Толерантность в раю

«Говорят, что в Чечне найти гея  сложнее, чем снежного человека»
(правдивый анекдот)


  Рай представляется каждому по-своему. Но обычно, как принято изображать его на картинах, это тот заоблачный мир, в котором светло и хорошо, где,  не утрируя растут золотые яблочки, даже не преподнесённые на синем блюдечке с каёмочкой, где взмахом крыльев овевают наши сущности некие ангелоподобные создания, куда почти все стремятся попасть потом, а сейчааас…  Сейчас тоже хотелось бы чего-то подобного, при жизни здесь, а не  где-то, когда-то  и  потом.  Как и  в представлении каждого, это что-то своё и,  наверное, что-то особенное, особенно   хорошее.

Вот и женщина, сидящая на высоком табурете, не  там, на рисунке с порхающими нежными ангелоподобными существами с  добрыми  улыбками   на  прелестных  лицах,  а среди  сизой завесы  табачного дыма,  окутавшего её уже немолодое, но всё ещё  упругое тело, совсем   не голубым,  а  мрачно-серым  облаком,    что давало  понимание, что  это явно был не рай из-за облачного мира. И  потому  сквозь прищур светло-голубых глаз она  внимательно разглядывала окружающую обстановку  небольшого  помещения, наполненного угрюмыми лицами людей,   сидящими за своими столиками, больше напоминающую сатанинскую  пещеру, извергающую огненные языки разгоряченного пламени.

Скромное угощение от бармена-итальянца, почти не заканчивалось, то, в котором они почти все  хором,  вяло ковырялись вилками и ложками, развозя по тарелке  длинные белые   макаронины, политые красноватым густым  соусом, а бокалы с прозрачной жидкостью, наполненной воздушными пузырьками, доливались с удивительным постоянством.

Тихо, словно маленький беззвучный  ручеёк,  текла  речь,  перемежающаяся со звуками звенящей посуды и глухими музыкальными аккордами, неожиданными возгласами постояльцев, падающими предметами, так же глухо ударяющимися об пол. Между столиками не расхаживали официанты с  накрахмаленными салфетками  и   подносами, а лишь  одиноко продолжал стоять за стойкой Армандо в надетой  белой рубашке, пропахшей потом, и в  подпирающей его массивную бычью шею бабочке, которую ему   давно   хотелось сорвать с себя  и выбросить куда подальше.
 
 И так  случалось  изо дня в день, из вечера в вечер, переходящего в длинную почти нескончаемую ночь, заканчивающуюся бледным рассветом, больше напоминающим закат уходящего дня:   Армандо стоял за стойкой,  его  немногочисленные  постоянные клиенты тоже  целыми днями сидели за столиками и валяли дурака, будто их жизнь, проходящая в этом кафетерии  была вечной сиестой, учитывая родные  корни хозяина заведения.

И точно,  так же, как персонаж этого неизменного  сюжета,  немолодая  высокая светловолосая женщина почти каждый день, ближе к вечеру,  приходила сюда, усаживалась на один и тот же стул, закуривала сигарету,   и нехотя, с ленностью во взгляде  наблюдала  за бессмысленным  передвижением воздушных   пузырьков в бокале с шампанским,  и за тем,  что происходит вокруг, в этом полумраке, наполненном винными парами, дыханием с никотиновым   перегаром. Она  привычно щурила глаза,   размышляя над тем, что уже было и о том,  что ещё будет, а её мысленный взор терялся где-то между нетрезвыми посетителями, улетая куда-то  далеко, за пределы этого замкнутого пространства  и становился совсем не видимым для окружающих.

Мужчина в белой рубашке с бабочкой,  часто облокотившись на барную  стойку  полными руками,  с закатанными по локоть рукавами,  смуглая кожа которых  была  покрыта  даже не густыми  волосами, а чёрной  шерстью,  тоже лениво,  без тени проблеска какой-либо мысли,  взирал  на постоялицу своего заведения,   уже давно присматриваясь   к ней более пристально, чем к простой посетительнице.

Армандо   был гораздо  младше  этой   женщины,   ниже её ростом,он  доходил  ей,  где-то до подбородка,  зато  в ширину превосходил в разы, не смотря на её   не  совсем уже   стройную фигуру.

 И  однажды  скромный итальянец по фамилии Росси всё же решился и  подсел к ней.  Угостил итальянским вином за счёт заведения, задал пару дежурных вопросов и  беседа завязалась. Он  узнал, что длинноволосая блондинка прибыла сюда издалека,  что давно развелась с мужем, и что  проживает с двумя дочерьми, родившимися чуть не в один год.

Бармен-итальянец  разглядывал женщину своими карими, цвета  южной ночи,  глазами, напоминая при этом  огромного телка, разгуливающего по просторам её родины. Казалось, он щиплет её взглядом, как молодую траву, только выросшую по весне, сочную и зелёную, слизывает широким шершавым языком остатки грусти с её лица.
 
Эстер медленно  расплывалась в его гипнотическом взгляде, следом   улетала в тот неземной рай, о котором всегда мечтала в жизни, туда, где, как ей казалось,  так ещё и не побывала, не смотря на свой возраст.

Ведь, когда-то она была вовсе  и не Эстер, а просто Светой,Светочкой, Светланой-  худенькой голенастой  девочкой, больше напоминающая страуса, с коротким,  походящим на крысиный,  хвостиком  на затылке,  милая  и улыбчивая… Она  бегала   среди высоких  камышовых зарослей,  плотным рядком   растущих у  быстротекущей реки,   в надетом  коротеньком платьице, полы которого развевались от прикосновения жаркого ветра и обнажали такие же  ситцевые трусики в горошек. Ей тогда казалось, что весь мир, не только  этот луг и эта  речка,  принадлежат ей, что эта синь,  отражающаяся в её широко раскрытых глазах,  будет длиться вечной бесконечностью нескончаемого счастья. Это был тот, желаемый  рай, почти, как на картине  с изображением неземного блаженства.

Но потом,  она   из подростка и  гадкого утёнка с длинными несуразными ногами,   превратилась  в женщину, всё ещё  зовущуюся  именем   Светлана, означающим "свет земли",  и вот тогда,  день сменился не закатом,  и не сиянием звёзд на ночном небе с монолитной луной, а чернотой почти бермудского треугольника с аномальными зонами происходящего,  не редкими  провалами и неудачами, с периодическими всплесками радости и минутами  счастья.

Всё это совсем уже   не напоминало ту нескончаемую  райскую жизнь, изображаемую  известными художниками на своих полотнах. Это не  было тем раем, о  котором она так  мечтала и в котором себя ощущала, находясь  на берегу  реки, среди шумящих  камышовых зарослей.


***

Светлана отучилась в высшем учебном заведении и чуть позже  повстречала свою первую любовь.

Исаак носил довольно распространённую еврейскую фамилию - Рабинович и радушно поделился со своей половиной имеющейся семейной реликвией. От этого брака одна за другой родились две дочери, которых назвали Алиса и Элизабет. Уже  при первой беременности муж сумел так же радушно, как и дал возможность стать носителем его фамилии,   наградить молодую жену венерическим заболеванием, правда, на удивление ребёнок родился здоровым.

В то время Исаак  занимался каким-то не крупным бизнесом, а женившись,  попутно продолжил вести привычный для себя холостяцкий   образ жизни, навещая  бывших подружек. Но  это не сильно волновало, или как-то расстраивало  Светлану,  потому что материально он всё же  обеспечивал её и дочерей. Всё то, чего ей   всегда  хотелось,  собственного рая, упирающегося в  материальное  благополучие,состоящее из   хорошей дорогой одежды,  модных курортов, автомобиля и прочего, всем этим её обеспечил  властелин и  бог, её любимый  Исаак.  Как  и дети, имели всё, что им хотелось, не только   полагалось,  которых женщина  очень любила, правда  заниматься их воспитанием  ей приходилось в одиночку,  их отец  всё время пропадал на работе, а потом дарил подарки своим бесконечным подружкам-любовницам.



***
Приближалась пора солнечного затмения, потихоньку прикрывавшая по капельке,  по слезинке пойманное счастье. Синее оперение птица меняла на оборванные линяющие крылья. Рушился не только построенный замок, золотые прутья клетки всё  больше расшатывались, становились больше похожими на ржавые гвозди, намертво забитые в гробовую доску, и,  в конце концов,  произошло полное обрушение так желаемого и состоявшегося райского счастья.

 Теперь Светлана   больше уже  не покупала модные  вещи   в дорогих магазинах,   от неё не исходил  привычный   аромат стойких  сладко - мускусных  духов, который улавливали посторонние  мужчины, проходящие мимо неё. Теперь  окружающая обстановка дышала тяжёлым запахом, напоминая,  что-то тленное, старое и обветшалое.  Женщина, которой только-только  стукнуло тридцать, стояла  за прилавком   секонд  хенда.  Дела   её  мужа шли всё хуже и хуже, нищала не только их семья.  Пришлось продать автомобиль, распрощаться с загородным домом.  Без денег и без бизнеса   оставались и друзья-партнёры Исаака.

Когда его фирма, наконец,  потерпела полный крах, было принято решение покинуть пределы  родной страны и поехать вслед за друзьями Светиного мужа. И они оказались вместе с детьми в Германии.


***


 Девочкам на тот момент было всего одиннадцать и соответственно,  двенадцать, как тогда Свете, когда она в ситцевом коротеньком платьице бегала под пушистыми облаками и радовалась жизни и солнцу, согревающему её душу.   Всей семьёй   они поселились не в столице Германии, а  в Кёльне.    Здесь  не было всё так дорого,  дети смогли пойти в местную школу, Исаак занялся  поисками  работы, а Света,  для начала выбрав себе новое имя, библейской героини из ветхого завета, начала мытарства    от одной пожилой  женщины к другой, зарабатывая копейки, ухаживая за престарелыми дамами. Но теперь она справедливо  желала счастья для своих подрастающих дочерей. Тем более,   что попали они, если не в небесный, то  в обещанный западный рай, где всё должно было пойти по–другому, или начаться заново, как новый рассвет на поблекшем вечернем  небосклоне.


***

Тем временем, Армандо продолжал,  жадно впиваясь глазами,  разглядывать посетительницу, приглядываясь не только к её пышным формам, но и  рассматривая натруженные руки, прикидывая  в уме свои перспективы,   как можно было бы с пользой для себя извлечь двойную выгоду. А Эстер, взлетающая и расплывающаяся в восторженных темпераментных манерах мужчины,  от которых она таяла, как зажжённая восковая свеча, уже представляла себя в его жарких  объятиях на прохладных шёлковых простынях. Казалось,  молодая кровь сицилийца бурлила уже  и  в её жилах, накаляясь до температуры южного акцента, пробивающегося сквозь  его вкрадчивую немецкую речь.

 Дыхание  молодого мужчины  парило над затылком под тяжёлым золотом длинных волос, охватывая и унося мысли женщины куда-то  в  далёкое и неведомое.  Вот,  она,  птица счастья, всё же вернулась к ней, не смотря на перенесённые лишения и унижения, побои пьяного мужа, одиночества оставленной женщины, ставшей матерью-одиночкой,  трудившейся,  не покладая рук,  день за днём, ради своих дочерей, совсем позабывшей о том, что может ещё быть желанной и любимой. Этот  случайно встреченный ею  итальянец всё больше казался ей сказочным принцем. Чем ближе было его разгорячённое тяжёлое дыхание, чем явственнее  Эстер  ощущала напор его большого тела, тем ближе ей казалась забытая ею  мечта.


***
 Всё  произошло  почти так,  как представляла себе Светлана-Эстер, и хотя постельное бельё не было из шёлка, огромная деревянная кровать, скрипевшая в такт  движениям, производимым  разгорячёнными телами, истекающими под утро  обильным потом, не находилась в очень богатом помещении, всё же зажжённый  Армандо камин, выпитая не одна бутылка вина   из разряда итальянских   vini tipici,  разогрели ещё больше  и так разыгравшееся воображение не молодой уже  женщины.
 
Раскалённая нега, распавшаяся на кусочки внешняя оболочка от полученного удовольствия, затмили  в ней разум, дававший возможность  всё это время,  как-то справляться со всем самой, без помощи покинувшего её мужа, она, отяжелевшая и истомлённая неустанными ласками мужчины, лежала,  совсем расслабившись от сознания появившейся в её жизни настоящей опоры, которую она ощущала во всей полноте огромной массы большого человека, только что лежащего на ней, а сейчас рядом, будто  он  уже навсегда подставил ей своё надёжное уверенное и крепкое плечо.

А Армандо и впрямь сделал Эстер предложение, только не руки и сердца, как ожидала и жаждала  она,  а  предложил поучаствовать в его новом  бизнес проекте.  Ему чуть-чуть не хватало денег для расширения своего питейного заведения, и он поинтересовался у своей  новой подруги, на предмет того, не захочет ли она,  на равных паях партнёра, поработать с ним вместе.

Ну, а после того, как они, он уже объединял её и себя в единое  целое,  ещё больше раскрутятся, итальянец обещал выплатить  ей дивиденды со сделанных  ею  вложений.

  Подумав немного, это ведь было нечто иное,  что-то для неё новенькое, западное содружество одновременно с сожительством,  и,  вспомнив не только о том, что её дочерям надо продолжать образование, но и страстные ночные поцелуи, женщина довольно быстро согласилась.


***
Сам Армандо   проживал прямо над своей кофейней,  так  было  удобнее,  занимая бельэтаж в этом здании.   Давно уже в этом  съёмном помещении  всё   переоборудовал – снёс не понравившиеся   ему  стены, воздвиг  новые перегородки, оснастил квартиру всей новейшей техникой и мебелью. Короче, благоустроил жилище  под себя.

 И так же,  для собственного удобства,   оформил договор субаренды для своей новой подруги, сняв ей жильё неподалеку, почти напротив своего дома, так что Светлана  имела возможность в любой момент, выглянув из окна своей спальни, увидеть, что происходит, если не внутри бара, то у его  входа,  вовремя  закрыть, потом открыть  питейное заведение, запустив   в него  первых посетителей.

Дочери её разместились  здесь же, тремя  этажами  выше.  Это малюсенькое  помещение–мансарду, под самой крышей, на которой уже жили только довольные  всем  голуби,  тоже снял для них  молодой  поклонник их матери, но  своё проживание  женщины оплачивали самостоятельно.  Что не отменяло того,  что экономный итальянец, давно вкусивший весь европейский комфорт, вечерами подкрадывался к окнам и следил, чтобы долго не горел свет в ванной комнате, когда этого не требовалось и вообще, чтобы никто  не пользовался  всеми коммунальными услугами на полную катушку.


Армандо,  мягко говоря, не очень-то   любил девочек Эстер, у него никогда не было своих детей,  да  и,  не смотря на свои сорок, он  даже не желал обзаводиться потомством, несмотря на южные корни и, вроде,   традиционные понятия о  большой итальянской семье.  Его уже  пожилые  родители, никогда даже не виделись с  сыном,  так и оставаясь  на Сицилии, что тоже означало теперь  европейскую цивилизацию, в современном понятии западного счастья, но и их  взрослый  сын никогда не делился тем, как им там  живётся.

К тому же,  как и в Германии, там,  в Италии уже давно шла  семимильными шагами  гей-пропаганда, слегка наступая  на пятки  немецкой, и давно все жители Евросоюза были приучены к понятию толерантности. Что означало -  не ущемлять права человека ни в чём и в его половых предпочтениях в том числе. Лояльное отношение ко всему и к нетрадиционной ориентации давно там не только приветствовалось, но и поощрялось.

Да, разумеется,   никто  не спорит, что   они, эти гомосексуалы  и лесбиянки тоже были людьми, ничем не отличающиеся внешне от мужчин и женщин традиционной ориентации,   но почему-то  принятые нормы в обществе сильно поменялись, как и окраска, сменившаяся в половых предпочтениях.
 
 Хотя,  при этом  бывшие и нынешние  супружеские пары, отдавая своих отпрысков в школы, не расхаживали  по другим  учебным заведениям и не пропагандировали свою, как им казалось, единственно верную  ориентацию. Ибо теперь не понятно было, где,  правда, а где ложь. Что выглядело нормальней, отношения, более   чем близкие,  между мужчиной и мужчиной или как было раньше,  между противоположными полами.  Мир сошёл с ума, биполярность сменялась на однополярность,пусть и в понимании многополярного мира, и между людьми тоже, всё смещалось  от центра вселенной,  куда-то в одну точку, под названием ад, но называлось такое всё же раем. Потому что  тех, у кого в эмбриональном периоде произошёл гормональный сбой, замещение Y хромосомы  на Х, и наоборот,  существовало во   все времена не так много,  но, когда эти попутавшиеся естественным путём хромосомные  аномальные индивидуумы  стали искусственно  пополнять свои малочисленные ряды гомосексуалистов и лесбиянок, всё это стало походить на  некую ненормальность,  и нарушение природного баланса, которое в итоге,  должно было привести  закономерно,  к полному   вырождению человеческой расы животных.

Так что  Эстер, которая будучи ещё Светланой,  и  не  впитавшая    с молоком матери, такие понятия всеобщей толерантности,  сейчас, проникнувшись духом европейской ментальности,   обусловленной   их новыми традициями, полностью усвоила,  принцип уважения сексуальных меньшинств без каких-либо разграничений.

 Её совершенно  не волновала нравственная сторона тех гей-парадов, которые теперь были общепринятым явлением на Западе,   вышагивающие в карнавальных костюмах гомосексуалы  и  те же,  но женского пола,  по улицам города,  ей даже это  нравилось, и она с удовольствием снимала на фото-  и кинокамеру эти шествия, мало чем напоминающие традиционный  бразильский карнавал, в котором женщины были одеты женщинами, а мужчины мужчинами. В Германии всё это  выглядело   в полном противовесе или даже можно было сказать, в  противостоянии умов и морали, о которой уже начинала забывать и женщина, являющаяся  матерью  двоих детей и возможно, будущей бабушкой, хотя теперь, это ставилось  всё под большее  сомнение -  её потомки, как продолжатели  её же рода.
   
Как же она хохотала, когда по утру встретила своего соседа с верхнего этажа, который вырядился в,  Бог знает,  а скорее, Чёрт  знает,  во что и собирался присоединиться к своим соратникам по интересам,  вышедшим по обычаю,  на городскую  площадь, для очередного  планируемого шествия. Это было  страшно смешно,   наблюдать, как  забравшиеся в открытые автобусы и дудевшие оттуда в какие-то немыслимые инструменты, больше напоминающие миниатюрные шотландские волынки, эти бесполые существа  свесили  из открытых  окон не только свои обнажённые  задние филейные части того  тела, которое не понятно к кому относилось к мужчине или женщине мужского пола.

  Но  они, же,  как и все люди, состояли не только из  одного заднего  мягкого места, их фронтальные предметы гордости, выставлялись теперь на всеобщее обозрение,  и даже не прикрывались набедренными повязками, как это делали не цивилизованные дикари и   папуасы.

  Вечером же, толерантная во всех отношениях  Эстер  уже с не скрываемым сочувствием смотрела в спину своему другу с верхнего этажа,  который   с огромным  трудом передвигая ноги,  он просто, после праведных трудов,  не мог соединить их в единое целое, и,  держась обеими руками  за то место, которое,  видно  его друзья хорошо отходили не плётками, а может, и ими  тоже, поднимался к себе.  Потом ещё долго Генрих   пытался вставить ключ в замочную скважину, но  от усталости  у него даже руки  не работали, как надо, не говоря уже о задней  части, и ещё длительное  время Света слышала снизу, как кряхтел её замечательный сосед,  укладываясь на своём ложе, почему-то в одиночестве.

Эти тоже люди, которых становилось всё больше,  и которые оставляли позади себя тех, кто назывался, когда-то человеком,  не были как-то  плохи, просто они уже давно приняли нормы иного человеческого счастья, не описанного доселе ни в одном произведении и не изображённого ни на одном художественном  полотне. Теперь их семьи пополнялись новыми гомосексуалистами и лесбиянками, потому что,  навязывая  свою нетрадиционную  ориентацию,  кому ни  лень в том обществе, где они теперь массово  плодились, делать   тоже самое и  со   своими адаптированными  детьми им уже сам их бог повелел, подавая такой замечательный личный  пример, любви папы и папы, хоть и назывался  один из них мамой.

***
Наконец, научившись главному в жизни, уважать всех без исключения людей,  быть терпимой ко всем, Света теперь поучала и  своих дочек, пытаясь и их обеспечить тем райским счастьем, к которому и   сама стремилась всю свою сознательную   жизнь.

- Идите, получайте образование. Там те самые бароны «рокфеллеры», которые обеспечат вам рай   на этой земле,  - строго внушала мать своим девочкам.

И вот  Алиса по наущению родительского авторитета  отправилась  получать диплом в туристический колледж, а вторая девочка освоила сферу модельного бизнеса.
Правда,    повстречали они там, в этих учебных заведениях,   почему-то не баронетов с особняками и «роллс ройсами», а простых баронов мюнхаузенов, но даже  не романтиков,  а  таких же необеспеченных молодых людей, какими были  и они сами, которые вынуждены были самостоятельно  оплачивать свою учёбу, взяв кредит у государства и,  получив одну специальность,  идти учиться дальше, потому что не было возможности  сразу устроиться на работу, а значит,  и рассчитаться с кредиторами тоже,  а так, получалось что-то,  типа  отсрочки. Хотя,  время отдачи долга всё равно, для них  однажды,  неизбежно  наступало.

Потому и прав,  в общем-то,   был Армандо Росси, лазая под их окнами и следя за не выключенным электричеством и не экономно используемой водой,  он-то давно уже был в курсе, что здесь и как.

Тем временем,  Эстер   оставалась всё  прибывать в мечтах о том, как её дочери всё  же выйдут замуж за  одного из    Ротшильдов  или за какого-нибудь    потомка    Рокфеллера,  и о том, как она, однажды  перестанет гнуть спину, работая, на самом деле  не  партнёром у своего сожителя, а банальной уборщицей, ну или домохозяйкой.   Тот  давно  потратил данные ею четыре тысячи евро  под условленные  дивиденды на развитие  своего  бизнеса, и давно  забыл об этом пункте их условного договора, правда,  с тех пор,   стал всё же  доверять женщине ещё больше,  она теперь имела право, как равноценный участник этого партнёрства,  на  самостоятельную    закупку продуктов   на базах, где она самолично  переставляла огромные пластмассовые ящики с бутылками со  спиртным, и даже закидывала их в багажник своей машины.
 
Её руки, на которые так внимательно смотрел в тот вечер Армандо, не становились от такого  лучше, а  выглядели они теперь совсем, как у заправского грузчика, коим она, собственно и  являлась ко  всему прочему,  к тем обязанностям, навязанными  ей,  вообще-то,  её   хозяином.

Но убирался равноправный партнёр    не только в баре, после того, как завсегдатаи покинут это помещение, предварительно испачкав не только свою одежду, но и  всё вокруг. Это заведение, в которое Армандо вложил деньги своей подруги, те четыре тысячи евро,  не было баром    высшего разряда. И публика, что посещала его,  состоящая в основном,  из тех,  привычных уже гомосексуалистов и прочего низшего сословия, не отличалась очень хорошими манерами и культурой поведения.
 
Поэтому Эстер мыла и драила не только полы в прокуренной  зале  дешёвой кофейни, но и  в  квартире  своего благодетеля,  разводила в его отсутствие  камин, являвшийся  главным достоинством этих его  съёмных   хором, как  и  у себя,  делала нечто подобное, потом   вытирала пыль снова в тех  пенатах, расположенных на бельэтаже,  ставила к приезду итальянца, которого именовала макаронником, говоря, что тот ни одной книжки не прочитал, цветы в вазы,   и ждала–ждала...  когда  же  на пороге дома появится её страстный молодой  любовник.


***
А дон Армандо приезжал уставший, страшно  вспотевший, и  не от любовных утех, а от дороги и жары, и от собственного не малого  веса,  и потому  хватало его только на то, чтобы в очередной раз приревновать свою стареющую подругу, причём,  ни к кому-то конкретному, а  к простому телевизору, на экране которого самозабвенно раздвигала ноги очередная порнозвезда, а макаронник,  угрожающе супля кустистые  брови,  всё спрашивал, уже  будучи,  полностью  в этом уверенным:

 – Ты,   когда это   успела сняться в этом ролике?   Нет, но это же ты, я что, не вижу, по-твоему,  я слепой?

Всё  кричал весь потный, теперь  уже от злости,  мужчина. И всё тыкал  толстым пальцем  в ярко светящийся  экран телевизора.

И такие постоянные препирательства обычно заканчивались почти побоищами, потому что в ответ на его нелепые беспочвенные  обвинения,  Эстер–Светлана вынужденно  хваталась за щётку, которой только что отмывала полы в его квартире,  и тоже  начинала  тыкать  ею в огромный мягкий живот своего молодого друга.
 
 Армандо был младше  Эстер на тринадцать лет, что совершенно не мешало ему изображать,  уже не ласкового любящего  телка, а разъярённого быка с постепенно  наливающимся красным цветом глазами,  как во время  испанской   корриды. И относился этот сицилийский мафиози  к женщине  по старым  итальянским  традициям,  как к своей собственности, а вовсе  не потому,  что очень сильно любил её  и не признавал никаких физических измен.

 Уже тогда, когда он тем вечером,  всё же подсел к ней в своём же баре, Армандо  оценил её, как хорошую рабочую лошадку,  не смотря на то, что её обвисшие большие груди поддерживал  в тот момент  корсет, надетый под красным платьем,  а уже давно   расплывшаяся   талия,  тоже была чем-то  крепко утянута,   молодой мужчина, весьма   трезво  взглянул на  своё новое  приобретение.
 
Правда, и  янки своих  рабов тоже не отпускали с  плантаций, но уплатив  за них,  на те времена,  не малые деньги,  тщательного ухаживали   за здоровьем своих сделанных инвестиций. А тут ещё купленная скотинка в придачу бонусом  сама уплатила   четыре тысячи евро, наивно рассчитывая  на какие-то обещанные дивиденды, которые никто ей  не собирался выплачивать изначально.

Каждый раз, после очередной подобной  баталии со своим другом,  Светлана  впадала в уныние, садилась  к компьютеру или на телефон и начинала искать…  Кого?  Она и сама не знала,  кто и что конкретно  ей нужно  в этой жизни. Где-то на уровне подсознания,  она  догадывалась, что не всё так у неё  здорово, как она того ожидала, попав в Западный  рай, обещавший нескончаемое  счастье, которое ещё  надо было попытаться  найти, или создать его себе самостоятельно в новых жизненных  условиях.

А мужчины, с которыми она всё же встречалась, порою делали ей комплементы, говоря,  как она хорошо выглядит или как хорошо сохранилась, прощались и шли дальше.  Эстер же ничего не оставалось, как снова и снова   возвращаться  к своему  сицилийскому макароннику  и продолжать и  дальше трудиться на ниве его,  а  не  своего счастья.


***
Тем временем, дочери её  работали то там, то здесь, перебиваясь случайными заработками,   так же, как и их мать,  бегали периодически  с подносами, получали чаевые, ибо зарплата в таких заведениях была крайне мала. Иногда одной из двоих везло чуть больше.   Такое, как-то  произошло, когда  Елизабет поехала по контракту за пределы Германии, но, правда,  очень быстро вернулась обратно, так и  не успев ничего  заработать,  зато успешно   разругавшись  не только с начальством, но и с сослуживцами и коллегами по работе.

А однажды старшей Алисе просто  несказанно подфартило,  и её направили в командировку, и не  куда-нибудь, а в Россию.

 Это была частичка  той родины, которую покинула в своё время Светлана  вместе со своей  семьёй.

И она  вспомнила, что живёт в самом сердце этой страны, в  Москве,  её старая приятельница, с которой они не были близки, но изредка общались, и она  позвонила той, сообщив о будущем визите своей дочери.  Попросила  поводить приезжую  гостью по городу и даже сказала, что передаст с  ней,  какой-то  подарок. На этом и  договорились.


***
Наступил долгожданный   день прилёта старшей дочери Эстер   в  столицу России.  Когда Алиса   спустилась с трапа самолёта, ступив ногой в надетой босоножке, больше напоминающей высокий ботинок с вырезанным отверстием для пальцев,  грянул, к несчастью,  не тушь в исполнении оркестра в  честь прибывшей, а страшный  ливень, тут же  украсивший всю взлётную полосу ярким серым бисером из крупных дождевых капель.

С трудом поймав такси, девушка  добралась до гостиницы, где, собственно, в горьком унынии,   и просидела первые три дня, практически не покидая номера, только выходя из него  для того, чтобы спуститься в ночной бар.
 
Позже мать,  желая пояснить такое поведение своей дочери, рассказывала  по телефону приятельнице о том, что Алиса  привезла с собой,   дорогие брендовые вещи и потому,   не хотела их  испортить   в непогоде российских реалий.

Тем не менее, ничто не вечно под луною, и  на четвёртый день   пребывания гостьи в столичном городе,  судьба над ней  смилостивилась, и серость и убогость дождливого дня сменилась на яркое солнце, приветливо  залившее своими лучами все городские мостовые столицы. И тут-то  Алиса и  вспомнила, ещё не отойдя до конца  от ночного кошмара, после   выпитого в ночном заведении,  о той  знакомой матери, которой должна была передать   подарок. И они созвонились. Но знакомая  неожиданно оказалась занятой и предложила в качестве экскурсовода свою племянницу.


***
Зина была почти одного возраста со Светиной дочкой, с  разницей,  где-то в полтора-два года. Всю жизнь она прожила в Москве, знала историю не только этого  города, но и  хорошо ориентировалась в событиях прошлых лет, недавно произошедшего  и сегодняшних дней.
 
То, что западники с падением железного занавеса старательно  привнесли в Россию не только свои законы, но и  некоторые свои  традиции, хотя бы  в качестве легализовавшихся людей нетрадиционной ориентации, правда,  тем пока  не удавалось так же откровенно и  открыто, как у себя дома,  демонстрировать свои  задние достоинства, афишируя свою нетрадиционную ориентацию,  это было одно дело, но то, что население бывшей советской страны всё же жило и ориентировалось на свою даже не  ментальность, а на  некий консерватизм,  присутствующий  в российском обществе испокон веков,   это было несколько другое.

 
Красная площадь встречала, как и прежде,  с должным радушием и гостеприимством гостей столицы и туристов. Правда, не было на ней  теперь той длиннющей,   нескончаемой очереди  в мавзолей в самом её  центре, где находилось знаменитое лобное место, на котором,  как и тогда,  в древние времена,  не казнили никого, а только  прелюдно наказывали, то есть головы не летели с плеч провинившихся, так и медведи в надетых лаптях, да и  мужики в  тех же одеяниях с балалайками не разгуливали сейчас.
 
Зная или просто слыша что-то об истории российского государства, Алиса тоже пожелала сделать фотоснимок  себе  на память и  не замедлила попросить свою провожатую  об этой услуге.

- Ты меня, на фоне этой церквушки, щёлкни, ладно?- обратила она свой взор на храм Василия Блаженного, где по обычаю  с удовольствием фотографировались прибывшие издалека   туристы.
 
Времени   разгуливать по городу,  у неё особо  не было, ожидалась какая-то деловая  встреча.

-Я, вообще-то не развлекаться сюда приехала, - с важным видом  сообщила Алиса и тут же посетовала Зине,  что нет  у неё визиток. Вот же беда, какая...

На что россиянка  сказала, что вообще-то это уже прошлый век и можно всё держать на электронных носителях.

Но это уже было не так важно, до совещания, на которое надо было ехать обратно в  сторону гостиницы,  оставалось не так много времени, и Алиса заспешила, предварительно  одевшись по форме, дабы  не заходить  уже в номер.

На ней были всё те же ботинки-босоножки,  как и в день прилёта,  чёрного цвета, из которых выглядывали пальцы её ног,  благо,  дождём даже и не пахло, но,  глядя на них,   Зина,  почему-то вспомнила культовый советский мультик «Ну, погоди!»,  в одной из серий которого волк, желая надеть заячьи фигурные коньки,  проткнул их своими огромными лапами,  и они, обрамлённые толстыми когтями, выглядывали,   точно так же, как  сейчас и    Алисины пальцы ног  из её брендовых босоножек. Правда,  помимо этой  волчьей обувки,  поверх простой  розовой майки  молодая женщина накинула всё же пиджак, но  какого-то странноватого вида, а надетые  брюки синего цвета,  сильно  потёртые,  смотрелись совершенно не глаженными.

 « Ну, может быть, это является  писком на том Западе, откуда прибыла гостья, правда, -  подумала в тот момент Зина,  - наши местные городские бомжи смотрятся как-то попрезентабельней, хоть и работают в основном, подпирая стены в  метро»


Сначала Алисе очень хотелось отведать какой-нибудь русской кухни, но так как  время неумолимо поджимало, раздумывать было некогда, и женщины осели в ближайшем открытом кафе, украшенном весёлыми зонтиками, из брезента,  защищающими не только от парящего солнца и зноя, но  и на случай неожиданного дождя.

 Привычно,  для российского жителя столицы, отбивая дробь пальцами рук  о поднос,  подошёл официант совсем  не славянской внешности, принял заказ и так же почти танцующей походкой в такт своей национальной музыке удалился. И  следом, уже по ставшей  традиции,   другой человек принёс заказанное, выставил на столик летнего кафе чашки с дымящимся чёрным кофе под названием «американо», после чего его  потребовалось накрыть  блюдцем, чтобы не остыло, пока будут  дожидаться всего остального. Почему-то считалось,  что  так  принято на Западе, и потому  являлось  высшим пилотажем обслуживания в любом заведении, но всё же в российском,  и  не важно,  какой ценовой категории.
 
Хотя,  дома у себя на кухне за обедом или ужином ты сначала съедаешь  суп, потом второе и только потом наливаешь  себе компот или чай, и это  оставалось загадкой, почему обслуживание  в общепитах  происходило шиворот  навыворот,  но так было  теперь принято, и потому женщины продолжили ждать следующих заказанных ими  блюд.


Разговаривая на разные темы,   о том, о   сём, Зина улавливала неправильные обороты в речи своей новой знакомой, та постоянно подбирала какие-то русские слова, ну, это  было и   понятно, большую часть  жизни Алиса   прожила ведь  в Германии,  потом  вставляла в  предложения разные слэнговые иностранные словечки и даже английские идиомы, что правда,  совсем  не удивляло, потому что и в российских реалиях сейчас  такое  стало модным, хотя, не  все этим пользовались, сохраняя чистоту родного русского языка.

Наконец, закончив  с основным, так и не отведав традиционных  русских блинов с красной или чёрной  икрой, обе посетительницы летнего кафе приступили  к десерту. Но тут, подняв блюдце, Зина случайно  обнаружила, что сахар-то  ей  положить забыли, и тут же  подняла вверх  руку, призывно помахав кистью,   дабы привлечь к  себе  внимание,  хоть  какого-нибудь  официанта, либо  того, который принимал заказ,  либо того, который его  приносил.  Но те дружной стайкой сгруппировались у барной стойки и не то, чтобы  не обращали внимания на посетителей, а просто их  не видели.

Зине пришлось подняться и самой подойти к обслуживающему персоналу этого заведения, потому что ей  совсем не хотелось  пить  горькую жидкость, она не привыкла и не любила    кофе без сахара.

Алиса, оставаясь за столиком,  в этот момент,   с каким – то неприкрытым  удивлением и  напряжением во взгляде  наблюдала всю эту происходящую сценку. Когда Зина вернулась, держа в руках сахарницу, гостья ничего так и  не сказала, хотя удивляться не перестала. Потом девушки попросили одного из посетителей кафе  ещё сфотографировать их вместе, здесь же,   за  столиком,   тоже на память, как и на фоне той церквушки на Красной площади, и на этом  они  распрощались.

Зина наблюдала, как синий мятый пиджак постепенно скрывался в толпе многочисленных прохожих, вспоминала, как удивлялась,  возвращаясь из поездок,   домой  с Запада тому, как  здесь,  у нас  одеваются люди,  и думала про себя, что вот оно европейское счастье, когда нет возможности на  остающиеся крохи от своей вообще-то,  мизерной  зарплаты за неимоверный труд,  даже порадовать себя,  купив  себе нормальную обувь, а не волчьи боты на все случаи жизни, элегантный костюм для деловых встреч, пускай на подкладке его  и не будет пришит  брендовый значок от именитого производителя, но  эта одежда  хотя бы не будет выглядеть так, будто гладили её,  проспав  всю ночь на кровати, и   пристроив брюки с юбкой  под матрацем. Так поступали раньше   новобранцы, служившие  в рядах Советской Армии и не только.


***
Спустя время,  когда  Светина дочь вернулась  уже к себе в Кёльн, та несколько раз звонила своей приятельнице, благодарила её, что уделили время её старшей дочери, правда, не преминула  в разговоре заметить, что племянница- то,  её,  Зина,  какая-то слегка нервная.

-  У  нас  так не принято, принесли чай без сахара, значит,  и пей такой, не важно, что заплатил за что-то другое, – возмущённо  пыхтела сквозь табачный дым в трубку новоявленная  Эстер.

« А как же капиталистические   привычки с замашками,  добиваться всего и не отступать до конца,  - слушая собеседницу,  думала про себя её  старая знакомая,  -  как же тот желаемый рай, в который  ехала Эстер,  если и  не на край света, то на другую сторону границы бывшей родины, где  находилась  Германия?»
 
 Но, почему-то,  там всё было как-то не по райски, а  совсем по-другому.  Совсем не   то,  о чём    вещало радио с  телевидением, потому  что совершенно иная информация  сыпалась в огромном количестве с мониторов  из  интернет-пространства, которая  абсолютно  не соответствовала  истинному положению дел.

Но, как люди, находящиеся здесь, на территории   теперешнего  российского государства, считали, что только там, в Европе или в той же Америке,    живут, имея то благосостояние, о котором многие  только слышат, называя ту жизнь  раем,  и, катаясь в этот рай  в качестве туристов,  где могут наблюдать только  одну сторону их быта,  которую  гордо и радостно  демонстрируют им  экскурсоводы, и туристические плакатики-агитки,  правда, зачем-то   пополняют при этом  их гос.  казну, оставляя немалые деньги в тех же кафе и ресторанах, на каких-то развлечениях, покупая из прямых рук так любимые ими  брендовые вещи.
 
 И точно так же,  оттуда, с той стороны границы,   жителям тех стран  кажется, что по-прежнему наша страна дремучая и не образованная, и совсем не  то, чтобы не помнят, а даже порою и не знают, что территория той же Германии принадлежала когда-то России  и название их городов имеют  исконно  русское происхождение, хотя часто и  исторические источники ошибаются или намеренно врут.   Тем не менее,  те леса и равнины, вообще-то точно  такие же, что и на теперешней нашей территории,  хоть и  расположено  на них  другое государство, потому что это одна и  та же средняя полоса,  и даже  климат местами очень   похож на  российский.

 И наши просторы, хоть и поуменьшились  в размерах после распада,    не менее красивы, а порою,  в зависимости от  региона  и полосы нахождения,  и  лучше, а в чём-то, может  быть,   и хуже,  но   ведь, главное, что они, какие бы ни были, они   наши и родные. Но почему – то,  по–прежнему,   для некоторых   теперешних  жителей    России остаётся  предпочтительнее отдых на европейских и южных курортах. Привлекательный европейский сервис? Так там же, как показывает практика, ты будешь есть и пить то, что подали, а не то, что заказал, ровняясь на их культуру и принятую манеру поведения, если не захочешь выглядеть русским дикарём  в лаптях и с балалайкой. И,   не  уж-то,    у кого-то  так память отказала,  что   он   уже  и  не помнит,  как описывали в своих произведениях русскую природу наши же поэты и писатели?   Хотя, всегда можно сказать, что на вкус и цвет  товарища нет.

Да, и разве, так  многое с тех пор изменилось? Со времён Пушкина и Некрасова,  и все деревья, луга  и реки, воспетые ими в своих поэмах  и  стихах,  куда-то поисчезали? 

 Так, точно  такие же  изменения произошли и   по всему миру. Потому что человек не хочет  ценить   данное ему изначально, и нещадно  насилует все природные  ресурсы, убивая не только популяции животных, но и вырубая девственные леса, строя на их месте дорожные магистрали, внедряясь в  глубины  земли в поисках богатств, не только нефти,   угля или  газа, но  и добывая   золото  и бриллианты. Забывая при этом, что  наша земля, всё же не бездонная бочка, и однажды, а это уже происходит, то, что было дано человеку, исчезнет навсегда.  То, что планета Земля  с высоты космического полёта выглядит, словно огромное пятно, окрашенное в    сплошной    голубой цвет, свидетельствует о том, что 90% суши покрыто водой, теми самыми водоёмами, морями и океанами, под которыми    уже почти ничего не осталось, даже рифы, где  прячутся и размножаются рыбы и остальные водные обитатели, сокращаются  с неимоверной скоростью.

А мы спокойно  продолжаем рубить лес,  и щепки летят в топку высотных домов европейского  рая, ибо у людей там  зачастую банально не хватает денег на отопительную систему и вынуждены они, не сумев согреться, спать в спальных мешках в собственных же домах  или съемных  квартирах.

Разумеется,  такая  участь   постигла не   всех европейцев  абсолютно, зато  Эстер,  как-то  растопив летом тот замечательный  камин, который установил   в  её квартире  любимый ею  макаронник, не смогла удержаться от слёз, когда угарный газ от дымовой завесы, ринулся  прямо  вглубь   небольшой  комнаты, ибо  там  даже не было  вытяжки, как и кондиционер отсутствовал,  и женщина   вынуждена была спасаться на балконе.

 Как же так,  -  её приятельница, находящаяся среди бурых медведей,  помнила, как Света-Эстер, созвонившись однажды  с ней по скайпу, и  увидев, что за вещи та  покупает, проживая  в нищей и разрушенной стране,  и по  каким   ценам,  чуть не поперхнулась от удивления, -  она-то, великая европейская модница- западница  всё по брендам, да, по фирмам...  Хотя,   и в России хватало поклонников   биркам с  ценниками от кутюрье.  Люди-то, на поверку выходило, везде, как  одинаковые,  так и разные,  не зависимо от места их  проживания.

Правда,  так  до конца  всё же и не  ясно,  неужели, это и было   то самое,  о чём так мечтала когда-то светловолосая худенькая девочка с маленьким хвостиком на затылке -  впахивать, как ломовая лошадь, почти,  что на старости лет, в надежде, что её дочери всё же,  когда-нибудь  выйдут  замуж  за   так желаемых их  матерью    принцев, которые, почему-то  не удосужились опуститься по социальной лестнице  вниз,  и поучиться  на модельера  или экскурсовода.

 Возможно, у  Эстер получится,  позже, как она того хотела,   уехать на родину своего благодетеля, на остров  Сицилию,  где раскинулись   оливковые плантации, о которых никогда не рассказывал, на самом деле,  ей  Армандо, они были, как и всё остальное,  только в мечтах женщины, о   том, как  она проведёт там  последние годы своей безрадостной жизни, живя    в трёхэтажном особняке, принадлежащем мафиози,  если вдруг дочери не обеспечат её квартирой.

Возможно, всё возможно,  ведь мечты порою сбываются, ну, а пока что толстый и   ещё совсем молодой  мужчина лежал на кровати и громко раскатисто  храпел.  На лице у него  была надета   прозрачная кислородная маска, потому что он  не в состоянии был во   время сна  дышать   самостоятельно, из-за своего не просто  огромного веса. А Эстер,  с каким-то отвращением глядела на своего попечителя, который только и сумел, что   привить ей  чувство толерантности ко всему абсолютно, без каких-либо исключений.

Но вот, оказалось ли всё остальное раем, о котором принято так часто говорить, но который всё же находится только  на картинах великих и не очень художников,  это ещё очень и очень спорный   вопрос.



***
В России нет пока  такого  лояльного отношения   ко всему тому,  что всё же  успели навязать иностранные ассимилянты, хотя, если  не хотели, как говорится,  могли и не принимать их традиции,  но,  тем не менее,  здесь и не разгуливают  парами  люди не традиционной ориентации,  и  не адаптируют    наших детей, превращая их  во что-то среднее,  воспитывая в своих  гомосексуальных  традициях.

Так что,  не совсем  понятно, кто тут нищий, но гордый, как в последнем телефонном разговоре  своей приятельнице  заявила Эстер,  давно забывшая, что она Света, Светлана, светлая или чистая земля,  а не героиня из мифологической  истории, описанной в Ветхом Завете:
 
- Да, нам, как и любой народности,   тоже  есть чем гордиться,  хотя бы   тем,  чего нет,  у вас там,  на Западе, и да, отсутствием такой бесконечной толерантности, и хоть и много чего несётся  теперь и  с наших  с экранов телевизоров, но мы не формируем своё мировоззрение,  изучая Каббалу, как это делала Эстер со своими  дочерьми.

 А то, что мы нищие...?  Так что же, мы  уже давно привыкли к данной терминологии, у нас же медведи и лапти, балалайки и просто наш национальный русский колорит. И, наверное,  это и есть то самое наше богатство, которое там,  на Западе кому-то не понять и не постичь, как и  не объять наши бесконечные просторы, те самые поля и равнины,  моря и реки, хоть и слегка поделённые, но сохранившие память нашего самосознания, что мы  русский, российский  народ. И это и есть наш рай, в котором благо,   начисто отсутствует, так необходимая на Западе  толерантность,   ещё и потому, что  у каждого человека  своё личное   понятие рая. Как и то, что,  почему-то  каждый раз  забывается, уже  прописная  истина  о том, что хорошо там, где нас нет, и даже, если в этом  "там"  и не очень хорошо,  то  зачем так злорадствовать, называя своих, вообще-то бывших сограждан,  соседей по  дому, хороших знакомых  или одноклассников, нищими, но при этом  гордыми?

Может, в этом случае  уместней всё же  проявление   сочувствия с пониманием, а не радость, что кому-то хуже, чем тебе,  променявшему свой родной  дом, на чужой, и,  назвав его своим, и даже приспособившись к нему настолько, что полюбил  гей  парады и выставленные  в окно автобуса разные  обнажённые  части человеческого   тела.


***
 И  всё же каждый человек сам делает  свой выбор в жизни, с которым,  собственно,  и живёт потом,  кто-то предпочитает быть тем нищим, за которого его сочли, а кто-то не быть таковым, и гордиться своей обретенной толерантностью, но не к сирым и  убогим,  глупым, инвалидам или к другому цвету коже или национальности, а к людям нетрадиционной ориентации,  и  ко всем без исключения. Даже к тем, кто тоже сам   выбрал, выбрал  стать таким, каким стал,  а  не  родился с хромосомным  изъяном, за что его винить-то,  конечно же,   ни в коем случае нельзя,  как и осуждать, потому  что это жестоко.  Как впрочем, и ставить кому-то  в вину  его личное понятие рая, потому что   для кого-то пресловутая    толерантность в раю  может показаться    всё же  адом.




 
       
.