Би-жутерия свободы 6

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (маркобесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 6

Прав окажется случайно думающий, что я, с детства влачащий существование на верёвочке, обвившейся вокруг шеи, записался в штиль ветрогоном, придерживаясь телесных указаний великого поэта-арапчонка: «Чем меньше женщину мы...»
Тогда ещё на улицы не выползали трансвеститы – кактусы, разряженные под искрящиеся всеми цветами радуги ёлочки, а ковбои не носили бриллианты по три карата в рваных ушах. Я это отлично помню, потому что в тот ничем не примечательный вечер человек пять спрашивали, где я живу и ни один не подвёз, возможно, я похож на поражённого кавернозным каверзником-туберкулёзом. Обещаю нетерпеливым, что вскоре прояснится причина, из-за которой я ношу неснашиваемые трусы, почему-то называемые несношаемыми и ботинки, отороченные грубошёрстными, мужественными носками, а на губах заражённого штаммом неудержимого веселья играет улыбка... серенаду Шуберта, безвременно ушедшего от нас под Аве Мария в  Космос в тридцать один год.
Не стану скрывать, что с аттестатом прелости троечника по математике я мог бы спокойно пойти учиться на счетовода или сметливого бюстгальтера, потому что в глубине души теплилась надежда, что когда-нибудь мою жизнь экранизируют. Но мне, по вечерам наслаждавшемуся перистальтикой пальцев по клавишам, не давала покоя карьера поэта-оповестителя. Когда-то на конкурсе незаконченных пиитов, подтиравших отметки в классовых журналах для повышения самооценки,  я занял откидное место с золотым напылением и утешительной премией за поэму. Я был в ней уверен почти как не в себе. Моё восприятие мельничного колеса Истории не выходило за пределы закулисного Мулен Ружа, где пожилая парочка каскадёров из клуба свингеров «Бартерная торговля» всё ещё грохотала узами Гименея в послевкусии неотложной любви со словами, обращёнными к нему «Не крути мне бигуди!»
Теперь, когда наступила классическая пора ночей очарованья, интересующимся буквоедам на диете следует обратить внимание на диспропорциональную львиную долю съеденных мной курдючных овец с приятными чертами недозволенности в вытянутых лицах а ля антитабачный мэр Апломберг, пытавшийся запретить ношение мусульманских газовых косынок и чёрных пистолетов. Кстати, его обожали афроносители джинсовой культуры «На уровне лобка». Нормы Ибсена выделенная мне доля не превышала. Она не учитывалась в пахучих турецких ресторанах Лазурного берега в тропиКаннах, где из музыкальных произведений мне были хорошо знакомы яичница Глазунова и заглавная ария из оперы «Мура Дейли». Заметьте, я называю вещи своими именами, потому что в отличие от женщин, с которыми я ощущаю себя тычинкой, увязшей в рыльце пестика, они не обижаются. И только однажды я позволил себе выступить под чужой фамилией, ибо друзья в новой стране, где, как и повсюду, мир делился на творцов и потребителей неправильно интерпретировали бы мои откровенные излияния в аллегоричной форме.

Меня зовут Игнат Кирной,
когда-то был я шебутной,
бывало выпьешь по одной,
и дальше пьёшь как заводной
в компании почти родной
посля работы с корешами –
                теперича уже не с вами.

Я зажигательный Игнат,
бутылочке и сват и брат,
был верен ей и в дождь и в град.
Ни сутенёр и не пират,
на мастурбеечке женат,
с ней спьяну за кордон подался,
и в этом, братцы, облажался.

Без близких по духу людей,
без созидательных идей,
оврагов, пойм, холмов, степей,
а может быть и без ****ей
я провожу остатки дней...
На родине так жить не стал бы,
гонял бы впрок чаи и шайбы.

Из дому я не выхожу,
тоску-скотину развожу,
в себе я зверя не бужу,
на пузо руки уложу
и сутками в слезях сижу
у буржуазного камина,
а на хрен мне такой домина?

Напрашивается вопрос,
что выиграл я – америкос?
Выписываю сотый взнос
за дом, бассейный грязесос,
за в шкапе ультрапылесос
с посудомоечной машиной?
                А там на родину гнул спину!

Если мне не изменяет кряжистая память фотомонтажника-высотника бросовой ценой в мимолётное парижское знакомство с муленружской шансонеткой, относившейся к физической боли как к стимулятору громкости и жалевшей всех, в том числе и двери, страдавшие от врезных замков, то один из них, кажется канатоходец к Ленину под куполом советского политцирка, был осуждён за растрату времени и связь с непримиримой Дерьмовочкой, когда на долю капельдинера с капельным питанием соляного раствора, доставляемым в локтевую вену, выпал преждевременный снег на ровном месте.
Впрочем, возвратившись вчера из пивного бара «На безрыбье и рак рыба», я – умиротворённый ребёнок – результат пребывания миротворческих сил, страдающий от нехватки листового железа в крови, беру на себя потную ответственность за сумбур изложенного. На это не отважился бы даже типографский работник, запутавшийся в гранках набора заведомой лжи: «Моя жена – мой бэбиситтер», которая нужна ему как листериновые полоскания простиранному белью в скульптурной композиции «Раболепие». Поэтому немедленно подсаживаюсь к письменному столу и выплёскиваю на многострадальный листок бумаги мои вдосталь настоявшиеся чувства в дерзкое танго «Авитаминоз».

Моя жизнь как у многих неизвестным чревата.
Я стою на пороге немого заката.
Мне, считай, не добиться былых результатов,
всё давно позади в отшумевшем когда-то.

Сколько разных подруг растерял по дороге,
среди них вульвагарные и недотроги.
Их встречал я воочию не в Интернете
и выбрасывал время с деньгами на ветер.

А теперь люд по Скайпу, как я понимаю,
у экранов светящихся «ваньку ломает».
Все желанья доступны, ничем не прикрыты,
и не надо быть умным, обходительным, прытким.

Ни обнять за плечо, ни прижаться, потрогать,
ни отправиться к Анечке Пекерман в йогу,
не схватить ни пощёчины, ни серьёзней чего-то,
не помстить в состоянии «око за око».

Вот что делают с Homo прогресс, достижения!   
Отвыкаем от плоти, от живого общения,
никуда не идём, только ждём ниоткуда
прорезиненных кукол – японского чуда.

Но и здесь затаился подлог чрезвычайный,
вы схватились за пятку с клеймом «Made in China». 

Я бы конечно и дальше мог продолжить в том же духе, но локоть времени подпирает, отвлекая меня от поиска женщины с обширным гравитационным полем не менее двенадцати соток. Обратите внимание во что-либо ещё, и мне придётся писать онемевшими от ужаса пальцами на беспредельных оборотах порывистой речи, вознося хвалу гранёному стакану – неотъемлемому символу алкоголизма, когда на улице брюзги не видно – одни седые подбородки. Обычно я советуюсь с болтливым коллегой по цветастому перу и гибкому насесту – несговорчивым басурманином попугаем Зонтиком, боящимся на разминке времени протянуть заиндевевшие индюшачьи ноги, как ему ворковал каждый нечётный понедельник лютеранин Монтаг – залётный монах-монотеист – голубь из лонг-айлендского Монтока. А ведь ему – самородку, вылезшему из повседневного дерьма детей казематов в предсказатели и не один год проживавшему в стране торжествующего бандализма, где государственным нарывам (к ним не относятся вулканы – взрывчатые фурункулы на теле Земли) требовался отток информации, и поэтому нуждавшимся в эффективных обейсболивающих средствах, которым не стоило доверять. Зонтик ведёт себя неадекватно, как эпилептик, бьющийся об заклад, когда поблизости не находится ничего более подходящего, кроме меня с крутыми бёдрами, обтянутыми простеньким ситчиком. Сопроводительные тёплые слова, вынутые из муфты попугаева словаря, о противостоянии, встречающемся в мужских банях, меня не смущали, не считая неприятного напоминания, что я настолько жаден, что упомянул себя в завещании, начисто забыв о нём (а как ещё выжить в мире завзятых взяточников, доброохотливых поддавальщиц и укладчиц в постель?) Кстати о последних – на пляже я не выносил девчонок в непроглядных купальниках, а вот зимой совсем другое дело.

Снял на вокзале зимой в воскресенье,
и с ходу пошёл с нею на откровение.
Честно призналась, её поколение
образовывалось  на заднем сидении.

На заднем сидении, пояснила мне детка,
моя семилетка в таксистскую клетку.
Судьба посылала мужчин на съеденье
преимущественно на заднем сидении.

К любви без шампанского с детства привычна,
но с полным бокалом я эротичней.
Клиенты со мной никогда не тоскуют,
за плату двойную без резинки рискую.

И чтобы я со смушением справился,
добавила тихо, что я ей понравился.
Тогда про себя я отметил сдержанно,
насколько умна и самоотверженна.

В поездках недлительных, бывает в коротких
за поднимающейся перегородкой
шеф провезёт нас по трассам столичным,
чтобы не поймали на сиденьи с поличным.

Но деньги вперёд, как в заведении
гостей принимаем на заднем сидении
Я спрашиваю, залезая в загашник,
а можно сидение заменить на багажник?

Но как вы понимаете с попугаями дела обстоят иначе. Поэтому простим пернатому болтуну незначительные огрехи, ведь ничто человеческое попугаю, три года прокукарекавшему в юридической конторе законодателей мод, не было чуждо. Он покинул родные джунгли, раздражённый нравоучениями одной высокостоящей кератозной шишки, не раз угрожавшей своей секретарше-лесбиянке постелью, изменявшей ему с бутылкой и с самоотречённым королём беспредметной песни «Ни о чём», напоминавшей о временах, когда в институт принимали по циферблату. Зонтик, как воинствующее существо плутозойского периода, недолюбливал звонящего на радио человекуса-Эдуардуса с его удобрением желаний свойственных юнионисту, сочетавшему в себе генотип кракодилера и бородатого Че...Бурашки. Он считал его выхристом, из-за того что тот трусливо открестился от армии, хотя за ним – крепышом базальтовой породы, по въедливости превосходящим утреннюю мочу, тянулось кровавое наследие флибустьеров-флеботомистов с их притеснениями на дорогостоящей ткани политических интриг.
По пятницам плодоносный радиоперсонаж Эдуардус, продвинутый на протвине бредовых идей, страдал редким заболеванием голубых кровей – маниакально-депрессивным словесным лейкозом. Его амплуа серийного убийцы времени, защищавшего дело мира в своём тупиковом переулке, не ограничивалось заказными просьбами к терпеливому ведущему, который не по своей воле несколько раз гостил в Лубяной «избушке» напротив памятника Дзержинскому после индивидуально дерзких диссидентских демонстраций на площади с плакатами «Будущего не существует!»
К его чести о нём нельзя было сказать, что человеку так промыли мозги, что от них ничего не осталось. Возможно поэтому владельца микрофона отличала верткая полемистика, граничащая с действительностью, выражавшейся в том, что иногда в залах, полных негативизма он позволял себе песенную роскошь из чужого репертуара, старательно вымучивая текст неразделённой любви мясника, разбиравшегося с жилами струн. Прилежный исполнитель не только сносно аккомпанировал себе на гитаре с усилителем, первенствующим в соревнованиях по децибелизму, но и успевал одобрительно похлопать себя по плечу, оставаясь при этом страшно довольным производимым им неизлечимым впечатлением на родственников. Особенно ему удался перевод на утрусский язык песни о французских авторских правах на вождение за нос «Там-була нежность». Между прочим, мои песни лучше всего слушать в машине  – засыпаешь быстрее.
Не взирая на препоны и рогатки, которые ставил ему ведущий, настырный Эдуардус, безуспешно пытавшийся преодолеть звуковой барьер, образовавшийся между ними, требовал материальной компенсации за общение и настаивал, чтобы тот поставил что-нибудь из еврейского опереточного жанра Жака Оффенбаха времён импрессионистов конца XIX столетия, не испытавших влияния хореографических полотен Матиса. Следуя хлёстким рассуждениям Эдуардуса (а его выступления создавали будоражащее впечатление набегающей волны),  если бы барон Мюнхгаузен гостил у Битлов в Ливер-пуле, то не допустил бы такой оплошности как полёт на некалиброванном ядре из пушки на Луну.
Отказать человекам-Эдуардасам практически невозможно, ибо они используют любой шанс, подворачивающийся им под руку. Лучше всего с девушками срабатывает вопрос: «Вы не скажите, как пройти в библиотеку?» Правда не все оказываются девушками, но при современном развитии медицины и незначительном денежном вкладе это не представляет собой неразрешимой проблемы.

Я в баре любви постоянный клиент.
Знакомый бармен, наливая абсент,
сочувственным взглядом на вас показал,
когда проходили Изящная в зал.

Я понял, что вы – это сладостный плен,
дарованный небом нежданный момент.
Ах, эта походка и волны до плеч...
меня от любви к вам, мадам, не сберечь.

Вы сели за столик. Седой конкурент
в дверях появился, и в тот же момент
я принял решение – без вас не уйду,
я драку подстрою и старца убью.

Нет, может быть лучше устроить пожар,
чтоб папик-соперник трусливо сбежал.
Спокойно абсент до конца отсосу,
её на руках из огня вынесу.

Я самоотвержен. Жена этот факт
всегда подтвердит – перенесший инфаркт
на подвиг способен и ночью и днём –
в руке зажигалка полыхнула огнём.

Момент, очевидно, всё же я упустил.
Бартендер в секунду меня раскусил.
Он выплеснул в пламя злосчастный абсент.
Я выскользнул в дверь в подходящий момент.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #7)