Грязь

Теплые, мягкие руки обнимали его. Рома немного стыдился своей впалой груди, и теперь искоса глядя на её руку, безвольно лежащую на нем, невольно представил себе,  как это смотрится со стороны. Ему нравилось так лежать, ощущая рядом, немного липкое от пота, тело подруги. Нравилось даже больше чем сами занятия любовью, хотя в этом бы он не признался даже самому близкому человеку. Даже самому себе. Ведь это было как-то не совсем по-мужски. Во время занятий любовью он внимательно контролировал свои действия. Выглядело это так: время поцелуев - и он притягивал её лицо к себе и с силой впивался в пухлые влажные губы, стараясь проникнуть как можно глубже. Время нежности - и Рома, сдерживая себя, мягко и легко поглаживал ей грудь. Светлые волосы, раскинувшиеся по плечу попадали ему в глаза и в нос. Пару лет назад, когда они начали встречаться, первый шаг сделала Юля. Они ехали в автобусе с какого-то школьного совместного выезда и она, вдруг положила голову ему на плечо. Тогда волосы щекотали ему не только лицо. В голове витали мысли и фантазии о поцелуях, её губах, её глазах и совместной близости. Не животной близости, как говорила его мать, а эфемерной близости когда хорошо даже просто от того что она рядом с тобой. Было ощущение, что близость проникала глубоко в живот и растворялась, оставляя там вакуумную пустоту. Ощущение свободного падения, когда все нутро поднимается к сердцу, ощущение полного восторга. Сейчас его не было. Просто её волосы лезли в лицо, и ему было жарко. Рома протянул руку и очень аккуратно снял с неё очки. В очках глаза её были очень красивы. Огромные, всегда чем-то удивлённые и слегка растерянные. Глаза действительно будили в нем то мужское грубое чувство, о котором он так старался создать впечатление. Желание обладать этими влажными блестящими драгоценностями было первобытным, животным чувством. Когда же очки были одеты, а глаза закрыты, Рома невольно вглядывался в увеличенные линзами блестящие щёлки между век. Словно подглядывал за ней, за её мыслями. Неприятно ему было. Вот и снял. Как только очки выскользнули из-под волос, Юля открыла глаза и улыбнулась.

Улыбка у неё вышла слабой и беззащитной. Это всё потому, что она плохо видела. Она не нравилась себе на фотографиях без очков. Казалось, на них совсем юная девочка, которая потерялась на улице и ждет, что её вот вот найдут. Но она не такая. Юля - взрослая девушка. С напускной сердитостью она забрала у Ромы очки и нацепила на нос. Она знала, что ему нравится, когда она в очках. Она видела это в нём, по его прищуренным глазам, глубокому дыханию, расширяющимся крыльям носа. По той застывшей пристальности, с которой Рома смотрел на неё.
В низу живота, как всегда после близости, было неприятно липко и прохладно. Они лежали на шерстяном одеяле, и грубая ткань колола обнаженную горячую кожу.

     Сексуальная. Обнаженная.
           Скользкая, липкая. Свечою сожженною
     Жмусь к тебе, согревая себя.
           Потёкшим воском, скатившись.
             Мутной лужей блестя,
                На столе расстелившись,
                Завороженная,
                Уничтожена!

Громко и с выражением отчитав свой стих, Юля вскочила с дивана и побежала в ванную комнату. Усевшись, она улыбнулась своему отражению, с довольным видом. Интересно понравилось ли Роме её новое стихотворенье? Она, конечно, поймёт, когда он ответит. Юля всегда знала, когда он врёт.

- Ты долго, там?- послышалось из комнаты.

Не ответив, Юля заскочила в душ и открыла кран на полную. Холодная вода обожгла тело, но это было даже приятно. Постепенно нагреваясь, вода шипела и бурлила вокруг. Запахло влажными волосами и туманом.

- Хорошо нам. - Вслух произнесла она, но струи воды вбили слова обратно в рот.
Сквозь шум воды Юля услышала мелодию звонка на Ромкином мобильном телефоне. Это была легкая, ненавязчивая джазовая мелодия, но кожа вдруг покрылась мурашками. Звонила Елизавета Игоревна.


- Привет, мам. - Рома невольно задержал дыхание. И когда понял это, тихо судорожно выдохнул, надеясь, что мать этого не услышит.

- Где ты? - после долгой напряженной паузы, прохрипело в трубке.

- Да, ещё гуляем с пацанами…  Минут через двадцать буду дома. - ответил он, с напускным весельем в голосе. И льстиво спросил. - Погреть тебе ужин?

- Да. – коротко вякнула трубка, и потухла, сообщая о разрыве соединения с собеседником.

Что-то было не так, это Рома знал так же точно, как то, что кончится это всё плохо. Он начал гадать могла ли класнуха позвонить матери. Так вроде и поводов давно не было, не прогуливал уже пару недель, да и по учёбе всё было в порядке. Его размышления прервал звонок в дверь.

Страх затёк внутрь вместе с глубоким вдохом и разросся там, где недавно было так приятно и сладко. Тем хуже он почувствовал себя сейчас. Рома знал, что мать стоит за дверью. Она знает, что он в квартире. Он знал, что она знает. Тонкие, плотно сжатые губы, побелевшие от гнева и злости на него, словно из застывшего гипса. В углах рта ещё белее белых плотных губ, притаилась слюна. Слюна, которая будет мерзко двигаться, растягиваясь и тонкими нитками сшивая её рот, когда этот рот раскроется и мама закричит. Рому затошнило. Тошнило отчасти от страха, отчасти от того, что он представил злость матери. Звонок не повторялся, но Рома понимал, что она уже почувствовала его страх и теперь ждёт отмашки, в виде открывающейся двери. Шум воды в ванной затих, и в тишине было отчетливо слышно, как остаточные капли разбиваются о дно. БАМ! БАМ! БАМ! Натянув джинсы, и на ходу одевая футболку, он поплелся в коридор. Рывком раскрыл дверь и поднял взгляд на маму. Она выглядела в точности, так как он себе и представлял. С напускным спокойствием она сравняла его с землёй, взглядом стальных жестких, любящих глаз.

- Сволочь… поганая… - оглушительным шёпотом прошипела она, и, с силой оттолкнув его, прошла мимо, чеканя шаг. Ему вдруг вспомнились курсанты на параде, так нахально, с удовольствием, вбивающие каблуки в чёрный асфальт. Рома оцепенел.

Из ванной раздался скользкий звук тела об эмаль, шум раздираемой занавески.
Негромкий всхлип и звонкий сочный шлепок. Время для Ромы остановилось. Он хотел броситься к ним, но разрастающаяся внутри злобная ярость, будто тормозила его. Казалось, с каждым шагом он идёт все медленнее и тяжелее, как будто взбираясь на крутую гору. Из пыточной доносилась напряженная немая возня, закончившаяся звуком падения и вскриком его матери.
 
Юля совершенно не испугалась звонка в дверь. Только выключила воду, завернулась в полотенце и приготовилась терпеливо ждать. Она не собиралась оправдываться ни перед кем. Она – взрослая девушка, всё-таки. Но Юля совершенно не ожидала так спокойно вошедшей Елизаветы Игоревны. От неожиданности неловко отшатнулась и, совершенно по-детски неуклюже поскользнулась.  Одна рука женщины с безумной силой вцепилась в цветастую занавеску тонкими сильными пальцами. Ярко-красные длинные ногти проткнули пленку и высунулись наружу, как раны на бледном лице. Засмотревшись на них, Юля не заметила смазанного, дико-быстрого движения второй руки, и только почувствовала внезапный ожёг пощёчины на лице. Юля запоздало отклонилась и, потеряв равновесие, инстинктивно раскинув руки,  упала вперёд. Прямо на обезумевшую женщину. Аккуратно постриженные ногти оставили алые полосы на щеке тёти Лизы, и вцепились в её куртку но, зато Юля удержалась на ногах. И начался танец, танец двух ненавидящих друг друга женщин. Только одной из них было пятнадцать, а второй тридцать семь.

- Шлюха. Грязная шлюха. Маленькая тварь. Грязная мелкая тварь. Шлюха. Тварь. – выплёвывала скороговоркой тётя Лиза, в лицо маленькой чисто вымытой девочке. Вдруг, она отпустила Юлю и отвернулась к зеркалу, опустив взгляд. Стоя совершенно неподвижно, Елизавета Игоревна билась в дикой истерике. Казалось, достаточно дотронуться до неё, и она взорвётся оглушительным взрывом и разлетится кровавыми ошмётками по кафелю. Юля воспользовалась моментом  и, не спеша, аккуратно вышла из ванной.


В голове тяжело и гулко стучали чугунные молоты. Это были молоты ярости, молоты  бешенства, без устали выдалбливающие на вдох и выдох ритм исступления. Уши заложило, и, она взглянула на своё отражение в зеркале, чтобы убедится, что из ушей хлещет кровь. Крови, к её удивлению не оказалось. Хотя, что это? На щеке виднелись две, едва заметные, царапины, оставленные этой мерзавкой. Елизавета Игоревна осторожно прикоснулась к лицу, и легко провела пальцем вдоль розовых полос. Затем, на мгновение задумавшись, с силой вонзила ногти в бледную упругую кожу, и одним решительным, резким движением разодрала себе лицо.


Юля вышла из ванной комнаты, когда он ещё был на полпути. Она была совершенно спокойна и прошла мимо него в комнату за одеждой, так, будто ничего особенного не произошло. Тяжесть страха у него внутри в один миг растворилась и осталась одна безмерная злоба на мать. Зачем она это делает?! Рома постоял некоторое время в растерянности, решая куда идти. Юля показалась из комнаты, когда он уже пошёл к ней.

- Что с ней? Что с ней, ****ь, такое? – спросила Юля. Еле уловимая дрожь в голосе, была единственным, что выдавало в ней крайнее напряжение. Она стояла перетянутой звенящей гитарной струной, которая вот вот лопнет, и сколько ей осталось не известно. – Мы не можем так. Я не могу… Мне надо уходить. Ты не можешь быть с грязной…

- Перестань. Я-то причём. Не слушай ты её, что бы она ни сказала. Я сейчас к тебе спущусь. Через пару минут. Договорились?

- Хорошо. Мне. Пора. Уходить. – Юля прикоснулась губами к его щеке, задев очками ухо, и повернувшись, решительно вышла на лестничную площадку.

- Я сейчас. Пару минут. – крикнул он ей вдогонку и твёрдо пошел в ванную.

Подходя к приоткрытой двери Рома уже не чувствовал ни страха, ни злобы на мать. Он ощущал одну безмерную безнадежную усталость, давящую на плечи. Усталость от того, чего он никогда не поймет и от того, что его никогда не поймут. Усталость от того разговора, который ему ещё только предстоял. Усталость от тех уловок, которые его мать применит. От тех условий, которые она поставит. Рома был разбит ещё до боя. В ванной что-то притаилось, что-то жуткое, лживое и мерзкое. Пахло водой, мылом и ещё чем-то. Какой-то металлический запах. Рома дёрнул дверь.


Я стояла и смотрела на него. Моя блузка пропиталась кровью из раны на щеке, раны которую оставила эта мерзавка. Блузка холодила шею и грудь. Было неприятно.


Мать стояла неподвижно и смотрела на Рому. Пристальным стальным взглядом. Абсолютно трезвым спокойным, умиротворённым взглядом. Выражение глаз даже казалось немного сонным. Чуть ниже правого глаза начиналось кровавое уродство, кусок кожи со щеки, свисал ниже подбородка. На самом конце обрывка набухла огромная тёмная капля, готовая упасть. Капля сорвалась, и он, проследив за полетом взглядом, увидел небольшую лужу крови на блестящем кафеле. Рома посмотрел на мать и понял. Понял, кто это сделал. Понял, зачем она.

Он увидел открывающиеся тонкие губы, сшитые нитками густой слюны.

- Ужинать будешь? – тихо произнесла она, и улыбнулась.

Рома прислушался, помотал головой, словно вытряхивая что-то из ушей. Взглянул вверх, вниз не видящим взглядом сумасшедшего. Зубы сжались до хруста, до нестерпимой боли в дёснах.

В голове, что-то мягко переключилось.





"В ноябре 2016 года, в Псковской области произошла трагедия. Двое 15-летних подростков забаррикадировались в доме, открыли стрельбу по полицейским и покончили с собой. Все происходящее они показывали на своих страницах в соцсетях, называя себя русскими Бонни и Клайдом.

Психологи пытаются понять, что именно толкнуло детей к кровавой развязке."