Три сестры. Гл. 90. Сладко - приторная ириска

                Глава 90
               
                Сладко-приторная ириска

                Время перемен. Бесконечное бытие.

      Поезд из 50-х. Послесталинская амнистия. Похороны летчика.

             Кеша чувствовал, что у него как бы отнялась часть разума. Он не мог вспомнить главных вещей, которым его учили в школе. Он видел какие- то формулы, какие-то теоремы, но эти формулы проплывали перед ним в виде чужих иероглифов.  Проплывали мимо него и разные деревья. Неведомая сила заставляла его мозг сосредотачиваться на большом корявом, черном дереве без листьев. Он тряс головой, пытался расслабиться, снова напрягал мозг, но дерево неотступно стояло перед ним. Черное, осеннее дерево с сеткой тонких, переплетенных веток без листьев.
Такая ситуация становилась для Кеши невыносимой. Он даже почувствовал спазмы в горле, когда хотел сглотнуть слюну и его даже чуть не стошнило.
Но внезапно наступило другое ощущение.
             Кеша увидел себя у окна в поезде. Он видел дома, леса, животных на поле, машины… Он много чего видел, но…, удивительное дело, он не мог прочитать названия станций, которые он проезжал. Буквы были крупные, но Кеша их не воспринимал. Он был иностранцем в собственной стране. Кеша стал сам придумывать названия, пытаясь по виду застроек вокзала понять какую-то сущность его жизни. Но тут, к своему удивлению у него возник целый ряд воспоминаний, связанных с детством.Вот он едет в поезде с отцом и матерью из Сибири. Перед ним предстало холодное, замерзшее, белое окно в поезде, покрытое морозным колючим узором. Вот кто-то проводит пальцем по стеклу, лед тает и начинает появляться цифра 1, затем 9, затем – гибкая 5 и не менее выгнутая 3. затем, он увидел множество людей в фуфайках и валенках с шумом криками и свистом теснящихся на перроне. Затем, по команде какого-то зычного голоса, толпа начала разбегаться в разные стороны, штурмуя в спешке и давке двери вагонов. Он увидел растерянное лицо отца, который искал свой кошелек и коробку с новыми только что купленными для мамы туфлями. Он видел до боли любимое и заплаканное лицо матери, искривленные в плаче губы и слышал отчаянное бормотанье: «Господи, ну, кому нужна эта амнистия? Что с нами будет без нашего Сталина…».
              Затем перед ним появился образ отца в зеленом френче и брюках с голифе. На ногах у него были белые бурки с отворотами. Отец сидел за столикие поезда серьезный и задумчивый. Перед ним стояла бутылка жигулевского пива и граненый стакан. На столе также лежала полбуханки хлеба и нож. От хода поезда пустой стакан и лезвие ножа ударялись о бутылку, создавая странное и неповторимое дребезжание, сдобренное стуком колес о рельсы. В окне были видны бесконечные поля в снегу и черные пятна лесов. В общем хоре звуков, Кеша особенно различал тонкое постукивание ножа о стакан. Это был финский нож с трехцветной прозрачной рукоятью, ручной работы. И в этом тонкой мелодии такт за тактом в ушах Кеши раздалась знакомая песня. Он уже слышал отдаленный шум голосов и явственно различал слова: «Ой, красивы над Волгой закаты, ты меня провожала в солдаты, руку жала, провожала…, провожала…». И слово «провожала» тянулось, расслаивалось, переплеталось со стуком колес и терялось в нем.
             Затем перед глазами возникла грузовая машина-полуторка, набитая до упора нарядными мужчинами и женщинами. Мужчины были одеты в вельветовые курточки с карманами в молниях, в широкие брюки и парусиновые туфли. Женщины все были в ситцевых платьях разных цветов, среди которых преобладал белый цвет в горошек. Платья были крепко сужены в талиях и расходились внизу, ниже колен веером. На ногах у них были босоножки и белые короткие носки. Зима сменилась летом. Мужчины и женщины выпрыгнули из грузовика на зеленую поляну у опушки леса и разбившись по парам и взявшись за руки, стали играть в какую-то игру, в которой передавалась палочка, и кто-то кого-то ловил, а потом стали танцевать под гармонь. И снова послышалась песня: «Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем, от того, что климат здешний, на любовь влиятелен…».
             Далее Кеша почувствовал запах лекарств и увидел своего отца, сидящего на кровати и качающего локоть, своей раненой левой руки.
             Но тут же возникло новое видение, совершенно неприятное. Похоронная процессия несет гроб, закрытый алой материей, с черной траурной окантовкой. На гробе лежит офицерская фуражка летчика и звучит трубная медь траурных инструментов. Кеша увидел себя, совсем маленького мальчика, стоящего у дороги и провожающего взглядом похоронное шествие. Он чувствует внутри себя страх. Но самое неприятное чувство – чувство густой и сладкой слюны во рту. Он сосет и давит зубами сладкую ириску, отдирает ее языком от зубов и тем не менее не может прожевать. Он смотрит на офицерскую фуражку на гробе, а зубы его чавкают, чмокают по ириске и сладкая и приторная слюна, заполняя рот судорожными движениями горла всасывается во внутрь пищевода. Кеша не знает, что ему делать. Ему хочется выплюнуть ириску, но неведомая сила страха, стыда и внутреннего оцепенения заставляет его жевать, жевать и жевать. И вот уже откуда-то из внутренних областей живота к горлу подступает тошнота. А по пыльной проселочной дороге несут останки летчика, который разбился на самолете неподалеку от этого места. «Ах, война, что ты, подлая сделала…» звучит мелодия в мозгу маленького Кеши.
 А война-то кончилась 8 лет назад!  И песни Окуджавы тогда не знали и не пели.