Колдунья - совсем ещё не старая на вид женщина загорелая, статная, с открытым, всё понимающим взглядом умных глаз. Наверное, про таких, как она, и говорят: «Не скажет, только взглянет - трава ляжет».
«Позвольте воды напиться!» - просительно улыбаюсь от калитки. «Отк;ль будитё?» - пытливый взгляд добрых глаз остановился на моей переносице, я это почувствовал кожей, и на миг показалось, что я - продолжение луча - её взгляда, но ощущение не было неприятным. «3аблудился» - без тени смущения, вру напропалую, помня, что она «недолюбливат нацялников». Райцентр далеко? Не скажете, в какую сторону?» - суетился я, пугаясь скользнувшей по её лицу улыбки: "...дорогу потерял". И, не зная, что ещё сказать, замолкаю в ожидании приговора. «Дорога-та вот она, да в разны стороны. Тебе туда.» - повела головой, указывая куда мне: «Бензовоз этой дорогой издит.». Я не спешу воспользоваться затянувшейся паузой, не тороплюсь уйти в заданном направлении, а она молчит выжидающе, затем открывает калитку: «Тольке, куды на ноць-от глядя!» «Дело молодое,.. - храбрюсь я, всеми фибрами души желая услышать «Останься!» - а сам продолжаю беззаботно болтать, будто мне всё нипочём:...добегу до солнышка, а то и костёр разожжём, переночуем…». «Костёр…» - ворчливо повторяет она мои интонации:  «На дороге спать нельзя! Кто ляжет на дороге спать, дак наедут на тройке, да замну;т...».
«Кто же теперь на тройках катается, да ещё по ночам?» - теперь уже непритворно рассмеялся я. «Цёрной.» - недовольно глянула она из-под бровей: «Ево и поминать-от на ноць глядя, не пристало бы! Заходи в избу! Переноцюёш, а за;втре с оказией отправиссе. Самоё опасноё время для целовека – ноць!» - пропускает она меня, распахнув калитку. В избе дурманяще пахло сухими травами. Мерно тикали ходики, как вода из крана - кап-кап, тик-так, тик-так... С лавки спрыгнул кот, потянулся всем своим гибким телом от встопорщившихся усов до, задрожавшего мелко-мелко, кончика хвоста. При этом передней лапой он старался дотянуться до хозяйки, как бы приветствуя её. Я рассмеялся, взял его на руки, а он упёрся мне лапами в грудь и недовольно уркнул, пришлось отпустить.
«Присаживайсе!» - улыбнулась хозяйка: «А я воды наберу.» «Я помогу. А где колодец?». «Вёдра-та на мосту , а колодець-от на задах . Пойдём, покажу.»  «Это хто у те на домовни;ценье -то?» - донеслось с улицы. «Племе;нник с г;роду приехал.». Я не стал возражать против племянника, а они остановились у изгороди, заговорили о своём. «Дак я, бу;дице, заглену;!» - донеслось до моего слуха. «Заходи, заходи!» - приглашающе махнула рукой Паладья  вслед уходящей соседке: «Вот со скотиной управлюсе,да. Бу;ди экой б;дрой, ак нашшыпа;й-ко луци;ны!» - повернулась ко мне хозяйка: лу;цинник-от на пеци. Корову изобих;жу, да и самовар станови;ть ста;нём.». Пока, приноравливался-искал с какого края полена хорошо отделяется тонкая длинная лучина, пока щипал лучину, хозяйка вернулась от коровы и, поставив подойник на лавку, наблюдала за моими стараниями. Под молчаливое одобрение хозяйки я поставил самовар (благо, опыт уже имелся), уголь разгорелся быстро, и вскоре самовар зашумел. Сетушка погремела засло;нкой, ухватом,  и выставила на стол чугунок: «Гу;бницу будем ись, бери ложку!». Гу;бница оказалась удивительной вкуснятиной из сухих грибов с овсяной крупой. «Почему гу;бница?» - усердно загребаю я ложкой. «А г;биной у нас грибы таки толстогу;бы называют. А ты грибов-от не зна;а-ш, не-эт, не з деревни ты!».
«Да я недавно,..» - поперхнулся я, а она расхохоталась.  «Я недавно,.. - продолжаю оправдываться: …учителем работаю». (Нашёл оправдание, называется). «Аа-а!.. Ну ты еш, ешь У нас ыть много ра;зново - цево в городах-от вы и не слыхивали» - подсыпает она мне из чугунка. «Ну, уж!» - сомневаюсь я, желая услышать ещё что-нибудь интересное. «На бору теперя м;слеников желто;! Об;бки – те бурыё, но тожо губина хор;ша, как и м;сляник. А вот ишо тако блюдо, - «голом;дка» называицце» - улыбается она, видя мое удивление. А я даже ложку не донёс ко рту, так и выпучился на неё - шутит? «Да ты рот-от закрой, нет ак муха залетит! Не едал голом;дки-то?» Смутившись, оставляю вопрос без ответа, набивая рот губницей. «Голомудка - варёны рыжыки с яйцём - хороша похлеб;нь! Можно и белый гриб - тожо скусно!».Когда дело дошло до чаепития, она ещё раз удивила меня, оповестив торжественно: «Н-ну, такиё гости у нас редки в дому, будём угошшаццэ. Роман;и у меня, конешно, нет, это уж я так,.. в старину-то самол;цьшо вино было - романе;я … а вот нали;воцьки мы с тобой пригубим!».. «Наливоцька» оказалась сладким густым малиновым напитком. Мы действительно только пригубили - налила она по чуть-чуть, но в голове моей взметнулся вихрь, сердце потребовало подвига. «Надо же!» - удивленно смотрю на хозяйку. «Ошу;нуло? - улыбается она: Пройдет скоро, спать будёшь крепце»;. Ах, вот, значит, как! - спохватился я, вспомнив обрывок разговора у изгороди «Вецерко;м-от заглядывай» - хитрая старушонка, колдовать вечером собралась, а мне - наливоцьки!  Это же как раз то, зачем я шёл сюда! А меня устраняют за здорово живёшь! Задурила меня колдунья - «Налии-воцька! Романее-я!..». Не;тушки, меня не проведёшь! - кипел я в душе.  «Спать ложись на пець, х коту ближэ. Он те писён напоёт» Но коту было не до меня. Его ждали. И он, махнув на прощанье хвостом, ушёл. «Не спите; ишо;?» - донеслось от дверей. «Заходи, заходи! Какой сон об э;ку по;ру. Самовар-от ишо горя;цей, садисе, посиди, попей цяйкю. «Да не за чаем я к тебе, спасибо!» «Али куды торописсе? Охоло;нь, в этом деле нельзя спешыть... Ну да ты цово; это! Ну-ко, буде, буде слёзы-ти проливать. Нешто беда кака? Ну, пошёл... Не ты перва, не ты последня!..» «Помоги!» - сморкается гостья в подол: «Научи! Люди бают, можэшь ты!» - надеждой и отчаяньем дрожит голос посетительницы. «Ой, бабы-бабы! Сами-то об цём думают? Ну да што об е;том-от. Ладно, есь тако народно срецво: Ты и;ноди нет-нет, да и посматривай, где-ка на дворе петухи деруцце. И возьми в том мисте землицы горстку, да и посыпь на постелю разлуцницэ-то. И станёт она вздорить с твоим мужом. И он опять тибя полюбит.» «Оой! А как нет?» - сомневается баба. «Ну, ак вот те ишо: спать-от как ложыссе, дак и представляй ёво, как ты хоцёшь ёво видеть. Да... и это всякой раз. И верь, што это так и будёт!» «Ну, дак побегу я будиче-дак!» - заторопилась гостья: «Спасибо, Лизавета Ивановна. Дай те Бох здоровьица!» «Побега;й, побегай, с Богом со Христом!». «Ну, што,.. - заглядывает ко мне на печь Палагея: …бросил тя кот-от? А ты не тужы! Повернись на; бок, да руки под голову ладошка в ладошку, да вспомни што-набудь хор;шо. Да пожэлай добра сибе и людям! Ну, спи, давай!». «Сетушка! - дверь скрипнула: Можно к тебе?» «Заходи, не съем. Проходи к самовару ближе. Здаля; бежышь, милушко, ак садись - выпей цяйку!». «Ой, думала, не доползу;, приста;ла вся - бегом, да бегом!» «Ишо наливать? Покрепце? Хорошой цяй, со слоном. Виш, слон на коробо;цьке-то!». «Я к те за делом, Паладья.!» «Знамо, не просто так в э;ку даль бежала, на; ноць глядя!».  «…она в зи;мусь  ищё бегала, а потом слегла, не замогла бегать-то боле. Нечево; врачи-те не помогают уж! - завсхлипывала гостья: Уж и в центр-от в больницу возили; уж и лекарства-ти дороги; каки достали, о-оии! - подвывала просительница: …А всё хужэ и хужэ!. Мот, заговор какой? Помоги, ради Христа!» «Ну, буде, буде. Бох с тобой! Грамотна ить! А заговоры-ти рази помогут?.. Ну ладно, коли хоцёшь, мот и дас Бох, поможэт, раз эдак веришь! Токо вот што я те скажу... От меня пойдёшь, дак не с ке;м не останавливайсе, не розговаривай, а нет, слова ветер рознесе;т. Церез порог переступиш, скажэш: «Порог перешла - слова перенесла». До реки дошла, песку взяла. Реку перешла, песок кинула, опеть сказала: «Реку перешла - слова перенесла». Домой церез порог, и опеть: «Порог перешла - слова перенесла». Сквозь старенькую ситцевую занавеску видно всё, что делается в избе. Там, внизу думают, что я сплю, но я-то не затем  шёл сюда, чтобы спать! А чтобы не заснуть под колдовской шепот, я нашёл себе развлечение: гоняю тараканов, пытаясь стравить их лоб в лоб. Но они почему- то не поддаются на провокацию, и норовят улизнуть от направляющей их десницы. И тут я, так увлёкся тараканьими гонками, что забыл о цели своего запечного тайного караула. Долетевший в моё забытьё потаённый голос, заставляет  меня бросить тараканов на призвол судьбы  «...Взеть от трёх колодцев воды,..»  И я, невидимый за занавеской, слежу за двигающимися тенями на потолке и слушаю тихий голос: «Поставь цетыре освяшшэнных вожжэнных свеци;...» - Таинственны и непонятны кажутся мне слова, произносимые полушёпотом: «… поверх сосуда положы два ножа накрест...». Подвигаюсь ближе к краю печки, весь ухожу в слух.  «... в ту же воду положы меди тертыя звонково колокола, и глаголи молитвы сии трижды...» Чуть дыша, почти видя всё, что нашёптывала Сетушка гостье, лежу, боясь шелохнуться, чтобы не выдать себя. «.. Глас Грома небеснаго освещи молонею всемирною, подвижна и трепетна бысть земли...» И я начинаю слегка трепетать от тёмной неведомой жути, исходящей от затаённого голоса. Слова, обретая образы, заставляют сжаться в комок. Хочется спрятаться под старенькое заплатанное одеяло, но любопытство одерживает верх, и я устремляюсь ушами за край печки. « ... и та вода пи;ти через лебяжьё горло, да тою же водой и окати;се. И по сотворении сего глаго;лати подоба;ет «И яко потрясением поколебатисе всем у;дом целовецеским».  …всем уу-дом человеческиим - гудит где-то ветер, а вокруг меня лебеди, лебеди... много лебедей... меня не боятся, просто не замечают,  « …и та вода пити…»- они красиво изгибают свои лебединые шеи, смотрятся  в зеркало озера и пьют, пьют. Через лебяжье горло струится, булькает вода...  И яко потрясение…  яко потрясение… - отец легонько треплет меня по плечу: «Сына, вставай. Не гожэ мужику лежебокою  быть. Пора за работу.!» «Просыпайся, - вторит ласково маменька, - просыпайся, родной…  «Вставай сынок! Нето поцьтарка-та уйдет!» - Сетушка осторожно трогает меня за плечо. Кубарем скатываюсь с печи, натягивая на ходу рубашку  «Куды ты?» - схватила она меня за рукав: «Не пи;вшы, не е;вшы! Успиёшь! Хто с утра на улицу неумы;той бежыт? Тутока я те хлеб-соль завернула. К хлеб-соли ницё не пристанёт, оберегают оне целовека в дороге ото всё;во». Вот те раз, мне что, всё приснилось? - в смятении смотрю на хзяцку, на кота. «Давай, глони; цяйкю, а я сбегану, поглежу на поцьтарку-то!»- и она ушла. Она ушла. Хлопнула дверь, следом за ней калитка. Я сидел на лавке, весь ещё в плену ночных видений. Кот потёрся о колено, напоминая наказ хозяйки. Чай был такой душистый, запашистый, словно букет полевых цветов. Оо!.. - хлопнул я себя по лбу, - а про пожар и не выяснил, ёлки зелёные! «Ну вот, на урода всё невзгода – то пожар, то непогода» - перешагнула порог Сетушка: «Не было ноне поцьтарки. - она присела к столу: А цёво не пьеш? Травяной-от цяй, дак луцце всяково магази;нново.» «Это точно!» - похвалил я, придвигая ей чашку с чаем.  «Ты один живешь - на квартире, али как?» «У старушки там у одной» «А школа, што, закрыта? Я к тому  - спохватилась она: …раз уж нет ока;зии, дак отдыхай нето, куды спешить? Не на роботу, успиёшь!»
«Спасибо! Я с удовольствием! У вас так хорошо!»   
Она довольно рассмеялась: «Ну, вот и ладно. А я тебя голому;дкой накормлю!» На работу она в этот день не пошла, и я целый день пилил, колол, а она помогала. Нет, скорее, я помогал, а у неё работа в руках кипела. Она всё умела сама. И мы говорили, говорили… Я без конца, спрашивал, она без устали отвечала. «…када;бра-то? Да, трава така, кустиком, голубым цветоцькам…а вото, гледи кака; - у те под ногам». «На днях, говорят, пожар был в Крутых Берегах?» - гляжу в её спокойное лицо. «Н;што?» - глаза жалостливо взметнулись. «А вы разве не знали?». Бровью не повела: «Откуль? Газет, вишь, не было, а говорилку не слушала. Может, и сообця;ли. Ну да, по деревне бы слыхать...».  Вот и верь после этого людям! - в молчаливом ожесточении хрястнул я по гвоздю молотком. «Ты цёво это затих?» «Я так... задумался.!». «Ну-ну -  она усмехнулась: А цёво про колдунью не спросишь?».
Молоток  выпал из рук: «К-ка-акую?»   - сопротивляюсь я. 
«Какуу-ю! - передразнила она: Не ты первой, не я последня! И козе понятно - где тутока можно заблудицце? - насмешливо щурится она на моё смущение:Да и хто в экой одёжэ за грибам ползат? Эво у тя на ногах ко;ты-те баски;ё больнё. А ишо и грибов не знаш!». Ну, всё!- думаю, выкинет меня сейчас, припозорит.. «Ну, дак цёво столбом-от стал? - голос всё так же доброжелателен:Доделывай забор, да заходи в ызбу, п;ужнать станём. Эвоно и Котофей бежыт. Иди-ко, иди!» - зовет она кота: молоцька-то попей!». Я разоблачён! Но, кажется, прощён - радуюсь и мудро решаю не возвращаться к этой теме, пока она сама не начнёт выспрашивать(«Не стригут, дак и, не блей!» - вспомнил я стёпкину приговорку. А что меня будут «стричь», в этом сомнения не было). Напившись чаю «наверхосы;тку», и прибрав со стола, хзяйка села напротив меня. Помолчали. Она молчит, ну и я себе молчу. 
«Цё молциш? 
Молча пожимаю в ответ плечами.
Ну, коли;, ладно - снизошла она: росскажу тебе...». Я внутренне весь встрепенулся, навострился - вот сейчас!.. «Было это - начала она, загадочно понизив голос: коли;, столпотвореньё Вавилонскоё слуцилосе... Поди;, слыхивал про такоё?» - серьезно смотрит на меня Сетушка.
Вот он звёздный миг! - радуюсь я в душе(вперёд, мушкетёры!), и перебиваю её,  демонстрируя свои познания «Бог наказал народ, дерзнувший проникнуть в тайну его величия, а главных лишил образа и подобия своего - превратил их в леших, домовых, - объясняю,  а собеседница моя растерянно помаргивает, не перебивая, и я, воодушевлённый (Ага! Знай наших! И мы не лыком!), торжественно заканчиваю речь: ...и определил на вечные времена сторожить дома, воды, леса, горы...». «Хто те ска;зывал?» - пришла, наконец, в себя колдунья. «Дед. Он много чего мне рассказывал.» «Хорошой у те дед! Жыв ышо? Неет,»- жалостливо тянет она и крестится на образа в углу: Цярство Небесно.  А ить домовой-от зла не делат, тольке шутит» - негромко произносит она, словно боясь кого-то разбудить: то;льке зеркал;, да козлов, бают, не любит, а в бане парицце, дак ой как, любит. А ишо есь кикиморы, шышы;ги, ак те-то, ак, ой, озорницеют, уй! Вот это, как  кто торо;пицце, да без молитвы - помолчала, махнула рукой: …да хто ноне што с молитвой-от?». «А Вы вчера…- не выдержал я: …про песок говорили». «Не спал, знацит! - усмехнулась, поглядела на меня долгим задумчивым взглядом: Ну, ето, песок да снег не дают, штоб слова в реку падали, а нет, вода унесет. Раньше ведь как шшытали...» 
«А я слышал, в войну вы здесь лечили и людей и коров» - наглею я. «Уже наслышан? - с интересом взглянула мне прямо в глаза - мол, што ты за человек такой, зачем те всё это? «Ну -ко, высунь язык!» - ошеломила меня она.
Я испуганно отшатнулся: «Длинный что ли? Вроде, пока за зубами держится!» - что есть силы острю, не показывая растерянности.  «Лици;ть стану, - расхохоталась:  давай- давай, не бойсе, не откушу! Воно-о!.. - с сожалением покачала она головой, разглядывая мой язык: глянь в зеркало!». 
«Язык как язык,» - любуюсь я в зеркало: …розовый, нормальный!»
«А вишь корешок-от, навроде, беловат!»
«Ну-у, и што-о?» «Што-о! - почти сердится она: Пуци;на у те не в порядке!» «Пучи;на?!» - изумленно таращусь в зеркало.
«Ну, кишки, не понимаешь, дак!».
«Аа-а, - успокаиваюсь я: это дело прошлое!».
«А те и впрямь интересно знать про всё это? - как-то нерешительно спрашивает она: Погоди-ко, я те покажу цево, дак. Ну-ко, пошарь за образам-то!». Рукой нащупываю за иконой какой-то свёрток, довольно большой; достаю старые газеты, обвязанные платком, на нём толстым слоем слежавшаяся пыль – очевидно, давно его уже никто не доставал. Сеткшка осторожно, даже как-то бережно, разворачивает свёрток: «Ишо мамушка моя, Цярство Небесно, да бабка- покойна головушка, всё збирали, да переписывали, да книга ишо была стара, давни;шня така… Мот, розберессе? - сомнение и надежда в голосе: Кому оставлеть! Ить исстари, тутока всяки советы... - перебирает она пожелтевшие листы: есь таки, што лици;ти по им можно, а которы дак и вовсё несусве;тны! Ну, ты тутока порозберисе, а я збегану на поцьту поглежу."