Красный резиновый шар

Она позвонила во втором часу (плохие вести всегда не вовремя). Голос дрожит, все слова навзрыд – случилась беда…

- Что с тобой?
- Я не хочу больше жить…
- Я сейчас приеду!
- Ты не успеешь, я приняла таблетки…
- Какие таблетки, сколько?!
- Всю упаковку, слишком поздно…
- Ты дома???!!!

Связь на том конце оборвалась на полуслове. Он побегал по квартире, наскреб на проезд и, на ходу втиснувшись в узкие джинсы, натянув футболку, выскочил из дома.

Жарко. В это время асфальт становился настолько мягким, что можно легко сделать в нем вмятину носком ботинка. Но ему было не до асфальта – он стремился спасти ее, вырвать из объятий смерти, привести в движение остывающее сердце. Он думал, что успеет, он надеялся.

Разумеется, автобуса не было, и Мо уже хотел искать такси, но чем платить? Разве ему поверят?! Он так часто обманывал, а теперь все было по настоящему! Таксисты и не такое слышали, думал Мо. Его история выглядела блекло и неправдоподобно: «Поссорился с девушкой, она заперлась у себя в квартире, наглоталась таблеток и теперь звонит, чтобы сказать, что все кончено». «Очень романтично, но без денег не повезу» – вот, что ожидал услышать от равнодушного водителя парень.

Запрыгнув в первый попавшийся автобус, Мо всю дорогу давил ногой на воображаемую педаль газа, как в детстве.

Автобус не торопился, останавливался на каждом светофоре, резинил, тянул время, как будто сговорившись с ней, ведь она хотела умереть и медленная езда ей только на руку. Да, автобус был с ней за одно, но надежда жила в нем. Впрочем погодите, с чего бы это?! Разве он любит, разве не может без нее?! Ведь может! И отказался бы, но жалость, мерзкое, тяжелое чувство, закабаляющее, тщедушное и в то же время такое сильное:
- Спасу и баста, хватит с меня капризов, нелепых выходок, вроде этой. Так получалось, что он даже разозлился, но как гром среди ясного неба сверкнула мысль: «Она ведь умирает, о чем ты думаешь?! Что ты думаешь?! Опомнись!».

- Двери, открывайтесь! Немедленно, дурацкие двери! - Мо даже на секунду пожалел, что теперь не ходят советские автобусы, двери которых открывались резко и сразу. Наконец створки распахнулись и он, расталкивая рвущихся занимать свободные места пассажиров, побежал к ее дому.

Типовая пятиэтажка недалеко от остановки, буквально в двух шагах. Впервые он так уверенно и быстро приближался к ней. Мо никогда и никто там не ждал, не поил чаем, не говорил с ним о погоде… Родители отказывались признавать нового кавалера дочери. Но теперь он был нужен, он был необходим, - Чип и Деил спешат на помощь, - вспыхнула в голове мысль, и тут же угасла: уж слишком наигранно и кощунственно, совершенно не к месту, решил Мо.

Прямо возле подъезда он наткнулся на ее мать, худую злобную женщину в парике: бледная, слегка желтоватая пергаментная кожа, такая тонкая, что сквозь нее видны вены. Она копошилась в сумке, лихорадочно пытаясь отыскать ключ. Немая сцена, глаза полные ненависти, испуга и недоумения одновременно.

- Че приперся, че тебе надо здесь, козел!? 

Мо молчал, ему нечего было сказать, да и не хотелось - все и так было ясно. Нужно было спасть медвежатину (так он называл подругу за патологическую неуклюжесть, неловкость). Необходимо было немедленно открыть двери подъезда, добежать до третьего этажа и попасть в квартиру. 

Спустя минуту мымра, (так он прозвал мать медвежатины) извлекла ключи из своего «вещмешка» и поднесла электронный чип к домофону. На табличке загорелась надпись «Open» и парень пулей полетел на третий этаж. Увесистая металлическая дверь была заперта и, похоже, изнутри. Мымра поднималась медленно, так медленно, что ее хотелось пнуть ногой в грудь так сильно, чтобы он покатилась кубарем вниз и размозжила свою бестолковую голову о бетонную площадку. 

Наконец она прислонилась к двери и нервно начала тыкать ключом в район замочной скважины. Ее худые, должно быть иссушенные болезнью руки не справлялись. Мо вырвал ключ и принялся крутить им туда – сюда. Замок не поддавался. - Скорее всего, эта тупица заперлась изнутри. Ну почему, почему я все время попадаю в подобное дерьмо!? - зудело в голове. Ярость перемежалась в воспаленном мозгу ужасными картинами, которые рисовало воображение. - Сейчас откроется дверь, - думал  он, - и что я увижу? Говорят, самоубийцы выглядят не самым лучшим образом: ввалившийся язык, закатившиеся глаза, расслабленный желудок и мочевой пузырь готовят не самые приятные сюрпризы… Короче хорошего мало, а я ведь ее почти любил, или не любил?
 
Дверь была неприступна и Мо начал колотить по ней изо всех сил.

- Тише, придурок, - зашипела мымра. Соседи услышат. Соседи и чужое мнение в частности, были для нее основополагающей величиной самооценки. Что люди скажут?!
- Да мне по ***, что они скажут, мне насрать, понимаешь?! – заорал мальчишка, - там твоя дочь может быть уже остывает, а ты о соседях думаешь, сука тупая!
- Ах ты мудак! Я сейчас милицию вызову!
- Давно пора! Видишь, она заперлась там, не открывает… Надо что то делать…
- Так делай, ты же мужик!

Мымра ехидно улыбнулась. Она всегда так говорила, и постоянно приводила в пример своего покойного мужа трудягу-бедолагу, которого сожрал рак. Он так и не понял, что его всю жизнь использовали. Горбил до потери пульса, напивался, уходил, но возвращался каждый раз, чувствуя, что нужен детям. Медвежатина рассказывала, что в самом конце мымра разнюхала, что у отца есть любовница и устроила мужу такую «сладкую жизнь», что он не протянул и года: неожиданно заболел, слег и умер в страшных муках. Тело его немедленно увезли из дома в морг: мымра считала, что долгое прощание и слезы ни к чему. Пусть его там помоют, переоденут, а после они немного поплачут у могилы и все будет кончено.      

Я хотел ее ударить, но остановился, услышав за дверью неуверенные шаги. Они будто пробивались из больших глубин, нарастали, становились более явными, отчетливыми и вот стихли около порога. Изнутри кто-то притянул дверь и неспешно принялся отодвигать щеколду. Казалось, этот момент длился целую вечность. Наконец дверь приоткрылась, из квартиры пахнуло затхлостью. Я рванул ее на себя и увидел ее: растянутая бесцветная футболка, бриджи, подтеки туши на щеках, и застоялая, абсолютно осязаемая обида на весь мир в карих глазах.
- Медвежатина, какого хера?! – так и рвалось из груди, но сентиментальный порыв сгладил углы и буквально через пол минуты мы уже плакали обнявшись. 

Квартирка была та еще: убитая, заброшенная, посещаемая видимо в случаях крайней необходимости. Это потом я узнал, что когда-то здесь жили долго и не счастливо, а теперь она более походила на склад, чем на дом, где может обитать человек. Вокруг валялись какие то пакеты, мешки, беспорядочно стояла мебель, лежали на протертом линолеуме газеты и журналы, громоздились в коробке из-под телевизора пищевые отходы и запах, этот ужасный запах затхлости, старости и запустения… Честно слово, в квартире одинокой 80-летней бабушки пахнет гораздо лучше! Но сейчас не об этом, сейчас я пробирался в дальнюю комнату, куда Медвежатина спешно удалилась от нас с мымрой. По дороге, в темноте, я налетел на красный резиновый шар, оступился, практический упал, но, ухватившись за дверь, удержался.

Медвежатина сидела в углу комнаты и рыдала в захлеб, возле нее были рассыпаны таблетки разных цветов и размеров.

- Ты пила что ни будь, ты выпила какие ни будь таблетки? -  тормошила ее мымра. Я просто сидел, обняв ее за плечи, пытался погасить колебания тела, вызванные рыданием: так мне виделась моя роль.

- Отвечай сука, ты выпила что ни будь, скорую вызывать?! – не унималась мымра.
Медвежатина подняла заплаканное лицо, набрала в легкие воздуха, смерила расстояние глазами и плюнула матери в лицо. Мымру взяла оторопь. Она, как стояла, так и застыла в позе ненависти и непонимания. Казалось даже, что она перестала дышать: решение нужно было принимать немедленно. Вариантов было много: например со всего маху треснуть дочь по лицу, или плюнуть в ответ, или пнуть ногой, но она выбрала самый неожиданный способ: стерла слюну с лица носовым платком, сложила его вчетверо, запихала в карман, и вышла из комнаты. Мы остались одни. Истерика продолжалась:

- Забери меня отсюда, если любишь, если тебе не все равно, забери меня, - кричала она и билась затылком о бетонную стену. – Я больше не могу здесь, я больше не выдержу. Из коридора в комнату, сам собой закатился красный резиновый шар. Она поднялась, шатко прошлась по комнате, присела около него, оперлась спиной и звучно хрустнула позвоночником. – Еще эти постоянные боли от долгого сидения за компьютером… Забери меня Мо, я больше не могу здесь.

И Мо забрал. Мо не знал, как поступить иначе: а вдруг она снова задумает проглотить таблетки? Или порежет вены? Или выпрыгнет из окна?

Первым делом сдули резиновый шар, плотно утрамбовали, упаковали в пакет, тем самым, положив начало его путешествиям. Так он и перекатывался: из квартиры в квартиру, из дома в дом, следом за хозяйкой. Но стоило ей нарушить привычный ход вещей, посеять в душе Мо смуту и сомнение, как все изменилось. Сострадание больше не могло быть оправданием ее поступкам, участие трансформировалось в скепсис, а желание помочь в равнодушие. Она рассорила его со всеми, кого только можно вообразить, закабалила сетями вранья и лукавства, потушила некогда горящие глаза. Но… Мо по прежнему оставался человеком - уставшим, разочарованным, но с непоколебимой верой в добро и справедливость.

Однажды, в очередной раз упаковывая шар в плотный пакет, он задал себе одни вопрос: почему я должен кататься вместе с этим куском резины туда – сюда, почему я во всем этом участвую, разве я не могу взбунтоваться? И он закричал. Нет, не так как кричат сумасшедшие, или победившие в межгалактической войне. Он закричал: Медвежатина, Медвежатина, Медвежаааааааааааааатина…

- Поди сюда! Почему мы опять переезжаем? 
- Мне квартира не нравится.
- А почему мы сегодня не обедали?
- Я не успела приготовить.
- Хорошо, что с моей рубашкой? До стирки на ней не было этих пятен?
- Я закинула ее в машинку с красной футболкой.
- Но она ведь белая?
- Подумаешь…..
- И ты считаешь, что у моего терпения нет придела?

В такие моменты Медвежатина обычно «включала» Эллочку Людоедочку, мол, парниша, что за вопросы к принцессе?! Все что тебе позволено, это внимать капризам и удовлетворять желания, несчастный раб. Но «парниша» был уже не тот: лицо Мо побелело, глаза беспокойно забегали, руки  затряслись, и он закричал, на этот раз громко, во всеуслышание: 

- Вон, с глаз моих, убирайся ко всем чертям. И она ушла, без вопросов, без истерик… Просто у женщин принято готовить запасные варианты, и у Медвежатины их было предостаточно. Все что она оставила после себя, это красный резиновый шар, о который еще долго спотыкался Мо, поздно возвращаясь домой, туда, где его никто и никогда не ждал.   
      
                10 июня 2012