Дед Баграм и Лис

Житьё-бытьё в воинской части сразу как-то не задалось. Утром оказалось, что вместо новенькой формы – старая, списанная. Вшивая. И не по размеру.
– Каптёр, сука, загнал видать, – грустно предположил Яшка.
– Ладно, будем играть по их правилам.
Лёнька не стал скандалить, пошёл искать утюг, хоть наспех прогладить швы, где больше всего вшей.
Деда называли Баграм. Баграма боялись все. И Баграм решил утюг Лёньке не давать.
– Слышь, уважаемый, очередь на сей агрегат расписана до конца недели. И твоей фамилии в списке нет.
– Покажи список-то.
– Больше ничё тебе не показать?
– Тебе и показать-то нечего. Кроме утюга.
– Чё вякнул? – Баграм сжал кулаки. Но Лёньки и след простыл. Вместе с ним испарился и утюг, который Баграм тщетно загораживал мощным торсом.
В столовке дед отпихнул плечом Яшку так, что мелкий Яшка улетел в стенку.
Через несколько минут на пол загремел уже сам Баграм вместе с подносом и едой. Ни подножки, ни толчка никто не заметил. Лёнька с Яшкой сидели за столом неподалеку и явно обсуждали что-то интересное, не обращая внимание на сконфуженного и злого Баграма.
Ночью дед и его товарищи окружили Лёнькину койку. Договаривались злобно:
– Главное, рот заткните, чтобы не орал.
Накинулись разом. С армейской сноровкой. И только тут поняли, что их одурачили. На кровати была только скатка из одеяла и подушек.
– Так, – Баграм пошёл звать дежурного офицера. Приспешники потянулись за ним, ожидая бесплатный цирк.
– Салабоны охерели. В самоволку сбегают, товарищ старший лейтенант.
– Кто?
В казарме включили свет. Со всех коек сердито щурились солдаты. И Лёнька. На своём месте. Как ни в чём не бывало.
– Виноват, товарищ старший лейтенант, ошибся.
Утром зубные щетки Яшки и Лёньки плавали в сортире.
На следующий день Баграм обнаружил, что кто-то аккуратно срезал все закрепы с сетки его кровати. Пришлось менять кровать... На Лёнькину, конечно.
Потом неизвестные вырезали на ремне Баграма неприличное слово и разрезали шнурки на берцах.
А бедный каптёр попал в крупную неприятность, когда кто-то подделал ведомость, искусно изобразив почерк бедолаги, и в результате, ничего у него не сходилось.
Лёньку решили бить в открытую. Подошли стремительно, угрожающе и неотвратимо. Нашёл, с кем связываться, салажонок. Баграм ухмылялся, предвкушая, как будет сейчас ломать дерзкого пацана. И вдруг встретился с ним взглядом.
Ни капли смятения. Твёрдый и чистый взгляд. Будто клинок. Баграм засмотрелся на секунду. Секунды оказалось достаточно. Лёнька рывком дотянулся до стула. И стул полетел в окно. Стекло вздрогнуло и рассыпалось. В спальню ворвалась дождливая и тёмная декабрьская ночь.
На шум прибежал старшина.
– Да вот, сам не знаю, приснилось что-то. Совсем я дурной стал, – оправдывался Лёнька.
Всю ночь взвод собирал осколки и вставлял новое стекло. Разбираться не стали. Наказали всех.
В следующий раз Лёньку обошли вкруговую, взяли в захват. Баграм ударил снизу вверх. Сильно и хлёстко. Брызнула кровь. И ни звука.
– Лижи мои ноги и моли о пощаде, тварь!
Лёньку пригибали вниз. Он сопротивлялся. Баграм достал припрятанный штык-нож.
– Лижи, сука, а то ухо отрежу.
Через мгновение лопнуло и разлетелось новое стекло. На этот раз стул кинул Яшка. Деды отпрянули. Лёнька с Яшкой схватили по куску стекла, встали спина к спине.
По ладони у Лёньки текла кровь. Он лизнул её и страшно улыбнулся Баграму.
– Подойдёшь – зарежу.
Баграм оцепенел. Ему вдруг стало жутко. Панически. Внутри похолодело. Он осознал каждой клеткой мозга – не шутят. Правда, зарежут.
Вбежал матерящийся старшина.
Лёнька отпустил руку со стеклом
– Да вот, опять что-то не то приснилось.
Их с Яшкой потащили в медпункт – зашивать. А взвод снова собирал осколки...
– Не трогайте больше этого бешеного Лиса. Ну его нахер.
На этом Баграм отстал. Он готовился к дембелю, и его занимали совсем другие мысли. Пока однажды ребята не достали где-то гитару.
– Дождь барабанит с утра и до вечера,
Время застывшее кажется вечностью,
Мы наступаем по всем направлениям,
Танки, пехота, огонь артиллерии,
Нас убивают, но мы выживаем,
И снова в атаку себя мы бросаем, –
пел Лёнька. А на губах Баграма застыла ехидная улыбка, о которой он забыл. Припев они пели уже вместе.
– Давай за жизнь. Давай, брат, до конца...
А потом Лёнька запел «Тёмную ночь». Да так проникновенно и верно, что в груди защемило от невысказанных, нерастраченных чувств. Баграм встал и поскорее вышел.
Когда Баграм уезжал, они с Лёнькой обнялись, пожали друг другу руки. И посмотрели в глаза. Честно и прямо. А потом расхохотались. И расстались навсегда. Друзьями.