З. С. А. Часть 4

 

                7      

    На пышущей жаром крышке четвертого трюма сидел в обнимку с гитарой Толик Пудов и дурным голосом страдал:
    "Никто тебя не любит так, как я"...
    Других песен он, похоже, не знал, а с этой даже сожителя своего Вальку Стулова допек до истерик и вынужден был музицировать либо на палубе, либо вовсе в форпике или фонарной.
- Ты тут яичницу, что ли, высиживаешь? - попытался я привнести мажорный настрой под гитару страдальца.
Толик ничего не ответил, но петь перестал и только теребил струны. Худое, скуластое лицо его было матово-коричневым,  тощие ноги тонули в широченных раструбах кирзовых сапог, которыми он упирался в баллон с жидким аммиаком. Целая пирамида таких баллонов втиснута была между трюмом и кормовой надстройкой под самые иллюминаторы матросских кают, грелась на солнышке. Еще намедни баллоны были сложены палубой выше, возле третьего номера. И там им было хорошо и уютно под дождевальной установкой, которую срамодил семидел боцман. Он тогда еще припевал пионерскую песенку: "Ни мороз нам не страшен, ни жара..." Напрасно старался. Буквально через день помполит приказал убрать эти баллоны вместе с дождевальней к чертовой матери. Шум дождя, видите ли, почивать комиссару мешает. Иллюминатор его спальни как раз сюда выходил. И как боцман ни упирался, даже старпому настучал, но как можно перечить помполиту?
Утратив надежду на душевную беседу с Пудовым, я протопал мимо, к трапу на корму.
  На полуюте, возле "хутора", где жили судовые светила и рефы, когда я туда спустился, царило небольшое светопреставление.
Повар Коля Крицкий, в полном обмундировании, в белых колпаке и куртке, насиловал шваброй растянутую между кнехтом и шпилем голубую акулу метров двух длиной. Причем испытывал такое наслаждение, будто самолично совершает акт. Насколько приятно это было рыбине, понять было невозможно: она даже хвостом шевельнуть не могла. А глаза ее ничего не выражали. Только некое удивление читалось на разинутой ее пасти с тунцовым крючком в углу.
 У кнехта слева Валька Стулов с Витькой Ивановым бились с огромным альбатросом, пытаясь опутать его лапы: с акулой, что ли "поженить" решили? А по палубе, между клюзами, гарцевал морской лев, красивый, с лоснящейся иссиня-черной шерстью и слезящимися темно-карими глазами. Он поочередно тыкался мордой то в один, то в другой клюз, желая, очевидно, вернуться в родную стихию, но клюзы были маловаты для его тушки весом килограммов под сто. Иногда он оборачивался, смотрел вроде просительно на людей и снова совался в клюзы.
Как весь этот зверинец в одночасье оказался здесь, можно было догадаться по довольной физиономии Саньки Николаева. Он весь таки сиял в тон с рыжей шевелюрой, насаживая на тунцовый крючок очередную порцию скумбрии, наживку для новой добычи. Винт под кормой не работал и за кормой была зеркальная гладь, хотя зыбь вздымалась довольно высокая. Это было заметно по тому, как раскачивался с борта на борт подходивший справа по корме какой-то добытчик. Мы-то, в полном грузу, стояли как вкопанные.
Между переборкой "хутора" и шпилем теснилась толпа зрителей: начпрод с "шахиней" Ниной Киреевой, два "светила", они же электрики, и пара "сантаклаусов", рефмотористов - полный аншлаг. Если акулы с альбатросами не были у нас в диковинку, то вот морской лев на удочку - этого еще не случалось.
"Меня тут явно не доставало", подумал я, прикидывая, к кому присоединиться. Но в этот момент с мостика прокукарекали:
- Кормовой команде принять швартовые с правого борта!
"Какой команде?" - осмотрелся я. Тут и матросов-то, кроме Николаева да меня, по случаю... Ах да, вон еще Стулов с Ивановым - опять же случайно. А второй штурман где? Ему на корме командовать положено.
Не успел подумать, а Лешка Лысенко уже тут как тут. Ревизор. Или второй помощник капитана. Нашей мореходки выпускник. Говорят, с красным дипломом. Три года как закончил, и вот уже второй на такой роскошной лайбе как наша "Бора". Еще год-два и, глядишь, капитаном будет. Парень он вроде нормальный, но почему-то к нам, курсантам, то ли неприязнь, то ли пренебрежение, вроде как к недорослям не скрывает. А Гмирянскому он друг. И что у них за дела?
Увидев безобразие на корме, штурман снизошел до матюгов: "За борт весь этот зверинец! Не видите, пароход у борта?!"
Иванов со Стуловым спешно перекинули через фальшборт спутанного веревками альбатроса. Николаев, побросав рыболовные снасти, кинулся подбирать выброску, поданную с "пришельца", а я ухватился за хвост акулы, показав Крицкому, чтобы освободил линь на кнехте, хотя и не вполне уверен был, что переброшу через борт такую тушку. Акулья кожа на ощупь была как крупный наждак - не ободрать бы руки. Зрители "во втором ряду" двинулись нехотя к трапу. И тут наверху вдруг что-то лопнуло. Звонко так. Словно большая лампочка. А несколько секунд спустя на корму сверху пополз плотный, белый туман.
Толпа во главе с казнокрадом ринулась в дверь на хутор - только их и видели. И лишь один электрик, споткнувшись у входа, улегся животом поперек комингса да так и остался, не давая прикрыть дверь. Туман полз к корме, переваливался за борт, а заодно и через "светило", вниз, к жилым помещениям.
Во мне тоже будто что-то щелкнуло, и, ничего вообще-то толком не соображая, я ухватил за руку кокшу и, захлопнув глаза и дыхало, ринулся по трапу наверх, навстречу туману.
На палубе, у четвертого номера никакого тумана уже не было. Ярко сияло солнышко, а возле комингса трюма в некрасивой позе лежал Толик Пудов рядом с неразлучной гитарой. Чуть поодаль от него съежился, будто большой, раздавленный тюбик, баллон без вентиля.  Палубой выше невесть откуда возник Мальгогер с биноклем в руках, а рядом держался за поручни вездесущий боевой комиссар.
Нина, опередив меня, бросилась к Пудову, хотя и не знала толком, что с ним делать. Кажется, он был жив, только без сознания. "Контузия, наверное", - подумал я, хотя никогда контуженных не видел.
- Это что?! - кричал мелкий, но голосистый капитан. - Какой мудозвон их тут свалил? - биноклем указал он на желтую пирамиду баллонов. - Где рефмеханик, язви его в душу?! Боцман где?! Старпом! А эскулап этот чертов, опять загорает?
Помполит энергично крутил головой, видимо, помогая капитану отыскать нерадивого "мудозвона". Этот найдет. С правого борта, со спардека подбежал доктор Руккель, на бегу натягивая на себя рубашку и создавая на лице рабочую обстановку.
Доктор наш  был вроде как недоношенный, похоже, без должного минимума врачебной практики. Одно только звание - доктор.  В прошлом рейсе  - едва подгребли на промысел, на Ньюфаундлендскую банку - у меня под мышкой фурункул выскочил. Мне в трюме короба с хеком таскать, а тут  это. Пошел к доктору, так у него не достало толку мне эту язву вскрыть. И освобождения от работы не выписал. Так я и бегал, кривясь от боли, по трюмам, покуда эта хрень сама не лопнула, залив мне правый бок и вымазав свитер кровью и гноем. Зато как сразу легко стало!..

                8
"Хреново быть бестолковым, а с бестолочью дело иметь - вообще гиблуха" - так обычно поощрял своих матросов боцман Григорьев, сам будучи при этом бестолочью несусветной. Так, во всяком случае, отзывался о рыжем "драконе" старпом Зарипов. " С кем поведешься, от того и..." - парировал в свою очередь боцман, замыкая "порочный круг". Впрочем, ему благодаря, на палубах и в помещениях парохода придраться бывало не к чему.
Вообще, хорошие боцмана - это своего рода номенклатура. И не только в нашей конторе. А Женя Григорьев... когда он такелажные работы ладит, смотреть на него - будто "кружевницей" любуешься. Тропинина. Таких мастеров... Разве только Мишка Олейник на "Капелле", на баркентине рижской, где мы парусную практику проходили. После первого курса.
В общем, пока мы тут возле четвертого номера вокруг Пудова суетились, боцман с плотником и подшкипером пришельца к борту привязали. А явившись пред грозные очи капитана, Григорьев помполита не выдал, принял огонь на себя. "Вчера смайнали баллоны сверху - я думал, к установкам ближе будет".
  - Смайнали, ближе, - брызгал пеной капитан. - Не дай бог с парнем что-то серьезное, ты у меня под суд загремишь.
Боцман промолчал, только глянул искоса на помполита. И похож он был при этом - один к одному - на стрельца с суриковского "Утра стрелецкой казни". "Посторонись, Дмитрий Иваныч, я тут лягу" - оставалось сказать ему. Не сказал однако, а  спросил:
- А куда этого, пассажира девать? Он чудной какой-то. Хоть к якорю на цепь привязывай.
- Черт! Совсем забыл, - ругнулся Мальгогер. - А у него виза-то хоть есть? Он ведь с какого-то СРТ - как бишь его? А они почти все безвизовые. Так меня с ним ни в один порт не пустят. Придется с полным грузом в Таллин топать. А тут до Африки всего миль двести осталось.
- Побольше, - несмело поправил явившийся на шум старпом. - Мы только к середине залива подгребли. Пуп земли, можно сказать, под нами.
- И чего? Ты хочешь сказать, что до дома отсюда ближе?
- Нет, но...
- Ты с этим, с "Криптоном"-то разговаривал? Какого рожна они нам этого пассажира сваливают?
- Говорят, они в антарктическую экспедицию спускаются, домой не скоро будут.
- А мы?! Мы эти пять тысяч, может, полгода не расторгуем. Знаю, как они тут работают. А это еще что за привидения?
С кормы один за другим поднимались "рыболовы" и "зрители". Надышавшись аммиака, вид они имели и впрямь привиденческий - хоть всех в госпиталь укладывай.
- Это, я думаю, кормовая швартовная команда, - съязвил старпом. - Вот и начпрод с ними, и повар.
- Шутки-то вроде ни к чему, - осадил его Мальгогер. - Потравились, что ли, Саныч? - обратился он к второму штурману.
- А что это было? - вместо ответа вопросил второй.
- Раздолбайство это было, вот что, - ответил капитан. - Бардак на пароходе. - Это было уже адресовано старпому.
Старпом при этом стал пониже ростом, чуть не вровень с Мальгогером.
- Вот  документы того парня, - разрядил обстановку боцман, подходя к трапу. - Говорят, все, что удалось спасти. Санпаспорт тут, диплом и паспорт моряка. Его, наверное, закрыть где-нибудь придется да матроса приставить - чтобы присматривал.
- А врач у нас на что?! - возвысил голос Мальгогер. - Пущай и присматривает. Как там наш паренек?
Осмотрев и прощупав Пудова, доктор распорядился отнести его в госпиталь. Две каюты внизу, рядом с докторской использовались как госпиталь. Или амбулатория. Впрочем, чаще они были вместо гостевых или пассажирских. Теперь, видимо, станут "работать" по прямому назначению. А чего там боцман про пассажира с "Криптона" толковал?..
                9
Боцман Гмирянского не выдал. Настучал на него Витька Иванов, который, едва только улеглась суматоха на корме, торкнулся к капитану и со всею большевистской (Витьку еще в армии приняли в полноправные члены КПСС) прямотой доложил, кто есть непосредственный, помимо тропического солнышка, виновник взрыва.  Мальгогер, покрыв Гмирянского в несколько этажей, вызвал к себе начальника рации и выдал тому для передачи в Управление текст- требование о замене на "Боре" замполита.
Мальгогер вообще-то крайне недолюбливал Гмирянского, и по такому случаю готов был выкинуть того за борт. Но помполит - это тоже номенклатура. Причем даже для  такого драйвера, как Большаков (вот ведь ирония судьбы), недосягаемая.
- Вот ведь стервец брюхатый! - пересказывал Иванов мне негодование капитана. - А я из-за него старпома нахлобучил, боцмана тоже, а рефа вообще думал строгачом наградить. А если с парнем что-то серьезное, под суд загремим. Я - в первую голову. Сук-кин сын! - это уже непонятно было, к кому относилось.
Заглянувший в это время в каюту третий штурман доложил, что его, капитана, на "Криптон" в гости зовут. Капитан приглашает.
- Какие на хрен гости!? - отрубил Мальгогер. - И никаких праздников по случаю, когда тут такое. Рубить веревки и - полный ход. Я сейчас на мостике буду. А за сигнал - спасибо, - это уже непосредственно честному коммунисту Иванову. - Моя бы власть...
                ***
- Мальчишки, сделайте доброе дело, - остановила нас с Витькой буфетчица на выходе из харчевни.
- Для тебя, Нинуля, хоть два, - лучезарно улыбнулся редкими зубами Иванов, покосившись однако на меня.
- Отнесите обед клиентам. Заодно проведаете. А то у меня...
- Ясно, можешь не объяснять, - принял Витек поднос из рук Петровой.
- К Толику лучше бы ты сама сходила, ему приятно будет, - слегка съязвил я. - Ведь он для тебя все пел: "Никто тебя не любит..."
- Это тут другую Нину кто-то любит горячо, - парировала Нинуха. -  Прям из полымя за ручку спасает, - вот язва!
- Ладно, давай, что там еще, - пресек начинающуюся перепалку Витек.
- Берите по подносу, а уж насчет диет, не знаю, пусть вам Эскулап расскажет.
Мы, как два гарсона, прошли к центральному трапу и смайнались вниз. Иванов сразу угадал, куда надо. Возле Толика Пудова сидел озабоченный доктор Руккель и вроде пытался его диагностировать. Я сунулся было в соседнюю дверь - она был а заперта.
- Это чего, док? - спросил я неласково. - А ключ где?
- А, ключ, вот ключ, - Хейно сунул руку в карман халата и протянул мне ключ. - Только ты это, осторожно.
- Кусается, что ли?
- Нет, вроде тихий, но странный. Стихи какие-то читает. "Нас было много на челне...".
- Ладно, разберемся, - сказал я, отворяя соседнюю дверь.
Паренек лежал одетый, поджав колени, лицом к переборке. При моем восшествии он резко повернулся, уставился на меня. Густые черные брови и провалившиеся глаза почти такого же цвета. Лицо при этом круглое, с гладкой матовой кожей - восточный тип, определил я.
- Почему меня одного заперли? - без вступлений спросил он голосом хриплым. - Я спать хочу, совсем не спал. Но боюсь.
- Чего боишься?
-  Не знаю. Побудь со мной.
- Ты есть хочешь? Я вот принес. У нас прилично кормят.
- Не знаю. Нас было много на челне. Нас было тридцать душ, тридцать организмов,и где они теперь?
- Где они? - не понял я.
- Ты Пушкина читал?
- "Арион", что ли? Наизусть помню. "Нас было много на челне; иные парус напрягали, другие дружно упирали в глубь мощны веслы. В тишине на руль склонясь, наш кормщик умный в молчанье правил грузный челн..."
- Какой он, к черту, умный?! Рвач! Хапуга! Я же говорил ему: хватит! З.С.А. Зимняя Северная Атлантика. Ты куда пришел? На Джорджес-банку пришел - вот и баста. А он забил под завязку, под Тропическую пресную и... Я видел снизу, как их, словно сардельки краном вылавливали. Идиот с "Бриза приказал связываться по трое и прыгать. А вода три градуса - много наплаваешь? Ты плавал в трех градусах? Я-то не обвязался. Мне плот удалось сковырнуть. Ко мне еще Славка забрался, матрос старший. Я же говорил ему: Зимняя Северная, - а нас по ватерлинии раскололо. Как орех. В две минуты ко дну пошли. И все - как сардельки. Я видел. А потом так на палубе и выложили. Даже не развязали. На опознание... И они все - только засыпаю - за мной бегут, сардельки тянут. И капитан впереди, кормщик умный...
В каюту без стука  вошли доктор с Ивановым.
- Как тут у вас? - спросил Руккель солидно, доставая из грудового накладного кармана черный молоточек.
- А вот это не надо! - выставил ладонь пассажир. - Я тут вам не псих и не параноик. И вообще, почему я тут и куда меня везут?
- В Африку, на солнышке погреться, - встрял в разговор Витька Иванов.
- В Африку - хорошо. Давно мне туда хотелось. А работа мне найдется? У меня, между прочим, диплом ШДП, я на своем клипере вторым штурманом чертил. На "Аметисте", вечный ему покой.
- Насчет работы - это к капитану, - сказал доктор. Вот подлечим тебя, тогда и про работу.
- А чего меня лечить? Я...
- Приказано, вот и лечим.
- Вы мне только выспаться дайте. Оставьте со мной этого парня, - он показал на меня.
- Ладно, потом решим, кого с тобой оставить.  Ты давай поешь. Море любит сильных...