Дерево с глубокими корнями 5 гл

ДЕРЕВО С ГЛУБОКИМИ КОРНЯМИ
АЛЁНА ДУНАЕВА
 
Глава 5. «Поймать Дракона за хвост»

Я до последнего не замечала неприступность стены, которая заставила меня вспоминать отрывок за отрывком из «12 башен». Никогда не задумывалась о её значении. И даже не знала, что в ней есть только два выхода: основные ворота с калиткой, через которые день ото дня монахи попадали, можно так сказать, на постоялый двор и западные ворота, выходившие прямо на заходящее солнце.
Подготовка к какому-то неизвестному ни мне, ни Юаню празднику начались едва ли не за месяц до знаменательного события. За те тридцать дней послушник появился только дважды и выглядел очень обеспокоенным. Это было заметно по тому рвению, с которым он просил меня дальше и дальше показать ему упражнение. Но я ждала его каждый вечер, засыпая на ступенях нашей хибарки, подперев одну из колон, или под деревом возле оружия. Ровно за день до торжества воздух наполнился ароматом кунжутного масла. Невероятно приятный аромат, для меня приобретший горький привкус боли и крови. В тот день на постоялом дворе, за стеной, работы велись допоздна, и я уже не рассчитывала увидеть послушника, однако всё равно, может, по привычке, уснула, сидя у невысокой деревянной подпорки.
Шумы где-то вдалеке вырвали меня из сна. Они не были похожи на привычный и размеренный шелест, доносившийся со стены. Он был значительно громче и хаотичнее. Я открыла глаза и прислушалась. Шум сменили голоса людей, направлявшихся куда-то быстро, но с расстановкой. Их было достаточно много. Но скоро всё стихло, и я уже снова закрыла глаза, предположив, что просто вскрылся какой-то недочет перед праздником. Это вполне имело место быть, ведь буквально за пару дней до торжества кто-то разлил целый кувшин, размером с меня, того самого кунжутного масла. Это вызвало переполох, ведь достать такое количество за сутки было просто не возможно.
Пелену сна сорвал пронзительный крик, приглушенный расстоянием и множеством, пусть и почти что бумажных, но всё же построек. Я моментально вскочила на ноги. Юань за считанные секунды оказался на улице и, увидев меня стоящей на лестнице, заметно расслабил плечи. Крик прерывался ровно на три вздоха, а потом затих, и больше ничего не было слышно. В сравнении с ним даже шорохи со стены перестали доноситься, будто их там никогда и не было. Я было сорвалась с места, но Юань меня остановил, прошипев что-то невнятное.
- Это были дела монастыря, - уставшим голосом объяснил он много лет спустя. Видимо, разговоры со мной его утомили. Боясь, что это может оказаться наша последняя встреча, мне хотелось узнать всё. Ведь только он мог дать мне вразумительный ответ, так как знал и понимал больше, чем Шу, Тэм, Нюй и тем более Таль или Сэя, которым на тот момент было всего пять-шесть лет. Не знаю, чего хотела больше, задавая ему это бесчисленное количество вопросов: узнать, что весь тот путь, который прошла вместе с ними, был не напрасным, и каждый миг был наполнен смыслом, или удостовериться, что он будет помнить каждый из этих моментов, даже когда меня уже не будет рядом. Что хоть кто-то ТАМ будет меня помнить...
Весь следующий день с первых лучей солнца был проведен в ожидании. Я и представить не могла, как много народу содержала и размещала в себе внешняя часть храмового комплекса. Были накрыты столы, рис готовился в огромных по моим представлением чанах, или казанах. Их размеры, правда, были внушительными, что туда свободно могли поместиться я и пятеро детей. Однако никто не притронулся к еде ни утром, ни в обед. Мы собрались перед большими сверкающими воротами сразу после первой молитвы, которая тем утром немого отличалась от повседневной. И на тот момент меня не совсем волновал вопрос, как они устанавливали и несли эту посудину. Скорее то, сколько риса им пришлось потратить в тот день.
Все стояли почти молча, не повышая голос громче невесомого шепота. Как только от ворот и стены начинало веять движением, все затихали. И снова раздавался истошный крик. Всего их было три. Ровно три: первый - ближе к полудню, второй - несколькими часами позже, и был полон отчаяния и слез, а третий... В нем тоже слышалось отчаяние, но оно отличалось от второго. Как перед последним рывком, который решает все, когда крик - не признак слабости, а источник силы. Сверкающие в алых лучах заката, ворота впервые шелохнулись. А потом и вовсе открылись. В них появилась невысокая суховатая фигура монаха. Его одеяние было немного потрепано и, выйдя к людям, воззрившимся на него как на восьмое чудо света, он принялся поправлять складки трясущимися руками. Казалось, он сам не замечал, насколько сильно они тряслись. В лучах заката кожа монаха становилась кроваво красной, и этот цвет перебирался на его одежду. Только когда сам старейшина монастыря подвел его к взорвавшейся ликованием толпе, я увидела, что это был не обман зрения. На его предплечьях зияли кровоточащие раны, тянущиеся от локтевого сгиба, и находившие свое завершение в ладонях юноши. Он выглядел молодо, не многим старше меня, или так казалось из-за того, что рядом стоял седой длиннобородый старец. В глазах была растерянность. Словно он сам не верил в случившееся. Старейшина аккуратно взял его за запястье и толпа снова смолкла. Он поднял окровавленную руку молодого монаха вверх, демонстрируя рану. Сквозь кровь и волдыри было трудно разглядеть что либо, и видимо не только мне, поэтому толпа молчала, напряженно всматриваясь в очертания. Пока кто-то не закричал: «Фо !». «Фо!» - прокатился восторженный возглас среди зрителей. Я не могла понять ничего, кроме того, как это должно быть ужасно больно. Потому что в следующую секунду молодой герой рухнул без сознания. Пыль с земляной тропинки покрыла его руку и кровь, проступившая через слой напыления, явила мне очертания дракона, чье тело извивалось в попытке уместиться на предплечье, а хвост заканчивался в самой середине ладони.
Больше из-за ворот никто не вышел. Празднование началось с момента появления того бедолаги, на руках которого наверняка останется чудовищный шрам, о происхождении которого будет знать только он. После такого зрелища аппетит пропал напрочь, даже, несмотря на то, что я ничего не ела с прошедшего вечера. Как бы это ни было оскорбительно, но я вернулась в пустующее жилище в "буферной зоне". Запах нагретого кунжутного масла заполнял собой все пространство и непрошенным вторгался в мои мысли, воскрешая крики в ночи и за воротами, кровоточащего дракона... Кровь неизбежно возвращала меня к горящей телеге. Пао, Сик, бабушка, сестрица... Шэнь.
- Шэнь был известным наёмником-работорговцем на Юге, - рассказывал Юань. В какой-то момент нашей жизни мы стали часто говорить о былом и очень многое из всех непонятностей приобрело смысл. Мы просто начали говорить, задавать вопросы и сами же на них отвечать. Наверное, поэтому не могу назвать точно период, когда я выучила их язык и наши монологи превратились в диалог. Порой, казалось, у нас не оставалось ничего, кроме этих разговоров. Вернее, они были последним, что нам оставалось. - Он отлавливал близь границы семьи беглых чиновников из захваченного Ян Цзянем северного государства Чжоу и продавал их в каменоломни и публичные дома. Однако Шэнь ценил жизнь и рабочую силу, а новому правителю наша жизнь была не нужна. Скорее наоборот. - Так я смогла объяснить себе, почему столько тел было на берегу и почему мне не следовало вмешиваться, пока Шэнь убивал малопригодных для продажи стариков.
Но тогда, в монастыре, это было огромным кровавым пятном, в котором увязали мои мысли и топили меня саму, заполняя легкие загустевшим словно смола, запахом кунжутного масла и горящей плоти. Я задыхалась от воспоминаний и от мысли, что Шэнь мог быть где-то совсем недалеко, а мои навыки оставляли желать лучшего. Глаза сами нашли стойку с оружием, а руки вцепились в легкий меч мертвой хваткой. Его лезвие со свистом рассекало густой воздух, но я не могла сконцентрироваться, и меня заносило от каждого взмаха. Не я контролировала удары, а скорее наоборот. И от попыток вернуть утраченный контроль, я теряла только больше сил. А память уносила меня все дальше и дальше: к турниру, вечеру, картине...
Я пыталась вспомнить лицо Федора Сергеевича и, в конце концов, поняла, что день ото дня его образ становился все более расплывчатым. Хотя я знала его почти всю свою жизнь, но в памяти остались лишь имя и неповторимая техника, которую боялась больше никогда не увидеть. Но человек, которого и узнать возможности не представилось, я запомнила до последней прядки волос. Его взгляд все смотрел на меня из ночной темноты. Ли Хеву. Злость на него только за те крохотные минуты возросла многократно. Та победа, которая, я считала, была не заслуженной - именно она заставила меня искать его и в итоге привела туда, где каждый вздох наполнялся кровью. Это сводило меня с ума. Однако в отличие от злости, мои силы были не безграничны. Меня сморило раньше обычного. Год без подготовки и я скатилась до уровня, на котором действительно бы проиграла Хеву. Вот только теперь в моей голове звучала лишь одна мысль: я больше никогда и никому не проиграю, ведь теперь у меня были они - юный лучник и дерево с пятью пока еще не окрепшими веточками.
Через несколько дней молодой монах, ставший единственным, кто в тот раз смог пройти через ворота, уже бодро стоял на ногах и весь монастырь провожал его в добрый путь. Он все еще выглядел немного бледным и растерянным, но на его лице сохранялось умиротворение. Прошла неделя, после торжества, а мой ночной учитель больше не появлялся и не давал о себе знать. Однажды, еще до начала подготовки к празднику, я видела его в общей столовой среди тех, кто отвечал в тот день за готовку. Он сделал вид, что не знает меня, но в тот же день присоединился к моим ночным тренировкам, и я поняла - о его побегах никто не знает.
Его звали ЛингХун и он стал еще одним из тех, с кем я могла общаться, не зная языка. Для того, чтобы понять друг друга нам не нужны были слова. Так я попросила о встрече с Юанем, когда это казалось невозможным.
Тем вечером для нас с Нюй и Сеей ужин закончился поздно. Мы с остальными женщинами носили мыть посуду к реке. Надо отметить, дети быстро приспособились к требованиям и порядкам монастыря. Возможно, дело было в возрасте, а может только для меня всё в том месте казалось чуждым и непонятным, потому что я ему не принадлежала изначально .
Возвращались в свои комнаты мы тем вечером затемно, когда во дворе уже никого не было. Пустая площадь выглядела такой незащищенной в отсутствии людей. Я собиралась вернуться туда, к укрытым под раскидистыми ветвями деревьев стеллажам с оружием, сразу, как только уснут дети и Ли, чтобы провести очередную бессонную ночь. Однако судьба распорядилась иначе. Воспоминания вытесняли друг друга своей важностью, определяющейся штампом «Самый страшный момент в моей жизни». Таковых, увы, оказалось довольно много и каждый раз они становились более пугающим, перетягивая приоритет в памяти на себя. Хранителями моей памяти были те, кто окружал меня - дети и Юань. В пересказах Шу я представала в образе мифического героя, который мог одним взмахом руки склонить перед собой горы, а слова Ли превращали меня в глупого ребенка, который творил беспредел и находил неприятности по своему незнанию и неопытности.
- Ты совершенно не знала, куда можно вмешиваться, а куда нет. - Когда лучник вспоминал об этом, его голос был уже слаб. Он был прав. Правила, законы и этикет здешних мест был чужд для меня даже в моём времени. Многих проблем удалось бы избежать, не будь моя самоуверенность так велика. И я снова собиралась это сделать - быть самоуверенной. В последний раз. Настолько я боялась больше не услышать его голоса. Он должен был жить, должен был помнить обо мне, ведь только так я могла обрести корни.
Кажется, мы вышли на шум, донесшийся с улицы после отбоя, что уже было странно, так как устав и распорядок в монастыре соблюдались предельно строго. Нам не следовало этого делать, правда, я поняла это только когда оказалась возле площади и не увидела больше никого из живущих в соседних хибарках. Только тени, сквозь которые ярким пятном мелькала серая ткань от одеяния учеников сего учреждения. Никто из простых обывателей «буферной зоны» не осмеливался нарушать комендантский час, что было говорить об остальных. И всё же среди послушников нашелся смельчак или сумасшедший... К своему несчастью я знала только одного такого - ЛингХун. Сколько бы не думала об этом, не смогла бы поступить иначе. Он приходил ко мне, хотя я и до последнего не имела понятия, зачем ему это было нужно, а значит отчасти в его проступке, каким бы он ни был, имелась и моя вина. Если бы меня спросили: что бы хотелось изменить в своей жизни - этот момент не вошел бы в тот список сожалений. Доведись мне прожить его хоть тысячу раз, я бы сделала то же самое.
- Братец Юань поймал тебя за руку, но ты сбросила ее как пушинку, - с воодушевлением пародировал меня Шу, прыгая по лесу подобно горному архару. Даже спустя много лет он продолжал рассказывать небылицы о подвигах «покорного слуги Его Величества Императора, вступившего в схватку с сотней воинов-монахов». Их была далеко не сотня, от силы человек десять. Сказать, что моя попытка защитить ЛингХуна была успешной, откровенная ложь. Мои старания и знания не шли ни в какое сравнение с навыками тех, кого в монастыре звали «Тенями» или «Стражами стены». И единственное, в чем было мое преимущество, помимо непредсказуемости, дарованной временем, и отличный от них стиль - это то, что их целью была не я, а значит и причинить вред или давать отпор мне они не имели права. Это было прописано в их непреложном уставе. Не могу сказать с уверенностью, изначально ли наблюдали за этим Старейшина со своей свитой, однако оповестили всех о своём присутствии, решив вмешаться, только когда в руках послушника сверкнул занесенный над головой меч-дао. Свет от факела осветил всех участников потасовки. Возможно, вид ЛингХуна напрочь лишил меня самообладания и четкого понимания собственных действий, а вместе с тем и воспоминаний о них. Он сам еле держался на ногах, одну из которых тяжело подволакивал, позднее подходя к главному. Его лицо было покрыто темными пятнами старых гематом. Отек от очевидного перелома носа к тому времени уже спал, что означало - он получил его намного раньше, чем «сейчас». С появлением седобородого старца с густыми белыми бровями всё будто замерло. Лёгкий жест головы и тени отступили на несколько шагов, но не оставили нас; взгляд на послушника и тот вонзил меч между камней, которыми были вымощены тропинки перед хибарами, да так, что земля под ногами содрогнулась. Пока Хун шел на свет колышущегося от ветра пламени, у меня появилось немного времени перевести дыхание. Едва он приблизился к старцу, повинно склонив голову, получил под дых каким-то продолговатым предметом, прежде скрывавшимся от посторонних длинными рукавами одеяния пожилого человека. Увидев, как бедолага еще больше скрутившись упал на колени, и тени снова потянулись к нему густой пеленой, мои пальцы крепко обхватили рукоять меча, а я с криком рванула вперед... Момента позорнее в моей истории не предвиделось. По правде говоря, я не могла вспоминать его без еле сдерживаемого смеха, потому что так научил меня ЛингХун, но после на глаза неизбежно наворачиваются слезы от повторяющейся раз за разом боли, словно умирает душа снова и снова. Тогда перед глазами потемнело от крепкого удара спиной о неровную каменную тропу. Несмотря на весь настрой и неистовый вопль, меч не шелохнулся.
Говорил ли Старейшина хоть что-либо вообще или так сильно звенело в ушах, что не было ничего слышно? Я не помню ничего кроме двух фраз. Даже не уверена, что именно он их озвучил. Одна из них воскрешала в памяти суровый образ Пао, который произносил ее, и нам приходилось собираться, отправляться в долгий путь в поисках нового места, другая же - бабушку, которая на выбор давала мне задания: сделать то или это. Здесь выбор стоял между «Делать» и «Уходить». Это касалось не только меня. Холодный непроницаемый взгляд главы монастыря был прикован к единственным посторонним свидетелям «внутренних дел сего учреждения» - к Юаню и перепуганным детям. Поэтому я выбрала «Делать» и даже не знала, на что подписалась. Действительно не знала, потому что больше не понимала ни слова из того, что пытался сказать мне факелоносец и второй мужчина из свиты Старейшины. Повторяющуюся как мантру фразу «Делать... остаться...» расценили как согласие, и в ту же ночь, не дав опомниться, меня перевели на территорию, закрытую от посторонних, куда не просто попасть, а выбраться - еще сложнее.
Я не видела ребят более тридцати дней, и до последнего ничего не знала об их судьбе. Попытки встретиться хоть с кем-нибудь во время ежедневных трудовых часов или в столовой оборачивались неудачей, ведь с того дня ни меня, ни ЛингХуна к работам не допускали.
- Дела по хозяйству входили в часть тренировок. Я слышал об этом от монаха, служившего моему отцу, - рассказывал Ли, подбрасывая хворост в костер, треск которого перебивал храп подросшего Таля. - Тогда я думал, что он говорил так только для того, чтобы я не ленился. - Сквозь печаль и тоску о безвозвратно ушедшем прошлом, молодой лучник улыбнулся. Мне так редко удавалось видеть его улыбку, наверное, поэтому я неосознанно старалась запомнить этот момент как можно лучше. А может, такое редкое явление вызывало у меня шок, вбиваясь в глубины памяти.
Не прошло и мгновения, чтобы в голове не появилось мысли сорваться с места и броситься через весь монастырь на поиски детей и Юаня. Единственное, что сдерживало меня, это страх не найти их. Возможно, я просто отчаянно успокаивала и тешила себя надеждами об их спокойном пребывании в стенах сего духовного заведения. Шанс был пятьдесят на пятьдесят. Но даже если бы был только хоть один процент, что моим близким позволили остаться, сделала бы всё от меня зависящее. Видя пристальное внимание со стороны стражей стены и наставников, которые не контактировали с нами ровно так же, как и все остальные в монастыре - то есть НИКАК, я сдерживала свои порывы и старалась не привлекать еще большего внимания, чем оно есть.
По факту занятия с ЛингХуном мало отличались от тех, что мы проводили возле площади, за одним только исключением - теперь они проводились с рассвета и до самого отбоя, хотя и после никто не препятствовал продолжению наших непонятных действий. Поначалу, пока послушник был еще ослаблен травмами неизвестного происхождения, он уставал достаточно быстро, и раз в три-четыре часа мне удавалось отвлечься на перекус или сделать пятиминутную передышку, а ночью даже поспать на пару часов больше, чем после его выздоровления. За день мне приходилось более тысячи раз повторять вместе с Хуном бессмысленные, как мне казалось, связки из упражнения «Двенадцать башен», и больше ничего. В его непонятных стремлениях было заметно отчаяние, вызывающее агрессию, которую он вкладывал в занятия и загонял в первую очередь себя самого до бессилия. Иногда перепадало и мне. Его озлобленный брошенный в мою сторону взгляд по-настоящему бывал страшен и вводил в ступор, однако я не знала, чем заслужила это, ведь он не говорил ни слова, а главное - никак не удавалось понять, зачем меня заперли там. Осознавала только одно - от меня чего-то ждали.
Узнать, что именно мне удалось только спустя месяц. Послушник демонстративно игнорировал все мои попытки попросить его о встречи, возможность которой вызывала сомнения у меня самой. По той самой причине я принимала данное поведение за благие намерения. Это было одно из многих заблуждений. Одним морозным днем, кажется, шел ноябрь или уже декабрь, решимость достигла своей кульминации и нашла выход в звуках имени, внезапно ставшего таким родным и близким.
- Юань? - переспрашивал ЛингХун время от времени до самого отбоя, а потом и на протяжении всего пути в буферную зону. То, что нас никто не остановил, можно назвать настоящим чудом, ведь даже поход к удаленному от всего местного люда участку мелководного ручейка не обходился без появления Теней, которых не каждый живущий в монастыре встречал. Как я поняла, обычно, встреча с ними не сулила ничего хорошего, и первая, как правило, становилась последней. Можно сказать, мне была оказана «великая» честь лицезреть их тёмные силуэты едва ли не ежедневно, а то и по нескольку раз на дню.
По правде говоря, пробираясь под покровом ночи к хибаркам, у меня не было уверенности в том, что всё-таки увижу их. На территории «буферной зоны» не наблюдалось ни одной живой души. С каждым шагом становилось всё страшнее. Не потому, что весь путь был напрасным. Мне было страшно обидно, что велик шанс больше никогда не увидеть юного лучника и молодого деревца с той картины. Звездный свет, отражающийся в едва сдерживаемых слезах, слепил глаза. Поэтому, когда мы спрятались от них под крышей, я не могла как следует оглядеться. Вокруг было так темно. Чья-то рука поймала меня за пальцы.
- Чон... - донесся шепот из темноты. На фоне холода то внезапное тепло казалось обжигающим. И я его узнавала. Когда зрение вернулось, я уже крепко обнимала человека, которого даже не рассчитывала увидеть когда-нибудь снова, а перед глазами стоял образ растерянного послушника. Что именно его так удивило, узнала более чем через десять лет, когда лучше вникла в особенности места, куда попала, где легкое и мимолетное, словно случайное, соприкосновение кончиками пальцев или задержавшийся на человеке взгляд были равнозначны признанию в любви, а открытое запястье считалось вульгарным, неуважительным и даже непристойным жестом.
- Ты знал ЛингХуна раньше, верно? - сидя в клетке, как животные, дожидаясь последнего часа, я думала, что сойду с ума от треска пламени в факелах, которыми освещалось пространство. Меня мог успокоить только голос Юаня, поэтому, когда он замолкал, я возвращалась к нему с новыми вопросами. Благо, их было предостаточно.
- Его мать служила при дворце покойной Императрицы. За хорошую работу и преданность ее выдали замуж за помощника моего отца.
- Он тоже был военным? Генералом?... - перебирала я всевозможные варианты чинов, какие знала.
- Хань Си был доверенным лицом моего отца, - устало выдохнул Юань. - Когда мне было десять лет, возникла угроза переворота. Детей императорских наложниц было приказано вывезти и спрятать. Император У-ди поручил это моему отцу. Тридцать сыновей и двенадцать дочерей были отправлены на северные земли и спрятаны в буддийских монастырях . Вместе с ними отец разрешил слугам нашего дома спрятать своих детей. Среди них был и ЛингХун. Хань Си погиб в туже ночь, когда люди Ян Цзяня пришли за нашей семьей. Он остался со своими людьми прикрывать наш побег даже после смерти моего отца.
- О чём вы так долго говорили в тот вечер? - продолжала я допытываться. Они проговорили всю ночь. И я ничего не понимала из их разговора. Но мне и правда было интересно, о чем можно было так долго и увлеченно беседовать.
- Он хотел узнать о своей семье. Кто-то из его родных мог спастись... - с сомнением ответил Юань угасающим голосом. - ЛингХун спросил, кто ты. - После недолгого молчания продолжил он, глядя в никуда.
- И что ты ответил? - это уже не имело никакого значения, хотя искра любопытства всё же промелькнула в моём сознании.
- Правду. - Мне даже показалось, что его губы растянулись в слабой улыбке. - «Моя мать подарила ей жизнь». - Уверена, я слышала эти слова в ту ночь. Как и тогда смысл их до конца был мне не ясен.
- «Мать»? -  это слово я слышала не первый раз, однако впервые поняла, что не знаю его значения. Мне казалось, это очередное имя, вроде тех, которые Юань так часто и бесстрашно называл вслух, например, истинное имя Императора Вэнь-ди. Сей жест мог быть сочтен более чем неуважительным и оценивался человеческими жизнями. В отличие от меня, лучнику данные устои были хорошо известны.
Но я всё равно была уверена, что он мне что-то не договорил, ведь после той встречи отношение Хуна ко мне значительно изменилось. Заметно ожесточилось. Юань смог донести скупую толику того, что от меня требовалось. Я узнала, что должна буду сделать что-то,  называемое «поймать Дракона за хвост», вместо послушника и, если сделаю это успешно, он получит возможность покинуть монастырь, как и хотел. С небольшим запозданием (в несколько ценнейших месяцев) знания пополнились условием, о котором ЛингХун так удачно «забыл» упомянуть, что если мне не удастся этого сделать, ни он, ни я по доброй воле не сможем выйти за стены учреждения. И услышала я это на уже почти забытом родном языке.



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
(Глава 6: "Пойманный Драконом" http://www.proza.ru/2019/03/08/1517)

* LingHun ЛингХуэн(хвэнь)- душа Soul
*Фо - по старому северному стилю (диалекту, наречию, языку) означает «Лунг» - дракон.
*У-ди (наст.имя Сяо Янь) - был первым, удостоенным титула Ботхисатва-Император. Три раза он уединялся в буддийских монастырях, живя там наравне с обычными монахами, выполняя их обязанности по хозяйству. И каждый раз оставлял им щедрые дары. Последний монастырь (3) - Тунтай - был сожжен спустя месяц пребывания в нем У-ди, что заставило императора вернуться в столичный дворец.