Восток. Мопассан

А вот и осень! Я не могу чувствовать эту первую дрожь зимы, не думая о друге, который живёт на границе с Азией.
В последний раз, когда я входил к нему, я понял, что больше его не увижу. Это было в конце сентября 3 года назад. Я нашёл его лежащим на диване, одурманенным опиумом. Он подал мне руку и сказал:
- Останься там, я буду отвечать тебе время от времени, но не буду шевелиться, так как ты знаешь: стоит лишь проглотить наркотик, и нужно лежать на спине.
Я сел и начал рассказывать ему всевозможные истории о Париже и о бульварах. Он ответил:
- Ты меня не интересуешь, теперь я думаю о других странах. О, как, должно быть, страдал бедняга Готье, который постоянно томился по Востоку. Ты не знаешь этого чувства, которое охватывает тебя из-за этой страны, проникает в самое сердце и больше не отпускает. Оно входит в глаза, в кожу, невидимо соблазняет и опутывает неведомой нитью, за которую постоянно дёргает вместо той страны, в которую вас бросил случай. Я принимаю наркотик, чтобы думать об этом в восхитительном дурмане опиума.
Он замолчал и закрыл глаза. Я спросил:
- Что такого восхитительного ты находишь в этом? Какое физическое счастье тебе это доставляет, если ты собираешься принимать опиум до самой смерти?
Он ответил:
- Это не физическое счастье, это нечто большее. Я часто грущу, я ненавижу жизнь, которая каждый день ранит меня своими острыми углами, всеми своими шероховатостями. Опиум всё утешает, на всё влияет. Ты знаешь это состояние души, которое можно назвать «навязчивым раздражением»? Я в этом состоянии обычно живу. От него меня могут вылечить 2 вещи: опиум и Восток. Едва я приму опиум, и сразу ложусь и жду. Я жду час, иногда – два. Затем я сначала чувствую слабую дрожь в ногах и руках – не судорогу, а одуряющее головокружение. Затем понемногу я начинаю испытывать странное и несравненное чувство, словно у меня больше нет ни рук, ни ног. Мне кажется, что у меня их отняли. Это чувство поднимается по телу и захватывает меня всего. У меня больше нет тела. Я сохраняю о нём лишь приятные воспоминания. Остаётся одна голова, и она работает. Я думаю. Я думаю с бесконечной радостью, с несравненной ясностью, со сверхъестественным чутьём. Я размышляю, делаю выводы, я всё понимаю, я додумываюсь до мыслей, которых никогда не знал раньше, я спускаюсь в новые глубины и поднимаюсь на чудесные высоты, я плыву в океане мыслей и испытываю невероятное счастье, радость от этого чистого и безмятежного дурмана ума.
Он замолчал и вновь закрыл глаза. Я продолжил:
- Ты томишься по Востоку только из-за этого дурмана. Твоя жизнь – галлюцинация. Как можно хотеть в этот варварский край, где умер Разум, где стерильная Мысль не выходит из узких жизненных рамок, не делает никакого усилия, чтобы расшириться, вырасти и победить?
Он ответил:
- Какое значение имеет практическая мысль? Я люблю только мечту. Она одна хороша и сладка. Неумолимая реальность довела бы меня до самоубийства, если бы меня не удержала мечта.
Но ты говоришь, что Восток – это край варваров. Замолчи, несчастный, это страна мудрецов, горячий край, где позволяют жизни течь, где сглаживают углы.
Это мы – варвары, люди Запада, называющие себя цивилизованными. Это мы – варвары, которые грубо живут, как скоты.
Посмотри на наши каменные города, на жёсткую угловатую деревянную мебель. Мы, задыхаясь, поднимаемся по узким лестницам, чтобы войти в удушающие квартирки, куда проникает ледяной ветер, чтобы немедленно вылететь в трубу, как насос, который устраивает губительный сквозняк, настолько сильный, что его хватило бы и для мельницы. Наши стулья – жёсткие, стены – холодные, покрытые уродливыми обоями, и всюду нас ранят углы. Углы столов, каминов, дверей, кроватей. Мы живём стоя или сидя, никогда не ложимся, кроме как на ночь, что является абсурдным, потому что в состоянии сна мы не испытываем счастья от того, что растянулись на спине.
Но подумай ещё о нашей интеллектуальной жизни. Это битва, непрекращающаяся борьба. Забота всегда с нами, нас преследуют хлопоты, у нас больше нет времени, чтобы искать и находить 2-3 хорошие вещи в радиусе достижения руки.
Это беспощадная битва. Наш характер угловат ещё больше, чем наша мебель!
Едва поднявшись, мы бежим на работу по дождю или снегу. Мы сражаемся с соперниками, с конкурентами, с врагами. Каждый человек – это враг, которого нужно бояться и уничтожать, с которым нужно хитрить. Даже любовь у нас имеет характер побед и проигрышей, это тоже битва.
Он подумал несколько секунд и продолжил:
- Я знаю, в каком доме я буду жить. Он квадратный, с плоской крышей и вырезами из дерева на восточный манер. С террасы видно море, где проплывают белые паруса в форме остроконечных крыльев, греческие или мусульманские лодки. В стенах, выходящих на улицу, почти нет отверстий. Большой сад, где воздух тяжёл под зонтом пальм, образует центр жилища. Водяная струйка поднимается под деревьями и разбрызгивается, падая в большой бассейн из мрамора, где дно выложено золотистой пылью. Я буду купаться, когда захочу, в перерыве между двумя трубками, двумя мечтами или двумя поцелуями.
У меня не будет служанки, ненавистной бонны в грязном фартуке, которая, уходя, демонстрирует обтрёпанный край юбки над стоптанным башмаком. О, эти ноги, показывающие жёлтые лодыжки, наполняют моё сердце отвращением, я не могу его избежать. А у всех служанок они именно таковы!
Я не услышу, как она стучит по паркету, как хлопает дверями, как роняет и бьёт посуду.
У меня будут красивые чёрные слуги, закутанные в белые одеяния, босоногие, ходящие по толстым коврам.
Мои стены будут мягкими и округлыми, как женская грудь, и на всех диванах, расположенных полукругом в каждой комнате, подушки всевозможных форм позволят мне почивать в любых позах.
Затем, когда я устану отдыхать, устану наслаждаться своей вечной мечтой, устану от спокойного удовольствия быть хорошим, я приведу к своим дверям белого или чёрного скакуна, который понесётся как ветер.
Я понесусь на его спине, вдыхая опьяняющий воздух, свистящий от неистового галопа.
Я понесусь как стрела по этой цветной земле, которая опьяняет взгляд, сам вид которой пьянит сильнее вина.
В спокойный вечерний час я поскачу к широкому горизонту, который заходящее солнце окрасит в розовый. Всё становится розовым в сумерках: горящие горы, песок, одежды арабов, белые попоны лошадей.
Розовые фламинго слетаются к болотам под розовым небом, и я издам крик удовольствия, купаясь в розовом свете.
Я больше не увижу тротуаров, не услышу шума фиакров на мостовых, не увижу людей, одетых в чёрное, сидящих на неудобных сиденьях, пьющих абсент и разговаривающих о делах.
Меня не будет интересовать курс на Бирже, колебания курсов валют, все бесполезные глупости, которыми мы наполняем наше короткое, несчастное и напыщенное существование. К чему эти труды, эти страдания, эта борьба? Я буду спать на открытом воздухе в моём роскошном светлом жилище.
У меня будут 4-5 жён в мягких апартаментах, 5 жён из 5 частей света, которые принесут мне сладость женской красоты, расцветшей в каждой расе.
Он вновь замолчал, затем тихо сказал:
- Оставь меня.
Я ушёл. Я больше его не видел.
Через 2 месяца он прислал мне 2 слова: «Я счастлив». От письма пахло незнакомыми сладкими духами.

13 сентября 1883
(Переведено 29 декабря 2017)