Глава 6 Знакомство

                Беременность протекала тяжело. После той памятной катастрофы, свидетельницей которой стала Тонечка, нервная система её совсем расшаталась. Около двух недель она пролежала в гинекологии  на сохранении, угроза выкидыша была реальной. Тайное, что планоровалось  стать сюрпризом, стало явным. Мать и бабушка Аня, вначале  обрадованные вестью о беременности Тони, теперь очень тревожились. Носили в больницу собственноручно отжатые морковные и свекольные соки и, неизменно, паровые котлеты. Неимоверной заботой окружил её и любимый. А свадебный подготовительный фрегат нёсся к празднеству на всех парусах. И невеста должна быть  в форме к сроку.
 
           Тут в палате женского отделения и произошла судьбоносная встреча Тонечки с интересной и
эксцентричной особой  Вёсниной  Октябриной. Как и водится, эта палата страстотерпиц женщин быстро объединила всех на одной главенствующей ноте. Мотив обсуждения и экзекуции, хоть и заочной, их – мужчин, виновников всех женских долготерпений, был здесь животрепещущим.

        - Паразит! Чтоб я его ещё хоть раз подпустила к себе! Трусы подтянет – и был таков! А я терпи! А делов – то от него и любови той на полминуты:  как пробкой из бутылки выстрелит и снова к бутылке! Её больше, чем нас, вместе взятых любит…-
           Раскрасневшись, возмущалась, сдобная, как булочка, толстуха Люба. В пятый раз она готовилась стать матерью.

         - Ой, не гневи Бога, Любка! Хоть пьёт твой, но дело знает! О-ха-ха-ха-ха! Юркий, как шнурок.

          -Занырнёт, как дрожжи в опару – пирог и готов! Мелкий, худой да угрёбистый! Хоть и пьёт, а
         - дело своё знает, вона, какой сварщик! И семью как обеспечивает.
Перечила ей худющая Маруся. Все попытки её то забеременить, то родить лопались, как воздушный шар.

            - Ага. Не загрёбистый, а уё ….тый! –
Ржала, как лошадь, с лошадиной же вытянутой физиономией соседка по койке пожилая Серафима. Она маялась по- женски после очередного, постыдного по возрасту, аборта.-

              - Ну и парочка! Баранчик да буйволиха, не  любовь, а лихо!-

              -Ох, помолчи, Маруська! Вона, сколько годков тебе, а ребёнчишка нормального никак не выродишь!-
Парировала ей вдруг вступившаяся за свой союз Любка.  Её поддержала Серафима:
    
                - Твой-то  Лёшка, хоть и большой, а толку от его семени никакой! Первая болезная ро
                -дилась, а счас уже поздно – поезд твой укатил… А от такого союза здоровяк идёт: широ-
                -кая корзина и …. прибор, как  нитка! Вона – полюбуйся на их деток!-
Кивала на фотокарточки  детей, толстощёких и сдобных, как мать, справедливая Серафима.

Фотокарточки детей любовно оглаживала рукой, ругая мужа, Любашка. Тонечка, вытаращив глазёнки, прислушивалась к недоброй, как ей казалось, беседе обсуждающих своих мужей женщин. Она не соглашалась, но в беседе не участвовала.-

                - Как же так, мужей ругают…хают . А где же любовь? Детки – то от любви идут…-
Негодовала в душе Тонечка. Перечить старшим товаркам она не решалась.

                - Или вон тот сморчок чего выродит? От горшка два вершка – и туда же… Любовь!-
Пренебрежительным кивком мотнула головой Серафима в сторону бесплотно съёжившейся под одеялом девчонки.

 На то, что под одеялом есть плоть, тело, указывала лишь черневшая бритым ёжиком «под мальчика» на белой подушке голова  понурой девчонки.

                - Какая любовь?! Закон природы. Тяга к размножению… Похоть. Нет никакой любви. В
                - книгах её выдумали! Чтоб книги читали, а то скучно…-
Нудила Серафима.

 Женщины одобрительно вздыхали или, задумавшись, молчали.
И тут размеренную нить беседы женщин, умудрённых опытом, ироничную и слегка циничную,  разорвал звонкий вопль таившийся в одеяле девчонки-

                -Если я детдомовская, я что – не человек? Я может больше вашего в любви нуждаюсь. А она есть, я точно знаю!И обязательно её найду!

                -Не таким ты способом любовь – то ищешь. Пока найдёшь, еще целый детский дом наплодишь! Не так, девонька, надо. Не сразу ноги раздвигать и безотцовщину плодить.

                - А я и не сразу… И не он меня бросил, а я его!

                - Дак чего же ревёшь белугой всё время, ежели сама? Утри вона сопли.

Девчонка совсем расстроилась и забилась на постели в рыданиях. Тонечка укоризненно поглядела на женщин и, припав на кровати к рыдающей, пыталась её успокоить. Она приглаживала ей взлохмаченную причёску и, утешая, спросила-

                - Тебя как зовут –то?

                - Да Ринка я. Октябрина. Родители коммунисты были до мозга костей. Баба Маша рассказывала. Какие они враги народа?! А загремели по наговору. Якобы, шпионы американские.

Так же быстро, как и вспыхнула, девчонка успокоилась, отзывчивая на заботу и доброту.

             - Они меня немолодые родили уже, всё на партийной работе сгорали. Даже по имени моему видно, как они любили партию. Баба Маша старенькая была, воспитывала меня чуток. Но не пережила несправедливости и враз умерла. А меня сразу в детский дом…А что, там неплохо. Поначалу только тяжело. Я же Октябринка – вечный октябрёнок. Пионер, всегда ко всему готова!
 И Рина  доверчиво засмеялась.

             - Будь готов! Всегда готов! –
Радостно откликнулась ей Тоня.

       - Да, видно по всему, что всегда готова. Ни к тому только готова, к чему надо… -
Не преминула уколоть Рину Любаша.

      - Да прекратите женщины! Хватит уже! Что вы заклёвываете её? Только успокоилась…

Теперь откликнулась Серафима:

      - Мы же просто ей дурочке добра желаем. Чтобы впредь осмотрительней была! А то: любовь,
любовь, а мужики – вона какие козлы!

 
               
                -Да ну вас, женщины! Как вы так можете на самых родных и любимых?! Вам ли
               -плакаться? Невозможно вас слушать!-

До изнеможения худенькая, чёрненькая, как галчонок, со взлохмаченной короткой стрижкой  девчонка, словно птичка, вспорхнула с постели. Она сверкнула  молнией огромными тёмными глазищами и разразилась гневной тирадой в защиту любви и мужчин. При этом она  размазывала мокроту по заплаканному лицу. Как грациозна была она, словно юная балеринка, в своей худобе и искренности выступления. Тоня залюбовалась ею и чуть не захлопала в ладоши смелости юной девчонки. Она полностью поддерживала её, только не решалась выразить.

                - Есть любовь, есть! Вся земля только ею и вертится!-
И девчушка от возмущения даже ногой притопнула.-

             -Люди самое дорогое за неё отдают – жизнь! И в книгах об этом пишут, и в жизни есть любовь! Была и будет! Зачем тогда жить? Вон что она делает с людьми!-

И разговор немедленно перекинулся в животрепещущее русло, о недавней катастрофе  на шпалах железной дороги. Тема эта уже не однажды обмусоливалась на каждом углу, но всё продолжала обрастать  слухами, домыслами, сплетнями.

             -А я понимаю ту девушку! Я бы тоже могла так за любовь! – пафосно вскричала Рина и до хруста сжала кулачки, -
            - Значит, жить не могла – так любила!

            - Дурость всё это, баловство, а не любовь! Зажравшаяся, наверное, была. Эгоистка! Ну как могла о родителях не подумать? – это в разговор вклинилась до сих пор не вступающая в дискуссию Наталья.

            - Да, я слышала, отец её не пережил трагедии и от инфаркта  вскоре умер, - Наташка расширила и  без того слегка навыкате глаза.

           -Ну вот, видите! Эгоистка  и есть. А вы – любовь. Кого она любила? Себя больше всех! Не только для себя должен жить человек. Огляделась бы и увидела, сколько горя вокруг. Если бы не только собой, ненаглядной,  жила! –

           Это в разговор вступила Серафима.

         - Да, девчонки,  в молодости только от страсти сгораешь. И не сразу поймёшь, что любовь – это ещё не вся жизнь. С годами эта мудрость приходит. Что жизнь – ого  - насколько больше  понятия любви. Только вначале влюблённому кажется, что в любви вся жизнь. А жизнь – то шире,

       Умудрённая жизненным  опытом Серафима  пыталась втолковать это девчонкам:

      - Жизнь –то – она широкая, как море.… Сколько в ней интересного – и работа, и увлечения. А детишки, дети – это же такое счастье! Я вон и живу только ими. И справляюсь вполне без мужика.

       Тонечка тихонько заскулила:
     - А говорят ещё, что она беременная была… И жених у ней был. Ребёночка бы хоть пожалела. Родила бы и потом…

Тоня  отошла от кровати Рины и прыжком запрыгнула на свою постель. Она подогнула под себя ноги, обхватила себя за плечи и, раскачиваясь, простонала:

             -Ой, мне страаашно…

            - Эй, эй, полегче – то прыгай! Растрясёшь…

           Тоню знобило, как от холода. Она рассказывала уже в который раз жуткие подробности той трагедии. От страха она икала.

             - Ну хватит, хватит! Тебе надо всё забыть.

           - Как тут забыть? Так и стоит перед глазами – красивая такая…

          - А, представьте себе, жених у неё такой завидный был, чуть ли не герой – орденоносец.
         -А она так с ним… Затаскают теперь лейтенантика.

           - Говорят же, она записку оставила:» Прошу никого не винить.»   
          - Это сути дела не меняет. Доведение до самоубийства. А то и убийство могут повесить, раз беременная была. То да сё. Затаскают, как пить дать! Он ещё партейный, говорят. Звания лишится точно. Хорошо, хоть свидетели есть, что сама. Но моральный облик его пострадает, как строителя коммунизма. Военный на передовой. Бедный парень…

          - Да потаскуха обыкновенная. И эгоистка. Говорят, полюбовничек к ней ездил. И не ясно, от кого ещё дитя.

           - Запуталась девка, - шмыгнула носом Любаша, - красивая, говорят, была и с корочками.

          - Да, красивая такая, - затараторила снова Тонечка, - лежит такая, с модной стрижечкой. А головушка как лезвием, так аккуратненько, на белом платочке с кружевами, как на блюдечке. А глазки – такие большие со слезой застывшей. С изумлением так смотрят, как будто увидела Нечто.

          - А так и есть,- перекрестилась неумело Серафима  - Знамо, кого увидела… Только все пути у ней теперь к Нему перекрыты. Терпеть надо было ей, бабы! Доля наша такая, женская. Терпеть! И в любви, и в родах, и в печали. Работой бы изгоняла печаль.

         - Какая работа? Изнеженная чересчур была. Анну Каренину как-то понять можно. Барыня, от скуки бесилась. Со всех сторон её любили, всё ей прощали, а ей ещё чего - то надо было. От безделья маялась. Ясно чего – строительства коммунизма ей не хватало!

          От восторга патриотизма  лицо  коммунистки Серафимы покрылось красными пятнами:

        - Мы ведь в такое время живём! Все пути открыты! Вся страна живёт самой главной любовью – к партии, к товарищу Ленину, к коммунизму! Вон гидру какую фашистскую одолели! А она вверх попой на шпалы. Да тьфу на неё! На белоснежный кружевной платочек. Ещё раз – тьфу! Попахала бы, как мы: и на заводе, и дети ревьмя ревут, и мужик пьяный да со свирепу не вежлив! Да поколачивает с плохого настроя…

          Почему – то женщин особенно разозлил кружевной белый платочек как символ какой-то нездешней, иной  жизни.Барственной.
А они как маются: труд до пота за кусок хлеба с маслом, толкотня в очередях за колбасой, молоком, в последнее время и за бутылкой водки. С рёвом не желающих учиться детей, с неимением времени заняться ими, с матершиной усталого и не совсем трезвого мужика. Разве на 
любовь останется  и сил, и времени . Исполнение супружеского долга – обязанность и не всегда приятный труд.

         Женщины продолжали трепать, как простирывать грязную простыню, жалкие детали и своей, и чужой жизни. А девчонки, как -то разом потянувшись друг к другу, уселись на подоконник, грели  ноги о батарею и жарко шептались:

          -  А он меня Вёсенкой звал, Веснина я. Я думаю, от него дитя. В армию его взяли. Ой, какой красивый он: глаза васильковые, в чёрных ресницах, чуб набок чёрный вьётся. За ним вся женская половина нашего детского дома бегала, включая повариху бабку Пелагеюшку и кошку Муську. Всех поимел, кроме последних. А я знала, чувствовала, любовь  промеж нами. А он нестойкий оказался и пал под напором влюблённых в него. Ну и я ему в отместку. С другими тоже была. Но ребёночек от  него точно, считала. Не вернётся теперь он ко мне… -

        И она снова взревела белугой:

      -Но я всё равно рожу от него, хоть частичка его моя лично будет! Я уверена, ребёночек  на него будет похож!

       Чуть позже Тонечка узнала, что Вёсенке совсем негде  жить. Родителей, когда арестовали, квартиру отобрали. После смерти бабушки Рину  в детский дом. А старенький дом в деревне от заброшенности разрушился совсем. Где только она ни обитала, жила по милости добрых людей.

Тоня удивлялась её смелой напористости и риску – самой негде жить, а она ребёночка… И уважать стала Октябрину за это. Договорилась с мамой и бабушкой, чтоб на первое время приютить её с дитём у них. Квартира, слава Богу, трёхкомнатная. Ещё покойный отец, железнодорожник получал. Бабушка чуть поупрямилась, но тоже, охая, согласилась. Так по их воле Рина  до родов и после поселилась в семье Верхониных. И стала вполне полноценным членом семьи до поры, до времени…