Би-жутерия свободы 7

    
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (маркобесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 7

Стоит отметить, что мастер спорта по настольному теннису (он же ведущий заигранной пластинки передачи «Вечерний звон») любил, посылая неугодных то в Кишинёв, то в Катманду, живущему неразборчивым сумбуром голосовых красок, ставить прикроватные колыбельные, прерывая их замечаниями типа: «Это вам не вылавливание утопленника багровым носом».
Несомненно его мучали угрызения подчищенной совести – все по одному. Осерчавши, он болезненно реагировал на выпады человекуса-Эдуардуса из радиотем, по существу считавшего, что бакенбардный Пушкин вовсе не гений, поэту просто повезло – Сашок жил во времена, когда люди, разговлявшиеся сальными украинскими шуточками, ещё умели читать.
В юности Сашка, когда И.В.Сталин как никто заботился о понижении цен на хлеб, масло и нечеловеческую жизнь, Сашок, скрываясь в плохо оборудованной кинорубке, проматывал плёнку на манер целого состояния, хотя он и недолюбливал ислам и иудаизм, но к арабским цифрам он, как и Александр Сергеевич, относился снисходительно
В завязавшейся перепалке выяснялось, что за неимением медали «За радиоотвагу» скромняга-ведущий, одним своим видом обезоруженного эксгибициониста, распугивавшего незамужних медведиц на Ямале, придерживался сетчато-жилистой пинг-пончатой теории «Две стороны одной ракетки». В ней он, издававший необычайной красоты гортанные звуки, искал провинциальную типографию «Листопад», где намеревался напечатать плоды своей фонтанирующей эрудиции, за которую поклонницы подарили ему верблюжье одеяло – теперь он мог, не замёрзая по ночам, пересечь Сахару. Но в данный момент он, как непререкаемый и непрерываемый ведущий, ломал буйну голову над тем кто же прислал ему вызывающую эсэмэску неразборчивого содержания.

Я в обнимку с бутыльбродом сижу
перед карточкой её на столе
продовольственной и непредвзято сужу,
проясняя картину себе.

И прихлёбывая из горла ихний скотч,
вечер цельный пытаюсь понять,
почему в непроглядную ночь
привелегий лишила меня.

В ностальгии осин и берёз
я в лодонь сигаретку гашу.
Подозревающим, что нетверёз
Корысть тайную разглашу.

Научили меня кореша
как использовать мужескую прыть –
приняться с ней детишков рожать,
чтоб вольготно на посибия жить.

Я, естественно, мужик с головой
Сел молиться, я ж не дебил,
и послушав совет деловой,
за полгода всю Тору добил.

здесь в стране либеральных афёр
узаконенных не упустил
сесть с семейкой на прочный Велфер –
Бог за это, конечно, простил.

Но жена встала вдруг и ушла,
не забыв всю ватагу забрать.
Из Собеса бумага пришла,
заставляют работу искать.

Вот теперь с бутыльбродом сижу
перед карточкой её на столе
продовольственной и непредвзято сужу,
проясняя картину себе.

Правда, вертится мысль в голове,
претворить бы её поскорей,
как жениться на чёрной вдове,
с довеском в двенадцать детей.


Но вернёмся, вернее обратимся, к Зонтику. Перед престольными празднествами попугая охватывали неблаговонные видения. Боясь упустить отплытие бригантины «Словоблудство», он представлял себя чукчей в чуме за антропологом или тамадой, произносящим тосты из водосборника «Чарующая чаша Грааля». Зонтику всё было по крылу. В его клюве небритые новости обрастали слухами. Вот чего он не мог, так это «нарубить дров» (топоров для попугаев ещё не придумали).
Разве не замечательно то, что Зонтик (приверженец жанпольсартрского экзистенциализма и выпускник ВПШа «Повторение – мать учения») окрестил насест Шостаковичем, а «Пролетая над гнездом кукушки» мог по-дружески похлопать сервант крылом и, фамильярно обозвав его Сааведрой, прокаркать ему: «Пойдём погуляем по эрмитажу вышедших из употребления слов».
Происходило это потому, что Зонтик, считавший, что главный успех в общении – видеться реже, находился в приподнятом настроении, не бросая его. А может быть из-за щедрости заусенчатого выражения «Без начинаний хорошо не кончишь», что находило горячий отклик у двуполых попугаих, вынашивавших яички без его непосредственного участия.
Теперь становится понятно, почему принципиальный Зонтик, познакомившийся с булочкой с изюминкой в пивной щенят «Кутёж», авторитетно утверждал, что среди попугаек распутниц не бывает. Он больше всего остерегался узаконенных связей с нерадивыми представительницами, лишённых нерестилища потомства, которых безжалостно колбасил. Но мало кто знает, что Зонтик в первом браке, как следует, закладывал и часто спал под деревом с оскорбительным названием Самшит.

После первого поллитра
мне становится обидно,
что женат на сущей выдре – всё хочу о бабе знать,
где и с кем когда гуляла
и чего с себя сымала,
как вела в моё отсутствие, что пережила кровать?

Сразу после Джеймса Ласта
я прислушиваюсь (баста)
к шелесту висящих платьев в ею запертом шкафу.
Потакая любопытству,
к ним подкрадываюсь близко,
и прикладывая ухо, затаившийся, замру.

Между стенок из фанеры,
меж  замочков из металла
перешёптываться стало сборище вещей-злослов –
это вешалки-болтушки,
нацепив на палку ушки,
движутся, как на шарнирах, в танго платяных шкафов.

Кто – старьё, а кто помодней,
делятся поочерёдно
впечатлениями «света», принесёнными извне,
кто гулял на званом... в баре,
а кого не надевали
и кого в углу бросали в страстном танго при луне.

Разношёрстные хабалки
доверяют тайны палке,
крепжоржетовую кофточку осуждают как хотят
за прозрачность и раскрытость,
не прикрытое ей в бытность
и я узнаю потрясённый, что не слышу в новостях.

В стопке шерстяной пуловер
просит нафталин от моли,
он рассыпаться боится на реглановом плече.
Слышь, смеются оторочки
на паплиновой сорочке,
я ж гулял в командировке, а она тоже увлече...

Её песня скороспета,
если череп без скелета
я найду. Сермяжна правда лучше будет мне видна.
А информации не хватит,
так плотней прижмусь к кровати,
может что-нибудь пикантное мне поведает она.

И всё-таки я утверждаю, что у него тяжеленный характер, способный вывести из равновесия любую скаковую лошадь в цирке Шапито. Но я не имею, как говорится, никакого римского права не считаться с его непререкаемым мнением: «Необозлимое тело второстепенно, когда попугай публично блещет умом» (обратите внимание – больше всего ему удаются иносказательные и незаконченные изречения). Это он – Зонтик, не посоветовавшись с отсутствующим видом на заросшие холмы любви, опроверг классификацию растений по Линнею, отнеся австралийских кенгуру к толстосумчатым животным, за что и был удостоен филькиной грамоты планеты, засорённой пластиковыми мечтами. Он доказывал, что обезвоженный человек, приторговывавший ластиками для незапятнанной совести, с которого уже нечего было взять кроме интервью, не обязательно пустынный. И это опять же он в заградительном отряде слов защитил диссертацию о коробейниках «Разносящие заразу с лотка, когда по берегу стелился густой туман» в период отёла Асфиксии Романовны – чистюли, перенесшей черепно-мозговую травму, и погрязшую в любимых занятиях надоев и собой. Не со всеми раскрывающийся Зонтик не без основания считает, что я, родившийся откровенно вторым в семье первозданного макулатурного работника-еврепейца, после лоботомии мозга не отличавшего пинок от подзатыльника, являюсь разновидностью радужной пыли, изощрённо глумящейся над вестибулярными аппаратами подслушивания прохожих читателей, поэтому с детства перепуганный пишу свою автобиографию, не приходя в себя от страха. Не мог же я не верить попугаю, который, стряхивая пот с оперенья, блестяще опроверг существовавшую до него расходную астрономическую теорию «Где испарения, там и атмосфера».
Под нажимом зонтичного мнения я с трудом отваживаюсь на сюрреалистическое произведение нижнего века и протаскиваю затасканные мысли по бездорожью литературы на уровне отчёта протокольного отдела, которому (с ненасытным аппетитом к сенсационным заявлениям и скоропалительным выводам) поклоняюсь и потворствую (а кто из нас не штопал дырки головой в заборах, понимая, что в водолазном костюме через него не перелезть?)
Истина – стена, и я от неё не отступлю (с осбым уважением отношусь к наружным стенам – за ними не слышно соседей). И мы ещё посмотрим, петушок, кто окажется прав. Я уже не рыбачу под давлением угрей и живу погорельцем в испытанной репетиторской любви на Сочные выжимки из ялтинских цитат при Клубе по отсутствию жизненных интересов, возразил я попугаю в разгар дезактивации наших дружеских отношений, когда он, подмигнув, признался мне, что планирует, не пожив, умереть.

Я не буду навязчив в предложениях дружбы,
обопрись на плечо моё, когда тебе нужно,
раздели, не стесняясь, душу гнетущее,
может чуть полегчает и станет лучше.

      Есть секрет исполнения сокровенных желаний,
      мы обсудим его за углом в ресторане.
      Знаю верное средство – не оставит и тени
      от забот и невзгод, и пустых треволнений.

Видишь, в парке заснеженном резвятся кутята
Хвостики обвилялись... Мы тоже когда-то
ни о чём не задумывались, никого не корили,
искренне, безрассудно без оглядки кутили.

       Есть секрет исполнения сокровенных желаний,
       мы обсудим его за углом в ресторане.
       Знаю верное средство – не оставит и тени
       от забот и невзгод и пустых треволнений.

В эту ночь беспросветную, глухую, простуженную
обопрись на плечо моё, хоть я и не суженый.
Не совсем бескорыстен, как это кажется,
и  в итоге рассчитываю – не в берлоге уляжемся.

       Есть секрет исполнения сокровенных желаний,
       мы обсудим его за углом в ресторане.
       Знаю верное средство – не оставит и тени
       от забот и невзгод и пустых треволнений.

Обещаю, тебя не поймаю на слове.
Откровенен и честен я, и не ставлю условий,
ну не ждать же тебе, когда гром тарарахнет,
соглашайся скорее, и валюта... не пахнет.

       Есть секрет исполнения сокровенных желаний,
       мы обсудим его за углом в ресторане.
       Знаю верное средство – не оставит и тени
       от забот и невзгод и пустых треволнений.

Что меня, неисправимого циника и сторонника конституционной анархии, неизменно поражало в пёстром Зонтике – этом признанном солисте дереВенской оперы «Агрофобия», так это его безапелляционное утверждение: «Когда Франция рожала, у неё отошли воды Бискайского залива, свидетелями тому спокойный я и бушующая Атлантика» (тогда он ещё не знал, что громоотводы ставятся для отвода глаз, а британские принцессы, как правило, перенашивают наследников). Не с проста(т) всё это, мочепузырно пошутил я в свою отстоявшуюся очередь, не без фильтрующегося вируса попугаевой помощи пришедший к решётчатому умозаключению, что утренний секс с его часом пик шёл от согретой бабушкиным оренбургским платком поясницы и выше. Читая мемуары евнуха Восторги без конца, он не прислушивался к двоякому мнению высокогорных яков, гонявшихся за самочками с восстановленной невинностью. Он не подозревал, что за матриархатом последуют тритоны в трёхтонках и тевтоны супротив Александра Невского на льду Ладожского озера, потому что кто-то сражается за родину, а кто-то за место под солнцем, застрявшим над горизонтом по собственной инициативе. Но согласитесь, ведь не все способны напрочь отмежёвываться от разливных хитросплетений цивилизации, или принимать женщин как жаропонижающее – дело логичное, хотя и трудновыполнимое в обществе, где вход в пещеры отшельникам, жилища которых покосились, потому что неприкаянные сильно привязаны к дому, воспрещён или законопачен. И это во времена, когда для сухопарых пар с продувными негодующими  взглядами несовершеннолетних и для перегоревших духовных погорельцев, переходящих в любви с первой скорости на вторую, сезамно (то тут, то там) открывались кабинеты семейной взаимопомощи, где, несмотря на генетическую несовместимость, конечным производным оказывались прозрачные дети с лобовым стеклом.
Как бывало раскатисто в «Запорожце» говорил мой дед-пушкарь, долгое время проживавший среди квадратных людей в густонаселённом мерзавцами и комарами болоте: «Не забывай, мелкота, ты не в буфете гимнастического зала, чтобы выбирать себе снаряд по вкусу». Это свитер лучше в связанном виде, чем в распущенном, и я замечаю, что чёрное личит моей подружке, когда я застаю её в компании лилового негра, забрызганного солнцем и слюной собеседницы. Моя по частям собранная целостная личность склонна была доверять деду, получившему гостевое приглашение от рыцарствующих дураков к Круглому столу, зная, что ничего болезненней отрывистых слов я не испытываю.
Я сразу ухватил, что старик, организовавший первым в мире танцевальную площадку для собак, в восторге от лести, исходящей от голубоглазых лестниц. Кроме того, перед посещением реабилитационного публичного дома с его развёрнутым рулоном радостей старик нагуливал аппетит по улицам, запруженным незаконнорожденными детьми. Создавалось впечатление, что с ампутированными чувствами он идёт кем-то размеренным шагом, как на кастинге в Кастилии, разглядывая манекены в окнах галантерейных магазинов. В одном из них он увидел мою бабушку – завсегдательницу музея абстрактных картин «Отвернувшиеся рамами к стене» и одноимённого бара напротив.
Потрясённый зрелищем дед, воспринявший смену правительства как государственную постирушку, вскоре узнал насколько сильна в географии бабка, доказывавшая, что Мариинская впадина, находившаяся в Санкт-Петербурге, сейчас на гастролях. Ему показалось, что с минуту он провёл под пристальным вниманием дула пистолета. Ему  понравилось, что она рассчитывала на счастливый волчий билетик в партер Метрополитен опера, который выдала билетёрша-жизнь, научившая её многому, в том числе ходить в туалет по желанию трудящихся. Впечатлённый он посвятил ей «Случ-ай-айный бар», исполнив во избежание дальнейших недоразумений, балалаечную балладу с кавказским акцентом.

Спустылся ночь по нибаскрёбрам,
апутала вуалью бар,
гдэ встрэтил очинь нэдотрога
под джаз, коктейли и угар.
Она з собачкою жеманной
звала улыбка вникуда.
Я намекнул вэсьма про-странно,
адэжда сброшу и года.

             Танцуим, чай, не полонезы,
             пьём виски под лимоний Sprite.
             Let’s spend my baby night together
             O’key всё будит и all right.

Пообещал дарить полмира,
на сейле глобус закупить,
бесплатно взять их на квартира,
з собачкой словно мама бить.
Нас в чудний сказка станэт трое,
каприз исполню наизусть,
быт повсидневний абустрою,
с таской, надэюсь, развидусь.

               Пытаю нэжьно массу чувства
               (за страсть на всё джигит готов),
               укатим в Бостон, Массачусетс
               с Grand station завтра в  five o’clock.

Покинуть бар прашу упорно,
нэдотанцуешь, нэдоешь.
Ну, нэ смотри в чужая сторна,
ну, нэ лишай болшых надэжд.
Куплю к ай-педу «Мицубиси»,
гдэ всё инклюдед заживём,
захочешь, отвезу в Тбилиси,
тэперь там модна жить втроём.

                К нэй говорю, как к нэбаскрёбрам,
                зачэм забрёл в случайный бар
                и встрэтил бэби-нэдотрога –
                лижалий, кажется, тавар.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #8)