Один год

Содержание

1. Протвино, новый этап жизни
2. Мой первый компьютер
3. Период начального обучения
4. Закономерная катастрофа
5. Один рабочий день
6. Принудительное трудоустройство
7. Дипломная работа
8. Эпопея перераспределения

В мае месяце 1977 года после окончания Харьковского госуниверситета я был принят на работу в Институт физики высоких энергий (ИФВЭ), который находился на юге Московской области в научном посёлке Протвино. К этому времени институт мне был хорошо знаком, годом раньше я приехал сюда для прохождения практики, сначала производственной, затем дипломной. Этот год имел решающее значение в моей судьбе, ибо я очень хотел работать в этом институте и жить в этом замечательном посёлке. Но всё было очень непросто, свободных штатных единиц не было, приём на работу был крайне ограничен, только в качестве исключения. Тем не менее, проблему с трудоустройством в Институте физики высоких энергий можно было решить, но при определённых условиях. Для этого, во-первых, требовалось проявить себя с лучшей стороны, то есть выполнить свою дипломную работу в полном объёме и с хорошим качеством, показав свои профессиональные способности. Во-вторых, крайне желательна была активная поддержка коллег по работе, а значит, надобно понравится тем, с кем предстояло работать во время практики. В этом случае речь идёт не столько о профессиональных, сколько о человеческих качествах, следовало органично влиться в научные коллективы лаборатории и отделения, стать для них своим. И, в-третьих, надо чтобы благоприятно сложились внешние обстоятельства, то есть необходимо было определённое везение. На практику от Харьковского госуниверситета я приехал не один, а со своим другом и однокурсником Шуриком Елиным. Мы работали над своими дипломными работами в одной лаборатории и на одной физической установке. Результат был таков, у нас всё получилось, мы в полной мере проявили себя во всех отношениях, нас поддержали, и нам сопутствовала удача.

1. Протвино, новый этап жизни

В среду 5 мая 1976 года на поезде Белгород-Москва я прибыл в город Серпухов, после чего стал дожидаться Сашу Елина, который приезжал следом на харьковском поезде. Встретились на перроне и вместе отправились на такси в Протвино, это километров двадцать от Серпухова. Для студентов тогда цена поездки была вполне доступна, стоило  это недорого, 60 копеек с пассажира в случае полной загрузки машины. В Протвино в своей комнате общежития нас ожидал Серёжа Акименко, наш приятель, которой и организовал нам с Елиным вызов от ИФВЭ. Серёжа тоже учился на нашем физико-техническом факультете Харьковского университета на два курса старше нас. В Протвино он приехал в 1974 году и с того времени вполне там освоился. Настолько, что мог помочь с организацией дипломной практики для своего близкого друга Шурика Елина. Место в одной из лабораторий для него нашлось, однако там Акименко попросили найти второго дипломника с нашей кафедры Ядерной физики, и ребята, Шурик и Серёжа, предложили мне поехать в Протвино на практику. Почему меня? Ну, во-первых, с Шуриком Елиным мы были друзьями, а во-вторых, Серёжа Акименко давно меня знал, ещё с начала первого курса. В общем-то, я познакомился с ним задолго до его знакомства с Сашей Елиным. При каких обстоятельствах это произошло, я очень хорошо запомнил.

На мой День рождения в декабре семьдесят первого года родители сделали мне хороший подарок, передали кучу домашних продуктов на попутной автомашине, следовавшей по делам в город Харьков. Нам привезли картошки, солёных огурчиков, свежих яблок и много чего другого. И вина тоже, яблочного, в трёхлитровой банке. В тот же день 14 декабря мы, четверо студентов-первокурсников проживающих  в одной комнате общежития, устроили небольшую пирушку. К нам присоединились двое ребят с четвёртого курса, давние друзья моего соседа по комнате Володи Панченко, к тому времени они были и моими хорошими друзьями. Первого в своём кругу звали Шефом (Валентин Красов), он был основателем и руководителям факультетской рок-группы, а второго звали Малышом (Толя Любицкий), в составе рок-группы он играл на бас-гитаре. В этой хорошей компании мы сначала проводили мои семнадцать лет, а потом, уже 15 декабря, отметили восемнадцатилетние. К часу ночи за столом осталось только двое, я и Малыш, остальные отправились спать, рано утром всем надо было вставать и идти на занятия. Однако банка с яблочным вином была выпита лишь наполовину, а нам с Толей Любицким спать совсем не хотелось.
– Шура, а ты знаешь, в каком часу ты родился? – спросил меня Малыш.
– Да, знаю, в три часа утра, – ответил я.
– Отлично,  есть предложение встретить это знаменательное событие.
– Я только за.
– Да, только пить вдвоём – это преступление, нужен третий.
– Давай разбудим Вову Панченко, – предложил я.
– Нет, нет, пусть спит, – ответил Малыш, – надо звать Серого.
– Кого? Кто это?
– Есть такой, сейчас приведу.
Малыш отправился за третьим и вскоре вернулся с парнем, которого он звал Серым. Он удивил меня своим пижонским видом, вместо курточки на нем была надета подкладка для пальто, мехом наружу. Мы познакомились, это был Серёжа Акименко. Втроём мы хорошо посидели до раннего утра, банка с вином было опустошена до дна, и, разумеется, в тот день ни на какие занятия я не пошёл.

С той поры у меня с Серёжей установились добрые приятельские отношения, иногда мы были с ним в одной компании, иногда он заходил к нам в гости. Впрочем, в то время наша комната общежития была популярна, друзей, зашедших нас проведать, всегда было много, Серый был только одним из наших многочисленных приятелей. Осенью 1972 года (я тогда учился на втором курсе) силами студентов наша столовая была переоборудована в нечто, похожее на кафе. Блеклый зал столовой приукрасили, соорудили небольшую эстраду, место для танцев, бар.  С большим энтузиазмом провели там несколько вечеров, а затем энтузиазм зачах. Вечера не то запретили, не то их некому было организовывать. Но, в начальный период, праздники удавались, все были довольны. Барменами тогда были двое, Серёжа Акименко и Шурик Елин, их выбрали, поскольку они были среди нас самыми импозантными молодыми людьми. Понятно, что эти ребята после такой ответственной и приятной работы стали большими друзьями. Время шло, и после того как я покинул студенческое общежитие, Серого я видел нечасто, лишь когда случайно сталкивался с ним в коридорах нашего факультета. Я не заметил, когда Серёжа Акименко исчез из моего поля зрения, и не знал, куда его забросила судьба после окончания Университета. И вот однажды, осенью 1975 года Шурик Елин, с которым учился в одной группе, передаёт мне от Серого привет и предложение поехать в Протвино на дипломную практику. Я был очень удивлён, город Протвино и находящийся там ускоритель со школы были моей мечтой, но к тому времени я хорошо знал, что эта мечта не достижима. Выпускники нашего  факультета в Протвино не распределялись, как туда попасть я не знал. И вдруг мне улыбнулась удача, разумеется, предложение моих друзей я принял с радостью.

Первым делом, приехав в Протвино, мы с Шуриком отправились к Серёже Акименко в его общежитие гостиничного типа, он нас там ждал. Жил он в двухместном номере, где была небольшая жилая комната, санузел и совсем уж крошечная кухня. Тесновато для двоих, его соседом был тоже наш общий приятель с физико-технического факультета. Мы позавтракали, выпили кофе и отправились в Отдел кадров Института для оформления своей дипломной практики и для получения ордера на заселение в общежитие. Серёжа Акименко дал нам очень дельный совет, настоятельно просить место в новом институтском общежитии. Оно изначально было построено как жилой дом, поэтому там условия проживания были существенно лучше в сравнении с его общежитием, неуютным и тесным. На полпути к Отделу кадров нас ждал сюрприз, лицом к лицу мы столкнулись с нашим однокурсником Серёжей Слабоспицким, который учился на кафедре теоретической физики. Выяснилось, что он тоже приехал в Протвино на дипломную практику, но в другой, чем у нас, отдел. Втроём мы и прибыли в Отдел кадров со своими направлениями, договорившись, если это возможно, просится в одно общежитие.   

Очень вовремя мы встретились втроём, ибо в новом общежитии освободилась комната на троих, и нам дали ордера на её заселение. Мы тут же туда отправились, далеко идти не пришлось, здания нашего общежития и Отдела кадров были рядом. Получили от коменданта ключи, поднялись на лифте на десятый этаж, открыли дверь и ахнули. Это была не комната, а просторная однокомнатная квартира со всеми удобствами, с очень большой кухней, ванной и балконом. От старых хозяев остался только мешок с вещами и самодельная гиря. Вечером за ними пришёл бывший жилец, мешок забрал, а гирю оставил нам в подарок, она до сих пор со мной. Так я оказался в квартире номер 70 по улице Победа, дом 2а, в которой прожил долгих 12 лет, в общем-то, самых счастливых лет моей жизни. Всё было преотлично, уютные условия проживания, отсутствие любых ограничений, которым «славятся» общежития, близость места работы, до институтской проходной десять минут неспешной ходьбы. Плюс живописные окрестности, сразу за окнами нашего дома лес. Из нас троих я прожил здесь дольше всех, сначала с ребятами, потом со своим братом, а после свадьбы эту квартиру отдали нашей молодой семье. На новое место жительства мы переехали только в 1988 году, и, честно говоря, мне было очень и очень жаль уезжать, но, что делать, пора было иметь собственное жильё.

На следующий день, 6 мая за мной и за Шуриком Елиным зашёл Серёжа Акименко, мы втроём отправились на место нашей работы. Прошли проходную, и я впервые попал на территорию Института, с того времени и до настоящего времени ставшим для меня  родным и любимым. От проходной до главного здания физиков-экспериментаторов, имеющей название семёрка (здание №7),  метров четыреста. Мы шли, а Серёжа по ходу рассказывал нам, что где расположено: столовая, Информационно-вычислительный центр (здание ИВЦ), кольцо ускорителя, Главный экспериментальный зал и так далее. Семёрка, куда мы направлялись, было длинным трёхэтажным зданием, непосредственно примыкающим к экспериментальному залу. Акименко довёл нас до нужного кабинета на втором этаже, который принадлежал лаборатории, где мы должны были проходить дипломную практику. Нас там уже ждали двое молодых сотрудников Института, ставшими впоследствии нашими научными руководителями. Их звали Валера Сергеев и Серёжа Зелепукин, первому было едва за тридцать, а второй был старше нас всего года на четыре. Они были друзьями Серёжи Акименко, с этими ребятами мы с Шуриком Елиным были уже знакомы. Наша первая встреча с ними состоялось ещё осенью 1975 года, за полгода до начала дипломной практики.

Тогда в октябре мы с Шуриком приехали в Протвино для того, чтобы познакомится и поговорить со своими будущими научными руководителями. Лично у меня та встреча оставила неоднозначное впечатление. Ребята нам понравились, мы им вроде тоже, но стало понятно, предстояло заняться тем, о чём мы не имели никакого представления. Дело в том, что Акименко работал на физической установке, для которой был приобретён новый американский компьютер. Руководителем работ по созданию необходимой электроники и программного обеспечения был Валера Сергеев, но в составе его неформальной рабочей группы было очень мало людей. Сам Валера, один программист (Зелепукин) и два электронщика. Для достаточно большой по объёму работы по созданию программного обеспечения необходимы были ещё программисты, но где их было тогда взять, они были большой редкостью. Тем более в середине 70х годов подобного класса вычислительных машин (миникомпьютеров) в нашей стране было чрезвычайно  мало. В те времена очень часто компьютерные технологии приходилось осваивать с нуля и в короткие сроки, это было обычным делом. Нам тоже предложили во время дипломной практики в форсированном режиме стать программистами, хотя мы не только никогда не программировали, но ни одного настоящего компьютера даже в глаза не видели. Я и Шурик Елин согласились с этим рискованным предложением, и об этом не пожалели.

В первый же день Сергеев и Зелепукин прочли нам короткую, часа на три, лекцию о компьютерах, в ней было то, что сейчас называется введением в информатику. Новые понятия посыпались на наши головы как из рога изобилия: байт, бит, процессор, оперативная память, диск, принтер, машинные команды и многое, многое другое. Лично я из этой лекции мало что понял, окончательно всё это было усвоено месяца через два, после определённой практической работы на компьютере и чтения соответствующей литературы. Затем мы услышали, какая работа нам предстоит. Один из нас должен подключиться к разработке системы сбора данных экспериментальной установки в качестве второго программиста, в помощь Серёжи Зелепукину. Работа большая и ответственная, но не очень самостоятельная. Второй должен был написать программное обеспечение для графического дисплея. Эта работа была не столь масштабная, как создание системы сбора данных, но её необходимо было выполнить одному, привлекая своих научных руководителей лишь в качестве консультантов. По программной системе графического дисплея существовал один лишь эскизный проект, разработанный Зелепукиным, фактически эту работу надо было начитать с нуля. 

После вводной лекции и знакомства с сотрудниками лаборатории мы в сопровождении своих руководителей дипломной практики отправились на физическую установку МАРК, где нам предстояло работать. Установка находилась в Главном экспериментальном зале Института, который представлял собой огромный ангар с размером равным двум футбольным полям. В этом большом зале под бетонной защитой находилась часть кольца ускорителя (протонного синхротрона), несколько экспериментальных установок и оборудование для доставки пучков высокоэнергетических частиц на физические установки. Что сразу бросилось в глаза, туннельный переход между офисным зданием для физиков и экспериментальным залом был Z-образным, таковы были требования радиационной безопасности. Экспериментальная установка МАРК располагалась на внутренней стороне кольца ускорителя, поэтому нам пришлось по лестничным переходам забраться на бетонную защиту ускорителя, а затем спуститься вниз. На время всей многомесячной дипломной практики такой путь нам приходилась проделывать по нескольку раз в день.

И вот мы прибыли на физическую установку МАРК. Сначала нам показали детекторы частиц, в основном это были искровые проволочные камеры. Они используются для сверхбыстрой регистрации координат исследуемых элементарных частиц. Затем зашли в домик, где располагалась электронная аппаратура, обслуживающая детекторы. В первом помещении домика стояли стойки, плотно набитые электронными модулями, опутанными массой всевозможных кабелей. Потом я узнал, что практически все детекторы, вся электронная аппаратуры, за редким исключением, были сделаны сотрудниками Института. Это до сих пор удивляет, ибо объём работы по созданию рядовой физической установки действительно очень большой. С другой стороны, я хорошо помню с каким энтузиазмом и с какой самоотдачей тогда работали. В те времена коллектив был молодой, амбициозный, сил своих не жалел, все были сами настоящими трудоголиками. Сейчас всё по-другому, трудоголиков больше нет, коллектив постарел и все понимают, лучшие годы нашего Института давно прошли.

2. Мой первый компьютер

В следующем помещении располагалась электронно-вычислительная машина или ЭВМ, как было принято в то время в нашей стране именовать компьютеры. Впрочем, к термину компьютер нас приучили сразу, ибо так вычислительная машина именовалась в технической документации на английском языке, ЭВМ была американской. Нас встретил основной программист установки МАРК Володя Белоусов, ответственный за эксплуатацию компьютера, он и показал электронную машину, на которой  нам предстояло работать. Первое, самое яркое впечатление от компьютера – восхищение его дизайном, он был по-настоящему красив, глаз не оторвать. До этого я видел ЭВМ только на фотографиях, то были советские вычислительные машины, набор непрезентабельных стоек с электроникой с массой мигающих лампочек. Нечто подобное я и ожидал увидеть, но вместо электронного мастодонта передо мной был компактный компьютер, размещённый в двух небольших изящных стойках. Американская вычислительная машина (модель HP-2100A)  корпорации Хьюлетт-Паккард (Hewlett-Packard), относилась к классу миникомпьютеров, которые были фактически персональными компьютерами того времени, правда достаточно дорогими, недоступными простым потребителям. За полный комплект вычислительного оборудования было заплачено более 50 тысяч долларов. Не нынешних, а тех, которые стоили в семидесятых годах значительно дороже современных баксов.

В фирменных стойках располагались следующие электронные блоки: процессор с оперативной памятью (ОЗУ) и интерфейсом для связи с разного рода аппаратурой, два жестких диска, перфоратор, фотосчитыватель перфолент, компактный ленточный магнитофон. Слева от стоек стоял барабанный алфавитно-цифровой принтер для быстрой печати текста. Справа располагались два больших магнитофона болгарской фирмы ИЗОТ, способных работать с советскими магнитными лентами, так как стандартные отечественные кассеты на компактный американский магнитофон не помещались. Далее у другой стенки находилось замечательное интерактивное устройство для работы оператора с компьютером. Это был американский телеграфный аппарат, именовавшийся телетайпом по названию фирмы-производителя. И, наконец, последний прибор, французский графический дисплей, для которого необходимо было создать программное обеспечение.

Разумеется, процессор был основным устройством электронно-вычислительной машины, по его названию HP-2100A именовался и весь компьютер со всем комплектом оборудования. Сегодня основные технические характеристики процессора, да и всех других устройств этого миникомпьютера, вызывают лишь скептическую улыбку. Однако же надо понимать, развитие вычислительной техники шло поэтапно, определёнными шагами, от простого к сложному, именно так идёт человечество по пути прогресса. Миникомпьютеры стали очень важным этапом в развитии ЭВМ, с их появлением компьютеры стали повсеместно использоваться, ибо стоили они относительно недорого в сравнении с компьютерами общего пользования того времени, выпускались массовыми сериями и требовали минимального технического обслуживания. Компьютер HP-2100A был создан в США в 1971 году, для своего времени эта модель была одним из лидеров рынка малых управляющих ЭВМ. У нас в стране этот компьютер был скопирован и выпускался под именем М-6000 на НПО «Импульс» (город Северодонецк, Луганская область). Тот HP-2100A, на котором нам предстояло работать, сначала был смонтирован и запущен американскими специалистами, затем передан для углублённого изучения сотрудникам северодонецкого предприятия, и только потом миникомпьютер позволили использовать в нашем Институте для научных целей. Малая управляющая машина М-6000 вошла в историю отечественной вычислительной техники как первая серийная советская мини-ЭВМ. Для середины 70х годов это было определённым достижением, ибо никаких других миникомпьютеров наша промышленность тогда не выпускала.

Блок процессора HP-2100A представлял собой каркас (системный блок) с габаритами: ширина 42 см, высота 31 см, глубина 66 см. В нём размещались источник питания, собственно компьютерный процессор, оперативная память и система ввода/вывода для подключения внешних устройств. Процессор создан на обычных интегральных схемах и размещался на восьми печатных платах, занимая достаточно много места в каркасе. Компьютер имел 80 базовых машинных команд, включая арифметические операции с плавающей запятой. Интересной особенностью HP-2100A было то, что у него всё было шестнадцатиразрядным: процессор, оперативная память, адресный регистр. Поэтому единицей измерения информации было не привычный байт, а слово (16 бит или два байта). Соответственно организация оперативной памяти и её адресация была тоже в словах. По конструкции процессора HP-2100A на его адресный регистр выделялось всего одно шестнадцатиразрядное слово, что накладывало определённые ограничения на размер оперативной памяти (максимум 32 килослова, или 64 килобайта). Этот существенный недостаток данной модели был исправлен в следующем миникомпьютере HP-21MX (выпущен в 1975 году), адресное пространство было увеличено весьма значительно, вплоть до 1024 килобайта. Было ещё одно слабое место, которое ощущали все программисты, работавшие с HP-2100A. Его процессор имел всего два регистра общего назначения, это было очень мало. К примеру, лучший по тем временам миникомпьютер PDP-11 американской корпорации DEC имел шесть таких регистров. По производительности процессор HP-2100A соответствовал микропроцессору Intel-80286, которым оснащались персональные компьютеры в середине 80х годов.

Миникомпьютер HP-2100A выпущен в свет до того, как большие интегральные схемы (БИСы) стали доступны для широкого использования в компьютерном оборудовании, поэтому его оперативное запоминающее устройство (ОЗУ) были создано по старой технологии, на магнитных сердечниках, или по-другому на ферритовых кольцах. Для современных пользователей компьютеров ОЗУ – это небольшие планки с несколькими большими интегральными микросхемами. Разные типы запоминающих устройств очень похожи друг на друга, отличие лишь в компьютерных разъёмах и в используемых микросхемах. Все современные ОЗУ энергозависимы, то есть они сохраняют информацию лишь до выключения питающего напряжения. В оперативной памяти на магнитных сердечниках записанная информация сохранялась и после выключения компьютера, таким же образом, как сохраняются данные на диске. Ферритовая память HP-2100A в определённой степени была высшим достижением этой технологии. На небольшой по размерам плате (карте памяти) по вертикали и горизонтали располагались с шагом порядка одного миллиметра проволочки (обмотки). В точках пересечения такой матрицы находились крошечные ферритовые кольца (магнитные сердечники), а всего таких колец на одной карте памяти в узлах матрицы было  около 70 тысяч. Одно ферритовое кольцо – один бит информации и каждый магнитный сердечник по технологии прошивался обмотками вручную. Понятно, что даже одна такая карта оперативной памяти стоила очень дорого, а всего в миникомпьютере HP-2100A их было четыре. В середине 70х годов начался массовый выпуск полупроводниковой памяти на БИСах и эпоха ОЗУ на магнитных сердечниках закончилась. С той поры компьютеры стали оснащать только оперативной памятью на полупроводниковых микросхемах, что существенно уменьшило их стоимость.

Как и все компьютеры того времени HP-2100A имел пульт управления для оперативного контроля ЭВМ, загрузки и запуска тестовых программ при техническом обслуживании, а также занесения в оперативную память программы начального загрузчика операционной системы. Пульт располагался на передней панели блока процессора и состоял из замка включателя и 38 кнопок/индикаторов. По идее разработчиков компьютер могли включить только те, кто имел специальный ключ, но в нашем случае это была формальность, ключ никогда не вынимался из замка, ибо работали на HP-2100A только свои. Во время работы ЭВМ мерцание индикаторов означало нормальное состояние процессора. В этом случае все  кнопки, за исключением одной кнопки останова (HALT) не действовали. После нажатия кнопки HALT процессор останавливался, и с помощью кнопок пульта можно было посмотреть его состояние или вручную загрузить в оперативную память небольшие программы. Запускался компьютер по нажатию кнопки RUN. Манипуляции с пультом были полезны на начальном этапе изучения компьютера, они позволяли быстрее понять назначение основных регистров и машинных команд процессора. 

Связь компьютера с внешними устройствами осуществлялась через систему ввода/вывода. Каждое внешнее устройство имело свою карту в интерфейсном блоке процессора, как стандартное из базовой комплектации HP-2100A, так и нестандартное, подключаемое в зависимости от задач, которые решал компьютер. Всего в блоке процессора HP-2100A можно было разместить до 14 таких интерфейсных карт. В нашем случае нестандартным оборудованием были графический дисплей и контроллер связи с аппаратурой системы сбора данных с детекторов физической установки МАРК. Специально для них разработали свои интерфейсные карты. Оставалось только создать соответствующее программное обеспечение для этого оборудования. В этой работе мы и должны были принять самое непосредственное участие.

В базовой комплектации для связи оператора с миникомпьютером HP-2100A поставлялся телетайп, так назывался американский телеграфный аппарат. В то время компьютерные терминалы (алфавитно-цифровые дисплеи) на телевизионных трубках и с электронным ОЗУ были очень большой редкостью, но к концу 70х годов они повсеместно вытеснят древние и громоздкие телеграфные аппараты, сделанные по технологии начала двадцатого века. Тем не менее, общаться с компьютером посредством телетайпа было одно удовольствие, специфический стук этого работающего аппарата до сих пор хранит моя память. На нашем компьютере стоял наиболее продвинутый и дорогой телетайп, модель Teletype ASR-35. Он был настоящим электромеханическим чудом, я иногда поднимал верхнюю крышку этого аппарата во время печати на нём текста и наслаждался видом слаженной работы всех его многочисленных механизмов. Клавиатура телетайпа была латинской с классической раскладкой QWERTY (название по клавишам верхнего левого ряда), такая она и на современных компьютерных клавиатурах. Латинская раскладка QWERTY стояла на телеграфных аппаратах ещё с конца девятнадцатого века, полтора века тому назад. Вряд ли об этом знают большинство пользователей, стучащих сегодня по клавишам клавиатур современных компьютеров.

Телетайп служил не только для текстового обмена с компьютером, он мог работать с восьмибитовой перфолентой. Перфолента – это перфорированная бумажная лента для хранения информации небольшого объёма, один ряд отверстий которой соответствовал одному байту. Проблема была только в том, что выдача и считывание перфоленты на телетайпе работали очень медленно. Поэтому на HP-2100A в стандартной комплектации стояли два аппаратных блока, существенно ускоряющих работу с перфолентой: фотосчитыватель и быстрый перфоратор. К последнему прилагалось устройство на аккумуляторах для скрутки перфоленты в бобину. В начале 80х годов, когда для хранения информации стали широко использовать дискетки, перфоленты и устройства для работы с ними с компьютерного рынка исчезли навсегда.
На бумажной ленте телетайпа можно было распечатать текстовый файл, но была проблема та же, что и с перфолентой, это был медленный процесс. Для быстрой печати в стандартную комплектацию входил текстовый принтер (по отечественной терминологии АЦПУ – алфавитно-цифровое печатающее устройство) барабанного типа, на котором были нанесены ряды знаков достаточно ограниченного набора, только заглавные латинские буквы, цифры и некоторые специальные символы. Этого набора вполне хватало для печати текстов компьютерных программ. В каждом ряду находился рельеф из 80 одинаковых знаков, а всего рядов на барабане 63 и один пустой для пробелов. Бумага находилась между барабаном и красящей лентой, за которой стояли 80 молоточков. Работал принтер так, барабан поворачивался на ряд восклицательных знаков, и если в строке были такие знаки, то соответствующие молоточки срабатывали, они печатались в строке. Затем поворот на знак кавычек, следом шли другие знаки, пока не будет сделан полный оборот барабана, после чего бумага сдвигалась на один ряд, и процесс печати продолжался дальше. Такой принтер работал достаточно быстро, со скоростью около 400 строк в минуту. Под принтером находилась коробка с очень качественной бумагой, с широкими зелёно-белыми полосами для лучшего чтения строк текста. Листы принтерной бумаги были скреплены и уложены в коробку в виде непрерывной ленты. Напечатанный текст было очень удобно читать, он размещался на одной бумажной ленте, аккуратно сложенной по страницам.

В стойках нашего миникомпьютера HP-2100A были размещены два дисковых устройства, которые имели по современным меркам очень большие размеры. И при таких габаритах ёмкость каждого диска была всего 800 килобайт, смешная по нынешним временам. Один диск был предназначен для операционной системы, другой для программ пользователей компьютера. Интересной особенностью дисков было то, что они имели фиксированные магнитные головки, их не надо было перемещать по радиусу диска. Для каждой дисковой дорожки была своя отдельная головка чтения/записи, что существенно повышало скорость обмена информации в сравнении с дисками с плавающей магнитной головкой. В наше время компьютерные диски с фиксированными головками не производят. Создать их просто невозможно, рабочая поверхность дисков значительно уменьшилась, а число дорожек многократно увеличилось.   

В базовую комплектацию  HP-2100A входил накопитель на магнитной ленте (НМЛ, магнитофон), который применялся в то время на компьютерах в качестве внешнего запоминающего устройства. Плотность записи на ленту была небольшой (800 бит на дюйм), поэтому на стандартную фирменную магнитную кассету можно было записать всего около20 мегабайт информации. Из-за того, что ёмкость компьютерных дисков была чрезвычайно мала, пришлось работать по определённым правилам. Была написана программа, копирующая несистемный диск на магнитную ленту. У всех пользователей нашего компьютера была своя магнитная лента для хранения собственных файлов, что-то вроде современной флешки. Работа с компьютером для каждого из нас начиналась с перезаписью пользовательского диска с магнитной ленты. И обратная процедура по окончанию работы  на HP-2100A. Это было удобно, никто не переполнял диск своими файлами, а значит и не создавал трудности своим коллегам.

Основной задачей компьютера на физической установке является сбор экспериментальных данных и их запись на магнитные ленты для последующей обработки на больших компьютерах. Для этого необходимо было не один магнитофон, а два, так как данные с установки писались на ленту каждые восемь  секунд, а перезагрузка магнитной ленты требовала гораздо большего времени. Кроме того, стандартные советские магнитные кассеты были существенно большего диаметра, чем фирменные кассеты корпорации Хьюлетт-Паккард, с ними компактный магнитофон нашего миникомпьютера работать не мог. Поэтому на HP-2100A дополнительно поставили два НМЛ болгарской фирмы ИЗОТ, ориентированные на большие отечественные кассеты, они использовались только во время физического сеанса для записи экспериментальных данных.

Таким был компьютер, на котором мне предстояло работать во время дипломной практики. К нему у меня всегда было особое тёплое отношение, HP-2100A ведь был первым в моей жизни компьютером. К другим вычислительным машинам, на которых мне доводилось работать в своём институте, я уже относился спокойно, без особых эмоций. На нашей экспериментальной установке сейчас около десятка персональных компьютеров, но фактически они выполняют те же задачи, что и миникомпьютер HP-2100A в 1976 году, следят за состоянием аппаратуры, собирают экспериментальные данные и передают их в вычислительный центр для дальнейшей обработки. Конечно, объём собираемых данных в настоящее время многократно выше, чем было сорок лет назад, но и компьютеры стали другие, сейчас их тактовая частота исчисляется в гигагерцах, оперативная память  измеряется в гигабайтах, а дисковая – в терабайтах.  Накопители на магнитных лентах давно стали историей, данные оперативно передаются в вычислительный центр по локальной сети. Прогресс в компьютерной технике превзошёл все ожидания, ничего подобного в 1976 году никто не ожидал.

На нашей экспериментальной установке время от времени некоторые студенты московского физтеха проходят дипломную практику. Первым делом они знакомятся с оборудованием установки: детекторами, электроникой и компьютерами. Иногда я в этом им помогаю, и тогда рассказываю им о своей дипломной практике, о том единственном компьютере HP-2100A, на котором мы тогда работали. И обязательно задаю свой любимый вопрос на сообразительность, каков, по их мнению, на том компьютере был размер оперативной памяти. У всех, кого я спрашивал, единицей измерения памяти были исключительно мегабайты, а объём ОЗУ от одного до ста мегабайт.  Правильный ответ 64 килобайта шокирует абсолютно всех дипломников, в их жизни компьютерная память никогда не измерялась килобайтами. Оно понятно, на их собственных компактных айфонах-смартфонах сотни фотографий, каждая из которых больше одного мегабайта. Молодые ребята ещё могли поверить, что в то далёкое время компьютеры имели небольшую оперативную память, но в то, что на них можно полноценно работать, снимать экспериментальные данные и получать хороший научный результат, в это поверить было невозможно. Я их понимаю, и мне с трудом в это верится, но так было.

3. Период начального обучения

Ознакомительный период, который продолжался с неделю, закончился, для меня и для Шурика Елина наступило время начального обучения. В первую очередь надо было освоить компьютер так, чтобы в дальнейшем вполне самостоятельно выполнить свою дипломную работу, за нас её никто делать не собирался. Нам выделили вечернее время для работы на компьютере, папки с технической документацией, образцы компьютерных программ и пустили в свободное плавание. Почти так, как учат плавать, бросая в глубокое место. Коль хочешь жить, то выплывешь, а заодно научишься плавать. Разбирайтесь с компьютером сами, сказали нам наши научные руководители, будут к нам вопросы, то обязательно ответим и всё разъясним. Подход к обучению был достаточно жёсткий, но он оправдал себя, мы справились и за месяц до своего отпуска многому научились.

В первую очень необходимо было освоить фирменное программное обеспечение компьютера, приобрести навыки практической работы с операционной системой и с основными программами, которые были поставлены корпорацией Хьюлетт-Паккард вместе с HP-2100A. Операционная система была весьма передовой по тем временам, она имела название Real-TimeExecutive (RTE), что означало «Выполнение в реальном времени». Этим подчеркивалось то, что операционная система ориентирована на работу с внешним оборудованием, обслуживание которого должно было идти с наивысшим приоритетом, без временных задержек. На нашем миникомпьютере HP-2100A наивысший приоритет имели программы системы сбора данных. Они осуществляли сбор информации с детекторной аппаратуры, упаковывали собранные данные в определённом формате и записывали их на магнитную ленту для дальнейшей обработки на больших ЭВМ. Во время физического сеанса для фоновых программ практически не оставалось компьютерного времени, поэтому в этот период времени разработчики нового программного обеспечения к компьютеру не допускались.
 
На нашем миникомпьютере HP-2100A имелся следующий базовый пакет для создания программного обеспечения: текстовый редактор, компиляторы языков Ассемблер и Фортран, файл-менеджер, компоновщик. Основным языком программирования был Ассемблер, машинно-ориентированный язык низкого уровня. В основе языка операторы, один к одному совпадающие с машинными командами HP-2100A, число коих равно 80. Все операторы (машинные команды) запомнить было невозможно, поэтому при написании программ при себе надо было иметь справочник по процессору, что было не совсем удобно. В остальном язык программирования Ассемблер был прост, строчка программы соответствовала одной ячейки памяти, а в той находилась, либо машинная команда, либо слово данных. Достоинством этого языка было эффективное использование оперативной памяти. Программы получались наиболее компактными (и быстрыми) в сравнении с любыми другими языками программирования, что было очень важно в условиях небольшой емкости ОЗУ компьютеров того времени. А главный недостаток – такие программы очень трудоёмки, особенно когда надо было создавать сложные и большие по объёму программные системы. Со временем, когда дефицит оперативной (и дисковой) памяти компьютеров перестал быть проблемой, программы-ассемблеры (машинно-ориентированные языки программирования) навсегда исчезли, став историей. Кроме Ассемблера в нашем распоряжении был Фортран, универсальный и очень популярный в то время язык высокого уровня. Фортран не был эффективен с точки зрения экономии оперативной памяти компьютера, однако широко применялся на больших компьютерах, особенно в научных центрах. Мы, работая на своём HP-2100A, тоже использовали Фортран для написания программ, но только в исключительных случаях.

 Весь процесс от написания текста программы до получения конечного результата был несколько иным, чем сейчас. В настоящее время программист на компьютере работает в рамках одной программной среды, где есть все необходимые инструменты: редактор текста, компилятор, отладчик, компоновщик исполняемой программы, интерактивный справочник возможных проблем.  Ошибки в тексте программы находятся быстро, легко правятся, поэтому работа программиста сейчас очень эффективна. Мы о подобном даже и не мечтали, процесс создания программ для нас был весьма трудоёмок.  На первом этапе программы писались на обычных листках бумаги, и только после того как рукописный текст был готов мы допускались к компьютеру, так экономилось его драгоценное время. На телетайпе с помощью редактора набивался программный текст. Телетайп имел одно важное преимущество в сравнении с экранным дисплеем, текст не надо было распечатывать на принтере, он оставался на телетайпной бумажной ленте. 

Второй этап – правка текста, на телетайпе она не так проста, как на экране дисплея. Экранные редакторы имеют курсор, облегчающие доступ к любому части редактируемого текста, который в полном объёме выведен на экран. Однако на нашем компьютере дисплея не было, а на телетайпе такой режим работы невозможен, программа редакции текста работала в контекстовом (строковом) режиме. К примеру, в тексте программы на одной из строк обнаруживался лишний символ. В таком случае командой редактора мы указывали на текущую строку, где была ошибка, телетайп распечатывал её на бумаге. Затем другой командой по контексту давали правку, к примеру, такую ошибочную символьную последовательность AB5CD надо было поменять на ABCD. Набирали на телетайпе команду замены одной символьной последовательности на другую, и редактор лишний знак удалял. Или, напротив, при необходимости  добавлял пропущенный символ. Вот так, почти вслепую, правился весь программный текст. После всех исправлений он распечатывался, либо на телетайпе, либо на быстром принтере.

Третий этап – запуск компилятора Ассемблера, который транслировал исходный программный текст в так называемый объектный файл. Он был необходим для последующей сборки конечной исполняемой программы. Компилятор находил в программе логические ошибки и проверял синтаксис, то есть соответствие текста языку Ассемблера. Далее надо было править программу до тех пор, пока компилятор не сообщал об отсутствии ошибок. Чётвертый и последний этап – запуск системной программы под названием компоновщик (или по-другому редактор связей), который и формировал исполняемый программный модуль, собирая вместе все необходимые объектные файлы и подключая библиотеку системных подпрограмм. Компоновщик имел встроенный отладчик, который позволял запускать для поиска ошибок написанную программу пошагово или отдельными кусками. И здесь надо было делать правки в программном тексте, пока компоновщик не перестанет указывать на ошибки. Конечный результат создания одной программы – это получение трёх типов файлов: текстового, объектного и исполняемого. Программный текст распечатывался на принтере, остальные файлы сохранялись на диске, перфоленте или на магнитной ленте. Это делалось с помощью системной программы файл-менеджер, она имела большое количество команд, которые надо было знать и уметь ими пользоваться.

Вот такой был процесс создания программ, мы должны были его незамедлительно изучить и усвоить, чтобы начать работу, которую от нас ждали. Нам предоставили  готовые программные тексты, которые мы должны были глубоко проработать, а потом написать аналогичные программы. Читать нам лекции по программированию никто не собирался, но если  нас возникали вопросы, то наши руководители охотно на них отвечали. В этом и заключался для нас процесс обучения. Те программы, которые нам дали для изучения были написаны для тестирования графического дисплея. Это было здорово, изучать программирование на столь редком по тем временам компьютерном оборудовании было чрезвычайно интересно.

Цветная графика на экранах современных компьютеров основана на матрице  дискретных точек (пикселей), каждая из которых может быть подсвечена. Между пиксельной матрицей и оперативной памятью видеоконтроллеров есть взаимно-однозначное соответствие. Такой подход в компьютерной графике требует достаточно большого объёма недорогой оперативной памяти, поэтому он стал возможным только с появлением в середине 70х годов соответствующих микросхем. В их отсутствие на компьютерах 60-70х годов основными графическими устройствами были векторные дисплеи с регенерацией изображения. Именно такой графический дисплей французской компании SINTRA (модель VIDI) был в нашем распоряжении.      

Векторный дисплей VIDI (размер экрана 17 на 23 см) фактически был особым специализированным процессором имеющий собственный набор команд, особые форматы данных и свой счетчик команд. Этот процессор выполнял последовательность команд (дисплейную программу), которая  порождала рисунок на экране. Такими командами, к примеру, были перемещение луча без подсветки, рисование точки или линии, вывод символьной цепочки. Дисплейная программа формировалась на основном компьютере (HP-2100A), затем передавалась для размещения в буферную память (объём 7 килобайт) дисплея VIDI для исполнения. Под управлением дисплейной программы луч перемещался по экрану, возбуждая в точках подсветки свечение люминофора. Изображение регенерировалось, иначе бы подсвеченные точки гасли за короткий промежуток времени. Для этого дисплейная программа циклично исполнялась с разной частотой в зависимости от величины задействованной буферной памяти. Векторные дисплеи не требовали для своей работы большого объёма памяти, это было их преимуществом, весьма важным для тех лет. В остальном сплошные недостатки, наш дисплей VIDI имел их полный набор. Он был чёрно-белым, луч имел только две градации по яркости, а на сложных изображениях частота регенерации падала до критического уровня, экран при этом мерцал так, что смотреть на него было невозможно. Тем не менее, даже такой дисплей физиков вполне устраивал, ибо потребность в компьютерной графике на физических установках была величайшей. Из-за отсутствия графических дисплеев во время физических сеансов тестовые гистограммы приходилось печать из текстовых символов на телетайпе, такие были времена.

Через месяц после начала освоения компьютера мы с Шуриком Елиным уже могли вполне самостоятельно создавать программы. Подошло время летнего отпуска, после него разработку программного обеспечения для графического дисплея мог начать только один из нас, второй должен был заняться вместе с Серёжей Зелепукиным программами сбора данных. Работать с дисплеем хотели мы оба, выбор определил слепой жребий. По нашей студенческой традиции бросили на пальцах, раз, два три! Я выиграл, а Шурик, не без сожаления, переключился на новую задачу. Со временем разработка системы сбора данных его увлекла, он занимался ею с большим энтузиазмом и о сделанном выборе никогда не сожалел.

Так закончился период начального обучения, его итоги для меня были неоднозначны. С одной стороны компьютер был освоен, но в самом минимальном варианте. Оставалось ещё много неясностей, а главное, в полученных знаниях не было системы, что внушало определённую тревогу. Мне предстояло работать на компьютере вполне  самостоятельно, по пустякам не дёргая своих руководителей, но фактически я ещё к такой работе не был готов. Надо было упорядочить полученную информацию, переварить её. Нужен был перерыв, поэтому предстоящий в конце июня отпуск был очень кстати. Была запланирована поездка в Крым, к Чёрному морю, не предполагающая чтения какой-либо специальной литературы. Однако я думал иначе. Если загорая на пляже, мне захочется что-либо читать и на это будет время, то пусть приятное чтение будет и полезным, что поможет мне в будущей работе. Исходя из этих соображений, я решил взять с собой в отпуск «A Pocket Guide to the 2100 Computer», компактный справочник по нашему компьютеру, в нём была вся необходимая информация в кратком изложении. Чтение этой книги могло бы принести мне двойную пользу. Во-первых, в справочнике было много из того, чего я ещё не знал. А во-вторых, я должен был усвоить новую для себя компьютерную терминологию на английском языке. В общем-то, эта книга свою задачу выполнила, её проработка во время отпуска очень помогла мне в дальнейшей работе. Только вот читал я её недолго, не больше недели, а потом было не до неё, изучение компьютерного справочника пришлось досрочно прекратить. Причиной тому были драматические события, которые произошли со мной, они оставили меня в состояние полного смятения. Тогда мне казалось, я пережил главную неудачу в своей жизни, но время поменяло эту оценку с минуса на плюс. Сейчас я понимаю, всё происшедшее было мне только во благо, хотя душевных треволнений было много, сверх всякой меры.

4. Закономерная  катастрофа

Летний отпуск 1976 года должен был стать для меня счастливым, запоминающимся и судьбоносным, я в этом был абсолютно уверен. Он действительно запомнился до мельчайших деталей, во многом предопределил мою личную судьбу, но только вот счастливым не стал. Тогда в моей жизни произошла катастрофа, и здесь нет никакого преувеличения, такова была моя оценка событий того летнего отпуска. Изначальной причиной всего происшедшего была большая любовь. В то время она была главной в моей жизни, ради неё я готов был пожертвовать абсолютно всем. При одном только условии, любовь должна была быть настоящей, непритворной и взаимной. Сегодня мне это кажется странным, но тогда я по своей наивности искренне считал, наша любовь такая и есть, что никто и ничто нас уже не разлучит, мы будем вместе до конца наших дней. Хотя я и понимал, могут возникнуть определённые трудности в наших отношениях, однако они не казались неразрешимыми, всё можно было преодолеть и всё поправить. Такое у меня было настроение перед поездкой на три недели к Чёрному морю.

Результат нашего отдыха оказался горьким и печальным, он далеко превзошёл все самые худшие мои ожидания. Произошло полное взаимное разочарование, по разным причинам, но с одним итогом – серьёзной размолвкой. Сейчас я со стыдом вспоминаю своё поведение в той непростой жизненной ситуации, хотя для меня ясно, дело не в наших конкретных поступках. Мы совершенно не понимали друг друга, словно были существами с разных миров, в этом суть происшедшего. Психологическая несовместимость была налицо, разлад в наших отношениях был неизбежен, безотносительно того, поехали мы на море или нет. Вопрос был только в том как, когда и при каких обстоятельствах он произойдёт. Ответ получен в течение трёх недель совместного отдыха. Мы оба поняли, на это понадобилось определённое время, что нам никогда не быть вместе, этот общий вердикт был окончательный и бесповоротный, примирение было исключено. Безусловно, эта печальная история первое время стала для меня источником больших переживаний. Однако со временем, эмоции отступили, разум взял своё, события того лета стали выглядеть в ином свете. Вслед за пониманием закономерности произошедшего, пришло осознание того, что собственно меня ждало при исполнении всех заветных желаний той поры. Нет никаких сомнений, со временем, чуть раньше или чуть позже, я бы лишился абсолютно всего, не получив ничего взамен, ничего, кроме потрясений и взаимных обид. Вот тогда бы в моей жизни произошла не мнимая, а настоящая катастрофа, но я её избежал, к своему счастью.

Фиаско во время отпуска не могло ни иметь последствий. Я понимал, надо меняться, освобождая себя от некоторых скверных черт характера, иначе потрясения в моей личной жизни будут повторяться вновь и вновь. На это нужно было время, а поначалу моё стремление к переменам приобрело анекдотический характер. Дело в том, что по утрам, стоя у рукомойника, я испытывал отвращение к своему отражению в зеркале. Умом было понятно, мои проблемы внутри меня, физиономия здесь не причём. Однако эмоции зашкаливали, у меня было большое желание стукнуть кулаком по зеркалу, настолько мне было неприятно моё отражение. С этим надо было что-то делать, и я начал отращивать бороду, впервые в своей жизни. Носил я её всего несколько месяцев, потом сбрил, когда прошёл пик тяжёлых личных переживаний. Борода помогла мне, несколько сгладив мои негативные настроения. Никогда больше у меня не было желания её носить.

Однако основным следствием проблемного отпуска была переоценка жизненных приоритетов. Любовь на время была снята с моей личной повестки дня, первостепенной заботой для меня стала дипломная работа. Она должна была быть выполнена в срок и с хорошим качеством, от этого зависело моё будущее. Кроме того, полное погружение в работу отвлекало меня от невесёлых мыслей по поводу своего недавнего прошлого. Получилось так, что именно летняя неудача в личной жизни помогла мне решить главную задачу, стоявшую тогда передо мной. Без неё я бы потерял свой родной Институт, любимый город, обожаемое Южное Подмосковье, всё то, что я сейчас в своей жизни люблю и ценю. Очевидно, моя неудача была призрачной, на самом деле моя жизнь была повёрнута в правильном направлении. Пройдёт время, большая любовь вновь вернётся в мою жизнь. Я встречу женщину своей мечты, красивую и обаятельную, любящую и преданную, неординарную личность, каких мало. Женщину, которой я не устаю восхищаться и много лет спустя после нашей первой встречи. Она – главная удача в моей жизни, лучшая награда за все потрясения, которых у меня в молодые годы было предостаточно.

5. Один рабочий день

Однако вернёмся в 1976 год. Летний отпуск прошёл, жизнь продолжалась, я вернулся в Институт с большим желанием работать. Процесс изучения компьютера завершился, техника программирования была освоена и понятна в полном объёме, от написания текста до получения работающей программы. Ясна была  и общая задача проекта программной системы для графического дисплея. Оставалось только выполнить эту достаточно объёмную работу, она была вполне реализуемой в указанные сроки, но при условии полной самоотдачи с моей стороны. Я был к этому готов. Время работы на HP-2100A было поделено на три части, для решения трёх главных задач на то время. С раннего утра до обеда за компьютером сидел основной программист установки МАРК Володя Белоусов, ответственный за эксплуатацию HP-2100A. Он был заказчиком системы сбора данных установки, его задачей было создание программ окончательной обработки данных, полученных во время физического сеанса. Поле обеда HP-2100A передавался Сереже Зелепукину и Шурику Елину, разработчикам системы сбора данных установки, они работали до позднего вечера. Затем, приблизительно в семь часов вечера или чуть позже, компьютер переходил в мои руки. Я работал до поздней ночи, приходя домой далеко за полночь.

Мой типичный в то время рабочий день проходил по такому сценарию. Подъём по будильнику в 9 часов утра, иногда и позже. Сначала небольшая утренняя пробежка, от общежития по лесной тропинке к полянке на краю большого поля. Через несколько лет на этом поле появится обширный водоём, в центре которого находился земснаряд, который намывал большую гору песка. Потом земснаряд уберут, песок вывезут, и останется на радость жителям города прекрасное искусственное озеро под названием «Карьер», с чистой водой и песчаными берегами. Сделав на лесной полянке небольшую зарядку, я не спеша отправлялся назад в общежитие, получая от этой пешей прогулки удовольствие. Дома  принимал душ и завтракал, обычно это был только кофе или чай, мне этого вполне хватало. Остаток времени до полудня отдыхал или делал закупки на вечер в ближайшем гастрономе.

До места работы пешком не более 10 минут, я выходил из общежития так, чтобы к половине первого быть уже в институтской столовой, в это время туда приходили сотрудники нашей лаборатории. Для них это был обед, а для меня поздний завтрак, мой рабочий день только начинался. Короткий обмен мнений по текущим нашим делам начинался в очереди, продолжался за обеденным столом и заканчивался за чашкой ароматного кофе. При столовой находился кафетерий, где можно заказать кофе двойной крепости стоимостью 27 копеек за чашку. Мои коллеги по лаборатории были заядлыми кофеманами, для которых послеобеденный обед без чашки кофе был немыслим. Мы с Елиным были того же мнения, тем более качество приготовленного там кофе было на очень высоком уровне.

Затем из кафетерия мы отправлялись в своё офисное помещение, и остаток обеденного перерыва, а это минут тридцать-сорок, обычно посвящали покеру на костях (кубиках).  Эта игра тогда была любимым занятием протвинских физиков в свободное время, она и в самом деле была увлекательна. Помню, как ребята предложили мне первый раз сыграть в покер. А каковы правила, спросил я тогда. Бросай, ответили они, разберёшься по ходу игры. Я потряс кубики в своих ладошках и кинул их на стол, ребята ахнули, на всех пяти костяшках были одни пятёрки. Покер с руки, то есть с одного броска, а не с трёх, чрезвычайно большая редкость. Ну, и каков мой результат, спросил я с показным равнодушием, прикидываясь наивным простаком и делая вид, что не понимаю насколько был удачен мой бросок. На самом деле это был свойственный мне сарказм, некая насмешка над коллегами по игре. Мол, смотрите и учитесь, вот так надо играть в покер. Однако народ моего сарказма не заметил и все наперебой стали рассказывать, что я сделал очень удачный бросок и уже могу считать себя победителем, никто меня уже не догонит. Так оно и случилось в этот раз, но дальше игры в покер были для меня обычными, без особого везения. Покер на костях и сейчас любимая игра нашей семьи, правда, играем мы в эту игру лишь на даче или в дальних поездках.

Обеденный перерыв заканчивался в два часа дня, народ расходились по своим делам. В нашей комнате, кроме меня оставался только Валера Сергеев, который в то время начал работать над своей кандидатской диссертацией. Хотя иногда он отправлялся на нашу физическую установку в одной компании с Зелепукиным и Елиным.  Я же садился за свой стол и приступал к работе. В первую очередь надо было разобраться с распечатками результатов компиляции программ, которые я набивал на телетайпе накануне вечером. Работа трудоёмкая, исправляя ошибки в программах, я фактически перепроверял их от первой строчки до последней. И зачастую находил не только ляпы в синтаксисе программ, но и недостатки в их логике. А бывало, ради оптимизации программы, правил большие куски текста.

К четырём часам правка листингов компиляции обычно завершалась. В это время лаборатория собиралась на второй кофе-тайм, первый был в десять, я обычно его пропускал. Женская часть лаборатории пила чай со всякими сладостями, мужская – кофе. Конечно, главным было не кофе с чаем, а общение с коллегами, непринуждённые разговоры на разные темы. Мы с Елиным достаточно быстро и органично влились в коллектив, со всеми подружились и считались совсем своими, словно мы трудились в лаборатории много лет. После пятнадцатиминутного перерыва я вновь садился за свой рабочий стол. Взяв стопку чистых листов бумаги, приступал к написанию новых программ. Эта кропотливая работа, требующая терпения и внимания, продолжалась часа два, после чего я, захватив свои бумаги и магнитную кассету, отправлялся к компьютеру.

Моё появление на физической установке Зелепукин и Елин понимали правильно, пора закругляться. Через полчасика ребята уходили домой, оставляя меня одного. Перезаписав с магнитной ленты пользовательский диск, я приступал к работе. Первая задача – это исправления найденных накануне ошибок, отладка и доведение текущих программам до конечного результата. Если я видел на экране графического дисплея то, что было задумано, то эту часть своей работы считал выполненной. Как правило, это удавалась с первой попытки, хватало одного вечера. Но так бывало не всегда, в сложных случаях приходилось отладку программы переносить на последующие дни. Закончив эту главную задачу дня, я переходил к рутинной работе по набивке на телетайпе программ, записанных на листках бумаги. Затем новые программы прогонял через компилятор Ассемблера и распечатывал на принтере выданные им ошибки. На этом моя работа  заканчивалась, далее я спасал содержимое диска на магнитную кассету, собирал свои бумаги, выключал компьютер и закрывал установку. Домой я возвращался очень поздно, Елин уже спал, а Слабоспицкий ещё не приходил с работы. У Серёжи был свой график, днем он отсыпался, а ночью работал. Это было связано с его графиком доступа на большие компьютеры в нашем Вычислительном центре.

Так проходили мои рабочие дни с августа по октябрь, времени наибольшей нагрузки по созданию программного обеспечения. Дела у нас с Елиным шли вполне успешно,  поэтому мы могли себе позволить в выходные дни расслабиться и хорошо отдохнуть. К осени у нас уже появился в Протвино небольшой круг хороших друзей, которые по выходным захаживали к нам в комнату. Или мы к ним, скучно не было. Наша комната в общежитии, вернее квартира, уже тогда была очень популярна, гостей хватало. Потом, в начале 80х годов эта популярность станет запредельной, квартира станет похожа на развлекательный клуб, с игрой в карты и выпивкой, но это уже другая история.

6. Принудительное трудоустройство

Над своей дипломной работой мы работали почти десять месяцев, до конца января семьдесят седьмого года. Этот период времени чисто формально был разделён на две практики: производственную и преддипломную. В самом конце сентября для нас закончилась производственная практика, после чего мы вернулись на неделю в Харьков, на свой физико-технический факультет Университета. Нам надо было отчитаться за одну практику и оформить другую. Мы это сделали, привезли свои отзывы о своей  деятельности в Институте и запросы на нас на прохождение преддипломной практики. Однако главным событием было  распределение, которое состоялось 1 октября 1976 года.

По советским правилам после окончания высшего учебного заведения каждый выпускник обязательно должен отработать три года на предприятии, куда его направит специальная комиссия по распределению. Она собиралась за несколько месяцев  до конца учёбы, рассматривала личные дела студентов, потом беседовала с каждым из выпускников в отдельности и выносила своё решение, где кому предстоит работать. В состав комиссии обычно входило руководство учебного заведения и представители заинтересованных работодателей. Понятно, престижные рабочие места вот так случайным образом на комиссию не попадают. Как раз наоборот, специалисты направляются туда, где народ не очень хотел работать. Причины могут быть разными, маленькая зарплата, проблемы с жильём, отсутствие карьерных перспектив и многое другое. По своей сути, такое трудоустройство в принудительном порядке было явным нарушением свободы личности. Хотя государство можно было понять, оно полностью оплачивало высшее образование и поэтому имело право устанавливать свои порядки трудоустройства специалистов. На самом деле, не для всех распределение было принудительным. Если  выпускник имел на руках официальный запрос от предприятия, где он хотел бы работать, то почти всегда комиссия по распределению удовлетворяла это запрос. Так что приемлемого распределения вполне можно было добиться.

К сожалению, мы с Елиным приехали на комиссию по распределению, не имея  официального запроса на наше трудоустройство. Первая и главная причина сего заключалась в отсутствии в нашем Институте свободных вакансий для научных работников. Это не значит, что выпускники ВУЗов не принимались вовсе, в очень ограниченном режиме приём был, однако новые вакансии открывались только в начале календарного года. В 1976 году приём научных сотрудников закончился весной, нас там ещё не было. Второй причиной была ожидаемая реорганизация в Институте. Наша лаборатория в конце года должна была выйти из Отделения экспериментальной физики, чтобы стать частью нового подразделения с названием Отделение электроники и автоматизации. Вследствие чего, осенью для руководства Отделения экспериментальной физики мы уже были чужими, наши проблемы их больше не волновали. И третья причина, к началу октября мы не закончили работу, которую нам поручили, поэтому формальных оснований бороться за нас ещё не было. Именно бороться, ибо желающих работать в нашем Институте было много, а новых вакансий для научных работников чрезвычайно мало. За каждую кандидатуру шла нешуточная битва между подразделениями Института. Победителей в этой борьбе было немного, остальным можно было только посочувствовать. Тем не менее, оценка нашей четырёхмесячной работы (отпуск не в счёт) была положительной, разговоры о том, что нас надо оставить в Институте уже начались. Перед отъездом в Харьков руководители нашей дипломной практики Валера Сергеев и Серёжа Зелепукин проинструктировали нас, как вести себя на комиссии по распределению. Совет был такой, исходить из того, что после получения диплома нас возьмут в Институт. А значит лучше всего просить так называемый свободный диплом, то есть самостоятельное распределение. Если же это не получиться, а скорее всего так и было бы, то надо стремиться туда, где легче всего перераспределиться. Это было возможно в тех случаях, когда предприятие не могло предоставить выпускникам ВУЗов жилья, даже общежития, что было нарушением закона. В таком случае молодой специалист мог заявить о намерении подать в суд о нарушении своих прав. Предприятие обычно в такой конфликт не ввязывалось, и отпускала на все четыре стороны. Это был вполне реальный вариант, в Харькове были такие заводы, которые без особых проблем расставались с молодыми специалистами.

Наступило 1 октября, комиссия по распределению заседала в одной из аудиторий Главного корпуса Университета, выпускников вызывали для беседы по одному. Наш курс на этом мероприятии был в неполном составе, многие уже решили свои проблемы с трудоустройством, накануне предоставив в деканат официальные запросы. Все они были удовлетворены, остальным уготована лотерея, где по определению нет счастливых билетов. Вызвали меня, зашёл и увидел длинный стол, за которым сидели члены комиссии, все с блокнотами в руках. Знакомых лиц было только двое, декан факультета Милютин Георгий Анатольевич и куратор нашей группы, остальные, как я понял, были кадровики, представители наших возможных работодателей. Зачитали характеристику, вполне лестную для меня, дальше попросили рассказать о своей работе во время производственной практики. После моего короткого выступления пошли вопросы по теме моей дипломной работы, их было немного. А дальше началось обсуждение моего распределения.
– Какие у вас планы на будущее? Где бы вы хотели работать? – задал вопрос Милютин, декан нашего факультета.
– В моих планах только Институт физики высоких энергий и ничего больше, другие варианты меня не устраивают. Поэтому прошу членов комиссии дать свободный диплом, я сам позабочусь о своём трудоустройстве.
– На вас есть официальный запрос? – поинтересовался один из кадровиков, хотя все присутствующие и так знали ответ на этот вопрос.
– Нет, но он будет, чуть позже. 
– Вы в этом уверены?
– Да, абсолютно.
Дальше пошла словесная перепалка с этим кадровиком, который пытался доказать, что я наивен, самонадеян и что меня в Протвино никто не собирается принимать на работу. В чём-то он был прав, ситуация со мной была сложная, но я его доводам сопротивлялся как мог. Никто никому так ничего и не доказал, меня отпустили с миром.   

Я вышел в коридор и с тревогой стал дожидаться решения комиссии, было уже ясно, свободного диплома мне не видать. После беседы с выпускниками нашего курса, комиссия долго совещалась, деля нас между собой, словно мы для них товар. На самом деле так оно и было, фактически нас покупали и без нашего на то согласия. И вот наступил последний этап нашего принудительного трудоустройства, мы зашли в аудиторию для того, чтобы выслушивать вердикт комиссии по распределению. Шурику Елину достался Харьковский приборостроительный завод имени Шевченко, он был доволен, ибо знал по опыту прошлых выпусков, с его перераспределением не будет никаких проблем. Меня же направили в Сухумский Физико-технический институт, известие об этом было для меня шоком, это был самый худший вариант из всех возможных. Мало того, что город Сухуми находится очень далеко, хуже было то, что они могли меня просто не отпустить, заставив работать у них все три года.

Зачитка  распределения закончилась, народ стал расходиться. Я подошёл к нашему декану Милютину и спросил, кто из членов комиссии является представителем Сухуми. Георгий Анатольевич указал на кадровика, с которым у меня состоялась перепалка. Честно говоря, удивления не было, от него ко мне было больше всего вопросов. Я обратился к нему с просьбой отпустить, если меня возьмут на работу в Институт физики высоких энергий.
– Нет, – сухо ответил кадровик.
– Почему?
– Нам нужны такие специалисты как вы.
– Это может погубить мою жизнь, вы это понимаете?
– Нет, не понимаю. Имейте в виду, мы вас не отпустим ни при каких обстоятельствах. Надеюсь, что вы прибудете к нам вовремя, без опозданий.

Разговор был окончен, было ясно, ехать в Сухуми за перераспределением бессмысленно, всё равно не отпустят. Должен был быть другой выход, но думать о нём можно только в том случае, если придёт вызов из Протвино. Однако его пока не было, и не факт, что он будет вообще.   
– Ну, что? Поговорили? – спросил меня декан.
– Да.
– И какой результат?
– Меня  не отпустят, я должен работать в Сухуми.
– Ничего другого я не ожидал.
– Почему?
– Александр Васильевич, вы понравились ему и всем членам комиссии тоже. И было общее мнение, вам лучше работать в науке, а не на производстве.

Слова декана стали холодным душем для меня, я всё понял и был очень на себя зол. В Университете мне легко удавалось выглядеть серьёзным и вдумчивым молодым человеком, в результате чего преподаватели обычно завышали оценки на экзаменах. Только вот на распределении я должен был похож на лоботряса, вызывающего отрицательные эмоции, хотя для меня это было трудной задачей. Произведя хорошее впечатление на членов комиссии, я создал себе проблему, всё серьёзность которой уже осознавал. Наш декан Милютин Георгий Анатольевич сказал мне на прощание, что сам был бы рад, если я буду работать в Протвино, но не очень в это верит. Тем не менее, ему нравится моя настойчивость в достижении своей цели. Вы можете добиться своего и я вам того желаю, произнёс он в заключении. На том и расстались.

7. Дипломная работа

После возвращения из Харькова я приступил к форсированному завершению программного обеспечения векторного графического дисплея VIDI. В моём распоряжении оставался один месяц, после ноябрьских праздников до самого Нового года на установке МАРК проводился физический сеанс. Работа была завершена в срок, в самом конце октября для заинтересованных лиц я подготовил и провёл нечто вроде презентации, публичную демонстрацию своей программной системы. Она прошла вполне успешно, присутствующим были показаны все возможности дисплея VIDI, включая совершенную экзотику, работу светового пера. После презентации созданное программное обеспечение графической дисплея было передано основному программисту компьютера HP-2100A Володе Белоусову для пробной эксплуатации во время физического сеанса. А для меня наступило время подготовки текста своей дипломной работы.

Я перешёл на обычный график работы, он был более удобный, чем работа до поздней ночи. Правда, пришлось отказаться от утренних пробежек, на них с утра не хватало времени. Однако об этом совсем не жалел, ибо стало холодно и сыро, удовольствия от бега уже не было. В восемь часов утра я уже сидел за своим рабочим столом, который был завален литературой, которую надо было прежде обязательно основательно проработать. По намеченному плану моя дипломная работа состояла из трёх частей. Первая часть –  общий обзор литературы по графическим дисплеям, краткое описание основных моделей, их характеристики и опыт эксплуатации. Вторая часть – анализ публикаций по использованию дисплеев в экспериментах в области физики высоких энергий. В третьей, основной части моего диплома, должно было быть описание программной системы графического дисплея VIDI. Над всеми тремя частями диплома я работал практически одновременно. Корпеть постоянно над одной задачей было утомительно, время от времени менял тему и это было правильно, так я работал с большей отдачей.

А в это время в Институте было создано новое подразделение под названием Отделение электроники и автоматизации, наша лаборатория вошла в её состав. Руководство нового отделения нас хорошо знало, с их стороны было обещание взять на работу, мы уже были для них своими. Тем не менее, никто не скрывал от нас всей сложности решения вопроса с трудоустройством, да и мы это прекрасно осознавали, завышенных ожиданий у нас не было, одна лишь надежда на удачу. Время от времени, мы задавали вопрос о наших делах,  получая на него неизменный отрицательный ответ.

К началу февраля была практически закончена работа над моим дипломом в рукописном варианте, со всеми правками, которые внесли научные руководители. Оставалось только напечатать на пишущей машинке текст моей дипломной работы, но с этим у меня были проблемы, найти машинистку мне не удалось. Позвонил домой, мои дорогие родители обещали помочь. Пора было уезжать, в Протвино меня больше ничего не удерживало, работа по созданию программного обеспечения для векторного дисплея выполнена, рукопись диплома написана, все необходимые отзывы готовы. К тому же, в общежитии начался ремонт на нашем десятом этаже, нас попросили переселиться в другие комнаты. Но, мы не стали этого делать, а съехали с квартиры совсем. Предварительно сдав свои вещи в камеру хранения, и получив заверения коменданта общежития, что до конца марта нашу любимую семидесятую квартиру никому не отдадут.

 Вот так, раньше времени, недели за три до защиты наших дипломных работ мы покинули Протвино. Вопрос с нашим трудоустройством продолжал находиться в подвешенном состоянии, но твёрдое «нет» сказано не было, и это внушало робкий оптимизм. Ждите вызова, сказали нам на прощание наши научные руководители, он обязательно будет, рано или поздно. Договорились так, если решение по нам будет принято, то об этом известят Серёжу Акименко. Тот даст телеграмму Елину, в его родной город Евпаторию, а Шурик в свою очередь пошлёт телеграмму мне. Мой адрес Саша Елин записывать не стал, сказав, что запомнил его, будучи у нас в гостях. Да и помнить там нечего,  добавил он, я знаю, ты живёшь на улице своего любимого писателя.

Я вернулся в свой родной город и не торопясь занялся непосредственной подготовкой к защите своего дипломного проекта, времени для этого было вполне достаточно. В первую очередь надо было напечатать диплом, найденная родителями машинистка эту работу сделала часа за четыре. Я в это время проверял текст на возможные опечатки и помогал разобраться с моим ужасным почерком. Была одна, характерная для того времени проблема, печатная машинка имела только русский шрифт, латинские буквы мне пришлось записывать вручную. Это было трудоёмкой работой, в тексте было немало слов на английском языке. Рисунки и таблицы также пришлось вручную делать мне самому. Кроме чистового экземпляра дипломной работы было сделано три копии, одна для научных руководителей, вторая для моих дорогих родителей и последняя лично для меня, на память. В заключение, в местной типографии сделали красивый твёрдый переплёт для всех экземпляров диплома.

Защита дипломных проектов на нашей кафедре Ядерной физики состоялась 23 февраля, в день Советской армии и Военно-морского флота, тогда этот праздничный день не был выходным. Мой доклад члены комиссии выслушали со вниманием, но вопросов ко мне было немного, все они касались темы о практической пользе сделанной работы. Мой ответ, что созданная программная система уже прошла тестирование во время физического сеанса на ускорителе их вполне удовлетворил. Как и то, что она будет поставлена ещё на две экспериментальные установки, где есть такие же графические дисплеи. Так же успешно доложился Шурик Елин, к нему тоже вопросы были только о практической пользе его дипломной работы. И понятно почему, заслуженные учёные, члены комиссии не имели опыта работы с современными по тем временам компьютерами, содержимое наших дипломных работ они улавливали с большим трудом. Удивляться было нечему, мы тоже до поездки в Протвино знали не больше их самих.   

По мнению членов комиссии общий итог защиты дипломов на нашей кафедре был таков, у всех блестящие работы, всем четырнадцати была поставлена оценка «отлично».  Последний барьер был пройден, учёба в Университете была закончена, по этому поводу вечером мы устроили прощальный банкет в местном кафе. И, в заключение, 28 февраля состоялось торжественное мероприятие, вручение дипломов об окончании Харьковского Государственного Университета. Оно проходило в большой аудитории нашего физико-технического факультета, вручал дипломы декан Милютин Георгий Анатольевич. Вместе с дипломом мы получили направление на работу по распределению. Я посмотрел на свою бумагу и увидел, направлен в Сухумский физико-технический институт. Дата прибытия – 1 апреля 1977 года, до неё был ровно один месяц. У меня и  Шурика Елина настроение хуже некуда, Протвино пролетало мимо, для нас это была трагедия.

Я вернулся в свой родной город в подавленном состоянии, своё ближайшее будущее видел в мрачном свете, но призрачная надежда на чудо ещё оставалась. Было понятно, сейчас в эти мартовские дни семьдесят седьмого года решается моя судьба, и от меня уже ничего не зависит. Прошла первая неделя, за ней вторая и чудо случилось, 11 марта на моё имя пришла долгожданная телеграмма. Она была из Евпатории, а в ней такие слова: «ВОПРОС РЕШЁН СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙ ПРОТВИНО – ЕЛИН». Я поставил свою подпись на бланке, как посыльный огорошил меня сообщением, что есть ещё одна, точно такая телеграмма. Читаю, да, телеграмма мне и с тем же текстом. Только название улицы другое, вместо Гоголя стояла улица Чехова. Стало понятно, Саша Елин знал двух моих любимых писателей, но позабыл, на улице какого из них я живу. На всякий случай, послал телеграмму по двум адресам,  чтобы наверняка.

Телеграмма пришла в пятницу, что было очень кстати. Можно было спокойно собраться, купить билет на поезд и воскресным вечером отправиться в путь. Первый и главный барьер на пути в Институт преодолён, нас берут на работу. Осталось преодолеть второй барьер, перераспределение. Для Елина это не было большой проблемой, в отличие от меня. Я понимал, избавиться от Сухуми будет непросто.
 
8. Эпопея перераспределения

Итак, ранним утром 14 марта я прибыл в Протвино. Для начала зашёл в общежитие, справится как там дела с ремонтом. Оказалось, в нашей семидесятой квартире он закончен и ранее запланированного срока, её уже собирались отдавать под заселение, я появился как раз вовремя. Сразу же забронировал свою родную квартирку, заверив коменданта, что за своим ордером иду прямо сейчас, и скоро его принесу. Сказал про Сашу Елина, которого тоже берут на работу, и Серёжу Слабоспицкого, имеющего направление в аспирантуру МФТИ при нашем Институте. Информация о том, что ребята очень скоро приедут коменданта вполне удовлетворила, любимая семидесятая квартира, к которой мы так привыкли, осталась за нами. Взяв на вахте ключ, я поднялся, чтобы оставить в квартире свою сумку. Захожу и вижу пустые комнаты, на кухне вообще ничего из мебели, а в спальной комнате только старый шкаф, стоящий посередине, и стол у окна. И всё, ни кроватей, ни тумбочек, ни единого стула. Над окном металлический карниз, с левой стороны которого живописно свисала верёвочка для сдвижки штор. Вид наших комнат, прямо сказать совсем не радовал, скорее нагонял тоску. Однако квартира была убрана, окна почти чистые, а пол вымыт, хотя и не очень тщательно. Можно было заселяться.

Оставив в общежитии свои вещи, я направился в Отдел кадров Института, который находился совсем недалеко, в соседнем здании. Инспектор нашла мою фамилию в списке принимаемых на работу молодых специалистов, и тем запустила длительный процесс моего трудоустройства. Для начала я написал заявление о приёме на работу, заполнил анкету и получил ордер на заселение в общежитие. Это было главное, а все остальные необходимые кадровые дела можно было сделать после моего перераспределения. Я получил от инспектора официальное уведомление о приёме на работу в Институт, с которым должен был поехать в Сухумский Физико-технический институт. Этот документ был основанием для перераспределения, но, я ведь уже знал, меня точно не отпустят, ехать туда бессмысленно. О чём и сказал инспектору по кадрам, спросив совета. Она ответила, что мой вопрос в принципе можно решить положительно в нашем Министерстве среднего машиностроения (он же Минсредмаш), поскольку оба института находились в его ведении. Но, туда с просьбой о моём перераспределении должен обратиться Заместитель директора по кадрам, поэтому мне надо идти к нему и попросить помощи.

Кабинет замдиректора по кадрам Касаткина Юрия Евгеньевича был рядом, со всеми документами я отправился к нему. Захожу, здороваюсь, представляюсь, объясняю ситуацию.
– Ваша фамилия мне знакома, за вас хлопотали, – сказал Юрий Евгеньевич, ¬– садитесь, давайте сюда ваши документы.
Касаткин смотрел мои бумаги с выражением лица, которое не предвещало ничего хорошего.
– Так вы из Харькова?  – произнёс он, пристально смотря на меня.
– Да, и что?
– А то, молодой человек, что для Института базовыми являются московские ВУЗы, в первую очередь МГУ, МФТИ и МИФИ. Нам таким хорошим ребятам приходится отказывать, что сердце кровью обливается. Зато вас, из Харькова, почему-то берут на работу, хотя у вас большие проблемы, которые вы просите нас решить. Как вы считаете, а нам это надо?
Наступила пауза, Юрий Евгеньевич ждал ответа на свой вопрос. Однако я молчал, сказать мне было нечего, в этот момент у меня, наверное, был жалкий, потерянный вид. Видя это, Касаткин, смягчил тон и пообещал помочь мне. Он заказал телефонный разговор с Москвой, а меня отправил ждать результата в приёмную. Настроение было скверное, я понимал, проблема с перераспределением осталась столь же серьёзной, как и прежде. Совсем не факт, что она будет решена положительно, вся борьба ещё впереди. Вскоре Касаткин вызвал в свой кабинет и сообщил, что поговорил с человеком, который курирует в Минсредмаше молодых специалистов. Тот ничего не обещал, но готов сегодня меня выслушать. Пропуск мне заказан, надо срочно выезжать, чтобы после обеда, от трёх до четырёх часов быть на месте. Юрий Евгеньевич дал записку с адресом Министерства, с фамилией чиновника и его контактным телефоном. Все документы у меня были с собой,  не заходя домой, я отправился в Москву.

Главный корпус Министерства среднего машиностроения (ныне корпорация РОСАТОМ) находился на улице Большая Ордынка. Выйдя из перехода станции метро «Третьяковская» я сразу же его увидел, в этом районе он был единственным большим административным зданием. И даже узнал, ибо годом ранее заприметил этот большой многоэтажный дом, когда в мае семьдесят шестого года проходил мимо в Третьяковскую галерею. Пропуск получил быстро и без помех, а дальше произошло то, что меня удивило и позабавило. На посту стояли двое молодых охранников, первый из них взял пропуск и паспорт. Он стал внимательно сличать фотографию в документе и мою физиономию, видимо его смущала борода, на фото её не было. Охранник показал пропуск и паспорт своему товарищу, тот понимающе кивнул. Кабинет, куда я направился, находился на одном из нижних этажей здания, на каком не помню, но шёл туда пешком по лестнице, лифт был не нужен. И весь это путь я прошёл в сопровождении второго охранника, он шёл следом в метрах десяти от меня. Товарищ из охраны проверял, а туда ли я иду, куда надо. Вся эта нелепая игра в секретность была очень смешна, кому это нужно, этого мне никогда не понять. Дойдя до кабинета, обозначенного в пропуске, я обернулся и махнул ручкой охраннику, мол, дошёл. Тот ухмыльнулся и пошёл обратно, наверное, с чувством сознания важности своей работы.

Чиновника Управления кадров и учебных заведений Минсредмаша, к которому я пришёл, звали  Жомов Михаил Иванович. Меня без помех пропустили в его кабинет, там сидел уже достаточно пожилой человек, но с виду важный и представительный. Я не спеша описал свою проблему, Михаил Иванович слушал и одновременно бегло просматривал мои документы. Мой рассказ длился недолго, минут пять, и закончился просьбой решить вопрос с моим перераспределением.
– Вам всё же надо получить разрешение от Сухуми, – услышал я от Жомова, – нехорошо принимать решение за их спиной. Найдите нужные слова и тогда,  возможно, они вас отпустят. 
– У меня уже был разговор с Начальником отдела кадров Сухумского Института, он не хочет меня отпускать.
– Когда вы с ним говорили?
– В октябре прошлого года, сразу после распределения. Поездка в Сухуми пустая трата времени, да и город уж очень далеко от нас.
– За полгода могло многое измениться. И вообще, не надо никуда ехать, Начальник отдела кадров через неделю сам сюда приедет. Я организую вашу встречу, и вы поговорите о своих делах.
– Так он же сказал, что не отпустит, – не унимался я, – ни при каких обстоятельствах.
– Давайте поступим так, – продолжил Михаил Иванович недовольным тоном, – или вы соглашаетесь с моим предложением, или сами решайте свои проблемы.
– Согласен, – быстро, не раздумывая, ответил я, выбора у меня не было.
– Вот и хорошо. В понедельник, 21 марта в 14 часов я жду вас у себя, пропуск вам будет заказан.
Разговор с Жомовым был закончен, мы попрощались, я отправился домой. Настроение было на нуле, я отчётливо понимал, встреча с сухумским кадровиком не решит мою проблему, а напротив, вполне может её усугубить. К тому же, самого разговора надо было ждать неделю, а это семь дней нахождения в состояния неопределённости.   

В московском гастрономе купил себе бутылочку жигулёвского пива и закуску на ужин, в Протвино к моему приезду все магазины будут уже закрыты, а в доме было пусто, из еды ничего. Поздним вечером я вернулся в своё общежитие. К вам товарищ заходил, сказала мне вахтёрша, он ждал в вашей комнате, но не дождался. Интересно, думаю, кто же это был. Захожу и вижу такую картину, из верёвочки, свисавшей с левой стороны карниза, сделана петля, а в ней записка «От такой обстановки можно только повесится Акименко». Текст записки вполне соответствовал депрессивному настроению и моим мрачным мыслям. Да, Серёжа, твой совет хорош, подумалось мне тогда, но вряд ли осуществим, металлический карниз слишком хилый, моего веса наверняка не выдержит. Я поставил на стол бутылку пива, выложил закуску и приступил к ужину, стоя, ибо ни одного стула в квартире не было. Пиво пил из горла, вся наша посуда находилась в камере хранения, взять я её не успел. Вот так и поужинал, затем раздвинул стол, чтобы использовать его в качестве кровати, спать на полу не хотелось. Уложил на стол свой овчинный тулуп, получилась импровизированная постель, выключил свет и улёгся спать по-походному, в одежде. Спальное ложе оказалось очень жёстким и некомфортным, но я мгновенно уснул, день был тяжёлый, усталость взяла своё.

Утром 15 марта я занялся квартирой, отнёс ордер на жильё коменданту, получил мебель, постельное бельё, занавески, свои вещи из камеры хранения. Вечером я наведу порядок, расставлю мебель, основательно вымою пол, протру окна, повешу занавески. Наша любимая семидесятая квартира приобретёт вполне жилой, уютный вид. Ближе к обеду зашёл в Отдел кадров, к Касаткину, и доложил ему результат своей поездки. Юрий Евгеньевич выслушал меня и задал только один вопрос, чего ждать от разговора с представителем Сухуми. Ничего, ответил я, это встреча нужна Жомову и он на ней категорически настоял. Для него было бы лучше, чтобы меня отпустили без нажима с его стороны. Но, этого не будет, Сухумский ФТИ меня добровольно не отпустит и об этом я уже предупреждён. Разговор с Касаткиным закончился договорённостью, что я приду к нему на следующий день после разговора в Минсредмаше, чем бы он ни закончился. На прощание Юрий Евгеньевич обнадёжил меня обещанием, что рано или поздно, но он добьётся моего перераспределения. Я ему поверил и вышел из его кабинета в приподнятом настроении, разговор с кадровиком из Сухуми  меня уже не особо тревожил.

В тот день на меня был выписан разовый пропуск, как в старые добрые времена я пошёл в Институт во время обеденного перерыва. В столовой нашёл Сергеева и Зелепукина, ребята были обрадованы моему появлению и за обеденным столиком сообщили новости, которые касались меня и Елина. Первая новость была такова, руководство Отделения посчитало, что для нашей лаборатории вполне достаточно одного нового молодого специалиста, второй уйдёт туда, где срочно требовался программист. Решение принимал начальник нашей лаборатории, он выбрал меня. Я был рад этому, коллектив мне нравился, со всеми были прекрасные отношения, поэтому эта новость была хорошей. Но, была ещё вторая новость, плохая. Дело в том, что в нашей лаборатории существовали две неформальные группы, и у них были непростые отношения, их нельзя назвать враждебными, но напряжёнными вполне. Лидером первой группы был Валера Сергеев, руководитель моей преддипломной практики. А неформальным шефом второй группы являлся Макаров, ведущий в лаборатории специалист в области ядерной электроники. Геннадий Петрович, как электронщик старой закалки, не имел опыта работы с компьютерами и не считал нужным с этим разбираться. Когда ему предложили заняться новой тематикой, он согласился с условием, что к этим работам будет привлечён программист. Поэтому меня направляли к нему, и теперь Макаров должен был стать моим научным руководителем, который полагался каждому молодому специалисту. Безусловно, отлучение меня от группы Сергеева была плохой новостью, я знал, каковы у них были планы на будущее и готов был подключиться к этим работам. А теперь выходило, что я должен был заняться чем-то другим, это было совсем нездорово. 

После обеденного перерыва начальник лаборатории пригласил меня и Макарова в свой кабинет. Они и сообщили мне о том, чем впредь придётся заниматься в лаборатории. Так я узнал тематику своей будущей работы, которая именовалась так «Система отображения информации на УНК». Новый коллайдер или Ускорительно-накопительный комплекс (УНК) существовал тогда в 1977 году лишь в проекте, по нему ещё ничего сделано не было, поэтому конкретных задач на ближайшую перспективу эта тематика не предполагала. Это привело к тому, что вместо большого дела лаборатория начала заниматься вялотекущей текучкой, что мне совсем не нравилось. Со временем недовольство своей работой у меня будет лишь нарастать и закончится тем, что в 1985 году я уйду из лаборатории, приняв предложения стать заместителем секретаря парткома Института. Для меня это было своего рода командировкой, чтобы потом иметь возможность работать там, где мне было бы интересно. После трех лет профессиональной партийной деятельности я приду в физический отдел на самую лучшую с моей точки зрения экспериментальную установку. И буду работать в нашем замечательном коллективе физиков вот уже почти 30 лет, радуясь тому, что мне удалось вовремя уйти из своей старой лаборатории. А её судьба печальна, она была расформирована в начале 90х годов, ибо в новые времена создание коллайдера был прекращено, а вслед за этим были закрыты и все тематики, связанные с проектом УНК.

 Саша Елин приехал на следующий день, с утра в Отделе кадров заполнял необходимые бумаги, потом селился в нашу квартиру, а в обеденный перерыв мы вместе пошли в Институт. Известие, что он будет работать в другом коллективе, Шурик воспринял спокойно, без эмоций. Главным для него бы то, что жить он будет в Протвино, а работать в Институте физики высоких энергий, всё остальное было не так важно. Собственно, в этом я с ним был абсолютно солидарен. Встретили Елина в нашей лаборатории так же радушно, как и меня, днём раньше. Выпили все вместе кофе, после чего Шурик отправился к своим новым коллегам. Его группа занималась автоматизацией системы вывода пучка ускорителя. Очень интересное и живое дело, да и коллектив прекрасный. Елин быстро там освоился и никогда не жалел, что не остался в нашей лаборатории. Вечером того же дня Шурик поехал в Харьков, решать свои дела с перераспределением. Двух дней на это ему вполне хватило, в субботу 19 марта он вернулся и был готов продолжить процедуру оформления на работу. А я находился в ожидании важной встречи с кадровиком из Сухуми. От неё ничего хорошего не ждал, ибо был уверен, разговора не получиться.

И вот, в понедельник 21 марта я вновь вошёл в здание Министерства среднего машиностроения на улице Большая Ордынка. На этот раз до кабинета Жомова я добирался один, никто из министерской охраны меня не сопровождал. Михаил Иванович препроводил меня в переговорную комнату и велел ждать. Минут через десять он привёл Начальника отдела кадров Сухумского физико-технического и оставил нас для беседы. Вполне ожидаемо это был тот самый кадровик, с которым я уже имел беседу осенью во время нашего распределения. Говорите, слушаю вас, сказал товарищ из Сухуми, у него был очень недовольный вид, что было понятно, он считал разговор бессмысленным. У меня было аналогичное мнение, но не мы затеяли эту никому не нужную встречу.  Я начал свою заранее заготовленную речь, смысл которой был простой, я хочу жить и работать в Протвино, ничего другое меня не интересует, поэтому прошу мне в этом помочь, а не мешать. В ответ на это кадровик стал объяснять, какое счастливое будущее меня ждёт в Сухуми, какая будет прекрасная карьера, сначала кандидатская диссертация, потом докторская и прочее, и прочее, и прочее. Замечательный рассказ получился, только вот не ясно одно, почему в это счастливое будущее они молодых специалистов силком тащат. Ведь по идее те должны толпой осаждать Сухумский физико-технический институт, расталкивая  друг друга локтями, добиваясь тамошнего трудоустройства. Но этого не происходит и понятно почему, товарищ из Сухуми откровенно вешал мне лапшу на уши. Заметив, что я слушаю его со скептической усмешкой на лице, кадровик поторопился завершить свою речь, поняв, что серьёзно я его слова не воспринимаю. Далее слушать меня он не стал, сказав на прощание, что ждёт моего приезда в Сухуми, закон на его стороне. И добавил, с учётом моего скомканного отпуска он не будет возражать, если я на пару недель опоздаю. После чего покинул переговорную комнату.   

Я остался на месте, сделав пятнадцатиминутную паузу. Было очевидно, сухумский начальник отдела кадров сразу отправится к Жомову сообщить, что меня он не отпускает. Мне же лучше было поговорить с Михаилом Ивановичем без посторонних и вне зависимости от того, какое решение он примет.
– Так значит, вы не договорились? –  спросил меня Жомов, когда я вошёл в его кабинет.
– Нет, – ответил я, – и не могли договориться, это было ясно с самого начала.
– В таком случае, согласно вашему направлению езжайте в Сухуми. Закон на их стороне. 
Последнюю фразу я уже слышал от кадровика, видимо разговор обо мне был, он поднажал на Жомова и тот уступил.
– Вы ведь можете решить мой вопрос сами.
– Могу, но я только что пообещал оставить вас в Сухуми и не вижу оснований менять своё решение. У меня всё, всего хорошего.
Я отправился домой, утешая себя тем, что такой результат известен мне был заранее. Теперь мне мог помочь только один человек, Касаткин Юрий Евгеньевич, замдиректора по кадрам нашего Института. Он обещал решить мой вопрос с перераспределением, но обещать – не значит сделать, могли возникнуть непреодолимые препятствия объективного характера. Пока всё было плохо.    

На следующий день я рассказал Касаткину о своих делах, он заверил меня, что займется моими проблемами в самое ближайшее время. Вскоре у него состоялась поездка в Минсредмаш по своим делам, где Юрий Евгеньевич заодно обсудил и мой вопрос. Как я понял, положительное для меня решение было принято чиновником более высокого ранга, чем Жомов, тому лишь дали соответствующее указание. Снова я отправился в Москву с надеждой получить направление в свой любимый Институт, и опять это был понедельник, третий за последние две недели. Захожу в кабинет Михаил Ивановича, тот встретил меня в своём кабинете весьма приветливо, но задал вопрос, который меня очень удивил.
– Что вы решили? – сходу спросил Жомов.
– В каком смысле? – отвел я вопросом на вопрос, ибо совсем не понимал, чего я собственно должен был решать.
– Ну, где вы хотите работать?  В Сухуми или Протвино?
– Конечно в Протвино.
– Хорошо, давайте сюда ваше направление. Подождите в приёмной. 
 
 Жомов передал моё направление своей секретарше, та с ней куда-то отправилась. Отсутствовала она не более пяти-семи минут, а вернувшись, отдала сей документ обратно Михаил Ивановичу. Меня позвали в кабинет, захожу, Жомов передаёт мне моё направление. Смотрю на бумагу, там слова «Сухуми, ФТИ» забиты печатной машинкой, вместо них чуть ниже них напечатано «Протвино, ИФВЭ». А рядом от руки написано «Исправленному верить», неразборчивая подпись, дата, печать. Я прочитал, и не смог скрыть своего изумления, оказывается, мою проблему с перераспределением можно было легко решить, буквально за несколько минут.
– И всё? – удивлённо спрашиваю я, обращаясь к Жомову.
– Да, вас что-то не устраивает?
– Нет, нет, я просто никак не думал, что всё так просто.
Михаил Иванович не стал реагировать на мою реплику, он лишь улыбнулся и пожал плечами.

29 марта, во вторник я прибыл в Отдел кадров, готовый продолжить  процедуру оформления на работу. Но, не тут-то было, меня ждал сюрприз. Оказывается, есть ещё один барьер на пути в Институт, требуется согласие на моё перераспределение со стороны руководства нашего факультета, а для этого с соответствующим письмом надо отправиться в Харьков. В принципе, я был рад такому повороту событий, у меня была возможность одновременно заехать домой и порадовать своих дорогих родителей, которые очень за меня переживали, но пока ничего о моих делах не знали. Прежде чем покинуть Протвино, я зашёл к Касаткину и поблагодарил за оказанную мне помощь. Для него эта ситуация была рядовым эпизодом, коих в его работе с кадрами было много. Про мое существование Юрий Евгеньевич очень быстро забыл, зато я всегда помнил о его решающей роли в моём перераспределении. Во времена моей профессиональной партийной деятельности в Институте в середине 80х годов мы часто работали вместе над решением различных вопросов, я со стороны парткома, он со стороны Отдела кадров. И очень хорошо, что между нами сложились отношения, основанные на взаимном уважении друг к другу. Таковыми они оставались и в последующие годы. 

В последний мартовский день я приехал на свой родной физико-технический факультет, как оказалось в последний раз в своей жизни. Вахтёры меня ещё помнили, пропуск не стали смотреть, мы лишь поздоровались. Зашёл в приёмную декана и объяснил секретарше, что мне надо от Милютина. Та взяла мою бумагу, сказав, что в его кабинете посетитель, но она даст письмо Георгию Анатольевичу на подпись, чтобы меня не задерживать. Однако секретарша вышла из кабинета без письма, объяснив, что декан сначала хочет со мной поговорить. Я не на шутку разволновался, ибо не понимал, почему Милютин не стал ставить свою подпись. После затяжной и нервной министерской истории я уже всего боялся. Наконец, я зашёл в кабинет, и тут выяснилось, Георгий Анатольевич всего лишь хотел поздравить победителя, так он выразился, и попросил подробно рассказать про всю мою эпопею перераспределения. Как я понял из беседы, декан не забыл наш осенний разговор после работы комиссии по распределению, чему я был приятно удивлён. Георгий Анатольевич тогда сказал, что будет рад, если я добьюсь своего, и на самом деле он порадовался за меня, это было видно. Потом мы поговорили о наших ребятах, которые работали в Институте, Милютин с удовлетворением отметил, что «харьковское землячество» в Протвино увеличилось ещё на три выпускника нашего курса. В конце нашего разговора декан подписал письмо о согласии на моё перераспределение, после чего мы тепло попрощались.

Вскоре я вернулся в Протвино, все препоны на пути в Институт были устранены, пора было оформляться на работу. В Отделе кадров получил «бегунок», бумагу с перечнем дел, которые я должен был сделан до официального приказа о зачислении, это медосмотр, прописка, постановка на воинский учёт, разного рода инструктажи и многое, многое другое. Среди прочих дел надо было сделать фотографию на пропуск, вот здесь и пришла пора избавления от бороды. К тому времени я её носил вовсе не из-за эмоций связанных с изображением в зеркале моей физиономии, как это было изначально, а скорее по инерции. Время лечит, весной семьдесят седьмого года мои личные переживания значительно поутихли, начало моей трудовой деятельности был хорошим поводом для ликвидации бороды, раз и навсегда. Весь апрель ушёл на дела, связанные с устройством на работу, в конце месяца был подписан приказ директора о моём зачислении с 4 мая 1977 года. Свершилось то, о чём мечтал ещё школьником, я стал сотрудником Института физики высоких энергий, который, по моему личному мнению, является лучшим научным учреждением страны в области физики.

***

Прошёл год, только год, земной шар за это время сделал всего лишь один оборот вокруг Солнца. Однако этот небольшой промежуток времени имел для меня решающее значение, он определил моё будущее. Было ощущение, что весь год я шёл в дремучем лесу по едва заметной тропинке, чуть шаг в сторону и пропал, со мной случится беда, жизнь моя покатится в пропасть. Но, всё обошлось, мне удалось выбраться из тёмного леса, впереди была широкая дорога. В мае семьдесят седьмого года я был абсолютно счастлив, моя жизнь начиналась с чистого листа и там, где хотел и куда стремился. Теперь я был уверен, у меня всё будет хорошо.

2017


Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.