Сирота. Мопассан

Мадемуазель Сурс усыновила этого мальчика при очень грустных обстоятельствах. Тогда ей было 36 лет, и её уродство (она соскользнула с колен няньки в камин, когда была ребёнком, и всё её лицо страшно обгорело, на него нельзя было смотреть без ужаса) заставило её решить никогда не выходить замуж, так как она не хотела брака по расчёту.
Одна её бедная соседка овдовела, будучи беременной, и умерла при родах, ни оставив ни одного су. Мадемуазель Сурс усыновила новорождённого, вскормила, воспитала, отправила в пансион, а затем забрала оттуда в возрасте 14 лет, чтобы в её доме появился кто-то любимый, кто мог бы заботиться о ней и скрасить её старость.
Она жила в маленьком сельском доме в 4 лье от Ренна и больше не держала служанку. Расходы возросли вдвое с тех пор, как прибыл сирота, и её 3000 франков ренты не хватало, чтобы кормить 3-х человек.
Она сама занималась хозяйством и кухней и давала мелкие поручения мальчику, который ухаживал ещё и за садом. Он был ласковым, робким, молчаливым. Она испытывала глубокую радость, неизвестную радость, когда он её целовал, не казавшись удивлённым или испуганным её уродством. Он называл её тётей и обращался с ней, как с мамой.
Вечером они садились вдвоём в углу у огня, и она готовила ему сладости. Она нагревала вино и жарила ломтик хлеба, и это был прекрасный маленький ужин до отхода ко сну. Она часто брала его на колени, покрывала поцелуями и шептала нежные слова. Она называла его: «Мой цветик, мой херувим, мой любимый ангелочек, моя божественная драгоценность». Он всё это позволял, пряча голову на плече старой девы.
Когда ему почти исполнилось 15, он стал маленьким и хилым, с болезненным видом.
Иногда мадемуазель Сурс возила его в город, к двум родственницам, далёким кузинам, которые вышли замуж в пригороде – это была её единственная семья. Две женщины постоянно сердились на неё за то, что она усыновила ребёнка, из-за наследства, но, тем не менее, всегда принимали её радушно, ещё надеясь на свою часть - на треть, если наследство разделят поровну.
Она была счастлива, очень счастлива, постоянно занимаясь ребёнком. Она покупала ему книги, чтобы образовать, и он с упоением читал.
По вечерам он теперь больше не садился к ней на колени, чтобы ласкаться, но живо садился на маленький стульчик у огня и открывал том. Лампа на краю столика, над его головой освещала кудрявые волосы и кусочек кожи надо лбом; он не двигался, не поднимал глаза, не делал ни одного жеста и лишь читал, полностью погрузившись в книгу.
Она, сев рядом с ним, пристально смотрела на него, удивлённая его вниманием и ревнуя, готовая расплакаться.
Иногда она говорила ему: «Ты устанешь, сокровище моё!», надеясь, что он поднимет голову и поцелует её, но он не отвечал, не слышал и не понимал; он знал только то, что происходит на страницах.
На протяжении двух лет он пожирал книги. Его характер изменился. Затем он начал просить деньги у мадемуазель Сурс, и она давала ему их. Но так как их ему требовалось всё больше, она начала отказывать, так как в ней был здравый смысл и энергия, и она умела быть разумной, когда это требовалось.
Он продолжал настаивать и однажды вечером получил от неё круглую сумму, но когда начал умолять её о деньгах снова, через несколько дней, она проявила твёрдость и не уступила.
Казалось, он понял.
Он стал спокойным, как раньше, и вновь любил сидеть часами, не двигаясь, опустив глаза, погрузившись в свои мысли. Теперь он больше не разговаривал с мадемуазель Сурс, едва отвечая на её реплики короткими точными фразами.
Однако он был любезен и предупредителен к ней, но больше никогда не целовал.
Теперь, когда они по вечерам оставались сидеть друг напротив друга рядом с камином, неподвижные и немые, он иногда внушал ей страх. Она хотела встряхнуть его, сказать ему что-нибудь, чтобы выйти из пугающего молчания, как выходят из лесных сумерек. Но он, казалось, не слышал, и она дрожала от страха, бедная слабая женщина, когда обращалась к нему уже 5-6 раз и не получала ни слова в ответ.
Что с ним происходило? Что происходило в этой молчаливой голове? Когда она сидела напротив него 2-3 часа, ей казалось, что она сходит с ума, что готова бежать, спрятаться в деревне, чтобы избежать этого немого и вечного сидения друг напротив друга, а также она чувствовала слабую опасность, которую не могла объяснить.
Она часто плакала теперь, оставаясь одна. Что с ним происходило? Когда она проявляла какое-то желание, он беспрекословно выполнял его. Когда у неё были дела в городе, он отправлялся туда по первому требованию. Ей не на что было жаловаться! Однако…
Прошёл ещё один год, и ей показалось, что в мозге молодого человека произошли новые изменения. Она заметила это, почувствовала, догадалась. Как? Не важно! Она была уверена в своей правоте, но не могла сказать точно, каким образом переменились мысли этого странного юноши.
Ей казалось, что он был колеблющимся человеком, который принял определённое решение. Она почувствовала это однажды вечером, поймав его пристальный, странный взгляд, значения которого она не смогла понять.
Тогда он начал постоянно смотреть на неё, и ей хотелось спрятаться от этого холодного взгляда.
Он смотрел на неё все вечера, отворачиваясь только тогда, когда она говорила: «Не смотри на меня так, сынок!»
Тогда он опускал голову.
Но едва ей стоило отвернуться, она вновь чувствовала на себе его взгляд. Куда бы она ни шла, он везде преследовал её.
Иногда, когда она гуляла в саду, она замечала его за кустом, словно он сидел в засаде, или когда она чинила чулки во дворе, а он пропалывал овощные грядки, он подозрительно следил за ней.
Она напрасно спрашивала: «Что с тобой, сынок? За эти три года ты так изменился. Я тебя не узнаю. Скажи мне, что с тобой, умоляю тебя».
Он неизменно отвечал спокойным усталым голосом: «Всё в порядке, тётушка».
Она настаивала с мольбой: «Сынок, отвечай мне, когда я с тобой говорю. Если бы ты знал, какое огорчение приносишь мне, ты бы мне отвечал и не смотрел так. Тебя что-то тяготит? Скажи мне, я тебя утешу…»
Он уходил, устало повторяя: «Со мной всё в порядке».
Он не сильно вырос и выглядел ребёнком, хотя его черты лица стали мужественными. Однако, они были суровы и ещё не до конца определены. Он весь казался каким-то незаконченным и беспокоящим, как тайна. Это был замкнутый, непроницаемый человек, в котором, казалось, без конца происходила умственная работа, активная и опасная.
Мадемуазель Сурс чувствовала это всё и не спала ночами от тревоги. Её мучили кошмары и страхи. Она запиралась в комнате и загораживала дверь!
Чего она боялась?
Она не знала сама.
Она боялась всего: ночи, стен, неясных отблесков луны на занавесках и в особенности его!
Почему?
Чего она боялась? Она не знала…
Она больше не могла так жить! Она была уверена в том, что ей угрожает опасность.
Однажды утром она тайком съехала к своим кузинам. Она рассказала им обо всём срывающимся голосом. Обе кузины решили, что она сходит с ума, и попытались успокоить её.
Она говорила: «Если бы вы знали, как он смотрит на меня с утра до вечера. Он не сводит с меня глаз! Иногда мне хочется звать на помощь, звать соседей, настолько мне страшно! Но что я им скажу? Он ведь только смотрит».
Кузины спрашивали: «Он грубит вам?»
Она отвечала: «Нет, никогда. Он хорошо работает, он серьёзен, но не это пугает меня. Он что-то вбил себе в голову, я в этом уверена. Я больше не могу оставаться с ним одна».
Испуганные родственницы сказали, что все удивятся и не поймут, и посоветовали ей молчать о своих страхах, не став, однако, разубеждать её в том, чтобы она жила в городе, надеясь на свою часть наследства.
Они даже пообещали ей помочь продать дом и купить другой рядом с ними.
Мадемуазель Сурс вернулась к себе. Но она была так взволнована, что вздрагивала от малейшего шума, и её руки дрожали.
Ещё два раза она приезжала к кузинам, полностью приняв решение больше не оставаться в своём доме. Она нашла домик в пригороде, который показался ей подходящим, и тайно купила его.
Подписание контракта состоялось утром во вторник, и остаток дня мадемуазель Сурс провела в приготовлениях к переезду.
В 8 часов вечера она села в дилижанс, который проезжал в километре от её дома, попросив кучера остановиться там, где он всегда высаживал её. Кучер закричал, подстёгивая лошадей: «Спокойной ночи, мадемуазель Сурс!»
Она ответила, удаляясь: «Спокойно ночи, папаша Жозеф!»
На следующий день в 7.30 утра почтальон, который носил письма в деревню, заметил на боковой дороге, которая проходила недалеко от главной, большую лужу свежей крови. Он сказал себе: «Смотри-ка, у кого-то пошла носом кровь». Но через десять шагов он заметил окровавленный носовой платок. Он поднял его. Батист был тонкий, и удивлённый почтальон подошёл к канаве, где, как ему показалось, лежало что-то странное.
Там лежала мадемуазель Сурс с перерезанным горлом.
Через час жандармы, судья и много официальных лиц начали строить предположения у тела.
Кузины, которых допрашивали как свидетелей, рассказали о страхах старой девы и о её предсмертных планах.
Сироту арестовали. С момента смерти своей приёмной матери он плакал с утра до вечера, погрузившись, казалось, в глубочайшее горе.
Он заявил, что провёл вечер в кафе до 11 вечера. Его видели 10 человек, которые оставались в кафе до того, как он ушёл.
Кучер сказал, что высадил убитую на дороге между 9 и 9.30 вечера. Преступление  могло произойти только на пути от шоссе до дома, не позднее 10 часов.
Подозреваемого оправдали.
Старое завещание, хранящееся у нотариуса в Ренне, делало его законным наследником.
Жители деревни объявили ему обструкцию, всё ещё подозревая его. Дом убитой стал считаться проклятым. Увидев сироту на улице, люди переходили на другую сторону дороги.
Но он проявил себя таким добрым, открытым, любезным со всеми, что люди начали забывать свои сомнения. Он был так вежлив, предупредителен даже с самыми бедными.
Нотариус господин Рамо был одним из первых, кто повернулся к юноше лицом из-за улыбчивой болтливости того, и на ужине со сборщиком податей объявил:
«Человек, который говорит с такой простотой и который всегда в таком хорошем настроении, не может иметь на совести такого страшного преступления».
Тронутые этим аргументом, его коллеги подумали и вспомнили длинные разговоры юноши, который останавливал их на улице почти силой, на углах, чтобы сообщить им свои мысли, и это заставило их заходить к нему в гости, когда они проходили мимо сада, ведь он владел словом лучше самого лейтенанта жандармерии, а его шутливость была так остроумна, что, несмотря на отвращение, которое он внушал, они не могли удержаться от смеха.
Все двери открылись для него.
Сегодня он – мэр коммуны.

15 июня 1883
(Переведено 1 января 2018)