Диспут

Столы все заняты. Как облеплены. А, вот место... Минин втиснулся, сел. Бока заныли: давят слева и справа. Битком набито заведение: выходной, имеем право...
Отхлебнул пива - ну, бармен... Миша, аспидная твоя душа.
- Здесь всегда разбавляют, - под боком кто-то, гундосо и злобно. - А кто не разбавляет? Один господь бог.
Минин отхлебнул ещё. Оберегая бока, он подался вперёд - давят, черти, и слева и справа. Теперь не выбраться из этой душегубки. От дискуссии о господе и пиве он уклонился. Стал смотреть на квадратный танцпол. Девушки танцуют. Мужики смотрят, выбирают. Не поворачивая головы, сказал строго в сторону:
- Э! Любезный! А ну, не прижиматься.
- Я разве прижимаюсь... разве я так прижимаюсь? - гнусно засопела сторона. - Я уж прижмусь, так прижмусь!
Не хотелось, но - пришлось. Двинул ногой так, что вымело и этого, и следующего за ним из-за стола. Падаль.
- Я предупреждал.
"Это Минин... Пацаны, Минин... кочумай..."
От стойки подошёл человек. По пиву в каждой руке.
- Свободно?
- Занято. А, свободно, свободно... ушли.
Мужик уселся. Глянул искоса... Руки в мозолях, ногти сбиты. Сказал:
- А ведь я тебя знаю. Ты...
И назвал, неправильно.
- Я тебя от такусеньким помню, - показал рукой с чёрным ногтем. - А ты меня?
Минин потягивал разбавленное пивко, словно и не слышал вопроса. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий. Это на вдохе. Прости мя, грешного. А это на выдохе. По-афонски.
- А хошь, разложу - что бога нет?
- Нет?
- Разложу на пальцах.
- Нет.
Девки пляшут, жопы ангельские. Груди, ноги - всё ерунда. Жопа. От этого и пляши. Вот и пляшут. А мужики сидят потеют, ногами сучат под столом. Ежели, положим, вот этот самый стол - да протянуть отсюдова - и... до Конотопа, к примеру... это сколько же девок понадобится? Достаточное количество понадобится девок.
- Вот, гляди.
Мужик расставил руки перед собой: большой палец на одной, на другой указательный и большой - в кольцо. На пальцах чёрные перстни. Душегуб.
- Это что, по-твоему?
- Руки.
- Это ноль, - потряс рукой, - вот ноль! А вот единица!
- Так.
- Там возле стойки мужик, во-он, видишь, тот в пиджаке? - показал единицей в толпу. - Тобой интересовался.
- Мент, что ли?
- Понт! Кабак этот курирует от конторы.
- И что?
- Да я краем глаза разговор их с Мишей-барменом заслушал... Вроде побили пятерых.
- Пятерых... не много?
Две студентки в одинаковых дырках на коленках приблизились к столу.
- У вас можно присесть? Мы на минутку.
- Идите уроки делайте, - сказал Минин.
- Хам...
Студентки зашуршали к другому столу.
- Размножаются тут по заведениям, - сказал Минин. - Нет чтобы учиться.
Он выпил своё пиво.
- Ну что там с богом? А то я ухожу...
- Ну смотри, - заспешил тот, - вот если я ноль, а я ноль, полнейший, это чистая правда, тогда бог - кто? Единица. А если единица я, тогда он, извините, ноль...
- Ничего не понял.
- Так два числа всего, настоящих: ноль и единица. Не выводятся одно из другого. А все другие выводятся, производные они. Значит, получается - или то, или другое.
Минин усмехнулся.
- А с чего ты взял, что он число?
Он решил ещё посидеть.
- Миша! Эй, Мишель!
Бармен за стойкой поднял руку.
- Водочки сделай нам! Во-до-чки!
Шумно, не слыхать ни черта. Показал ему - четыре единицы и два ноля. Понял!
- Ты мне мозги не парь, - сказал Минин. - Числа меня не убеждают. Я не математик. Я простой человек и хочу разобраться. Как это бога нет? Значит, делай что хошь? Анархию разводить не годится. Спасибо, Любочка. Сдачу оставь.
Сказав "приятного", Любочка удалилась. Минин и мужик чокнулись. Выпили. Закуска небогатая, но есть. Закусили.
- В одна тысяча девятьсот тринадцатом году, - сказал мужик, жуя хлеб, - в городе Нижний Новгород боролся я в тамошнем цирке с одним. Чёрная Маска Смерти.
Минин слушал его не вслушиваясь. В одна тысяча девятьсот тринадцатом. Сколько же тебе было тогда...
- Это перед войной?
- Перед самой. Цирк был полон. Аншлаг. Тут губернатор сидит. Полицмейстер. Духовенство. Тишина - как на кладбище. Здоровый такой еврей попался...
- Еврей?!
- Жид. Возил меня как хотел. Я коснулся ему вот здесь, - мужик указал место на бедре. - Он и обезножел. Тогда только уложил его на лопатки. После он мне сказал: "Имя тебе отныне такое..."
- Погоди, - сказал Минин, - чё-то Любка скачет сюда.
- Ой, мальчики, там в туалете драка! Миша сказал, чтобы к вам...
Официантка сделала плаксивое лицо.
- Где, ты говоришь, побили пятерых? - переспросил Минин, поднимаясь. - Сиди! Держи стол. Я скоро.
Пошёл через танцпол, перед ним расступались. Мужик вынул телефон:
- Скорая? Срочно, ресторан "Плакучая ива". Я говорю, бар "Джунгли". Черепно-мозговая. Ага. Без сознания. Да вообще. Поскорее, а то отъезжает...

Минин прошёл тёмным коридором и увидел покойную Олю. Точно так же он видел её четыре года назад, когда в дворовой драке его зацепили арматурой по голове.
- Так же? - сказала она.
- Нет. Не так же, - ответил он и заплакал.
Минин плакал за свою жизнь два раза. Первый очень давно, в детстве. Повод для слёз забылся, остались только слёзы: горячие и липкие. Липкие потому, что с соплями. Маленький был.
Второй раз, когда Оля умерла. На кладбище Минин не плакал, и домой пришёл не плакал. А проснулся среди ночи - и заплакал...
- Не так же. Возьми меня к себе!
- Ты не готов, - сказала она. - Ов, ов, ов, ов!
Минин открыл глаза.
- О, смотрите, очухался жмурик, - услышал он.
Два мужика в больничном повернулись от окна. Они бросали хлеб собаке под окном. Это собака лаяла: ов, ов...
- Привет, мужики, - сказал Минин. - Это где я?
Слова выходили у него похоже, но с акцентом.
- Хирургия. А ты здоров спать. Мы думали, ты ласты склеил. Дышать перестал потому что.
Доктор, когда пришёл с булкой в руке, сказал Минину те же слова про "ласты".
- Но полежать придётся, - добавил он и откусил, - недели две минимум. Варя! Ёк-калэмэнэ! Скворцова! Где лазаем?! Тут Лазарь у нас объявился. Воскрес и говорит. Скоро ходить намылится. Так вот ему полный постельный режим!
Доктор хихикнул:
- Что попросит - всё подавать с чистой душой! Слышала?
Минин смотрел на сестру с умилением. Всё на ней чистенькое, белое. И халат, и шапочка. Ангелочек.
- Слышала. Не глухая. Что положено, подам. У меня не сто рук. Я не Бриарей.
- Чего?
От удивления доктор открыл рот, булка выпала оттуда, недожёванная, и на пол. Варя вышла, шурша халатом.
- Ска-жите, пожалуйста... Нет, вы слышали?
- Она позавчера с этим лысым из шестой палаты, - сообщил один из больничных мужиков. - За деньги может раздеться голая.
Доктор слушал с видимым удовольствием. Скабрёзные предположения бродили у него по лицу. Минин плюнул мысленно: ну что за народ... Встану - уши надеру!
Ночью его возили куда-то. Лязгало железо и скрипело, как через силу. "Тормоза-а-а, - орал кто-то, но только очень-очень далеко, - нажми на тормоза-а-а..." Утром просыпается - лежит под капельницей. Мужики дуются в карты. Двое вчерашних. Один молодой ещё, нос такой - горбинкой. А другой постарше и не везёт ему.
- Тьфу ты... ч-чёрт!
- Не поминай чёрта, Никита Сергеич, он слышит! Он тут как тут.
Старший покосился на Минина в углу.
- А я, слышь - не верю! Не верю, и всё.
- Хочешь, я тебе прямо на пальцах разложу, что бог есть?
- Да нету, нету его...
Открылась дверь. По-гоголевски поводя очами, всунулась рожа. Увидела Минина:
- А-а, герой дня!
Улыбается доброжелательно: зубы жёлтые, кривые.
Мужики ему:
- Вась, чего?
Улыбаясь, он говорит:
- Там Варька с этим из шестой палаты, лысый ещё. Я, говорит, женюсь... В процедурной.
- Вот змей, - в сердцах бросил тот, что постарше. - Мужику за пятьдесят, семья, дети. Нет, всё одно место не успокоится никак.
- Никита Сергеич, я схожу, гляну? - второй ему.
- Иди... Сняли бы хоть на мобилу, - обратился к Минину Никита. - Сами смотрят, а другие что, хуже?
Не хуже, хотел ответить ему Минин. Но вместо этого уснул и проспал до самого обеда. Во сне опять кричали, женщина, мужчина... Когда Минин проснулся, в палате собрались человек пять, шесть. Они смотрели подснятую на мобильный телефон сцену в процедурной.
- Ну кто так снимает, - сказал один, когда видео закончилось. - Деревня! Ты бери крупно, бери общий план, средний план. Чего ты ездишь всё время? Руки трясутся. С похмелья?
- Да он дрочила, - сказал кто-то, и все засмеялись.
Минин лежал и улыбался.
- Ох, не дай бог, моя увидела бы это кинцо, - сказал вполголоса лысый из шестой.
Мужики грохнули... Минин улыбался. Он думал, что это сон. Чужой сон. Эротическая подоплёка иллюзии означала, что механизмы жизни, которые были в нём ослаблены и не работали, набирают силу. Сон чем хорош? Можешь прервать его на любом месте. Если он чужой.
Чужие сны заместили реальность в его собственном сне. Там ездили и лязгали железом, там разговаривали с ним, а как будто и не с ним, на языках, которые он смог бы повторить с акцентом. Чужие сны были как гости: нарядные и пустые. Есть и нет. Открывая и закрывая глаза, Минин включал их и выключал, когда была нужда.
На выписку за ним пришла сестра Оли, Елизавета Антоновна. Она была всё в том же платке, в старой куртке, запачканной на плече. Минин понял, что на улице дождь, увидев мокрую сеточку, словно накинутую поверх куртки.
- Ну как ты? - больным голосом спросила она. - Можешь идти?
- Могу.
Они вышли на улицу и не спеша пошли к остановке. Минин перешагивал через лужи. Большие лужи он обходил. Елизавета Антоновна незаметно поддерживала его под локоток, но так, чтобы со стороны казалось: человек идёт сам.


31 декабря 2017 г.


Рецензии