Философский камень

Солнце давало бесплатный урок последовательности превращений. Золото разливалось по каменистой равнине, становясь абсолютно белым, испаряя свинец последних резких теней, и растекалось на горизонте, там, где терялись признаки тропы, чистой ртутью. Ртуть эта не принадлежала уже ни земле, ни небу, но резала глаза неистовым блеском и отдавалась тупой болью в висках. Остальное потонуло в плавильной печи.
Янош сделал еще несколько шагов. Особого смысла в этом уже не было(какая разница, где именно умереть посреди пустыни?), но он все же добрался до ближайшего валуна. Там силы окончательно оставили его и подобрав посеревший от пыли плащ, он привалился спиной к раскаленному камню. Воспаленные веки закрылись и белое золото сменилось черненым серебром. Его долгое путешествие подходило к концу.

… Как же она была хороша! Впервые Янош увидел ее на площади Ратуши два года назад – юную девушку, почти ребенка. Изо всех сил стараясь казаться взрослой, она выступала в кругу чопорных тетушек, небрежно придерживая юбки. И гордая осанка ее, и многочисленные гребни с драгоценными каменьями, украшавшие волосы, призваны были сразу охладить пыл дерзких искателей ее расположения. Племянница герцога, наследница второго в городе состояния, Марика была недоступна, как королевские кладовые. И только золотой локон, озорно подрагивая у виска при каждом ее движении, будто говорил: «А ну-ка, догони!». В его дразнящей игре было что-то непосредственное и пронзительно трогательное. Именно этот непокорный завиток врезался Яношу в память и целый день не давал сосредоточиться на занятиях.
Той весной он встречал ее еще три раза, всегда утром, спеша в университет. И поэтому, наверное, в его мечтах она так органично слилась с ранней зарей, щебетом птиц и звуками открываемых ставен. Счастье тогда казалось близким и жизнь прекрасной.
А летом он окончил курс, защитил степень и уехал на север. В Праге молодому доктору делать было решительно нечего. Его старшие коллеги давно поделили здесь и сферы влияния и клиентуру, пуская кровь, составляя нюхательные соли и с умным видом рассуждая о свойствах тяжелой воды. Остаться на кафедре при университете тоже не удалось. Местные лаборатории славились своими традициями и превосходным оборудованием, но за все хорошее, как известно, надо платить. Янош же был гол как сокол. Родители его, разорившиеся селезские фермеры, умерли, земля была продана за долги, а те несколько десятков крон, что составляли его капитал, быстро осели в карманах букинистов и зеленщиков.
Янош пытался найти работу в кварталах победнее, но вовремя сообразил, что так он сам очень скоро пополнит армию городских нищих. Грузчикам и прачкам часто нечем было кормить детей, не то что платить за медицинские услуги. Короче, выбора у него не было.
После месяцев мытарств Янош оказался в Богемии. К тому времени он поиздержался окончательно, голод стал его постоянным спутником и молодому врачу стало казаться, что удача отвернулась от него навсегда. Как-то на пике отчаяния, стоя на подвесном мосту, перекинутом через ущелье, он всерьез раздумывал, не сигануть ли ему вниз. И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он нехотя обернулся и обнаружил чуть поодаль седовласого старика в добротном шерстяном плаще. Вид тот имел весьма угрюмый, можно даже сказать, суровый, и буравил выпускника медицинского факультета пристальным взглядом маленьких темных глаз. Но с места не двигался.
- Что вам угодно? – спросил Янош, вкладывая в тон все свое недовольство.
- Наполнить сосуд, - бросил старик загадочно. - Идем! – и начал спускаться по тропинке, петлявшей по склону горы.
Янош последовал за ним. В этом живописном краю, среди серых скал и могучих дубов ему просто некуда было податься. И еще очень хотелось есть. А странный господин, несмотря на внешнюю мрачность, все же мог и не отказать ближнему в куске хлеба.
Почерневший домишко стоял на полпути к долине, надежно скрытый от любопытных глаз густой листвой. Он чем-то очень смахивал на своего хозяина – такой же приземистый и молчаливый, настоящее жилище отшельника.
И насчет последнего Янош не ошибся. Йохан Фервард, как он представился, действительно вел уединенный образ жизни. С внешним миром он контактировал только по необходимости. Но гостя накормил, обогрел и, каким-то образом распознав в нем медика, завел разговор о новейших методах лечения оспы. У доктора отвисла челюсть. Он и представить не мог, что в такой глуши встретит человека, столь глубоко знающего предмет. Через каких-то полчаса он уже чувствовал себя учеником, сдающим экзамен профессору, а к заходу солнца и вовсе начал терять нить рассуждений. Фервард, однако, моментально это заметил, криво усмехнулся и изрек:
- Ладно. Это все же лучше, чем ничего. Оставайся.
Уязвленный Янош хотел было что-то возразить, да передумал.
- Кто вы? – выдавил он, снедаемый любопытством.
Вместо ответа старик распахнул дверь в дальнюю комнату. И Янош обалдел окончательно. Он стоял на пороге лаборатории алхимика.
Жизнь переменилась кардинальным образом. Вместо медицинской практики Янош теперь вел нехитрое хозяйство, мыл пробирки и подливал горючее в спиртовки. Более серьезных вещей старый Йохан ему не доверял, к тиглям не подпускал даже близко, и лишь иногда разрешал полистать какой-нибудь древний том, из тех, что заполняли почти все свободное пространство дома. Справедливости ради надо заметить, что в этих книгах молодой помощник не понимал почти ничего. Знакомые слова, соединенные вместе, казалось, не несли решительно никакого смысла.
Да и сами опыты, производимые алхимиком, выглядели странно. Однажды Фервард заставил Яноша перегонять какую-то мутную жидкость. Процесс шел три дня к ряду и, в итоге, в огромной колбе скопилась субстанция, сильно смахивающая на обычную воду. Фервард рассмотрел ее на просвет, удовлетворенно хмыкнул и заявил, что в понедельник необходимо будет повторить все сначала.
За этим последовало недельное выпаривание ядовито-синего порошка и еще более длительное промывание остатка в слабо-кислом растворе. К концу опыта несчастный доктор валился с ног от усталости. В том, что Йохан над ним издевается, он больше не сомневался.
Впрочем, могло быть и хуже. Янош прекрасно понимал, что жив лишь милостями неожиданного благодетеля и смирился со своим подчиненным положением. Амбиции волей-неволей приходилось задвинуть в дальний ящик.
Незаметно минула зима. С гор побежали звонкие ручьи, в кронах запели птицы. Природа оживала, заставляя сильнее биться сердца. Где-то в конце апреля Фервард сказал, что у него кончились реактивы, и поэтому помощнику предстоит путь в столицу. Янош, разумеется, не возражал. Существование вдали от цивилизации ему порядком надоело, а увесистый кошелек, врученный в придачу к длинному списку покупок, развеял последние сомнения. Всю дорогу до Праги доктора занимала мысль, почему чудаковатый алхимик доверил ему столь значительную сумму. И уже въезжая в предместья, он пришел к выводу, что действительно не способен отплатить за добро банальным воровством. Просто старый Йохан, оказывается, знал его лучше, чем он сам.
Прага встретила путешественника пьянящим ароматом сирени. Здесь ничего не изменилось. Гул площадей и каменные кружева устремленных ввысь соборов, нищета и богатство все так же легко уживались в этом удивительном городе, таком падком на похвалу и таком равнодушном к чужому страданию. И хотя Яноша переполняли воспоминания, внешней радушностью его было уже не обмануть. Заняв комнатушку в скромной гостинице, он приступил к выполнению поручений.
Чтобы найти все, перечисленное Фервардом, пришлось изрядно побегать. На вопрос о качестве красной ртути, аптекари лишь руками разводили, а когда вместо купороса ему попытались всучить истертую в пыль глину, доктор понял, что пора наведаться в университет. Там, по крайней мере, знали толк в химии.
И тогда он вновь увидел ее. В окне медленно отъезжающей кареты мелькнул знакомый локон и бездонные синие глаза на мгновение остановились на скромно одетом докторе. Но Боже, что это был за взгляд! Вся бездна печали, всё непосильное бремя отчаяния отразились в нем, как в зеркале. Потом она отвернулась и бледное личико скрыла бархатная занавеска. Карета загрохотала по узкой улочке, отпугивая зевак.
Янош стоял, как громом пораженный. Что случилось с этим милым ангелом, с беззаботной девочкой, еще год назад одной своей улыбкой преображавшей все вокруг? Куда делись неповторимая легкость движений и нежный румянец щек, при мысли о которых доктора до сих пор охватывал трепет?
Загадка разрешилась быстро, чему немало способствовали бывшие сокурсники по медицинскому факультету. По их словам, едва достигшую пятнадцатилетия Марику решено было выдать замуж. Конечно, в этом факте не было ничего исключительного. Да вот только интересы высокой политики уготовили ей в женихи саксонского барона, старого брюзгу, славившегося на все королевство своей жестокостью. Несчастная девушка была так напугана, что на официальной церемонии сватовства грохнулась в обморок. Усеянное алмазами кольцо, знак помолвки, ей на пальчик все же водрузить удалось, и недовольный жених отбыл восвояси. Но поговаривали, что после этого Марика слегка тронулась умом, потеряла всякий интерес к окружающему, а через день слегла в горячке. С тех пор лучшие врачи бились над ней неустанно, приглашали даже эскулапов из Парижа и Рима, да все без толку. Невеста таяла на глазах. Всерьез обеспокоенный герцог объявил, что готов осыпать милостями любого, кто избавит его племянницу от странной болезни.
Еле дождавшись окончания потока сплетен, Янош бросился к герцогскому дворцу. Откуда возникла уверенность, что он сможет помочь Марике – неизвестно, но через час он уже стучал в ворота, держа наготове свой медицинский диплом. Наконец-то он мог ему пригодиться.
Как ни странно, молодого врача пропустили и, учинив весьма формальный допрос, проводили в покои больной. Видно, дела у девушки, и правда, были плохи.
Она полулежала на подушках посреди несоразмерно огромного ложа, задрапированного шелковым балдахином. Тонкая белая ручка безвольно свесилась вниз, словно собственная тяжесть была для нее непосильной. Потухшие глаза смотрели в одну точку. На приветствие нового доктора она лишь слабо качнула головой.
- Пани позволит мне прощупать пульс? – от смущения Янош слегка задохнулся.
Ответом был еще один кивок, на этот раз более четко обозначенный.
По всем правилам произведенный осмотр привел Яноша к парадоксальному выводу: пациентка была абсолютно здорова, но при этом находилась при смерти.
- Что пани изволили кушать сегодня? – спросил он, скорее потому, что надо же было что-нибудь спрашивать.
- Ничего пани не кушала! – осуждающе-печально отозвалась дородная дама, все это время неподвижно сидевшая на стуле в углу. Очевидно, она исполняла при знатной больной роль камеристки. - Ни сегодня, ни вчера. Голодом, что ли, решили себя уморить?
- Мне не хочется, Магда, - прошелестела девушка безразлично.
- Напрасно. Фрукты весной необходимы, - Янош взял из фарфоровой вазы яблоко и добавил, машинально согревая его в ладонях: - Солнце помогает нам жить.
- Солнце? – Марика чуть приподняла бровь. 
- Да. Когда яблочко висело на дереве, его упругие бока гладило солнышко. Теплое и ласковое. И часть его тепла в яблочке осталась. Если пани съест его, то солнышко обласкает и ее.
Он не отдавал себе отчета, что разговаривает с ней, как с ребенком, что несет околесицу… Главное, что в этот момент он сам верил в то, что произносит. И это сработало. Девушка приняла румяный фрукт, некоторое время недоуменно его рассматривала, а потом откусила.
- Вы забавный. Расскажите что-нибудь еще.
В тот вечер в доме герцога допоздна не тушили огней. Новость об улучшении состояния Марики распространилась от кабинета хозяина до лакейской  с поразительной быстротой и теперь вполголоса смаковалась. Янош же немедленно получил статус личного врача именитой невесты.
Собственно, почти никакого лечения в общепринятом смысле он не проводил. Так, принес несколько травяных настоек, из которых полынь девушка забраковала сразу, а зверобой на четвертый день, заявив, что он портит цвет лица. Пациентка была все также бледна и просто кокетничала. Что, однако, несказанно обрадовало доктора. По сравнению с полным равнодушием прогресс был очевиден.
Все терапевтические мероприятия свелись в итоге к ежедневным обследованиям, рекомендациям по расширению диеты и многочасовой болтовне. Под эти негромкие беседы камеристка Магда неизменно засыпала в своем углу и потом, хоть убей, не могла вспомнить, о чем же молодой врач шептался с ее госпожой.
К середине мая состояние подопечной настолько улучшилось, что ритуальные осмотры Янош решил прекратить. И тут Марика повела себя неожиданно. Капризно поджав губку, она произнесла:
- Разве пан доктор не станет сегодня проверять пульс?
После чего сама вложила узкое запястье в руку врача.
- Ах да, конечно! – быстро пробормотал Янош, стараясь не краснеть, и сделал вид, что считает удары.
Наградой за сообразительность ему было легкое рукопожатие.
Дальше события развивались со скоростью несущегося с гор весеннего потока. Якобы ничего не значащие разговоры обрели тайный смысл. Случайные взгляды больше не были случайными и горели таким огнем, что почтенная Магда, пожалуй, упала бы в обморок, заметь она хоть один из них. Но хитрая Марика научилась так ловко обводить вокруг пальца свою камеристку, выдумывала такие веские поводы, чтобы отослать ее, что простодушная женщина ни о чем не догадывалась. Янош же со своей стороны прописал пациентке каждодневные прогулки, в которых неизменно ее сопровождал. Изображая слабость, Марика периодически опиралась на его руку, и тогда оба, кажется, бывали совершенно счастливы.
Говорят, истинная любовь вершится на небесах. Проверить это невозможно, но каждый, кто ее познал, в ее происхождении не сомневается. Над ней не властны ни доводы рассудка, ни сословные иерархии, ни все богатства мира. Она живет, передавая эстафету из века в век, настигая людей в самых, казалось бы, неподходящих ситуациях. И они становятся ее жрецами, ее клиром. Они служат ей преданно, кладут на алтарь славу, состояния и жизнь и при этом умудряются благословлять ее до последнего вздоха. Может быть, в любви скрыта самая величайшая тайна.
Янош и Марика попали под влияние именно такой стихии. Они кинулись в свои чувства как в пропасть, очертя голову, и ощущение полета напрочь лишило их здравого смысла. О том, что у любого ущелья предполагается дно, они словно никогда и не ведали.
Но окружающим-то не было никакого дела до их иллюзий. Наблюдательный герцог не мог не радоваться метаморфозе, произошедшей с его племянницей. Но от греха подальше к расцветающей вновь девушке был вскоре приставлен целый сонм пронырливых служанок, готовых доносить о каждом ее шаге. Отныне ее не оставляли в одиночестве ни на секунду. Яношу же было прямо заявлено, что в его услугах более не нуждаются. Кстати, его награда за спасение знатной пани оказалась весьма скромной – всего сотня крон. Герцог и тут проявил практичность. Зачем тратиться, если дело уже сделано.
Но это было еще полбеды. На горизонте вновь замаячила ненавистная свадьба, отложенная из-за болезни невесты. Саксонский барон выражал нетерпение, отводил на улаживание всех формальностей не более полугода и в противном случае грозил политическими неприятностями. С его мнением приходилось считаться.
Объявление даты венчания чуть снова не свалило Марику в постель. Следующей ночью, переодевшись в платье горничной, она выбралась из дома через черный ход. Янош ждал ее в саду.
- Милый, давай убежим, - взволнованно шептала девушка, - Я больше не могу здесь оставаться.
- Куда?
- Не знаю. В Италию, на Дунай… Туда, где нас никто не найдет.
- Но Марика! Для этого нужны деньги. На что мы станем жить? Я беден, я не имею состояния…
- Какая ерунда! – девушка беззаботно махнула рукой, - Что-нибудь придумаем.
- Что придумаем?
Янош вздохнул, припоминая свои мытарства и то, как он едва не умер голодной смертью. Конечно, ради того, чтобы не потерять любимую, он был готов на любые лишения. Но она, Марика, хрупкое изнеженное дитя богатых родителей, выросшая в роскоши, совершенно не понимала, о чем говорит. Доктор живо представил грязные постоялые дворы, пьяную чернь, промозглые вечера за более чем скромной трапезой. Как мог он обречь свою девочку на такое жалкое существование? Какое право имел разрушать ее будущее?
- Ну что же ты? – нетерпеливо топнула ножкой Марика. - Или ты врал, что любишь меня?
- Нет, конечно. Я люблю тебя больше всего на свете. Но я не могу…
Девушка подняла полные изумления глаза, с минуту молча рассматривала Яноша и вдруг выкрикнула:
- Трус! - и уже сделав несколько шагов к дому, обернулась и обронила с холодной решимостью: - Когда барон подойдет к моей спальне, я выброшусь из окна.
Три последующих дня Янош горел в аду собственных мыслей. Он проклинал себя, жестокую судьбу и всю несправедливость, выпавшую на его долю. Он еще раз пытался объясниться с Марикой, но та через доверенную служанку передала, что не желает о нем слышать. Он прикинул, сколько лет упорного труда ему понадобится, чтобы купить хоть одно из тех платьев, в которых его возлюбленная ходила к обедне. Результаты подсчетов добили его окончательно. Как говорится, столько не живут.
Оставалось только одно: залезть в петлю. И он, в принципе, уже готов был это сделать. Но, бросив взгляд в окно, увидел вывеску аптеки и почему-то вспомнил Ферварда. Когда закрутилась история с лечением Марики, он просто отослал старику посылку с первой оказией, начертал пару ничего не значащих благодарственных строк и забыл о нем. А сейчас почувствовал угрызения совести. И неожиданно для самого себя тем же вечером отправился в Богемию.
Нет, разумеется, он не надеялся, что Йохан даст ему денег. Да и вряд ли тот располагал подобным капиталом, хотя в средствах, кажется, стеснен не был. Но Янош внезапно ощутил жгучую потребность поделиться своим горем. А этот суровый старик оказался единственным, кому он мог довериться.
Алхимик встретил его так, словно они расстались вчера. Ни намека на неудовольствие, ни удивления по поводу возвращения блудного ученика он не выказал. Лишь бросил мимоходом:
- Свинец по-прежнему легко плавится, - и как ни в чем не бывало продолжил заваривать ароматный мелиссовый чай.
Янош успел привыкнуть к странным замечаниям Ферварда. А сейчас изнутри его действительно жег огонь невысказанной боли. И не в силах больше терпеть ее в одиночку, он вывалил Йохану все. И про любовь, и про унижение, и про желание умереть. Вырвавшаяся наружу лава слов, орошенная слезами, принесла некоторое облегчение. Старик слушал молча, не перебивая, и даже несколько отстраненно. Но впервые за время их знакомства Яношу показалось, что он уловил в глазах собеседника нечто, похожее на сочувствие. Может, ему просто очень хотелось в это верить.
- Тебе нужен философский камень, - произнес Фервард, когда его бывший помощник, наконец, иссяк.
- Зачем? – изумился тот.
- Он превращает свинец в золото.
- Вы имеете в виду, в деньги?
- Нет, в золото. Впрочем, он превращает все во все.
- Разве он существует?
- Конечно существует, - Фервард сердито фыркнул. - Но только дураки пытаются заполучить его, смешивая серу с толченым графитом.
- И у кого его можно купить?
- Ни у кого. Это вещь индивидуального пользования.
- Тогда я ничего не понимаю, - удрученно признался Янош.
Йохан изобразил нечто, похожее на улыбку:
- Если ты, и правда, так любишь свою девушку, то все должно получиться. Я расскажу тебе, где его искать.
Старик явно повернулся умом. Он предлагал Яношу немедленно ехать на юг, переплыть море и в каком-то полуразрушенном храме Афродиты обрести необходимый магический инструмент. О том, что подобное путешествие займет месяцы, он и слышать не хотел. Сколько это будет стоить, его тоже не интересовало. В ответ на робкие возражения он только возвел очи к потолку и заметил: «На все воля Божья».
Неудачливый влюбленный снова впал в отчаяние. Оставалось лишь навсегда отказаться от Марики, забыть ее, как сладкий сон. Но в том то и фокус, что он не мог ее забыть. Чем больше проходило времени, тем отчетливее Янош сознавал, что жизнь его полностью изменилась, что сам он стал другим, и пути назад нет. Да и бегство его в собственных глазах теперь сильно смахивало на предательство. Он бросил Марику перед лицом ужасной перспективы и, вместо того, чтобы хоть как-то ее утешить, сам хотел повеситься. Конечно, это разрешило бы его проблемы. Его, но не ее!
С другой стороны, Фервард говорил вполне убедительно. Каким бы безумным это на первый взгляд не казалось, но обладание философским камнем действительно открывало все двери. Получив достаточно золота, Янош смог бы увезти Марику без риска быстро сделать ее нищенкой или приживалкой при доме какого-нибудь землевладельца. Короче, доктор решил попробовать. Собственно, терять-то было нечего.
Он двинулся в путь на рассвете, покидав в саквояж самое необходимое. И спускаясь по тропинке, еще долго чувствовал спиной взгляд Ферварда, вышедшего проводить его за порог. Возможно, в этом было нечто от ритуального благословения.
Первые серьезные неприятности возникли еще на подъезде к Линцу. Местные крестьяне, плохо понимавшие язык, никак не могли взять в толк, что нужно «герру доктору». А увидев пригоршню серебряных монет, неосторожно им продемонстрированных, предприняли попытку Яноша ограбить. Удар палкой по голове чуть не отправил его к праотцам. Но зато спас от полного разорения. Падая, доктор зацепился за куст, его развернуло, а содержимое кармана разлетелось по дороге. Грабители бросились собирать добычу, крича и отпихивая друг друга. Пока они этим занимались, из-за поворота показалась повозка здешнего управляющего. Преступники тут же поспешили исчезнуть в роще. Янош же, придя в себя, обнаружил, что бархатный кошелек, притороченный к поясу, все еще на месте. Он попросту на нем лежал.
Здоровенная шишка, вздувшаяся на лбу, заставила его стать осмотрительнее. Чтобы преодолеть Альпийские перевалы, он прибился к группе паломников, следующих в Ватикан. Эти люди выглядели куда более мирно, да и монашеские рясы внушали больше доверия. Их спокойная манера говорить и философское отношение к трудностям путешествия так подействовали на доктора, что ему самому  захотелось вступить в орден. Если бы не Марика…
Он думал о ней постоянно. Возможно, тому виной были сказочные горные пейзажи, но по мере продвижения к цели Янош все больше уходил в мечты. Он рисовал себе картины безмятежной жизни с любимой, представлял ее глаза, губы, волосы. И сердце его наполнялось восторгом, и душа возносилась к небесам.
Через два месяца Янош добрался до Венеции. Теперь оставалось найти подходящее судно, идущее на Крит или Родос. И сделать это надо было как можно скорее – от запаха гниющих водорослей, в котором буквально утопал портовый город, доктора постоянно мутило. Поэтому первая же торговая шхуна, где его согласились принять на борт, показалась Яношу подарком от Нептуна. И плевать, что на палубе негде было повернуться от тюков, а заплаты на парусах занимали чуть не половину их площади.
Доктор первый раз в жизни видел море. Бескрайний синий простор, белые гребни волн, соленый ветер – все было ново, грандиозно, потрясало воображение. Ни с чем ни сравнимое чувство свободы захлестнуло его. Он ощущал себя первопроходцем, он покорял пространства, и чайки приветствовали его пронзительными криками. Отныне он был уверен, что все получится. Да что там какой-то камень! Ему казалось, что сейчас он легко достал бы с неба Луну.
Однако эйфория быстро закончилась. Тому способствовало сильное волнение, на пятые сутки переросшее в настоящий шторм. Груженое под завязку судно, как щепку, носило по волнам, на правом борту посрывало снасти, а воду, заливающуюся в трюм, пришлось откачивать не только команде, но и пассажирам. Когда же стихия немного поутихла, выяснилось, что шхуна очень значительно сбилась с курса.
И тут на горизонте появился корабль. Сквозь пелену все еще моросящего дождя отчетливо просматривались три высокие мачты, зияли жерла пушек, а на носу быстро расправлялся огромный косой стаксель. Это был настоящий боевой галеон, очевидно, тоже отнесенный штормом. Вот только флага со шхуны никак разглядеть не могли и на всякий случай не торопились приветствовать товарищей по несчастью.
Но таких формальностей и не потребовалось. Медленно, словно нехотя, развернувшись, галеон двинулся навстречу. В его поведении не было ничего угрожающего и капитан торговой посудины даже обрадовался: возможно, удалось бы договориться и пополнить запас продовольствия. Часть его во время шторма смыло за борт, а, судя по карте, от ближайшего порта их отделяло два дня пути.
К сожалению, эти планы так планами и остались. Галеон вдруг набрал ход, ощетинился всеми орудиями и понесся наперерез. В ту же минуту над его кормой взвился черный прямоугольник с черепушкой посередине. Костлявая рожа ухмылялась, цинично констатируя: «Привет, ребятки! Вы нарвались на пиратов!».
На шхуне началась паника. Торговцы вопили, матросы бросились поднимать паруса, понимая, что уже не успеют, а судовой священник, вместо того, чтоб молиться о спасении, с перепугу полез на фок.
Янош вышел из оцепенения только когда первые абордажные крюки впились в борт. Он тоже куда-то побежал, что-то кричал, нелепо размахивая саквояжем. И, споткнувшись о канат, растянулся на палубе.
Дальнейшее он почти не помнил. Кажется, с десяток друзей Веселого Роджера одновременно очутились на шхуне и за какой-то час опустошили трюмы. Сопротивления они почти не встретили. Хотя, Янош все же слышал несколько выстрелов в районе капитанского мостика. Но когда он попытался подняться, чей-то сапог с силой двинул ему по затылку, и доктор мгновенно отключился.
Разбудила его тишина. Неправдоподобная, звенящая, она заставила Яноша содрогнуться. С трудом встав на четвереньки, он пополз в сторону юта. На пути ему попался лежащий ничком матрос, но едва коснувшись его, доктор отпрянул. Не обязательно было учиться на медицинском факультете, чтобы понять: перед ним был труп. Еще четыре тела обнаружились неподалеку и столько же плавали в лужах крови по левому борту. В одном из них Янош с ужасом узнал капитана.
Но хуже всего было другое. Кроме него на шхуне, похоже, не осталось ни одной живой души. Люди просто исчезли, и на все отчаянные призывы горе-путешественника отвечала все та же зловещая тишина. Янош не сразу сообразил, что его спутников, видимо, перегрузили на галеон с целью последующей продажи или получения выкупа. Его же посчитали мертвым и бросили на разгромленном судне. И хотя из повреждений наблюдались только небольшая пробоина в районе носа и немного потрепанный рангоут, было очевидно, что шхуна долго не протянет. Да и что он мог сделать в одиночку? О мореходстве доктор не имел ни малейшего представления.
Всю следующую неделю Янош еле сдерживал себя, чтобы не броситься за борт. Жуткое, какое-то нереальное одиночество окружало его, давило, заставляло выть. Он часами сидел на палубе, всматриваясь вдаль, десять раз перечитал судовой журнал и выучил каждую линию на забытой в рубке карте. С практической точки зрения это было абсолютно бессмысленно, но он чувствовал, что если не найдет себе хоть какого-то занятия, то попросту свихнется.
Определить, где он находится, доктору не удалось. Судя по тому, как с каждым днем сильней припекало солнце, судно дрейфовало на юг. Но сколько было до берега – по-прежнему оставалось тайной за семью печатями.
И вдруг он увидел его – тонкую темную полоску у самого горизонта. Она расширялась медленно, так медленно, что хотелось кинуться в  воду и поплыть ей навстречу. Конечно, это было бы самоубийством.
Однако плыть все же пришлось. Когда и без того подтопленная шхуна, вздрогнув всем корпусом, налетела на прибрежный риф, Янош понял, что пора убираться. Небольшой обломок реи сослужил ему добрую службу, и спустя два часа он уже карабкался вверх по крутому осыпающемуся склону. Если бы не пересохшее горло, он бы, наверное, запел.
Правда, радость оказалась преждевременной. С высоты покоренного холмика отлично просматривалась береговая линия без каких-либо признаков человеческого присутствия. Впереди же, насколько хватало глаз, простиралась настоящая пустыня – пыль, камни и бурые пятна колючек. И все это дышало жаром, как раскаленная печь.
Раскрутив фляжку, Янош сделал пару судорожных глотков. Покидая шхуну, он прихватил с собой минимальный запас пресной воды. На долгие скитания он не рассчитывал, наивно полагая, что уже исчерпал меру напастей, которые могут подряд обрушиться на голову одному человеку. Но теперь эту точку зрения приходилось пересмотреть.
К вечеру стало заметно прохладнее. Доктор брел, петляя между барханами, и хвалил себя за то, что хотя бы додумался оставить при себе плащ. Тяжелый сверток за спиной мешал ему плыть, и он несколько раз порывался от него избавиться. Сейчас же просоленая накидка защищала его от холода, как днем защищала от пекла. Впрочем, силы все равно практически иссякли, так что пора было выбирать место для ночлега.
И тут Яношу показалось, что он видит тропу. Узкая, едва приметная, она вела прямо на заходящее солнце, точно пунктир на карте, обозначающий направление. И несчастный доктор рухнул на колени в серую пыль и целовал ее, как целуют следы проходящих мимо святых.  Эта тропа была его последней надеждой.

…Серебро быстро избавлялось от черни, словно его окунули в аммиачный раствор. Ярко, слишком ярко. Так не бывает, так может блестеть только золото…
Янош разлепил веки, окончательно приходя в себя. Солнце сместилось на запад и зависло над горизонтом. Сколько же он спал?
Он больше не чувствовал боли в висках. Удивительная легкость наполнила все его члены. Казалось, еще чуть-чуть, и он взлетит над собственным телом, над валуном, возле которого сидел, над пустыней. Янош решил, что наконец-то умирает и попытался вспомнить подходящую молитву.
И вдруг перед ним возник мираж. Он раскинулся в каких-то трехстах шагах – зеленый оазис, обнесенный высокой каменной оградой. Пальмы, как огромные диковинные цветы, взметнули там свои головы. Трели певчих птиц доносились из гущи гранатовых деревьев. Там все цвело, и благоухало, и радовалось жизни. И именно перед дивными ажурными воротами этого оазиса, сверкавшими, как самое чистое золото, останавливалась тропинка.
Янош замер, боясь спугнуть наваждение. Но мираж не исчезал. Напротив, он звал его, манил к себе, словно приглашая убедиться в собственной реальности. Оставалось пройти всего триста шагов.
И Янош их прошел. А потом перед ним открылись золотые ворота, и седовласый старик в белых одеждах посторонился, пропуская путника внутрь. Кого-то он Яношу напоминал, только тот никак не мог вспомнить, кого. А спустя мгновение уже лежал, припав губами к струе, стекавшей по бортику мраморного фонтана, и все ассоциации вылетели у него из головы.
Старик деликатно удалился, позвякивая ключом на длинной цепочке, притороченной к поясу. Чуть пришедший в себя Янош воспринял это как предложение немного оглядеться. А красота кругом была необыкновенная. Выложенные гравием аллеи тонули в тени огромного сада. Целый каскад прудов заканчивался водопадом, над которым играла всеми цветами яркая радуга. Важные павлины расхаживали возле резных беседок, и Янош мог бы поклясться, что в зарослях напротив только что промелькнул олень. И небо здесь было другим – пронзительно синим, глубоким. А в этой синеве сияли тысячи звезд.
- Что привело тебя? – услышал Янош за спиной мягкий голос. Это незаметно вернулся его провожатый.
- Любовь…
Старик кивнул, будто и не ожидал другого ответа.
- Ну, что ж, отдохни и подкрепись. А потом, если хочешь, поговорим.
Трапеза оказалась не менее восхитительной, чем все остальное, хотя в меню не было мяса. Каждый кусочек таял во рту, а фрукты просто истекали нектаром. Янош вдруг вспомнил, как рассказывал Марике сказку о яблоке, уговаривая ее поесть. Наверное, он имел ввиду именно такие яблоки.
После ужина, неспешно прогуливаясь по дорожкам сада, доктор поведал свою историю. Теперь, оглядываясь назад, она казалась ему совершенно неправдоподобной. Он сам удивлялся, каким образом ввязался в подобную авантюру и боялся, что добрый старик ему не поверит. Но тот слушал с самым серьезным видом и лишь качал головой в наиболее драматических местах повествования, явно сочувствуя собеседнику.
- Так вот, мне нужен философский камень, - закончил Янош. - Вы, случайно, не знаете, где его искать?
- Да бери любой, - старик улыбнулся и поддел носком сандалии разноцветный гравий, покрывавший аллею.