Глава 4. Сосед

Встреча со своим соседом по подъезду, Кораблевым была, как всегда, неожиданной для Синцова. Сталкивались с ним не на лестничной площадке, не на улице, а, как обычно, или у входной двери в подъезд, или у двери в лифт; как говорится, всегда сталкивались «лбами». Вот и сейчас Николай чуть не сбил старика с ног у входа в подъезд.
- Извините, э-э…, - приложил руку к груди Николай. - Торопился и…
- Николай Иванович, - ухватившись обеими руками за рукав Синцова, сказал Кораблев, – мы почти тезки, по отцам, - и, задыхаясь, начал сильно кашлять, хватаясь обеими руками за грудь, за горло, сильно открывая рот, чтобы вдохнуть в себя как можно больше воздуха.
- Извините меня, пожалуйста, Александр Иванович. Ну, бежал домой, не выспался… - не зная, что делать, хлопал по спине деда Синцов, приговаривая, - так легче, так легче? Сейчас вызову скорую помощь.
- Да ничего, ничего, я не задыхаюсь. Одышка это, астма – страшная болезнь, ей все равно, кто ей болеет, - голос у старика стал становиться тверже и тверже, одышка отступала. – Астме все равно, кто ты, старик или ребенок, душит и душит всех. Да, еще и лифт не работает.
- Давайте я вам помогу, - Синцов поднял кулек, наполненный до самых краев скомканными бумагами. – Куда его отнести?
- Это - мусор, если не трудно, отнесите его и выбросьте в мусорный контейнер. А я пока на улице постою, - тяжело и шумно дыша, сказал Кораблев.
Для соседей по подъезду Александр Иванович был темным человеком. Слухи о нем ходили разные. Одни говорили, что он работал в КГБ, в тюрьмах надсмотрщиком, другие – в расстрельной команде, третьи – штурманом дальнего плаванья. Синцову это было без разницы. Его этот человек, как, в принципе, и другие соседи подъезда, не волновали.
Главное, что Кораблев не пьяница, не дебошир, не наркоман. А когда человек хлопот не добавляет тебе, и хорошо. Правда, по возрасту он уж совсем стар, ему не меньше восьмидесяти. Может, Кораблев и ветеран войны, а то, что он ветеран труда, так это, точно. Если не бывший бандит, конечно. Но если смотреть, как он одевается постоянно: в форменное черное пальто, в черный костюм с черной рубашкой, то он больше похож на военного или священнослужителя.
- А вы знаете, Николай Иванович, - встретил Синцова у подъезда Кораблев, - Вы случайно в электричестве не разбираетесь?
- Нет, я не электрик.
- Знаю, знаю, вы - журналист. Читаю вашу газету постоянно.
- Приятно слышать. Спасибо. И как она вам?
- Уж, больно проста, - со свистом высказывая некоторые слова, прошептал Кораблев. – Но если поработать с вашим литсоставом и, конечно, э-э-фуу, с ее редактором, то можно, у-фуу-у, сделать хорошую газету.
- Как у партийцев?
- Вы о коммунистах? Ой, фу-у-у, я бы их в партию даже не допустил. Слюнтяи, только бы на власти им нападать, а сами куда смотрят? Кто в такой партии сегодня останется? Фу-у-у! Пусть в таком случае берут пример у нацистов. Идеология, юноша, - пару раз громко шмыгнув носом, Кораблев продолжил, - не требует слюнтяйства! Нам горбачевщина претит, в принципе, как и фашизм. Но у тех сильная идеология – идеология власти!
- Да, да, да, - согласился с ним Синцов. - А что у вас произошло?
- Короткое замыкание в розетке. Боюсь теперь свет включать, а то, извините, чих, как шарахнет.
- Будьте здоровы, Александр Иванович! Я сейчас поднимусь к вам. Зайду домой, переоденусь, инструменты возьму.
 - Ой, спасибо вам, молодой человек. Уважили! – улыбнулся Кораблев.
«Значит, вот кто вы такой: коммунист, - быстро поднимаясь на свой четвертый этаж, думал Синцов. – И, видно, в свое время работали инструктором горкома или райкома партии, а, может даже, и каким-нибудь секретарем по идеологии. Нет, скорее всего, оргсекретарем, эти за дисциплину, за соблюдение уставов, как те же кгбэшники. Значит, товарищ Кораблев, вы не тот, за кого вас принимают. А мне все равно, кто вы. А если смогу, то сейчас обязательно помогу вам, а то, что меня ждет в старости…»
Отворив дверь, Николай, забыв переодеться, ухватился за ящик с инструментами и, забыв проверить, захлопнулась за ним на ключ дверь или нет, побежал на пятый этаж.
Дверь восемьдесят девятой квартиры была заперта. То, что в ней точно жил Кораблев, Николай знал от жены.
Еще несколько раз, позвонив в нее, Николай задумался. Проверил, работает ли лифт. Нет. Значит, старик еще на полпути, где-нибудь на втором или третьем этаже.
Дверь напротив двери квартиры Кораблева приоткрылась, и из нее выглянула старушка.
- Вы, молодой человек, к кому? – поинтересовалась она.
- К Кораблеву.
- А-а, что-то у него опять загорелось?
- А как вас зовут? – спросил у нее Николай. – Я сосед снизу, Синцов.
- Синцов? – протирая бровь, удивилась она. – Не Ивана ли сын?
- Да, да.
- Химика?
- Н-нет, он мастером механического цеха работал. А-а, если вы о химкомбинате говорите так, то да, он работал на нем, считался химиком, как все люди, работающие там.
- Весь в отца, - строго осмотрев с ног до головы Николая, с какой-то надменностью в голосе, громко прошептала она. – Фу! – и потихоньку пятясь назад, стала закрывать за собой дверь.
- Фу-у! – Кораблев остановился на переходе лестницы с четвертого на пятый этаж. – Сейчас, сейчас юноша, позвольте мне отдышаться. Фу-у-у. С кем это вы там говорили, фу-у-у.
- С вашей соседкой напротив.
- А-а-а, с Ангелиной, ой, вы на нее не тратьте время, фу-у-у. Она - каверзная тетка. Считалка, ее кроме счета и цифр больше ничего не интересует.
- Не сказал бы, - улыбнулся Синцов.
- Что, фу-у-у, все в замочную скважину подглядывает, фу-у-у, - и старик продолжил подниматься.

- 2 -

В прихожей и комнате было темно. Николай Иванович сразу определил, на каком выключателе произошло короткое замыкание. Его синяя крышка была расплавлена, к счастью, не вся. Выкрутив болт, он снял ее и чуть не присвистнул, алюминиевый провод перегорел в двух местах, разорвавшись на части.
На устранение «аварии местного значения» ушло около десяти – пятнадцати минут. Но лампочка в абажуре так и не загорелась. Оказалась, и она перегорела.
Синцов, недолго думая, сбегал домой, принес три лампочки и вкрутил их в абажур, который тут же вспыхнул яркими огнями.
- Спасибо вам, - поднялся из-за стола старик.
И только сейчас у Николая появилась возможность хорошо рассмотреть квартиру, в которой проживает Кораблев. Зал был большим, просторным. По бокам его стояли старого образца шкафы для книг, закрытые большими стеклянными дверцами.
«Три шкафа с одной стороны, три с другой, - отметил про себя Синцов. Подошел поближе к первому и снова удивился, так как вместо книг в них стояли широкие канцелярские папки, и у каждой из них на боку было написано большим закругленным по концам шрифтом слово «Дело N», а дальше, красивыми рукописными буквами, чему оно посвящено. Николай приблизился и прочитал:
«Аристов А.А., мастер рем. строй. цеха. 27 ноября 1972 год». И в скобках жирным почерком написано: «Погиб столяр, работавший за токарным станком. Рукав при обработке древесины стамеской, зацепился за нее и был затянут под переднюю бабку станка. Переломал во многих местах руку и разбил голову».
- Вот это да! – воскликнул Синцов.
- Что там? – спросил у Николая Кораблев.
- Про столяра, которого станок втянул в переднюю бабку.
- А-а, было такое дело. Ноябрь 1972 года, если не ошибаюсь? – спросил Александр Иванович.
- Не ошибаетесь.
- Аристов?
- Да, - посмотрел на старика Синцов.
- Мягкий человек был, за это и поплатился.
Голос у Кораблева был теперь тихим. Видно, что отдышался.
- А чем все закончилось?
- До суда не дотянул.
- Как понять? – удивился Синцов.
- Мать того столяра облила его керосином и подожгла прямо на выходе из цеха.
- Извините, Александр Иванович, а причем тут мастер цеха? Он, что, виноват в смерти столяра?
- Еще и как! – тут же возмутился старик. – Он не имел права ставить его работать за станком. У мальчика не было для этого допуска!
- А-а-а.
- Вам только «а-а», молодой человек, и больше нечего сказать. А человека по вине мастера и не стало. Кто его вернет матери? Скажите мне.
- Да, да, извините,
- Если уж вас распирает любопытство, дальше читайте, а я пойду, чай поставлю. Только не уходите, уважьте старика своим вниманием.
- Хорошо, Александр Иванович, - согласился Синцов.
Кораблев попытался открыть дверцу стенки, в котором был собран этот архив, но она не поддалась его усилиям.
- Ключ где-то положил и не могу вспомнить, где, - сказал старик и вышел в прихожую.
- Угу, - сказал Николай и начал читать надписи на переплетах «Дел» дальше.
Все они были посвящены одной теме: несоблюдению правил техники безопасности, подумал Николай. «Токарь Филан…», дальше в почерке, который, скорее всего, «съело» время, фамилии не прочитать, был виновен в убийстве по неосторожности какого-то ученика… «Начальник цеха (что-то, не разобрать) не выдал (кому-то), от бликов света со стекла…» (тоже толком не разобрать, что написано).
«Может очки не выдал человеку? А что еще может защитить его глаза от солнечных бликов? – размышлял Синцов.
Протерев уставшие глаза, Николай выровнялся и осмотрелся. Письменный стол, за которым до этого сидел Кораблев, наблюдая за починкой розетки Синцовым, был тоже очень стар, как и его хозяин. Верхний слой фанеры, когда-то покрытой лаком, потрескался, местами даже отошел от доски. Посередине его лежало такое же «Дело №47» от 13 января 1981 года».
«В цехе №4 в ночную смену получила сильные ожоги бригада аппаратчиков. Треснула цистер… (остальные буквы не разобрать) …той, люди работали без спецодежды и были обо…ы», - с трудом прочитал Синцов.
Хотел было развязать тесемку, чтобы открыть «Дело № 47 (а)», чтобы с ним познакомиться, но в этот миг его позвал в кухню Кораблев.
- Возьмите в том ящике себе чайную ложечку, - указал пальцем на кухонный стол Кораблев. – Они серебряные.
Николай, выдвинув на себя ящик, отметил, что весь кухонный гарнитур ярко белого цвета. Вот, какое оно серебро. В ближнем углу лежала связка ключей, скорей всего, от книжных шкафов в зале, которую Кораблев считает утерянной.
«Чай №36» на вкус был кисловатым, но крепкий чайный запах был достаточно сильным.
- Моя бабушка его любила, - рассматривая упаковку чая, сказал Николай.
- А в те времена, дорогой мой сосед, другого чаю у нас в магазинах и не было. Индийский, да этот, и еще парочка разновидностей, - улыбнулся дед, оголив свои желтые зубы. – Все зависело от того, как его приготовить. Вот, я сейчас вам его приготовил, как учила меня моя мать. Сначала нужно подогреть кипятком заварной чайник, дать ему хорошенько нагреться от него, и вылить его. Записывайте, записывайте, что же вы…
Николай, широко улыбаясь, открыто смотрел на Кораблева, на его обросшие сединой  бороду и щеки, на глубокие морщины, «изрезавшие» смягченными линиями лицо, переносицу и лоб, на покрытые белым туманом, когда-то, наверное, черные глаза.
- Вы сталинец или…?
- Без «или»! – словно отрезал Кораблев. – Я - чистый ленинец и сталинец и горжусь этим званием. И до сих пор готов лезть на баррикады и убивать ненавистных нам капиталистов.
- Вы были коммунистом?
Кораблев, сощурившись, посмотрел на него, взял маленькую черную коробочку и надавил на кнопку, и тут же раздалось рычание собаки.
Синцов от неожиданности вздрогнул.
- Неправильный вопрос, Николай Иванович, - Кораблев отложил в сторону эту черную «рычалку». - Я останусь коммунистом навсегда. Я в сорок третьем был принят в коммунистическую партию, когда служил в рядах НКВД. Это значит, молодой человек, в народном комиссариате внутренних дел, и мне выпала честь расстреливать предателей Родины и тех, кто трусил и бежал назад, когда ряды Красной Армии наступали на ненавистного всем нам врага (!), на нацистов, на фашистов! Я прошел и германскую(!), и японскую(!) войны(!), всю Отечественную войну(!) и был награжден медалью «За отвагу»(!), орденом Великой Отечественной войны(!) и грамотами НКВД и нашей коммунистической партии! Это  очень высокие награды, молодой человек, - в каждом слове, в каждом слоге у Александра Ивановича было столько гордости, столько пафоса, что, слушая его, Синцов, чувствовал, с какой гордостью об этом рассказывал Кораблев.
«Человек восклицательного знака!», - почему-то окрестил он Кораблева этим знаковым именем. Это люди – герои того времени, которые поднимались из окопов и с возгласами «За Ленина, за Сталина!» шли в атаку. В эти мгновения, они не боялись ни пуль врага, ни рвущихся мин и снарядов. Они дорожили партийным билетом больше, чем своей матерью и своими детьми. Для них каждое, даже минимальное партийное взыскание, воспринималось, как крайняя мера – расстрел. Это - великие люди.
- …И когда штрафной батальон засел в болоте, когда их солдаты и офицеры боялись вылезти под шквальный огонь противника(!), я поднялся во весь рост(!) и, строча по ним из своего автомата(!), заставил этих бойцов подняться в атаку! И мы смели немцев. Я сам тогда взял в плен их офицера и привел его в штаб полка. И мне сам командир полка(!) жал при всех руку и представил к награде, медали «За отвагу».
- Вы - герой!
- Я всегда, как подобает настоящему ленинцу и сталинцу, был впереди! Я не боялся ни немца, ни япошки. Я их загонял в болота и в море и не давал им возможности вылезти назад! Нацистам нет дороги назад на нашу землю!
- А после войны вы остались служить в НКВД?
- Да, и этим горжусь. После курсов я много чего сделал для Родины!
- И дослужились до какого звания?
- До капитана!
И только сейчас Николай заметил трясущуюся руку этого человека, усыпанную темными пигментными пятнами, потихоньку растворяющимися белыми старческими красками.
- Кода я пришел на этот завод, мне предложили служить в ВОХРе, но я отказался. Я начал работать сверловщиком в механическом цехе. Это очень, скажу вам, ответственная работа, математическая, я вам скажу! Нужно было с точностью с чертежей перенести форму отверстий на железные листы, на заготовки, на фланцы. От этой точности зависело качество сборки любого механизма, крышки, заглушки. И я ни разу не ошибся. Поэтому коммунисты цеха избрали меня секретарем партийной организации, а через два года, коммунисты завода все до одного проголосовали за то, чтобы я вошел в партийный комитет предприятия!
- Это очень высокое звание?
- Вы правильно задали вопрос, молодой человек. Член парткома – это высочайшее звание для коммуниста. Это мы несли передовое знамя нашего химического комбината! Это под нашим флагом он выполнял и перевыполнял плановые задания трудовых пятилеток! Это мы контролировали работу каждого участка завода! Это мы наказывали лодырей, тунеядцев, пьяниц, прогульщиков! Это мы строго спрашивали с ответственных лиц за нарушение правил безопасности труда, за выдачу бракованных инструментов, за выпуск бракованных деталей! И я за эту работу неоднократно награждался грамотами и дипломами администрации комбината, райкома и горкома партии! Я - ветеран труда!
- Александр Иванович, за что вы отвечали в партийной деятельности? – спросил Синцов.
- Я - коммунист! Я за все отвечал, в том числе, и за охрану труда, за действия каждого руководителя! Со мной первым здоровался главный инженер комбината, потому что я раньше его на полчаса приходил на комбинат и проверял работу охранников, сколько воров они за свою смену задержали на проходной. Мне сам начальник ВОХРа отдавал честь и докладывал: «Товарищ гвардии капитан в отставке, за время моего дежурства было задержано столько-то воров».
- А что они воровали?
- При  Сталине за каждую украденную гайку вора садили на десять лет в тюрьму. Мы же стали добренькими, понимаете? – то ли в укоризну, то ли просто хотел подчеркнуть это отношение к людям Кораблев, трудно понять. Но, судя по тому, что каждое слово он произносил с постановкой ударения на последнем слоге, независимо это звучит правильно или нет, то значит, оно имело свою особую важность. – А мы слишком добренькими, понимаете ли, стали! К несунам, к ворам, понимаешь ли. И за это мы с них очень строго спрашивали: лишали премий, тринадцатой зарплаты или садили их в тюрьму. Там вы видели мой архив. Это говорит о том, что я вел очень строгий контроль и не только по недисциплинированным коммунистам, а и по беспартийным! Никто от меня, работника НКВД, не мог уйти безнаказанным!
Кораблев встал из-за стола. Глядя на него, Синцов невольно удивился, как перед ним этот сгорбленный, восьмидесятилетний старик преобразился в крепкого, еще полного сил мужчину.
- Я сейчас в туалет схожу. Вы еще не устали меня слушать? – спросил он у Николая.
- Можно я напишу очерк о вас? – тут же сказал Синцов.
- ваша фамилия мне хорошо знакома.
- Это по книге Симонова «Живые и мертвые»…
- Нет, нет, нет, - помахал рукой Кораблев. – ваш дед…
- Нет, нет, отец работал на химкомбинате токарем в механическом  цехе, потом, после окончания учебы в институте стал мастером цеха.
- То-то мне знакомо ваше лицо, молодой человек.
- Да, батя и жил в этом доме. Ему завод выделил здесь квартиру перед уходом на пенсию. Трехкомнатную квартиру, как инвалиду войны.
- Да, может быть, я проверю. Подождите, я сейчас вернусь.
Когда за Кораблевым захлопнулась дверь в туалетной комнате, Синцов тихонько потянул на себя ящик кухонного стола, в котором лежали вилки и ложки, и осмотрел связку ключей, лежавших сбоку. Взяв их, прокрался в зал и попробовал первым ключом открыть шкаф с архивом «Дел». И он тут же провернулся, дверца отворилась. Взяв несколько дел, закрыл шкаф и, положив ключи назад в ящик кухонного стола, громко сказал Кораблеву:
- Александр Иванович, меня вызывают, извините, я побежал, - и выскочил из квартиры Кораблева.