Вечный ЮС

               
               
     о Юрии Сбитневе

Трудно поверить, что непрофессиональный исследователь сумел раскрыть тайны, над которыми два с лишним века безрезультатно бились сотни учёных и целая армия любителей. А тут один, в одиночку… Поверить трудно, но это так.
Об этом человеке, писателе, наш рассказ. 

         
                1.   
               
Его романы зачитывались до дыр, по ним снимали фильмы, их переводили на иностранные языки, он дружил с выдающимися людьми своего времен, был в руководстве Союза писателей… И вдруг по литературной Москве прокатилось: Юрий Сбитнев (письма ко мне он подписывает начальными буквами от имени и фамилии – ЮС) оставил столицу и поселился в подмосковном Талеже близ города Чехова, бывшей Лопасни, где прошли его юные годы. Мало кто знал об истинной цели, а цель у него была высокая, ставшая смыслом всей его жизни. Он «болел» ей со школьной скамьи, шёл к ней все предыдущие годы и теперь, когда накопленное, изученное, обдуманное стало давить, требовать изречения, ЮС отдался ей полностью и, как сам сказал, окончательно.


Я не оговорился, сказав «со школьной скамьи» -  именно так и было.
На уроке литературы в восьмом классе учитель читал «Слово о полку Игореве» на древнерусском языке.
Первые минуты ребята ещё переглядывались друг с другом и даже перешёптывались, но потом какая-то необъяснимая сила захватила весь класс, подчинила себе, заставила слушать даже не сами слова, которые во многом не были им понятны, но странную музыку, наполнявшую сердца то ли тревогой, то ли радостью, то ли любовью. Эта музыка завораживала, и Юре казалось, что он не просто понимает её, но слышал когда-то и, более того, любит её давно.
Возможно, такое восприятие школьника объясняется тем, что, когда ему исполнилось четыре года, папа принёс в подарок красивую настольную игру «Битва князя Игоря с половцами», а мама-учительница, раскрыв тоненькую книжечку, читала вслух совсем не детские, какие-то необычные стихи, которые, хотя мальчик и не понимал их, снились ему потом по ночам. А теперь всё, то и это, слилось и поразило его!
Вернувшись после школы домой, нашёл в книжном шкафу тоненькую книжечку, стихи из которой мама читала той памятной осенью, открыл первую страницу и начал читать, стараясь понять, что читает, либо услышать ту музыку, которая наполняла класс при чтении учителя. Но не понимал и не слышал. Однако продолжал читать. И вдруг осознал, что с  ним происходит нечто удивительное: все эти странные, незнакомые слова радовали и были близки сердцу.

Ритм, музыку этой Поэмы позже он назовёт ритмическим потоком.
- Этот поток, - рассказывал в одну из наших встреч, - и поныне, в мои восемьдесят с лишним, магически действует на меня. Дважды оказывался я на грани жизни и смерти, и оба раза спасало меня «Слово. Читал его и чувствовал, как  мощный ритм вливается в меня, проходит тёплой, живительной волной по  спинному мозгу, проникает в каждую клетку, каждый капиллярчик…
А тогда, после первой встречи с великой Песнью, не переставал перечитывать её, пытаясь понять, уяснить  содержание, в котором угадывал скрытый смысл. Об этом и написал своё первое школьное сочинение. Оно не сохранилось, но, думается, было  проникновенным, иначе бы требовательный учитель не оставил его себе, иначе бы оно не дало ему основание сказать вещее: «Юра, я верну тебе эту тетрадку взамен первой изданной тобой книги». (!)

Так и видишь теперь тонко чувствующего, с восприимчивой и возвышенной душой сельского паренька, которому суждено было стать писателем.

Потом он узнал, что многие непонятные ему места Поэмы непонятны и учёным спецам, знатокам, и местам этим уже дано название - «тёмные». Будто навсегда.  Юношеский ум дерзал: «Раскрыть!» Но вместо этого сталкивался с ещё большими трудностями – обнаруживал какие-то потери, пропуски, а может быть, искажения, допущенные переписчиками. Ведь кто знает, какой по счёту список  попал к Мусину-Пушкину – пятый, десятый?..
И засвербела мысль – поискать подлинник «Слова»!
Где только не искал он его впоследствии! До сих пор ищет.

 Став писателем… Хотя - писателем он не «стал», он им родился. Поэтом. Однажды в детстве (ещё и читать-то не мог) в осеннем саду, когда с деревьев осыпались листья,  вдруг громко произнёс:

           Листопад, листопад,
           Скоро голым будет сад. 

Мама, услышав, удивилась - откуда это?
- Кто тебя научил?
- Сам, - ответил.
Такое и осталось в нём на всю жизнь: стихи рождались сами собой – всплывёт какое-то слово, твердит, твердит его бессознательно, и вдруг пойдут целые строки с ритмом и рифмами. Некоторые стихи помнились долго, но, незаписанные, со временем забывались.
Как бы себе в оправдание, напишет:

В общем, это совсем не большие грехи,
И никто не осудит за это:
Ежедневно в душе умирают стихи,
Не увидевши белого света.

Охотно читал их друзьям и знакомым, а печатать и не думал, его называли поэтом, но сам он им себя не считал. Это уже потом,  когда стал писать прозу, публиковать рассказы, когда в писательских кругах его заметили и стали выделять, молодёжное издательство предложило ему выпустить сборник стихов.
Так появилась поэтическая книжка «Высота» (у автора  значилась  «Звонницей»).
Он и в прозе шёл от какого-то слова. И тоже с самого детства! Поразило его, очень рано начавшего читать, слово «шторм» («Ветер с юга, друг, будет шторм»), и стал он сочинять, выдумывать разные истории, рассказывая их, будто прочитанные, друзьям, когда гурьбой шли в лес или на речку.
Позже редакторы издательств (не курьёз ли!) пытались выбрасывать у него именно такие слова -  с которых зарождалось и начиналось произведение. Сам он, уже редактором, очень бережно относился к тексту коллег, и многие авторы, ставшие впоследствии известными, обязаны ему первым заметным появлением в печати. В соё время я был наслышан, как он «носился» в редакции с рассказом «Кони» тогда ещё никому не известного Василия Белова, рассказ прозвучал по Всесоюзному радио – то был первый «выход в свет» впоследствии знаменитого прозаика. Талантливый человек не боится появления другого таланта, способного затмить его, - наоборот, старается приблизить к себе и помочь ему полнее раскрыться. Таким и был ЮС. А что он талантлив – сомнений не возникало.
Но путь его в литературу не был лёгким. Пришлось ему, как Максиму Горькому, пройти «университеты». В школе из десятого класса его отчислили, потому что после встречи со «Словом о полку» начисто забросил все предметы, кроме литературы, истории и почему-то астрономии. Занятия пропускал. Зато перечитал всю классику! К выпускным экзаменам, естественно, его не допустили, сдавал через год экстерном. С институтом тоже не получилось: в Москве не добрал одного балла, подался в Казанский университет – опоздал, уже набрали. По простоте и молодости доверился мошенникам и остался без денег, которые собрала ему мама на первое время. Что теперь?.. Прямой путь к Волге, на пристань – там работа. Сошёлся с артелью профессиональных портовых грузчиков, из тех, что «до смерти работают, до полусмерти пьют». Один лозунг их чего стоил: «Да здравствует Карла Марла и  конский базар три раза на дню!» На дворе пятидесятый год, гайки закручены в народе до скрипа, а им хоть бы что! Они истинные «коммунисты» - комучегонести... И эта "партийная ячейка" была верна Карлу Марлу - бригадиру. А он действительно был похож на Карла Маркса. Громадная грива уже чуть пепельных волос, борода марксова, плечами и телом могуч и голосом обилен. Он поставил новичка в пару «на подхват», и они с напарником клали ему на "козу" за спину  до самой макушки четыре, а то и пять мешков муки, а он шёл, почти не сгибаясь, легко на баржу, но сгибался под ним трап над водой.
Юрий тогда уже вышел в рост, но в костях был узок а в жилах тонок и не шибко мускулист, силёнок не хватало... Спасла литература. Артельщики, рассказывает теперь, любили послушать перед сном «всяку небывальщину», я нагло переиначивал Гоголя со всей «чертовщиной», перекладывал «В людях» Горького, нес вдохновенно отсебятину по всей русской классике. По сему и был скоро назначен постоянным котловым — артельным «поваром». Что и позволило не сломаться на непосильной работе портового грузчика и вернуться в родные пенаты, в Лопасню, окрепшим, с налитыми мускулами, возмужалым.
Его взяли в исполком райсовета заведовать комитетом физкультуры и спорта.
С этой должности был призван в армию. Там было много всякого - и интересного, и нелепого, но именно в то время появились у него первые печатные публикации. Верно, их нещадно правили, порой корёжили до неузнаваемости, но так было не с ним одним, любили наши редакторы показать своё «мастерство», дай им хоть Толстого, хоть Чехова – станут «править».
В запас был уволен в звании младшего лейтенанта, устроился рабочим на Подольский химико-металлургический завод (тогда п/я № 9), за четыре года поднялся до мастера.
Но более всего памятно ему то время участием в литературных студиях, встречами с писателями, поездками в период почти 60-дневных отпусков по командировкам журналов и газет на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток, в Среднюю Азию. В Перми познакомился с Виктором Астафьевым и дружил с ним до самой его кончины. Знаменитый писатель высоко ценил ЮСа, делился с ним своими планами, проговаривал ему при встречах сюжеты будущих книг.
Жил тогда Юрий в Лопасне, заочно учился в Литературном институте..
 К тому времени относится его первая поездка на Нижнюю Тунгуску, куда подсознательно влекло его едва ли не с детства: однажды мама читала ему фантастический рассказ про звёздный корабль, который приземлился именно там, на далёкой северной реке, и мальчик часто думал об этом, отыскивал на карте то место. Теперь же летел туда в командировку по редакционному заданию, но главным для него было - поискать у расселившихся там старообрядцев подлинник «Слова о полку Игореве».
Подлинника не нашёл, зато открыл для себя удивительный край, сошёлся с его обитателями-эвенками - поразила их привязанность к лесу и тундре, необыкновенная страсть держаться за эти места, обожествлять природу, земную красу…
Потом он будет прилетать к ним практически ежегодно, полюбит их на всю жизнь, посвятив им десятки своих произведений.
Но об этом позже, а сейчас о случае, изменившем, перевернувшем всю его жизнь.


В шестидесятых годах на всю страну «гремел» Краснодарский край, славясь высокими урожаями, и на Всесоюзном радио решили дать об этом  радиоочерк. ЮС, живя уже в Москве, работал там в редакции литературно-драматического вещания, и выбор писать пал на него. В Краснодаре его встретили по высшему разряду, поселили в лучшей гостинице в двухместном номере «люкс», выделили машину, и он поехал по районам - понять, как возникают самые высокие во всём Союзе урожаи на полях, открыть тайну таких результатов труда человеческого. Задумывал написать очерк о земелюшке, о пахоте и севе на просторах Кубани, бредил весенними запахами пашни, грачами в бороздах, говором людей, рокотом тракторов. Доброго многоголосья весны услышать и передать в радиоочерке! Он тогда умел делать это...
 А тайна оказалась не в труде, но в ловкости начальников - на всех уровнях власти властвовала ложь! Ею унижали труженика. Запахивали сотни гектар, а показывали десятки... Отсюда и урожай взлетал до кубанской недосягаемости. Люди не хотели лжи в своём труде. Жаловались, писали письма «наверха». Их не слышали, жалобы не доходили...
Впервые встретился он тогда с государственной ложью!..
Радиоочерка не будет.
Вернувшись в Краснодар, ЮС по прямоте своей доложил об этом одному из секретарей краевого комитета КПСС.
А вечером к нему в номер ввалились гурьбой местные журналисты. Они лучше него знали о «чуде» своего края, да сказать не могли об этом, и выводы столичного литератора – им большая поддержка. Пришли они не с пустыми руками, поздравляли коллегу, чокаясь – хорошо разогрелись! Ну и ЮС тоже. Возбуждённый, геройски вышел на балкон и обратился к «народу», как Ленин к питерцам с балкона балерины Кшесинской.
 - Жители свободного Краснодара! – высоко звучал его голос (он и сам высокий, под два метра). – Вас обманывают, кругом показуха!..
Тот вечер был необыкновенно тёплым, и на улице много гуляющих. В ораторском пылу упомянул и Хрущёва, «дорогого Никиту Сергеевича».
- Его обманывают. А он слепо поддерживает очковтирателей, подымает их – то в Рязани, то ещё где, и у вас тоже…
Наутро администратор гостиницы пришла сказать ему, чтобы освобождал  номер. В чём дело? Спустился вниз узнать, а узнал, что из гостиницы уже выписан.
 И командировка его закончена.
Вездесущие журналисты шепнули, что ему надо срочно исчезнуть из города: им интересуется КГБ.
В те дни в Краснодаре оказался поэт из Адыгеи, с которым дружил ещё в студенческие годы, обязанный ЮСу переводами на русский, и, узнав обо всём, увёз его в свой аул, потом в другой, третий – щедро угощали, укрывая, пока не дошла до них весть: его разыскивает Москва.
Он ехал в столицу, не зная, что его ждёт, как встретят – может, сразу с конвоем?.. Но конвоя не было, и первый допрос учинил ему тесть, старый коммунист: я не допущу, сказал, чтобы на мою дочь лёг позор!  Вам надо сейчас же развестись…
Жена, к удивлению и огорчению мужа, приняла сторону отца.
А придя на работу, ЮС чуть ли не у входа получил свою трудовую книжку («уволен по собственному желанию») и совет: уехать из Москвы, исчезнуть.
Исчезнуть… Развестись…
И развод получился отнюдь не фиктивным.

               
             
                2.


 Он улетает на Дальний Восток, нанимается рабочим в геологическую партию, и его отправляют с экспедицией на Шантарские острова. Говорят, неприятности писателю даже в пользу: противление злу (сопротивление!) прибавляет силы, вызывает азарт, остроту, и он больше пишет. А тут материал сам шёл ему в руки. Общался с людьми совершенно одержимыми, исследующими тут, несмотря ни на какие лишения, загадки природы, людьми с интересными судьбами, трагичными биографиями, поломанными жизнями, либо сосланными сюда, либо бежавшими. На «материке» таких не встречал. А и где бы ещё увидел он любовные игры китов? Подсмотрел, как нерпы подплывают к берегу и слушают льющуюся из приёмника музыку – «Пушкинский венок» Георгия Свиридова - и как тут же исчезают, стоит только владельцу «Спидолы» включить новомодные ритмы. Где бы услышал, как в ночи поют камни? И вообще, когда бы оказался здесь, в красивейшей, хотя и суровой, природе, сохранившейся даже после Ледникового периода в первозданном виде?
Его скитания по дальневосточному краю продолжались и далее. Работая в геологических партиях, писал о таёжных искателях, колоритных аборигенах, о разных приключениях на медвежьих тропах.
На периферии охотно издавали его.
Потом стали публиковать и в Москве.


Тогда-то и сказалось давняя тяга его в полюбившийся край, в Эвенкию. Уехав туда, ЮС подолгу жил там на стойбищах, в кочевьях.
Почти все его северные повествования – об эвенках.  Сколько красивых людей показал, сколько в них доброты!  Чего стоит один Ганалчи – чуткий, отзывчивый, бескорыстный, благородный, всегда готовый на добро ответить добром,  «интеллигент тайги», как называет его писатель. Однажды ЮС едва не замёрз (и замёрз бы!), в другой раз умер бы от болезни, не спаси его тогда и не вылечи Ганалчи.
Казалось, этот старый эвенк знает всё: и строение Мироколицы, и повадки зверей, предскажет по звёздам либо по тому, как горит костёр, будет ли охота удачной или сегодня совсем не ходи в тайгу, знал все реки, протоки, старицы, озёра, хребты и возвышенности  на громадной территории. Его способность считать поражала – что звёзды, что оленей. Окинет взглядом стадо, скажет: столько-то не хватает, потом выясняется - да, именно столько отбилось от стада.
О многом заставляли задуматься его слова: зверя убивать нельзя – отогнать его надо. Убьёшь – кровь будет, а на кровь другой зверь придёт, и будет новая кровь. В этих словах – мудрость жизни: кровь вызывает кровь. Невольно вспоминается наша трагедия 93-го года у Дома правительства.  До сих пор ломаем копья, обвиняя в этом один другого, а виноват-то был тот, кто первым выстрелил, его и надо было найти, выставить на всеобщее осуждение, наказать – возможно, той кровавой бойни и не было бы.
Кровь вызывает кровь.
ЮС поражался познаниям эвенков: как излечиться от болезней, как питаться беременной женщине, чтобы ребёнок был крепким и выносливым, как приготовить вкусную еду… Я ел в кочевьях и стойбищах, - пишет в повести «Эхо», - настолько изысканно приготовленные и весьма разнообразные кушанья, что не могу сравнить с ними ни одно из самых деликатесных в европейской кухне.
Вот из той же повести. Бабушка Дари, жена Ганалчи, готовила угощение: Сначала она чистила и мыла кишки сагжоя, ловко, как пряжу, сматывая их в клубок. Потом ходила в тайгу и что-то там собирала, шинковала и толкла с жиром мясо. А потом, ловко продев в деревянное колечко кишку и вывернув на ободок края, набивала её приготовленным фаршем. Перевязывала на равные доли сырой жилкой, и получались колбаски, которые, отварив в котле, подали к празднику.
Колбаса оказалась необыкновенно вкусной. Ели её с большим аппетитом, а мне казалось, что ничего более вкусного не приходилось пробовать за всю жизнь. Колбасный фарш с лёгкой перчащей остринкой, благоуханно пахнущей кедровым орехом. Кедровников в этих местах не было вовсе, и я считал, что бабушка Дари возит орешки ради такого вот праздничного случая.
Всем очень нравилось, что я так хвалю и так за обе щеки уплетаю стряпню бабушки Дари, мне подкладывали, я не отказывался.
— Это с орешками? — спросил. Все заулыбались радостно, и старушка закивала головой:
— Та-та, оресками, оресками…
Потом Ганалчи объяснил мне, что блюдо это действительно приготовлено с орешками, которые собирала бабушка Дари в оленьем стаде.
— Она знает, — сказал Ганалчи. — Не всякий орешек надо брать. Дари знает…
Это объяснение не вызвало во мне брезгливости, я даже пожалел, что не знал об этом раньше. И это обрадовало Ганалчи.
— Очень нужно, — сказал. — Польса очень. Олень чистый. Совсем чистый.
Оленя в тайге считают самым чистым животным. Питается чистейшим ягелем, пьёт очень мало воды, и только родниковую, порою ему хватает росной влаги, а зимой и вовсе не пьёт — лижет снег. Мясо дикого оленя считается лучшим.


После чтения северных повестей Сбитнева теплее, доверительнее смотришь на эвенков, и пушкинское «дикий тунгус» понимаешь именно так, как, несомненно, понимал  Александр Сергеевич: «в природном виде состоящий» (по Далю), первозданный, свободный.

«На Нижней Тунгуске, - скажет Юрий позже, - я впервые почувствовал себя писателем, понял, что сие мне богом дано. Считаю Тунгуску своей творческой родиной».

                3.

ЮС возвратился в Москву в надежде, что наладится прежняя семейная жизнь.
Нет, не наладилась, не склеилась.
Зато сложилась литературная жизнь. Книги у него выходили, читатели его знали. Меня буквально покорила «Своя земля и в горсти мила», читал её запоем, как в своё время, школьником, читал тургеневские «Записки охотника», - влюбляясь в её героев, наслаждаясь их и автора речью.
Герои книги  - простые и мудрые, скромные и хвастливые, говорливые и молчаливые, и все по-своему интересные.
 Паромщик Филя:
 - Слышь, леса-то как пахнут! Торжество… А туман? Туман, братец, родиной пахнет…
Он идёт независимый, гордый.
- Я, брат, при реке вот уже пятнадцать лет, я, мил человек, не только людей, я рыбу слышу.
В книге много картин русской природы, и люди, нутром  чувствующие её, и себя чувствуют ответственными за её сохранение. Такова тётя Ариша, не покидающая свою заброшенную деревню, это она и произносит фразу, ставшую названием книги – «Своя земля и в горсти мила».
...Истый крестьянин Лукьян Калиныч, давно уже - с обидой - вышедший из колхоза, работает в музее-усадьбе известного художника сторожем - вроде бы всё неплохо, но:
- Зовёт земелька! Труд отцовский да дедовский зовёт, в крови он у меня. Лишее, чем парня красна девка, сушит меня. Все пятнадцать лет в утайку, как бабу замужнюю, землю люблю.
И он, в утайку же, ходит на луговину покосить  траву, вовсе ему не нужную.
«Он не косил – слагал песню, широкую и красивую. Совсем не по-стариковски летала коса в его руках, шумно ложилась на землю трава, и в каждом движении, в каждом повороте плеча, в каждом мягко припадающем шаге звучала песня».

Как-то особняком стоит в его творчестве роман «Частная кара». В литературной критике встречается определение «Роман в романе» («Дар» Владимира Набокова, к примеру). А «Частная кара» - это и роман в романе, и очерки в романе (о Шолохове, Конёнкове, о Лопасне - бывшей вотчине черниговских князей), и, если хотите, литературоведение в романе. Такого проникновенного слова о «Тихом Доне» я нигде не встречал. Чутким слухом Сбитнева и я иначе услышал казачьи песни в зачине романа – и трижды повторенное «землюшка» («Не сохами-то славная землюшка наша распахана…»), и так же трижды набатное «Дон», и поставленные поперед материнских отцовские слёзы… А уж увидеть «Тихий Дон» как строфу стиха  мог только поэт: «Удивительно соразмерен роман в четырёх своих книгах. Удивительная, почти неправдоподобная организация. Первые две книги разнятся между собой всего несколькими страницами, другие две – всего десятком страниц. Громадная эпопея – как строфа русского стиха – четверостишие».
Многие страницы книги посвящены Пушкину, и тут видна безграничная любовь к нему автора, потому и чувствуешь боль, когда он прослеживает, как зарождалась интрига, приведшая к трагической дуэли. Об этом у нас написано много, но до сих пор выискиваются  горе-авторы, наводящие тень на плетень, ЮС же приводит лишь две небольших выписки – одну из дневника Поэта, вторую из его письма милой своей Наталье Николаевне, и всё становится предельно ясным. Из дневника: «Какая глубокая безнравственность… Полиция вскрывает письма мужа к жене (вскрытое письмо Пушкина ходило тогда по городу) и приносит их читать Царю..., и Царь не стыдится в этом признаться и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина»; из письма  жене: «Без политической свободы жить очень можно, без семейственной неприкосновенности… невозможно: каторга не в пример лучше… Никто не должен знать, что может происходить между нами, никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейной жизни»…
Вот оно где начало интриги!



Из северных повествований Сбитнева сложилась знаменитая тетралогия «Авлакан». В центре написанного – человек, любовь к человеку, к его истокам, любовь человека к земле, его ответственность за всё, что совершает он в жизни.
На первых страницах автор, добравшись до далёкой-далёкой деревни Нега, раскинувшейся на песчаном красном яру в низовьях Авлакан-реки, рассказывает об удивительной женщине («С четырнадцати лет в доярках по се время…») – чего только не было в её жизни! Путник встретил её плачущей. Оттого она плакала, что пьяный пастух потерял колхозное стадо в тайге, ищут его третий день, и третий день коровы не доены. В этом плаче она вся.
Вот такие, как она, и выволокли на своих плечах всю тяжесть лихолетья, кормили и обогревали солдат невиданной на свете войны, обули и одели и снова накормили голодную, голую, истерзанную пожарищами битв свою, да и не свою, землю, и до сих пор несут на плечах трудную обязанность матерей и кормилиц. И каждый, кто понимает, что добрый хлебушко и хрустящая в румяной корочке булочка и самое что ни на есть деликатесное пирожное создаются не в белой кафельной электрической печи фабрик-кухонь, не среди крахмальных халатов и снежно-чистых цехов, а вот тут, этими вот жёсткими руками. Каждый, умерив и осадив в себе горделивость и никчёмную спесь, должен поклониться ей, как богине, потому что нет на земле более святого, более достойного поклонения, чем она – терпеливая, многострадальная русская баба, жизнь продолжающая и творящая.


Среди тех, кто высоко оценил «Авлакан», - Юрий Бондарев, бывший тогда в руководстве Союза писателей и в зените славы. Написал лестное предисловие ко второму изданию. Но дороже всего - оценка читателей. Восторженно отзывались они и о других повестях: «Костёр в белой ночи», «Тайна остаётся тайной», «Эхо», «Ловцы»…
Язык этих книг завораживающий. Прочтите вступление к «Авлакану» - стихотворение в прозе, иначе не назовёшь:
«Нега, знаешь ли ты, как захолонуло сердце, когда вынес меня шитик на воронёное плесо Авлакан-реки, когда заплясала под днищем рябистая угонистая волна  и закачался красный яр с избами вразброс, с белыми радостными ставенками у чёрных глазниц окон, когда выплеснулась в глаза и душу вся красота первозданной природы и что-то мягкое подкатило к горлу и тихонько, будто тёплой рукой, сжало сердце?
Нега, я плыл сюда, минуя одну шиверу за другой, промокал до костей под сыпучими ливнями, замерзал ночами у тощего огня сырого таёжного края, слушал, как печально и тягуче поют оборванные двери в брошенных авлаканских деревнях, страдал в безлюдье, силясь понять, почему так несправедлива жизнь к этим весям, почему ушёл отсюда кряжистый, упорный, многотерпеливый сибирский мужик, почему бросил с таким трудом обжитые прадедами гнёзда.
И вот передо мной ты, Нега. Я иду к тебе, слушая, как радостно скрипят – нет, поют – уключины моего шитика».


ЮС исключительно точен в слове, точен в построении фразы – настолько, что ощущаешь её, видишь: «Тихая белая ночь нежно обнимала землю»; «Авлакан молодецким взмахом, словно рубашку на груди, распахнул берега»;  Шолохов «…впросверк зацепил нас взглядом, едва заметно улыбнулся»; «…вмельк поглядел на наше застолье» (напиши привычное «мельком», и всё  исчезнет, а тут сразу видишь настроение, характер гения).


Ранее, до встреч с Юрием, я считал, что он пишет легко, и книги его (с таким-то мастерством!) тоже легко проходят издательский путь. А когда сказал ему об этом, встретил быстрое возражение: «Да я в те годы не издал ни одной книги такой, как написал! Цензоры и редакторы с каким-то алчным упоением уничтожали мою прозу. Всё у меня, за редким исключением, выходило с большими потерями. Любимая тобой «Тайна остаётся тайной» подверглась жуткому сокращению в «Нашем современнике». А «Совершивший зло»? Обвиняли, якобы автор посягает на дружбу народов, делая отрицательным героем коренного жителя Прибалтики. Дезертира и предателя! Вадим Кожевников в «Знамени» по-солдатски отчеканил: «Пятой колонне на наших страницах нет места». Не только автору, а и тем, кто пытался печатать повесть, доставалось – работы лишались!  А главный редактор «Нашего современника» Сергей Викулов сказал: «Что тебе стоит, Юра, из этого Юстаса сделать русского - напечатаем мгновенно».
Позже я убедился, что и само писание даётся ему нелегко. Об этом он говорит, отвечая на вопросы читателей о секретах  мастерства.  «Никогда не сажусь к письменному столу, прежде чем не увижу воочию, как на экране, те события, которые предстоит написать, - рассказывал в интервью журналу «Чернигов-24».- Прежде чем взять в руки стило либо, как сейчас, прикоснуться к клавиатуре компьютера, довожу себя до изнеможения, мысленно прокручивая всего-навсего какой-то маленький эпизод, из которого в конце концов возникает целостная картина другого бытия. Это бытие для меня абсолютно реально, это некий существующий параллельный мир. Это моё, если угодно, документальное кино, которое досконально, с мельчайшими подробностями передаю словом».
 
Из «Частной кары»:
«Крохотная капля влаги осталась в уголке его рта, и, пока он открывал горшочек с кашей, пока вожделенно жмурился и крылышки его носа трепетали, она всё смотрела на эту капельку, желая единственного – нежно притронуться к ней языком»…

 Да, такое действительно надо было увидеть воочию!
Что касается «кино передать словом» - только сказать легко! Для этого надо ещё иметь его, слово-то.   Запас слов, кладовую. У ЮСа таковое имеется. На слова у него удивительная память, и он, как компьютер, «выдаёт» их моментально. Отличаясь тонким  чувством слова, не вставит в строку случайное, «чужое».



                5.



Во всех произведениях ЮС музыкален.
Читая его роман «Великий князь», ловишь себя на том, будто про себя исполняешь русский сказ – таков в нём слог. Слог этот ко многому обязывает, тут действуют законы стихосложения, когда строка требует, скажем, слова трёхсложного - именно трёх, а не двух или четырёх, иначе нарушится ритм, и найти это слово надобно быстро, не упуская мысль. Вряд ли выдержал бы автор такой слог с первой до последней строки в своих книгах, не будь он поэтом. Должно быть, нужные слова  сами идут к нему, как поэту приходят рифмы.
Он поэт. Сам говорит об этом скромно, считает себя прежде всего прозаиком.  Прозаик, пишущий стихи. Но первое, что хочется сказать, читая его книги: «Нет, дорогой, не прозаик ты, пишущий стихи, а поэт, пишущий прозу. Оттого и проза у тебя такая поэтичная».
Стихотворцев у нас пруд пруди, а настоящих поэтов мало. Бывает нередко, читаешь стихи – вроде бы всё в них на месте: рифма, ритм, размер. А поэзии нет! Попадаются случайные фразы, случайные слова, притянутые лишь для рифмы.
Иное у Сбитнева:

 Загораются окна, как жёлтые соты,
Солнце капает в них, как расплавленный мёд…
         -------------------------------               
 Теряют травы по лугам
 Пыльцу, похожую на порох.
 И к травам никнут облака,
 Коснутся их, и долгий шорох,
 Как вздох, как первое «прости»,
 Как отголосок дальней битвы…

Ни зауми, ни эквилибристики! Всё ясно, всё по-русски. Свято обращается он со словом, лелеет его. «Мне вручена родная речь не ради словоблудья»… Всё написанное им – написано словом выверенным, чистым. Не изменяет он своей заповеди: «Доколе речь моя жива, дотоле буду вечен».
Вспоминается строки из его пронзительного стихотворения «Ведуны»:

Они идут в пыли дорожной,
Под тенью уличных ракит,
Их шагом бредит подорожник,
Их голосом поёт родник…
Знать оттого так чисто слово
Моей земли, моей родни,
Что властно, преданно, сурово
Несли его в сердцах они.

Известно, главное в основе поэтического творчества – личность поэта. Если, читая стихи, не видишь их автора, не чувствуешь душу его, - нисколько не тронут они тебя. А когда: «Всё, что есть во мне доброго, переплавлю в стихи…» - ты уже доверительно следуешь  за автором, и это «доброе» входит в тебя, вливается.
 В стихах Сбитнева – осмысление Родины, русского начала. Поэт возвращает нас к нашему прошлому - и давнему, к полю Куликово, к Ермаковой рати, и к Великой  Отечественной… Связь с днём нынешним: «О чём нам говорить с тобою, старый друг? Нам, снова повстречавшимся в мирской юдоли? О боли Русской?  Как всегда, не вдруг  она приходит к нам...  И нет больнее боли».

                По стихам можно проследить всю жизнь автора, его чувства и переживания, понять его характер, отношение к окружающим, всему сущему на земле. Подобно гусляру, поэт наш бродит просторами страны, всюду сея доброе. Писал и о таджикских дождях в начале лета, которые, «как добрые вожди, приходят редко», тянул зелёный чай  и «целый час, не зная языка, беседовал с друзьями»; о Грузии  писал и об Италии – всё от чистой русской души!
Нести людям добро, любить их – в этом видит суть жизни.


    У каждого из нас порок,
    У каждого своя превратность,
    Но есть величие дорог,
    Когда приносишь на порог
    Людскую радость…

Главное в поэзии Сбитнева –  состояние души,  поиск истины, сомнения… А за этим виден и человек, будь то древний богатырь-оратай, солдат-современник, «матери, принесшие победу» или сам поэт.
Особый пиетет у него к женщине, тепло поклоняется ей, воспевает тружениц наших (« Ходят лугом русские мадонны, сушат травы, дух стоит медовый»), баб, везущих  в столицу продавать грибы – с запахом леса и осиновых листьев, «с тяжёлыми руками, с обличием святых». Многие его стихи – как гимн Женщине, любовь к которой – «предначертанье свыше, благая весть, которую даровано услышать». Ей, женщине, – самое нежное слово:

 Из Света и Добра
 Ей суждено родиться,
 Из утренней росы,
 Из тёплого тумана,
 Из бархатной косы
 На бреге океана…
               
Но иные ноты берёт поэт, когда говорит о бедах, которые преследуют нас:

    Метёт в Руси невиданная вьюга
                со всех сторон…    
    Опять в стране раздор
    Подъемлет род на род,
    И снова на костёр
    Восходит мой народ…
    Остановись! Молю!..

К нам, ныне живущим, обращены его слова-упрёки:

Не Божий посланец, но Господа
                отступник
Вершит твоей судьбой, твой русский дух
                круша.
Ужель не отличишь слова
                от словоблудья?
Сердечный крик души от шепотка льстеца?

Его стихи достойны внимательного прочтения и отдельного разговора, они одухотворены любовью к человеку, природе, в них  чистое русское слово -  бережно относится он к нему, буквально лелеет, нянчит, как  он сказал: «Не славу нянчу, но слова».

                Скиталец  я!..
                Тугое стремя
                Да хрип коня!..
                А в кровь мою степное семя
                И вкус огня
                Вошли с рожденья. И доныне
                В душе костёр.
                И к неизведанной пустыне
                Зовёт простор.
                И жажда вечная свободы
                В моей груди,
                А я из той степной породы –
                Всегда в пути…
                Аркан с руки, и на колени
                Валю коня!
                Я русский в каждом
                поколеньи,
                Скиталец я!   
 
Это из давних, ранних его стихов, но они как бы предваряют, определяют всю его дальнейшую жизнь.
Книги, художественные фильмы по ним, переводы на иностранные языки, телевизионные постановки дали ему финансовую свободу. Где только не хаживал он по стране! Тверской край, Брянщина, Новгород-Северский, откуда начинался поход князя Игоря, городки и селения, где проходил его полк, - до самого Дона, и всюду записывал и записывал слова, дошедшие до нас из древности. Местные слова и выражения он записывал ещё, когда служил в армии – там были ребята из разных уголков страны. Богатым на такие слова оказался Дальний восток, Шантары…

Так сложилось у него уникальнейшее собрание, словарь, какого нигде больше нет. С его помощью и намеревался он прочитывать загадочное «Слово  о полку Игореве».


                6.   


Власти Чеховского района решали, как встретить, где поселить своего земляка, ставшего известным писателем. Предлагали районный центр, город. Сам он - только Талеж!  Там и поныне витает дух старины,   черниговские князья приезжали сюда с семьями на лето, где-то в этих местах летописец Нестор живал… ЮС едет сюда, чтобы уйти в древний мир, в ХII век, когда создавалось гениальное «Слово», погрузиться в летописи, потом уже приступить к завершению начатого.
Ему выделили гектар земли, по брёвнышку собирал он себе дом, что в те времена, при дефиците всего, было несказанно трудно, оборудовал кабинет, и – уединение на тридцать с лишним лет!
Время это совпало с горбачёвской «перестройкой», когда над страной висел голод, и Юрию с женой, писательницей-горожанкой, москвичкой, пришлось заниматься подсобным хозяйством, выращивать овощи, держать свиней, индюков, пчёл. С юношеских лет он взял себе в правило делать всё основательно, надёжно и обязательно доводить дело до конца – иначе и не начинай, не берись! Вот и здесь так освоился, так управлялся с огородом и живностью, что позавидует сельский хозяин. Солил-коптил сало, окорока, качал мёд из ульев… И – щедрая душа – не трясся над тем, что вырастил, произвёл, свинину отдавал по дешёвке своим московским братьям-писателям, с огорода корзинами привозил Свиридовым – Георгию Васильевичу и Эльзе Густавовне, с которыми дружил - жилось тогда гениальному композитору нелегко, и такая помощь была очень кстати.
С умилением  вспоминаю, как «разговаривал» ЮС с землёй: срезал капусту, засолил, а кочерыжки валяются, земля не вспахана, и совесть не чиста. «Милая, подожди немного, вот отдохну и – всё закончу…»


Талеж в те годы представлял собой заброшенное поселение, где осталось лишь несколько семей, старики да старухи, никакой местной власти не было. Решили создать общину, ЮСа избрали старостой, намечали приобрести трактор, чтобы совместно обрабатывать землю.
Однажды к старосте из города приехали молодые предприниматели – просят выделить им участок под спортивную базу. Поразмыслил староста, прикинул, сказал: хорошо, будет вам земля, но с условием - проложить сюда дорогу и благоустроить родник, который здесь издревле называют Святым. Никогда не зарастала к нему тропа, люди шли к источнику и группами, и в одиночку, зимой и летом, невзирая на погоду. Шли за святой водой с молитвами и поклонами, в советские годы совершая это в утайку. Теперь тут бездорожье, грязь. ЮС рассказал просителям историю этого родника (а она интересна), сказал, какую службу может сослужить он сегодня. «Лекцию» его выслушали внимательно. Перед ними был писатель, а писатель тогда ещё воспринимался с большой буквы – выше любого начальства! Согласились безоговорочно.
И закипела работа. Вот уже дорога асфальтовая готова, металлический спуск к роднику…
По задуманному ЮСом, восстановление святого источника должно быть связано с летописцем Нестором. Началось тогда строительство малой церквушки. Писатель всё время проводил на роднике с раннего утра до ночи: закладывали фундамент, выводили под ноль паперть, в неё заложили письмо к потомкам в залитой сургучом бутылке. Потом появилась звонница, купели, мужская и женская, на ближней дороге поставили указатель: «Святой источник». 
- Эти молодые ребята, - вспоминает ЮС, - возрождали Родник абсолютно бескорыстно. Моя проповедь любви к нашей истории, Русская идея оказалась близка им и понятна, они были чисты, разум и Веру их тогда ещё не затуманили неофарисеи.

Теперь никто не проедет мимо, не уедет отсюда без целебной воды, свадебные машины вереницами катят сюда…
               


Церковники в строительстве не участвовали. И только когда появился "храм наяву", возник монах Герман, настоятель Давыдовой пустыни. Он добивался того, чтобы Святой родник талежский стал монастырским. ЮС сопротивлялся. И начались интриги против него. Герман всё-таки убедил церковные канцелярии передать святое место во владение монастырю. Храм должны были расписывать и посвящать Нестору-летописцу, на всей Руси нет до сих пор ни единой церковки Нестора. Приглашённые ЮСом художники из Москвы, те, что расписывали Храм Богоматери на Красной площади, представили эскизы. Но в московской епархии почему-то воспротивились этой идее, отвергли. ЮС предложил идею ВСЕХ святых, на Руси просиявших. Снова были представлены эскизы на роспись икон князей русских от Бориса, Глеба, Игоря… Но и это было отвергнуто. В конце концов освящение произошло в честь Давида, имя которого носит пустынь.
К этому времени ЮС издал свою сорокастраничную книжицу "Святой родник в Талеже", она выходила пятью тиражами по 3000 экземпляров. Он раздавал её безвозмездно, за ней шли к нему на дом, возникали очереди, но Герман, ставший уже игуменом, назвал её  богонеугодной. Распространять её запретили.

На первых  годах в Талеже против «слишком самостоятельного» Сбитнева настроен был секретарь райкома КПСС: «не тех» литераторов или артистов приглашал в Дом культуры, «не то» сказал на встрече с читателями…
Теперь вот глубоко верующего писателя осуждают монахи.

Каково всё это для творческой личности!

Зато с каким почтением относились к нему жители поселения! Идёт он по улице, высокий, с тургеневской седой шевелюрой и бородой (патриарх!) – встречные  кланяются ему. Но не чураются. Он с ними прост, он тут свой.
Прибегает к нему шустрая, сухонькая старушка Манюша. Рьяная, говорят, коммунистка была, активистка из активистов, а теперь всегда под хмельком.
- Миколаич! Мать-миротворица нынче, праздник большой, выпить надо…
Однажды превысила свою дозу, домой не могла дойти, а зима была, снегу полно, упала в сугроб и замёрзла бы, не наткнись на неё ЮС, позвал соседку с санками, привезли, отогрели. Теперь заявляется:
- Миколаич! Девять дён нынче, помянуть надо.
- Кого?
- Меня. Девятый день как могла помереть. Отпраздновать надо.
К нему всегда тут относились по-свойски. Ещё в те времена, советские. Однажды снежным февральским днём предстояло ехать в Московскую консерваторию на концерт Свиридова (по его приглашению), а день выдался настолько метельным, что выехать на машине за ворота было просто невозможно, сугроб лежал вровень с забором, и дальше всё было заметено до самого шоссе. ЮС через лес пошёл (полез!) в соседнюю деревню Бершово, где располагалась совхозная тракторная бригада. И вскоре  мощный бульдозер расталкивал сугробы от ворот писательского дома до большой дороги. Бригадир трактористов в такую непогодь приехал сюда за четыре версты без каких-либо унизительных просьб, без требования платы, только из уважения.
— Юрий Николаевич, поосторожнее по дороге-то! — напутст¬¬вовал. И добавил, смущаясь: — Передавайте привет Георгию Васильевичу. Моя Анька от него до слёз.

Такое помогало ЮСу жить и писать.



                7.   

И тут происходит событие, переоценить которое невозможно. Оно связано с его прошлым, отозвавшимся счастливым эхом в сегодняшнем. Бывая на Тунгуске,  он останавливался у своего друга, местного журналиста Владимира Юрьева, а у того была дочка Оля, и очень нравился ей этот высокий дядя! Как-то пришёл он к реке – там купались девчонки, и она среди них. Увидев его, тут же и поплыла, где поглубже, то «в окунку», то «на спинке», то «на саженах» - явно же для него: вот как могу, вот как умею!..
Ему она тоже нравилась. Обычно отец брал её с собой в таёжные походы, в плавание по реке, и ЮС дивился выносливости, самостоятельности девочки. В лёгком платьице, по-взрослому повязанная белым платком, с пытливыми, зоркими глазками…
Потом лет семь его не было, не прилетал. И вот получает отец телеграмму: встречай. Но пойти на поселковый аэродром он не смог, занят был по работе, доченьку попросил: пойди, встреть. Оля надела новое платье, перед зеркалом покрутилась, причесалась, туфельки беленькие на ногах, и пошла. Ей уже было четырнадцать лет, шла, как на праздник. Самолёт приземлился, смотрит: выходит «дядя большой» не один, женщина с ним красивая, под руку держит её. Оля ни с места, смутилась, навстречу им не пошла. И не подошла…
Девчоночья ревность!


 
Юрий Сбитнев и семилетняя Оля Юрьева (Гринёва) у казачьей могилы Ермаковой рати (Тунгуска, 1966 год).
                Фото Владимира Юрьева.


Прошло много лет. После университета Оля работала в газете, вышла замуж, родила сына, дочку и живёт ныне в Чернигове, на Украине.  Однажды, «гуляя» по интернету, наткнулась на книгу Юрия Сбитнева «Прощание с землёй», вспомнила: такую книгу видела в библиотеке отца – не тот ли это большой дядя-писатель? Выяснила (в интернете всё есть!): тот! Стала адрес искать. Нашла. На то она журналистка! Написала ему письмо на электронную почту -  конечно, он вспомнил! Проснулось в нём давнее, доброе, ответил, пригласил побывать у него.
В то время он жил один, жена умерла, его дети, сын и дочь, не порывали связи с отцом, по-доброму относились к нему, а её дочь вдруг с претензией на наследство. Миром договориться не смогли, слишком велик оказался у неё аппетит. Подала в суд. Не с первого раза, но что-то ей присудили, ЮС об этом не говорит – тошно и вспоминать.
С тех пор стал не мил ему Талеж, осквернила наследница. Не навести его тогда Оля, так бы и оставался в подавленном состоянии. Как родную встретил «давнюю подружку», назвав её северной дочкой! С теплотой вспоминали прошлое, Тунгуску, о себе друг другу рассказывали. И почувствовали, что их связывает нечто подобное любви отца к дочери и дочери к отцу.
ЮС предложил ей работать у него литературным секретарём.
Полная неожиданность! Решиться на такое непросто. У неё семья в другом городе, даже в другой стране. Поехала, посоветовалась с мужем, детьми, подругой… И согласилась. Думаю, что не последнюю роль сыграла тут её профессия: для журналиста новое, незнаемое – всегда увлекательно, пусть даже потребуется лететь на край света, и семья с этим мирится (если, конечно, в ней тебя понимают, ценят и доверяют). У Ольги именно такая семья, такой муж, такие дети.
И, будто в длительную командировку, она отправляется в Талеж.
 Для ЮСа это - дар судьбы! Сразу воскрес, прибавилось сил. «Чудо на Руси старому помолодети!», - не раз возглашал. Вручил ей компьютер, мобильный телефон – работай, звони домой каждый день!..
Позже, бывая у них в гостях, я радовался, глядя на них. Видел налаженный быт, слышал их «у нас», «к нам»…  Действительно, как отец с дочерью.


«Слово о полку» Оля знала, как и все, как большинство – по верхам, и ей интересно было теперь проникнуть в святая святых, в лабораторию творчества.
Она, журналиста, освоилась быстро и стала писателю полноправной помощницей.

 
                8.

               
Исследованием занимался он вовсе не любительски, а, по сути, профессионально, встречался с крупнейшими знатоками этого произведения -  академиками Лихачёвым и Рыбаковым, участвовал в работе конференций, посвящённых проблемам «Слова», публиковался в специальных научных журналах… Кстати, открытия Юрия Сбитнева позволяют усомниться в глубоком проникновении Дмитрия Сергеевича Лихачёва в «Слово», мнения их во многом не совпадают, и веришь больше Юрию Николаевичу, потому что каждому своему утверждению у него убедительное доказательство, а у Лихачёва много весьма сомнительных, ничем не подкреплённых догадок, в своих комментариях он часто использует вводное «по-видимому», что никак не украшает академика.  Заслуги его в этом исследовании, безусловно, значительны, но и причинённый вред (не допускал иных суждений!)тоже значителен, как и заслуги.

Итак, присмотримся к работам ЮСа.

Мы не знаем, кто, в каком веке разделял сплошные древнерусские строчки на фразы, кто ставил запятые и точки, а неверная разбивка фразы, бывает, совершенно меняет смысл (как в современном, к примеру: «Иди ко мне – И дико мне; Ему же надо будет – Ему жена добудет»). И услышь теперь, улови, где надо прерваться, где сделать паузу!
 В ранее опубликованных статьях о работе ЮСа я подчёркивал, что он прочитывал «Слово о полку» исключительно с помощью живого русского языка. Это, конечно, так, но наличие его уникального собрания древних слов само по себе ещё ничего не значит. Дай его мне – и сколько бы ни листал я его, текст так и останется непонятным. ЮС же держит в памяти и текст «Слова» с его ритмом и музыкой, и весь огромный словарь свой. Там, где сбивается ритм  - начинай реконструкцию: то объединит стоящие рядом два слова, то, напротив, слово разобьёт на два или присоединит к нему непонятно зачем стоящую перед или после частицу, которая оказывается вовсе и не частицей, а частью слова… Образуются новые фразы, новые слова – одни понятные, другие по-прежнему «тёмные». Тут и «вступает в действие» его уникальнейшее собрание древних слов, при этом происходит необъяснимое – слова будто  сами находят свои места, или интуиция писателя срабатывает так, что он безошибочно ставит их именно туда, где им и следовало стоять. 
Суждение, ясно, очень упрощённое, но что-то в этом усматривается. Ведь процесс писания - это своего рода сон, творческий сон, в который погружается пишущий. И как обычный сон объяснить невозможно, так и творческий - почему вышло так, а не этак? Поди пойми, как это происходит - в подсознании, в подкорке?.. Как-то мне снилось, будто взахлёб читаю рассказ Набокова, проснулся, и первая мысль: нет у него такого рассказа! Но ведь я читал его! Всё там набоковское от названия до последней строки, его манера, стиль – всё!. Выходит, я за него написал такой рассказ? Как это могло произойти? Вот и думаю: если в обычном сне такое возможно, то почему не быть подобному в сне творческом? Скажем, особенности мозга ЮСа выдают ему именно такие, а не иные какие-то варианты реконструкции "Слова", он и сам не знает, как это происходит. Чутьё? Интуиция? Да, но этого мало, тут включаются какие-то особые извилины, каких нет у меня, у них...   
      В реальности, конечно, всё гораздо сложнее. Чтобы прояснить текст «Слова», сделать его понятным, писателю потребовалось надолго «переселиться» в ХII век, хорошо освоиться там, переворошить древние писания, познать нормы старорусской  письменности, манеры письма, нормы поведения прародителей наших, определить родственные княжеские связи и многое, многое другое. За всем этим – огромный, многолетний труд!
И всё же не будь наделён он редким поэтическим слухом, не будь у него изумительного чувства слова, удивительной памяти на слова – вряд ли можно было достичь желаемого.
Многолетнее общение с ним даёт мне основание утверждать: мы имеем дело с явлением исключительным.
В журнале «Наш современник» были опубликованы воспоминания Юрия о великом композиторе Георгии Свиридове. Сидят они  рядом, ЮС читает текст «Слова о полку…» в первой публикации 1800 года, Георгий Васильевич слушает внимательно, вдруг:
- Нет-нет, исчез ритм, нет музыки!
ЮС читает свою реконструкцию.
- Вот она музыка! – восклицает композитор. А уж он-то слышал всё!
Такой же, видимо, слух и у ЮСа – свиридовский! (Георгий Васильевич говорил, что он не сочиняет музыку, а лишь записывает её, она приходит к нему сверху).
Слышать, тонко чувствовать ритм, музыку фразы – именно в этом ключ к разгадке метода Сбитнева.
 Не перестаю удивляться, как могла придти ему мысль присоединить частицу «бо» к слову «готские»  в совершенно непонятной фразе: «Се бо Готскiя красные девы въсплеша на брезе синему морю, звоня Русскымъ  златомъ, поютъ время Бусово, лелеютъ месть Шароканю». Сплошные вопросы!  А появились вместо готских дев боготские – сразу всплывает слово «богот», по словарю Даля это омут, а в речных омутах, по  народным поверьям, русалки водятся… Вот и стали неизвестно откуда появившиеся тут «готские красные девы» нашими русалками, выходят они на берег и, звеня русским златом, поют в бусово время («до восхода и по закате солнца» - в словаре Даля), исполняя на приречной луговине (шароке) ритуальный танец в память Игорева полка. Всего одна частичка, а  сделала ясной всю фразу!
Что тут помогло исследователю? Воссоздание ритма?.. Озарение?.. Скорее всего, то и другое.
Лихачёв же утверждал, что это было время некоего Буса (ни в каких писаниях не обнаруженного, но «отвергнутого» словарём Владимира Даля).
Во многом помогает Сбитневу поразительная память. Мальчишкой слышал  от своего деда при запуске бумажного змея слово «дуновей» (верховой воздушный поток) и теперь, читая в утвердившемся переводе: «На Дунае Ярославнин голос слышится: полечу я зигзицею по Дунаеви…», спрашивает: «При чём тут Дунай? Где Дунай и где князь Игорь? Как она полетит по Дунаю к Северскому Донцу?» И вспомнил из детства – «дуновей», а ещё припевку: «Ой, дунай, мой дунай, весёлый дунай!». Вот оно! Вот где голос Ярославны – в зените, на вышнем дунае, по нему полетит она лебёдушкой к своему милому.
Или там же: «Нечестивые набегают на Русскую землю, дань берут по белке от двора» («емляху дань по беле от двора»). Что это за дань такая – по беличьей шкурке? И вспомнилось из рассказа сельской старушки: «Фашисты угнали двух моих дочерей обелями в Германию». – «А как это обелями?» - «Рабынями», - отвечает. В уникальном своём собрании древних слов находит: обел – полный раб. Не по белке, а по обеле брали половцы дань – жён, сестёр, дочерей (в древнем правописании избегали двух гласных подряд, потому «по беле»). 

Исследования ЮСа вкорне меняют наше представление о «Слове о полку Игореве». Поход Игоря был вовсе не военным, не войной шёл он на землю половецкую, у него, как явствует из текста, была великая и благородная цель - «поискати град Тьмуторокань», миром вернуть некогда потерянное очень важное для Отечества княжество Тьмутороканское - бывшую вотчину деда своего князя Олега, открыть Руси выход «к семи морям». Летописи повествуют, что полк Игоря «идяхуть тихо… бо кони тучны вельми» (а кто в военный поход выступает на конях тучных  да медленно?!). В полку было много людей «чёрных» (т.е. не воинов, а мастеровых – Тьмуторокань обустраивать, укреплять). А дружины княжеские – для охранения.  Слова Игоря: «…копие приломити конецъ поля половецкого» - не что иное, как приглашение к миру, прекращению вражды (русское выражение «преломить хлеб» всегда было приглашением к мирной трапезе, заключению мира), иначе было бы сказано «приломать», как и написано в сцене перед сражением («ту ся копиямъ проиломати»).
А упрёк Великого князя Святослава Игорю и Всеволоду: «Рано еста начала половецкую землю мечи цвелити, а себе славу искати»  вовсе не в том, что рано воевать  пошли, а рано мечи убрали – не согласен был он с их мирным планом («цвель» в русских говорах – плесень, зелёный налёт, и «мечи цвелити» - метафора: убрали мечи). Да и как  было Святославу упрекать молодых князей («рано начали…»), когда сам он незадолго до этого вместе с другими князьями, во главе их, ходил войной на половцев (кстати, Игорь с Всеволодом в  том походе не участвовали).
В поэме (в дошедшем до нас списке) есть «тёмное» место, вводящее многих в заблуждение, - это когда Игорев полк вступил на половецкую землю. Истолковали так, будто русичи, разгромив полки половецкие («потопташа…»), стрелами помчались по полю, захватывая красивых половчанок, а с ними золото, дорогие оксамиты, а епанчицами и разными узорочьями мосты мостили по болотам и топким местам (стали бы завоеватели так разбрасывать дорогие трофеи?). При внимательном анализе это заблуждение рассеивается. Из летописей известно, что сын Игоря Владимир ехал с этим походом к своей невесте – дочери половецкого князя Кончака (обратите внимание: не хана, а князя – потомка выходцев из Руси), и автор «Слова» метафорично изображает начало свадебного чина: с раннего утра в половецких вежах начались праздничные пляски. «Потопташа» - это поплясать. «Потопчись, сынок, не жалея сапог», - говаривали на Руси. «Потоптаться на пятачке» - лихо поплясать. А «красныя девкы половецкыя» помчались по степи со свадебным приданым, выстилая жениху ещё непросохшую по весне дорогу, украшая её. Князю Игорю (в тексте сказано: «храброму Святославичу») преподнесли «чрьленъ стяг, белу хорюговь, чрьлену чолку, сребрено стружие» (с чего бы это, будь то военный набег?). Кончака ещё нет, он где-то едет навстречу сватам, а по его следу Гзак (хан половецкий) бежит серым волком. «Кончак ему следъ правит» - это вовсе не «указывает путь», как можно понять и как поняли толкователи. Охотникам  выражение «править след»  хорошо известно – идти по следу зверя, зверь след правит. А здесь, напротив, Гзак (зверь, волк) по следу бежит - захватить богатый обоз Игоря. Он и устроил русичам бойню. Игорево же войско не с мечом сюда шло, «не было оно обиде порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный ворон».  Может возникнуть сомнение, почему же тогда в конце поэмы Гзак и Кончак вместе, вроде бы заодно? Но тут надо иметь ввиду, что военные столкновения в ту пору были делом обычным, примеров, когда сегодня воевали, завтра роднились, не счесть.

Приходится только удивляться, как это никто из исследователей, ни академик Лихачёв, ни Рыбаков не задумались: мог ли такой якобы недостойный персонаж (князь Игорь) стать героем величайшего литературного произведения? На это обращал внимание ещё Пушкин: «Кому пришло бы в голову взять в предмет Песни тёмный поход неизвестного князя?»

Любопытны рассуждения ЮСа о Бояне. Вовсе это не имя собственное, а нарицательное – певец, сказитель. Да, великий, да, соловей, но «вещий» в устах автора «Слова» - совсем не мудрый и проницательный, а скорее себе на уме, «смыслёным» назван он в тексте – предусмотрительный, знает, кому, где и когда петь, примысливая. В поэме в четырёх случаях (из шести упоминаний о Бояне) - автор «Слова» противостоит ему с лёгкой, но явной иронией: ты славкой скачешь по мысленну древу, красиво воспеваешь князей, возвышенно, а мы петь будем по сути, по правде, без вымысла - «трудныхъ повестий»... Гений Пушкина улавливал и эту иронию.
Заслугой Сбитнева является также воскрешение имени  князя Олега Святославича, деда Игоря.  Олег у нас подзабыт, а подзабыт потому, что в своё время был оклеветан, представлен едва ли не как предатель, наводивший на Русь половцев. Этой клевете поспособствовал и неверный, но утвердившийся перевод в «Слове», где о нём говорится, будто он «мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял», но именно это «будто» из текста и выпало, превратившись в «ведь», «он ведь крамолу ковал…» - вместо отрицания получилось утверждение. На самом же деле Олег Святославич был чтим и на Руси, и в Великой Степи, он замирился как с русскими князьями, так и с половецкими ханами, хотел мира во всём мире, для всех. Чем и был неугоден Великому князю  Владимиру Мономаху.
«Для Олега Русь,- читаем в романе Сбитнева «Великий князь», - ладонь раскрытая, готовая к рукопожатию, к труду мирному, всех к себе зовущая, на доброе здравие всех принимающая. Для Мономаха Русь – кулак, все пять пальцев, друг к другу силой притиснутые, одной мышце подчиняемые. В таком кулаке не чепы пашенные держать, не косу, не цепа обмолотные, а меч харалужный, копьё боевое – всему миру на устрашение. В этом разошлись они». А Русь в то время уже устала от пролитой крови, хотела не кулака Мономахова, но раскрытой Олеговой длани и потянулась к Олегу.

 
Юрий  Николаевич никогда не сомневался, что исследуемое гениальное произведение написано женщиной. Вслушайтесь, говорит он, в поэме всюду звучит женский голос. Всё касающееся поражения Игоря, вплоть до обращения ко всем князьям русским – это одно глубокое, истинное сочувствие Женщины. Только женщина могла так выразить горе, великую печаль. Вся поэма – это плач. Плачет Ярославна, плачет Великий князь Святослав («злато слово слезами смешено»), плачут русские жёны, потерявшие мужей, плачет природа («ничить трава жалощами, а древо с тугою к земли преклонилось»)... Миру известны древние русские плачи (устные), и «Слово…» - плач письменный. А плачи на Руси исполняли только женщины.
Читая поэму, продолжает рассуждать ЮС, чувствуешь, что автор просто любит своего героя, и любовь эта вовсе не мужская. Невозможно представить, чтобы дружинник или боярин одаривал такой любовью неудачливого князя. Только любящая женщина на такое способна. Любовью согрет и образ Великого князя киевского Святослава – он предстаёт в поэме мудрым правителем, крупным полководцем, хотя в жизни таковым вообще-то не был. Эта теплота могла исходить опять же только от близкой ему, любящей женщины.
От этих предположений и шёл поиск Автора.
У князя Святослава была дочь Болеслава, высокообразованная, талантливая летописица. Младые годы её прошли в Чернигове и соседнем Новгороде-Северском. Там же в те годы жил и юный князь Игорь, они близкие родственники, росли  вместе, были единомышленниками. Её просватали за сына князя Ярослава галицкого, а Игорь женился на дочери того же князя Ефросинье (в поэме Ярославна), и опять они вместе. Болеслава жила в Галиче, а когда брак её распался, снова перешла  в дом отца, уже в Киеве. Так что она, летописица, вполне могла быть автором и Галицко-Волынской, и Киевской, и Черниговской летописей. Академик Рыбаков отмечал, что именно в этих летописях проглядывает рука автора «Слова».
Если предположить, что автором была Болеслава, станет ясным, откуда в поэме эта сестринская любовь к Игорю и дочерняя к Святославу.
Наконец, решающее подтверждение этой версии. В древние и средние века многие авторы засекречивали свои имена, писали их в третьем лице. Есть такая скрытая подпись и в «Слове о полку», стоит она в самом конце, но после неё идёт несколько фраз, которые, по мнению ряда исследователей, приписаны другим автором в более позднее время, и подпись «потонула», слилась с сомнительной концовкой. Да и саму её, вычленив, расшифровать никак не удавалось.
Вот как выглядела она в первом издании 1800 года: «Рекъ Боян и ходы на Святъславля пестворица старого времени Ярославля Ольгова коганя хоти». Поди разберись, что это такое. Академик Лихачёв перевёл начало фразы: «Сказали Боян и Ходына…».  Откуда вдруг взялся какой-то Ходына? Никакого упоминания о нём нигде нет. Сбитнев же неоднократно слышал слово «ходына», означающее оставленную мужем жену, отосланную обратно в отцовский дом, каковой и была Болеслава. Она и есть «ходына Святъславля».  ЮС так реконструировал её подпись (сохранено всё до буковки!): «Рекъ бояни ходына Святъслаля, пестворица старого времени, Ярославля Ольгова коганя хоти». Болеслава ведь и боян (бояни) - певец, сказитель, и летописица («пестворица старого времени»), и любимая невестка князя Ярослава и его жены Ольги.
Сейчас у нас два прочтения этой подписи - одно Юрия Сбитнева, другое – Ольги Гринёвой, они разнятся, но в главном сходятся: автор «Слова» - княгиня Болеслава. У Юрия она «коганя хоти» (дитя любимое) жены Ярослава, у Оли – любовь первого сына Ярослава Олега.
Принимаю оба варианта, а сам думаю: но ведь Болеслава могла таким образом зашифровать то и другое?..
Она обладала высочайшим поэтическим даром и необыкновенной, загадочной метафоричностью. В своё время Пушкин отмечал, что нынешним поэтам так написать плачь Ярославны и показать побег князя Игоря из плена не суметь всем вместе взятым.
 А вот высказывание другого нашего  литературного гения Сергея Есенина. Говоря о времени, когда скифы посылали своим врагам птиц, мышей, лягушек и стрелы, дабы сказать: летать, как птицы, вы не умеете, зарываться в землю, как мыши, не умеете, плавать, как лягушки, не умеете - не уйти вам от скифских стрел, поэт завершает: «Это была эпоха двойного зрения, оправданная двойным слухом моих отцов, создавших «Слово о полку Игореве».
Именно таким «двойным зрением, двойным слухом» воспринимает ЮС написанное Болеславой. И за её словами о соколах на стаю лебедей видит: хищные сильные птицы терзают мирных красивых лебедей! Никакой песни по поводу столь жестокого действа  быть не могло! В тексте есть слово «песь», но не «песнь», как в предыдущих строках, а «песь» - это достаток, нажитое, всё, что есть у человека, и тут же рядом слово «боречь» (вовсе не «бо речь») – добыча, грабёж.  Возникает картина подлых времён усобиц: одни, воинственные, как  хищные соколы, налетают, будто на стадо лебедей, на мирных людей и всё у них забирают («пояше» - от «ял, взял»), отдавая князьям Ярославу, Мстиславу, Роману Красному. Боян помнил об этом, но молчал, Святославичу же (Игорю) «не десять соколов на стадо лебедей пущаше, но своя вещиа персты на живыя струны воскладаше, они же сами князем славу рокотаху».

Так шёл писатель к раскрытию истинной цели похода Игоря и смысла загадочной Песни о нём. 


                9.


Параллельно с этим  вырисовывался образ другого Игоря, его дяди (в честь него и он был назван Игорем) -  князя-миротворца, ставшего жертвой клеветы, предательства и княжеских усобиц, зверски убитого, но вскоре причисленного к лику православных святых. Накопленный материал уложился в два тома – роман-дилогию «Великий князь». Роман обширен и многогранен, тридцать четыре года ушло на его создание. Издан в 2009 году и вскоре был удостоен историко-литературной премии «Александр Невский». 
Тут уж  видим мы другого Сбитнева, тут иной уровень мастерства и осмысления событий. Тут он не только писатель, а и историк, глубоко вникающий в процессы минувшего, поставивший перед собой большую, благородную цель - показать наше великое прошлое, вернуть правду истории Древней Руси, настолько искажённую недоброжелателями нашими, русофобами разных мастей, да и просто горе-историками, что если поверить им, то более варварской страны в мире не было.
Русь со страниц романа предстаёт прежде всего могучим государством, с которым считались и европейские короли, и византийские императоры, они считали за честь породниться с Русью, брали в жёны русских княжеских дочерей, а своих выдавали в Русь. Несмотря на нередкие княжеские распри, она была сплочена чувством единой семьи, «отцом» которой являлся Великий князь. Древняя Русь была грамотной, это уже доказано наукой, появление в ХII веке гениальнейшего «Слова о полку Игореве» вовсе не случайно, ЮС высказывает предположение, что произведение это далеко не единственное, что была тогда великая литература, но лишь «Слово» каким-то чудом дошло до нас.
Основываясь на извлечённых из древних писаний фактах, писатель раскрывает прошлое объёмно, зримо – кажется, он знает о том времени  буквально всё: вовсе не от норвегов пошла Русь, как уже второе столетие твердят  историки, и Рюрик, внук великого новгородца Гостомысла, был русским; что на Руси ещё до крещения было единобожие…      
Русский народ изображён в романе во всём его многообразии – мужественный, выносливый, неуёмно-размашистый, непредсказуемый, но и на диво открытый, великодушный, снисходительный к слабым, удивительно доверчивый, всегда готовый придти на помощь попавшим в беду…
И князь Игорь – плоть от плоти этого народа.  Писатель прослеживает всю его жизнь от рождения до трагической кончины, показывая истоки его величия, миротворчества, гуманности, любви к людям. Он впитал в себя всё лучшее, что есть в русском народе, прежде всего – неистощимое стремление к справедливости. С младенческих лет проявил тягу к чтению, а потом и писанию, шёл к людям, много знающим, мудрым, от которых узнавал, что такое на самом деле Русская земля. Быстро  взрослел, мужал, в нём всё чётче и чётче проявлялись черты отца – князя Олега Святославича, «благородного рыцаря нашего Средневековья», как назвал его глубочайший знаток истории Древней Руси Лев Николаевич Гумилёв.
Игорь шёл дорогой отца.
Он обладал редким даром убеждать людей. Русь знала его и любила. Великие князья  ждали помощи от него – уладить конфликты между городами, уделами, и  он помогал, его слово в любое сердце войдёт, в самую глубину, «тёплым зёрнышком попадёт – добром прорастёт», как говаривали. Его любили и в княжеских палатах, и в боярских, в простых домах кресников и ремесленников, в монастырях и приходах. Слава о нём нарастала.  Никогда он не был черниговским князем, но черниговцы считали его своим, и стал он навеки князем Черниговским. Да и Великим князем Киевским был всего лишь несколько дней, а Великим остался. Потому что Велик. И без того был Велик.
Как могло случиться, что такого князя зверски убили те же, кто вчера ещё кричал ему «Любо»?.. Тут одно слово - толпа.  В толпе нет людей, толпа сжирает человека, лишает воли. Но у толпы есть хозяин. Стоит задуматься, кто им был. Прежде всего  умный и хитрый Улеб, взятый князем Всеволодом из бедной еврейской семьи и ставший вскоре у него управителем, потом тысяцким, а затем и боярином. Да ещё коварный придворный шут Сушка. Хорошо им жилось обоим в великокняжеском дворе. Но вот Великим князем становится Игорь – этот непременно уберёт их.  И зреет измена. У них уже и сообщники: казначей Лазарь Саковский и воевода Иван Войтишич – у этих свои корыстные цели. Теперь надо привлечь Изяслава, энергичного князя, претендента на Киевский  стол, ненавистника Игоря.
Эти четверо и свершили подлое дело.
Вскоре Изяслав – уже  Великий князь, а рядом, по правую руку, в богатом шлеме, с серебряной гривной на груди – Сушка…
«Пришло, началось время, когда на Руси первыми боярами становятся шуты»,- грустно
Как современно всё это звучит!
Или не  видим мы совершенно случайных людей во власти? Не видим на телеэкранах почти ежедневно Сушку-паяца? Или не видим Улеба в окружении первых лиц государства? Не видим завистников, стремящихся подняться один над другим, подстрекателей разных?..
Великий князь Игорь и ныне живёт среди нас.  В Чернигове с участием Юрия Сбитева ему поставили памятник - не с мечом он, с Евангелием. Миротворец. Идут и идут к нему люди, старые и молодые, верующие и неверующие, идут поклониться, идут за поддержкой. А в Москве, в Переделкино, рядом с железной дорогой, ведущей в Чернигов, Балтийская строительная компания на собственные средства воздвигла величественный храм в честь Игоря Черниговского. 
Зримо изображён он в романе – таково у автора слово. Владимир Набоков где-то сказал, что мечта каждого писателя превратить читателя в зрителя. Кажется, ЮС  достиг этого – как себе создаёт «документальное кино» (вспомним его интервью «Чернигову-24»), так и нам, читателям. О чём бы ни писал – видим.
Он любит природу, всей душой её чувствует, и в книгах его – она родная, близкая нам, русская, будь то лес, река, пашня.
 «Ранняя весна выдалась тёплой и благодатной, споро согнала великие снега, но не смыла их, не унесла прочь, а отдала земле обильною влагой, оттого и благоухала земелюшка парным молочным духом, оттого густо задымились по нивам зеленя и поднялись на пастбищах травы»…
 «В русском берёзовом лесу по утрам, как в храме, свято и молитвенно»;
«Осень пахнет клейкой сладостью берёзового листа»…
Сколько таких жемчужин разбросано щедрой рукой по страницам! А уж афоризмам – нет числа: «Мало мудрых на Руси, а легковерных много; Коли ложью пятнается прошлое, в будущее бедой прорастёт; Нет любви – нет души, нет души – есть бес и дьявол; Коли плачут глаза – живо сердце и душа жива»…

Особое слово о женщинах в романе. Прежде всего это Любава. Тяжкие испытания выпали ей. Её, любящую князя Игоря, совсем молоденькой выдали замуж за годившегося ей в отцы князя Мстислава, сына Великого Мономаха. Но она свято несла через все испытания глубокие чувства к Игорю и не скрывала этого, после смерти Мстислава стала его женой. Все годы помогала любимому, как только могла, пополняла книжницы, множила древние писания – целый цех у неё переписчиц!.. Её образ – большая удача писателя, поклоняется ей, и мы поклоняемся. Он пишет её (впрочем, как и других женщин) мягкими красками, с благоговением, целомудренно: «Она шагнула в голубую полноту фаянсовой ванны, присела, обхватив ладошками круглые плечики, погрузила чистое лоно в ласковость тёплой воды и замерла надолго. Соединилось вечное, жизнь дающее – вода и женщина».
Значительной фигурой предстаёт перед нами внучка Мономаха Мария. Князь Всеволод, её муж, не принимал без совета с ней никаких важных решений, а когда он стал Великим князем, она брала на себя миссию улаживания конфликтов между другими князьями. И оставалась Женщиной, матерью, хранительницей семьи. Трогательна её дружба с невесткой Любавой. Вряд ли найдётся читатель, который не полюбуется, как они кормили свих детей-грудничков: сначала одна, потом вторая сразу обоих с двух грудей… Родство на всю жизнь! Они не кичатся ни властью, ни красотой, не выпячивают её напоказ.
Женщины Древней Руси были образованны - образованнее и грамотнее мужчин. Им ведь не в походы ходить, а детей своих обучать, учить и счёту, и письму, всем премудростям жизни. Многие из них знали иностранные языки, писали стихи, сочиняли музыку, нередко были и летописицами.




 

                10.   

Мы познакомились с Юрием давно, лет пятьдесят  с лишним назад. Пересекались, как сейчас говорят, не раз на журналистских путях-дорогах, а когда он стал широко известным, я как-то стеснялся звонить ему: не подумал бы, что в друзья набиваюсь. Но потом,  лет двадцать, наверное, ЮСа не видно, не слышно, и книги его лишь старые попадаются. Вдруг встречаю в журнале : «Юрий Сбитнев, воспоминания о Георгии Свиридове». Читаю и восторгаюсь – как же хорошо дружили гениальный композитор и даровитый писатель! Два истинно русских творца. Русское проявлялось в них с такой чистотой и искренностью, что я не удержался и стал искать своего «немного знакомого» – доброе слово сказать о прочитанном, впечатлением поделиться. Написал ему. ЮС ответил (позже узнал, что он не оставляет без ответа ни одного обращения к нему), признался: тронут и благодарен за то, что обратил я внимание на главное, что хотел он выразить  - развивать всё РУССКОЕ: культуру, традиции, память крови…
Далее пошла переписка товарищеская, от письма к письму сближающая нас – много общего находили друг в друге. К тому же оказались ровесниками, обоим за шестьдесят (не без его влияния письма свои стал я подписывать, как и он, двумя буквами - АШ, благо такой была моя повседневная рабочая подпись в редакции). А когда интернет появился, электронная почта, стали обмениваться написанным и совсем подружились. Одно настораживало меня – ЮС верующий, я нет. Как в дальнейшем сложатся отношения? Ранее не раз приходилось мне общаться со священнослужителями – никакой пропасти между собой и ними не чувствовал, всегда находили общий язык - общее. Но то были ни к чему не обязывающие встречи. А как будет здесь?
Поразмыслив, пришёл к такому убеждению: я верю в Космическое сотворение мира - люди живут по непознанным законам Космоса, наука оказалась бессильной объяснить их, они непознаваемы. Сотворение мира – тайна из тайн. Сколько веков уже человек живёт на Земле, не зная, что у него под ногами! Почему Земля постоянно трясёт нас, почему вулканы извергают из его глубин раскалённую лаву?.. Религия объясняет просто: всё – воля бога. И на Земле всё создал бог… У ЮСа, понял я, свой бог – в душе. Бог в тебе… Наверное, так у всех верующих (не у тех, чья религиозность ограничивается походами в церковь). Во мне - Космос, он ведёт меня. Верующих, считают они, вдёт бог. Значит, и у меня, и у них всё предопределено свыше.  Будто одна Вера-то у нас…

 «Удивительным Тайным образом, - писал ЮС, - повязала нас с тобой Любовь Человеческая, что и есть Судьба, в ней и живём. Ты своё Слово нянчишь, я своё, и оба друг к другу без Славы».

  Он пригласил меня навестить его в Талеже и хотел бы видеть на презентации сразу двух своих книг в районном центре, в музее-усадьбе «Лопасня-Зачатьевское» (по местному – то Гончаровский дом», то «Пушкинское гнездо»). Я приехал, предварительно прочитав в интернете об этой усадьбе – меня заинтересовало, просто заинтриговало «Пушкинское гнездо». С удовольствием узнал (и к стыду своему, что не знал до сих пор) - здесь жили потомки Пушкина, в церковном акрополе похоронены старший сын Александр Александрович (это о нём Поэт писал Мадонне своей – «чистейшей прелести чистейший образец»: «Как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тёзкой, с моим тёзкой я не ладил. Не дай Бог ему идти моим следом, писать стихи да ссориться с царями»). Стихов он не писал, с царями не ссорился, всю жизнь был военным, стал боевым генералом, умер на 82-м году. Здесь же похоронены его жена, двое их сыновей, внучка. Здесь часто бывала дочь Поэта Мария, жил его внук Григорий Александрович, правнук Григорий Григорьевич, имение долгое  время принадлежало трём сёстрам Гончаровым, племянницам Натальи Николаевны. В этом имении до 1920 года хранился бесценный документ жизни Пушкина – его дневник 33-х – 35-х годов, переданный потом государственному Румянцевскому музею.
С трепетом входил я в этот музейный комплекс, задержался немного, разглядывая, и опоздал к началу презентации. Когда вошёл в зал (зал небольшой, и места свободного не было), ЮС уже выступал, рассказывая о своих исследованиях. Я пристроился в уголке, кто-то подал мне табуретку... Немного не таким (по снимкам в интернете) представлял ЮСа, видел в нём сейчас что-то от Тургенева, особенно в пол-оборота. Говорил он спокойно, негромко, в зале была тишина. О чём говорил, я уже знал – из писем, из книжки его «Тайны родного слова». Более всего удивили меня выступления приглашённых – не какие-то дежурные речи (хотя и такие были), а действительно от души - неподдельная искренность! Речи чередовались с концертными номерами, специально подготовленной композицией (группа красивых девушек). Зал взорвался, когда на сцену  вышла знаменитая киноактриса Инна Макарова. Сказала: «Не могла не приехать я к своему давнему другу». Когда-то прочитала его повесть, языку поразилась, с тех пор читает его отрывки в своих концертах.
Такой, к примеру:
 «… В будущее ты можешь идти даже после того, как предадут твоё тело земле, оно всё твоё – будущее. Но сможешь ли шагнуть в ближнее вчера? Сможешь?
Для чего?
Как для чего? А чтобы подать руку помощи, кому не подал, поцеловать седую прядку у височка своей мамы, которую не поцеловал, встать на колени перед обиженной тобой женщиной…»
 
Когда актриса уходила (ей надо было возвращаться в Москву), её провожали стоя.
Всех удивило, когда в зал вошла чета молодожёнов в свадебном наряде - то ли поприветствовать, то ли получить благословение писателя, а скорее то и другое, Юрий поздравил их, пожелал "совет да любовь", и они, раскланявшись, пошли к своему кортежу.

А по окончании к ЮСу выстроилась очередь за автографами, у всех в руках по две книги - «Великий князь» и «Тайны родного слова». Я тоже привёз с собой эти книги, но в очередь не встал, подошёл поближе к столу, где писатель подписывал книги, и стоял, ожидая и слушая разговоры читателей. Подходит ко мне молодая женщина, приятная, но, показалось, строгая. «Вы Алексей Тимофеевич?» - спрашивает. – «Да» - «А я Ольга». И улыбнулись оба, будто знакомы давно. А и в самом деле знакомы, хотя и заочно.
 ЮС потом подходил ко мне, нисколько, видно, не сомневаясь, что это я. Обнялись и вместе с другими пошли в другой зал, внизу, где был приготовлен чай и угощения. Было на столе и шампанское, и коньяк, но не случилось застолья, где обычно забывают, по какому поводу собрались. И не речи лились тут, а шёл разговор задушевный - о книгах земляка, о нём самом. Как хорошо знают его и написанное им! Говорили те, кто не мог молчать. И я говорил, сказал, что «Великий князь» написан сказовым слогом, что читал его, будто былину либо белый стих со сцены. И прочитал:
 «Печален крик журавлиной стаи над Русью. Каждую осень печален. Но этот, поздний, особенно сжимает неизбывной тоской сердце, поднимая исподу души такую жалость к миру, ко всему живому, что плакать хочется. А журавли словно бы и не движутся в поднебесье, застыли, и  только плач их плывёт и плывёт над землёю и опадает тоскою в каждое сердце».

После этого (и для себя неожиданно) я представил всем Олю, подвижницей назвал её: оставить работу, оторваться от семьи, посвятить себя делу другого человека – во имя Литературы!.. Такой поступок достоин поклонения.
  ЮС (уже в письме) благодарил меня за Олю: ты, писал он, первый оценил её роль в моей жизни.
Он и позже писал о ней высоко, а когда она ненадолго уезжала в Чернигов к своим, он меньше и хуже работал, нетерпеливо считал дни до её возвращения. Возвращалась –  оживал, полнились силы, больше и лучше писал.
 «Чудо на Руси старому помолодети»…


   
ЮС (с палкой) и АШ в Талеже – спуск к святому источнику.                Фото Ольги Гринёвой.



Теперь они работали сразу над двумя книгами, он - над новым романом «Великая княгиня» (о Болеславе), она - над продолжением «Тайн родного слова», с  уточнениями и дополнениями.


                11.


 ЮС частенько бывал в Чернигове и почувствовал, что там ему лучше пишется – ведь это его прародина, оттуда с ХVII века идёт их род. Прапрадед Иван Матвеевич, литератор пушкинской поры, сын бывшего поручика Матвея Сбитнева, жившего в Новгороде-Северском, был инспектором черниговской мужской гимназии, исполнял обязанности директора губернских училищ. В музее сохранились выполненные в масле портреты Ивана Матвеевича и его жены. А в 2001 году в журнале «Родная Кубань» были опубликованы его «Воспоминания о Черномории» (в своё время он был приглашён туда для создания первой на Кубани гимназии). Заметный след оставил на Северщине и прадед Николай Иванович…
Многие подробности ЮС узнал совсем недавно, Оля раскопала в архивах. Что-то, конечно, было ему и ранее известно. Любил своего деда Константина, сына Николая Ивановича Сбитнева и графини Уваровой, происходившей «по прямой линии» от героя Отечественной войны генерала Уварова. Дед был большой выдумщик, интересный рассказчик, в детстве не раз убегал из «родового дворянства», графиня объявляла его во всероссийский розыск, возвращала, а юношей он вырвался в Сибирь, там ушёл в актёры. Всё же удалось вернуть его оттуда, купили ему в Подмосковье солидную торговую лавку, и он даже возгордился своим дворянством.
Во время Империалистической Сбитневы купили на свои средства два санитарных вагона для госпиталя на колёсах, сами были там за всех - врач, сёстры милосердия, санитар. А после революции дед Константин талантливо, как говорит ЮС, скрывал своё дворянство: работал в Красных Театрах, в ревагитбригадах и даже, не лишённый литературных способностей, в издательстве газеты «Правда».
При всём этом ЮС вовсе не почувствовал себя дворянином, он рос в простой советской семье, у них даже не было своего дома, жили в съёмной квартире, выделенный им участок под дом так и остался пустырём, не было у них средств на строительство. Но было иное преимущество перед другими – семья была читающая, книжная, и маленький Юрик рано приобщился к чтению. Подростком в тяготах пришлось пережить войну, работал, как и все пацаны, в колхозе, был погонщиком коней (нередко ночевал вместе с ними в конюшне), подборщиком соломы…
Теперь родовые корни звали его к себе, и он принимает решение переехать в Чернигов. Продал свой дом в Талеже, на вырученные деньги купил в Чернигове хорошую квартиру с видом на старый парк, где неизвестный резчик (искусный!) превратил отжившие деревья в скульптуры, в одной ЮС видит богатыря русского, другие называет именами персонажей своих книг. А перед окном высится могучий дуб, и он разговаривает с ним, как с живым существом, совет держит…
Словом, он действительно оказался дома.
- Я и раньше, ещё до Талежа, - рассказывал, - дважды порывался  уехать из Москвы, первый раз в Тверь, второй в Ярославль, но оба раза не получилось, и только теперь понял: провидение берегло для меня Чернигов, мою родовую отчину. Всю жизнь искал своё гнездо и наконец нашёл.
Но, думаю, прежде-то всего потому он уехал, что там проходили события, какие предстояло написать в «Великой княгине». Там, в Чернигове и Новгороде-Северском, жила Болеслава, оттуда начался поход князя Игоря. Там и архивы с древними писаниями, и сохранившийся в народном речении язык, и памятники прошлого, свидетельства жизни героев будущего романа. Не счесть городков и усадеб, какие объехал писатель, по крупицам собирая нужные сведения.
Работа над «Великой княгиней» продолжалась.


                12.

Считаю, был я счастливым «свидетелем»  создания этого романа. В течение шести лет в письмах ко мне Юрий так или иначе касался Княгини, делился, как пишется ему – то с радостью сообщал о находках, то вдруг начинал о сомнениях, переживаниях, потом опять о находках… Я сделал выборки из этих писем, чтобы проследить по ним, как рождалась «Великая княгиня» - от начала до конца.



20. 03. -10. Талеж.
… Наконец я закончил книжку "Тайны родного Слова". И ставя даты работы над ней и перечисляя те малые места, где мне много думалось и писалось о нашем великом "Слове о полку Игореве»,- откровенно сказать, содрогнулся душою: прикоснулся я к этой тайне в 1946 году, а вот нынче, в 2010-м, поставил многоточие. Устал безмерно. Потому, что всё написанное в этой книжечке, - сжатый до предела конспект будущего романа "Великая княгиня". Всколыхнулось всё во мне, и опять я окунулся в ХII век нашей Руси. Живу единственным: скорее сбежать в Новгород-Северский  и по капельке, не спеша, пить далёкую, но живую общую историю трёх наших народов. Ведь такого в истории мира не было, чтобы из в пепел сожженного корня поднялись, процвели и, главное, продолжают жить в этом Содоме и Гоморре три равновеликих народа.
Ты, Алёша, обронил в своем письме слово о том, что ты неверующий. Такого, дорогой мой, с русским человеком быть не может. Я сейчас не о конфессиях, не о митрополиях, не о епископатах, я о той самой Вере, которая и делает человека человеком. Вот и в "Великой княгине" стоит передо мной сверхзадача: рассказать о ней, истинной, святой, древнерусской. В Слове-то о полку Игореве ни словечка нет ни о византийской, ни о русской православной. А ведь византийская-то уже была! И русскую православную, которой жил народ до крещения Владимировского, всё ещё несли в мир верующие люди. Ты можешь мне возразить, сказав, что есть там и Пирогощая божья Матерь, и страдания за христиан, и даже "аминь" в конце, но это сразу видно - чужеродное, приписанное, может быть, только для того, чтобы получить "индульгенцию" на право жития среди книг в православных храмах. Не прошла эта уловка. И сгорело наше Слово не только в пожарищах татаро-монгольского ига, но и в кострах неистового ревнителя "чистой" греческой веры Никона. Вот какая, непостижимая пока еще, задача стоит передо мной. ЮС.



5.04. -10. Чернигов.
Алёша! Я уже побывал в Новгороде-Северском и вернулся в Чернигов. 21 мая в областной Черниговской библиотеке им. Короленко презентация "Тайн родного Слова". А пока готовлю себя к "Великой княгине". Правлю и прописываю четыре готовых главы, а уже проглянула пятая. Дал бы Господь силы и время не только прикоснуться к «Слову», но и прожить в нем вместе с Автором и героями, в том весьма не простом, но судьбоносном поистине Золотом двенадцатом Русском веке... ЮС.


5. 05. – 10. Чернигов.
… Сегодня поставил точку в первой главе "Великой княгини" и хорошо думается уже о второй. Мечтаю я в первой части написать незамутненное древнерусское детство своих главных героев, с тем удивительным народным укладом, который прожег почти тысячелетие и был явлен в моем русском сельском детстве. Хочу написать и небо, и Десну, и коней, и светлую, еще не обремененную догматом христианства давно уже единоверную Русь. Добрых волхвов хочу написать, добрых и недобрых попов. А главное - детство. Первому говорю тебе о своей этой задумке. По самым точным расчетам, приеду я из Руси в Россию, в Талеж, во второй половине июля. Совершу, а может быть, завершу всякие неприятные дела, которые ждут меня там, и укачу опять сюда, где мне так необыкновенно и плодотворно пишется. ЮС.


6. 09. – 10. Талеж.

… Нынешний год для меня начался с тяжелейшего события, могшего превратить всю мою прошлую жизнь, более чем 30 лет, в трагедию. Слава Богу, этого не произошло, но последствия этого события продолжают отравлять мою жизнь. Не буду пока посвящать тебя в эти сугубо личные горькие события. Надеюсь преодолеть их. Слава Богу, что эта чернота, хлынувшая из прошлого семейного, как я считал, блага, не токмо не уничтожила меня, но дала возможность поглядеть на всё с душевной ясностью и спокойно воспринять горькую правду. А пока нестерпимо хочется уехать на Черниговщину, отдохнуть там душевно и поработать в полную силу, общаясь с добрыми и хорошими людьми. Дюже хочу в Древнюю Русь - на Украину. Пора возвращаться к «Княгине» - слышу, как поволокло меня к ней. ЮС.

5.11. -10. Талеж.
 
Рад, что ты так хорошо пережил тот день у нас в Талеже. Я тоже. А посему написал нынче не двадцать строк, но две страницы! Это дюже славно! И Юрий Долгорукий явился в добром качестве. А главное, само время распахнулось у Клещено озера. Вот трансформация в веках: Клещено, Клещеево, Плещеево... То же происходит и с реками: Яза, Уза, Яуза... Народ - языкотворец!..
…Вошёл я в ритм по силам моим. Пишу чуть поболе странички за сидку. Птичка по маковке сыта бывает. Первую главу, которую считал законченной, буду ещё шельбирить. Что-то уберу, что-то допишу. Не задаю уже вопроса: кому это надо? Самому пока интересно и надо - смотреть и видеть мне близких (почему?) людей. Я такого Долгорукого не знал и не ведал. А он взял и написался.

… Спасибо тебе за сердечную тишину, за тихую доброту. Пиши мне чаще, твои письма поддерживают меня. Иногда сомнения так одолеют! А ты тут как тут со своим словом. Я ценю его не удовольствия для, а токмо для продолжения моего мира в русской прозе. ЮС.


11. 1. -11. Талеж.

 У меня не шибко гладко в новом году. Никакой второй главы я не написал! За всё про всё пару абзацев... Грандиозность задуманного такой непосильной ношей лежит на душе, заставляя ежеминутно мучиться одним - под силу ли мне ЭТО, хватит ли отпущенного мне?! А тут ещё щупальца из прошлого алчных и подлых нелюдей, которых по слепой доброте пригрел на своей груди, их низость и подлость достает меня. И мразь этого времени никак не сочетается со светом, который я должен изливать в "Княгине". Хотя в этом романе много должно быть и горького, и трагичного, и даже мерзкого... Но свет - свет главное в нём! И любовь! Скоро, теперь уже совсем скоро - под Крещение - вернётся Оля. И если я себя не сгложу окончательно, то и упаду всей душой в работу. Даже собираюсь сделать это завтра. Плотина неизреченности вот-вот прорвётся. "Княгиня" должна быть по всему - по музыке, по фразе, по слову, по откровенности и по беспощадной правде бытия - должна быть во многом выше и совершеннее и нужнее "Князя". С того и мучаюсь, что понимаю, как это непостижимо трудно. ЮС.


25. 7. – 11. Талеж.

… До жары успеваю поработать над "Княгиней". Радостно и вкусно пишется, но шибко мало. Одна-полторы стр. комп. набора. Я ведь как первый петух пою в ночи, надеясь на утро, а утра нет. А в эту бусову пору, когда ночь не ушла, а утро ещё и не обозначилось, очень трудно петь. А надо ли? А так ли? То ли проснется от одинокого крика родная душа, то ли разбудишь того, кто на крик (песню) придет с топором и отрубит одинокому петуху голову... Сомнения, сомнения... Я, Алеша, не знал никогда никаких правил, никаких основ мастерства, только жадно смотрел, в два уха слушал любых мне и не любых людей, жадно жил, во всем искал только одну любовь, обрел когда-то способность уходить в мир воображаемый (он куда реальнее сущего), что вижу там, и пытаюсь воссоздать. ЮС.

29. 10. – 11. Чернигов.

… Живу я, Алёша, в раздумьях о том, так ли живу, то ли делаю... Но тут, в Чернигове, сажусь за комп и каждое утро пишу помаленьку. Хотя опять снова и снова задаю себе вопрос: а надо ли? Сомнений в душе много, неудовлетворённости и прочего хлама, который растекашется по мыслену древу. Вторая часть Княгини вот-вот завершится, но Юрий Долгорукий весьма цепко держится за жизнь. И хочу ли я этого, або не хочу, но часть вторая кончится с его смертью. Убьют сердешного, отравят, и кияне, кои с восторгом встречали его и желали только одного, чтобы он был Великим князем, столь же восторженно будут грабить достояние княжеское, орать "геть!" и убивать ближних его. Когда писал кончину Игоря, дюже страдал до физической боли во всей душе и плоти. Вот и сейчас так же. Надо бы отстрадовать и отстрадать сие до моего черниговского юбилея, который воспринимаю сейчас как совершенно ненужную затею и тяжкое испытание. Помнишь, как у Есенина: куда пойти мне, с кем мне поделиться той грустной радостью, что я остался жив. Ну ладно. Будем в радости гонять печаль! Если честно, то очень жду твоей публикации в "Гарте" (мой юбилейный очерк был опубликован на русском и украинском языках в черниговской газете «Гарт» 3 ноября в день празднования  80-летнего юбилея, который проходил в областной библиотеке и прошёл замечательно, даже сам юбиляр остался доволен. – АШ.).


26. 12. – 11.
Дорогой Алёша! Всего лишь неделя, как проводил ты нас, а ощущение такое, что давно-давно. И вроде бы недалеко, но какой-то железный занавес опустился, и не одолеть его. Работаю только по Спасу (Спасо-Преображенский собор в Чернигове), «разговариваю» с ним, самым древнейшим на исторических просторах нашей цивилизации Храмом (не одиннадцатый век постройки, а шестой!!) – возникают видения, слышатся голоса… Вот-вот начнём раскопки (ЮС  был организатором археологических раскопок под Храмом, обретения мощей благоверного князя Игоря Черниговского, героя романа «Великий князь». – АШ.) Много и трудно работаю с разными документами. Вопросы к себе растут, как снежный ком с горы. Ищу ответы, вроде бы нахожу, но возникают новые, ещё более коварные и непредсказуемые. Вопросы к истории и историкам, к церкви и её «держателям»... Без решений этих вопросов Княгиня не совершится. Не обойтись мне без понимания точного и ясного, без погляда в суть Веры княгини Болеславы. А суть эта никак не вяжется с тем, что знает мир, что считает истиной. ЮС



12. 1. – 12.

… Опять я перевернул свою жизнь! Так тихо (порой) жилось, так тихо (порой) писалось, размеренно и желанно. И всё сие оставил, взвалил на плечи и душу великий послух. Работаю, как когда-то работал, начиная «Князя», вгрызался в летописи, в старые книги, в синодики, во всё ветхое и мудрое, кое спаслось от нашествия бесов в пыльных шлемах. Сейчас опять старые книги, летописи, их толкование в писаниях пращуров 18-19 веков... И Чернигов, и Спас, и Вал, и Бобровица, коих не было тогда перед глазами и взором моим сущим... А нынче есть! Но нет только тех сил, того радостного изнеможения, когда падаешь в койку и засыпаешь богатырским сном. Но и нынче умучиваюсь, но без богатырского сна и ощущения, что впереди долгая дорога жизни... Умучивался бы сам, старый хрен! Умучил Олю и Сережу (мужа Ольги. – АШ.), они переводят с украинского книгу замечательного археолога, единственного, кто проводил раскопки в Спасе, сподвижника Рериха... Его кокнули комиссары в пыльных шлемах... Устаю зело. И не даю покоя многим... Вот и тебе сейчас тоже. И непокою моему, и делу конца не видно. Как бы не пришлось зимовать тут. Я готов. Мне тут хорошо. Скучаю по Княженюшке. Но всё, чем занят нынче, войдёт в плоть "Великой княгини", если даст Бог время написать её. Обнимаю ЮС

12. 2. -12.
… Сутками сижу за летописями, читаю всё, что касаемо Спаса, бесконечно обретаю всё новые и новые познания и тем самым увеличиваю в душе своей скорбь... Понимаю, что не случайно это. Без всего, что достается мне нынче, что великой тяжестью ложится и осмысливается душой и разумом, я не смогу и на пядь двинуться в житие Великой княгини. Помощников у меня в этом поистине деле (скорее служении), кроме Оли, нет. Да и не имею права всю эту неподъемность на неё сваливать. Неизречённость осмысления - груз великий... Сплюну через левое плечо, но голова моя робит без устали, душа скорбит, но радуется (состояние, ранее никогда не испытанное), сон не сон, но продолжение сущего и бесконечные мои разговоры с Храмом, который выступает как мыслящая сущность непостижимой мудрости. Вот так спрашиваю Его, как собеседника, и получаю ответы, над которыми, как никогда опять же, приходится ломать голову и развязывать бесконечные узлы в бесконечной верви русской истории. Не думай, что я с глузду съехал... Нет! Здрав разумом, духом и плотью здоров и в необходимом незабывчив. Живу и дышу не токмо древним Черниговом и Сиверской Русью, живу и тем, что за окном. А там в каждом окне березы…
С любовью ЮС


4. 3. – 12.
… С чего, и не понять, налетела на меня лихоманка и свалила. Голова, как немытый походный котёл с остатками подгоревшей каши. Вот в таком состоянии пробыл полную неделю. Я редко болею, а посему и тяжко. Кажись, вылез в свой мир, малость иной (после хвори), но свой. Нынче он зело перегружен новыми познаниями о далёком далеке, новым прочтением летописей, откровениями историков, археологов, исповедников, архитекторов и бог знает ещё кого... А результат один: много званых, но, увы, нет избранных... И - обретая познания, увеличиваем скорбь... Скорби в моей душе невыносимо много. Вероятно, через всё это надо было пройти, чтобы вернуться на круги своя, в мир Великой княгини. Возвращаюсь, обременённый познанием к живому Свету Даждьбожей любви... Наращиваю желание и естественную необходимость - к письму. Когда буду в Талеже, пока не знаю. Числа десятого собираюсь в Новгород-Северский... А там - перейти российскую границу в районе древнего Рогоща, Синьмоста и Стародуба, а может быть, и добраться до Трубчевска. Прёт меня туда Ведомая сила... Вернёмся в Чернигов... А в Талеж хотелось бы не надолго. Как же осквернили мне его люди подлые! Пройдёт ли когда это во мне – не знаю. Побуду там несколько дней, улажу кое-какие дела, и снова сюда.

Пока рядом Оля, я бессмертен. ЮС.


12. 4. – 12.
 Алёша, что такое отдохнуть, я как-то и не понимаю в своей повседневной жизни. Не тянет поваляться на постели среди дня. Хотя в Талеже, включив телек, под него часок и всхрапну. Тут нет. В тыкве моей, не так как бывалоча, постоянно растут и вызревают семечки, а сам плод до предела наполнен всякими живыми и не живыми картинами, бесконечными повторениями всяких речений, ощущениями неиссякаемого бытия, диалогами и спорами то ли с самим собой, то ли с вечностью... Разе от этого отдохнешь?! Только во сне и то весьма условно…
Но - так мне хорошо, иного не знаю! ЮС


19. 11. – 12.
Дорогой мой! Живу я тихо, однообразно, не могу сказать - без житейского напряга. Его хватает в Великой княгине. Юрий Долгорукий всё ещё не погиб. Как оказалось, ему посвящена вся вторая часть. Идут сплошные убийственные интриги поповскиие, боярские, княжеские... А он жив на благо Киевской Руси, которая всё-таки погубит его и очень скоро погибнет сама. Вот какие откровения приходится распутывать и писать, и жить в этом и с этим. Искренне не хочется расставаться с Юрием. Успокаиваю себя, что вернусь к тому, что уже написано, и углублюсь в жизнь его и характер. Хотел на его гибели завершить вторую часть, но шибко больно. Посему скорее всего напишу две посмертных главы...
21 ноября везут нас в Новг.-Север. Новгородцы организовывают выставку живописных работ Виктора Королькова "Слово о полку". Мы её с Олей открываем. 23-го юбилейные торжества в Чернигове - губернии 210 лет. Я не хочу быть на этих торжествах. Лучше остаться в Нов.-Сев. Там будет вечер памяти Алек. Конст. Толстого. Там не устанешь, но душой отдохнёшь! Всё... Пойду хавать пельмени. Сердечно ЮС.

24.11.- 12.
 …Наша поездка в Нов.-Сев была короткой. Открыли выставку, а уже на следующее утро в семь часов вернулись в Чернигов. Крепко захватила меня Княгиня, не велит её бросать вот и на день уже. Пишу ежедневно очень медленно, но работаю много. Необходимо проверять точность во времени тех событий, которые выплывают. А выплывает всё, что связано с церковью христианской. О ней литература только в возвышенном и только как велено. А Княгиня требует правды! Всё это страшно сложно. Надо до всего докапываться, тут готовые стереотипы не подходят. Ведь надо написать о главном, почему в «Слове» нет ни единого признака византийского христианства. А это уже связано не просто с церковью, но с истинной Верой Автора и русских того времени. Вера истекает из совести людской и жизни. Церковь - втекает в совесть и в жизнь, пытается менять суть каждого сотворенного по божьему образу и подобию, из сына делать раба... Всё это надо прожить. Вот и проживаю... Выживу ли? Надо выжить! Инквизиция, утопившая плоть народную в крови по Европам, не дошла до Руси... Не позволил народ, суть его человеческая не позволила. А вот инквизиторы живы и благополучны, и фарисеи тож... И об этом приходится думать... Что происходит в нашей России?.. Ладно, побокотал у плетня, а теперь опять в Царьград, куда благополучно прибыл будущий митрополит вся Руси грек Константин. А вот на одной насаде с ним ехал русский юноша. До сих пор не знаю, кто это и зачем приплыл в Царьград... ЮС


2. 12. – 12.
Алёша! Относительно "утолщения" «Тайны» (подготовка второго издания книги «Тайны родного Слова» – АШ.) вопрос открытый. Наработано достаточно много нового. Но это новое практически только в моей голове и частично в Олиной. Голова моя во многом становится ненадежной. Это надо признать. То ли слишком много набито там, то ли теряю когда-то блестящую память. Переложение, как и реконструкция, кажись, до конца не забиты в комп. Это надо сделать. А где необходимое для того время и душевная наполненность? Занят всецело Княгиней и проблемами, которые с ней возникают. Приходится лопатить не только память, но читать многое из доступных документов. Надо знакомиться со многими и многими не просто именами и что об этих именах известно. Но с их носителями, с их обликом, характером, скрытыми от нас поступками. Знакомлюсь подробно с десятками, а в прозу войдут единицы... А «Тайна» требует тоже глубокого осмысления и не только обозрения, но и возможности пощупать, потрогать, в ладонях подержать, губами прикоснуться... А силы пока не шибко, но уходят и душа медленнее наполняется необходимой в творчестве страстью, медленнее... При пустой и даже всклень не наполненной душе писать не могу.
Не хворай! Надо быть, перезимуем, братец! ЮС
9. 12. – 12.
У меня нынче праздник - сложилась первая подглавка седьмой главы второй части. Долго клал, по камешку. Шибко трудно было. Зато дюже доволен. Появилась надежда, что вот-вот завершу вторую часть. И крохотная - напишу всё-таки Княгиню! Решил обе написанных части перебелить заново. Понял, что в ней должно быть отличное от «Князя» построение и ритмика другая... Вершу это не спеша и радостно. Света в душе много. Хорошо мне тут, друг мой милый. А Талеж, как ни грустно, придётся продать со всеми его внутренностями и наружностями… ЮС.

6.1.-13.
… Вся история современной церкви — это жестокая борьба с иной верой. На Руси шла непримиримая борьба за свою, древнюю веру, и жестокая, насильственная, кровавая — со стороны Византии и Ватикана, распространенная на весь мир. Этой борьбы я сейчас касаюсь в Великой княгине, для чего с громадным трудом временно переселился в Царьград. ЮС


14. 04. – 13.
 … У меня сейчас (после операции на глазах – АШ.) одно желание - вернуться на круги своя. Хотя бы к возможности помалу, но работать. А если честно, то ощутимо уже гнетет, вырастая в неприступность, грандиозность моего замысла. Отвесные скалы передо мной, и нет никакой возможности их одолеть. Кроме одной - сокровенной доверительной тропинки в один всего лишь след. Мучительно ищу эту доверительную струну чистого звучания, необходимую, как никогда, уютную человечность, в которой нестерпимо захотелось бы жить современному читателю - соучастнику... Как это должно быть бесконечно просто и желаемо почти истребленной в современной душе надежде. Наверное, такое может ощущать женщина, кормящая грудью своё дитя. Как написать эту доверительность, эту необходимую уютность и ощущение материнского молока на губах? Иначе Княгиню написать нельзя! Как наполнить душу теплыми слезами радости до краев? Где она, эта тропочка? Обрету ли?


8. 09. – 13.
… Долгая разлука с Княгиней возобновила любовь к ней, вернее, обострила эту любовь, которую я упрятал на время в душу, а вот теперь она дарит мне надежду, что смогу совершить этот грандиозный, почти непосильный замысел. Во всяком случае, ежедневно помаленьку совершаю. Ныне в Царьграде хмурая осень 1151 года…
А Болеславу я люблю, как только может любить мужчина женщину! ЮС.

17.09. – 13
… Успеваю я, дорогой мой, не так уже и много. Пишу медленно - с утра до трёх дня и шибко устаю. После обеда обыкновенно отвечаю на письма, если есть таковые, и читаю, ворошу летописи. В навозной куче интернета, как тот петух, копаюсь, стараясь найти жемчужное зерно. Иногда нахожу... Иногда ищу подтверждения моим догадкам, видениям, памяти крови и беспокоящим меня зело "древним знаниям", в каждом из нас таящимся. Это, пожалуй, самое трудное. Ради всего лишь нескольких живых строк в Княгине приходится прочитывать сотни страниц мертвого, ложного, никчёмного, а порой просто лживого текста, с подделкой на правду, с желаниями установить истину в последней инстанции. И всё-таки это интересно, но дюже тяжко. Зато если обнаруживается документ ли, древний акт, либо столь же древняя грамота (письмо) в подлиннике, тут, брат, и про усталость забываешь...
ЮС


23. 09 – 13.
 … Первую часть "Великой княгини" переписал, перебелил, ввёл византийские подглавки. Сейчас отправлю Оле на окончательную редактуру (она, Солнушко-Колоколнушко, маленько прихворнула, уже неделю как не появлялась в моей космической берлоге), потом ободва, вместях, пробелим ещё раз. Нынче сижу над второй частью, пишу Русь Древнейшую на взгляд византийцев, ещё до наших летописных свидетельств. А перед глазами начало десятого века в русском летописании. Пришли под стены Царьградские торговые караваны с Руси. Полнехонькие товаром. Заякорились в бухте Золотого рога... Вижу, открыли городские ворота ромеи, по счёту (не более пятидесяти) пускают русских купцов (гостей!!! по-нашему, древнему). Более пятидесяти опасно, это уже большая сила! Уважали и боялись дюже. Оттого и хомут византийский с Крещения Владимирского пялили на русскую выю. И напялили! До сего дня в нём ходим! Привнесённая на Русь ортодоксальная молитва («Прости, господи, мерзейшего раба твоего» уничтожила изначальную для русичей молитву: «Я есть Бог, созидающий  на земле, богов ведающий, глаголющий: Добро есть Жизнь Земли, как и Любовь». Человек не раб, а бога созидающий на земле. Так-то, брат! ЮС
--------------------------------------------------

24. 09 – 13.   0 час.,7 мин.
У меня громадная радость: Оля начала читать (в который уже раз) Княгиню и "упрекнула", что "скрываю" от читателя написанное. «Гениально!» - сказала. А для меня это радость великая! Ведь, признаюсь тебе как на духу, самое тяжкое в моей работе - это постоянное сомнение, одно, другое, третье. Так ли? То ли? Смог ли?.. Чувствую, что смог, кажись! И тут же, а смогу ли дальше? Конечно, надо отпускать к читателю Княгиню. А как? Будем думать с Олей. Раньше бы отдал в журнал, и всё тут... Теперь иное. Хоть специально журнал создавай...
Спокойной ночи. ЮС.
 
12. 10. – 13.
Дорогой брате! Мечтал в воскресенье с Олей махнуть через осень за рулем в Нов.-Сев. Там наши друзья обустроили родник, как должно, с любовью великой, с купелью, с сенью, с радостью. Спрашивали, нет ли у меня каких-либо изысканий по этому месту. Оля вчера отправила подглавку из "Княгини". Ответ: "Великолепно!!! Позвольте использовать..." Вот и ещё один родник, как и талежский, связан с моей прозой! Это отрадно... Но поехать завтра вряд ли удастся. Кажись, мой могучий органон "завис" малость, чего не бывало за долгие годы. Никогда не занимался своим здоровьем. А оно сейчас как никогда нужно мне. Пришло полное осмысление "Княгини". Сил положить надо архимного. Об известном писать легко, как говорил один мой приятель, "книги создаются из книг." Задача моя другая - вывести на свет неизвестное, не обретённое ещё, воскресить преданное великим старанием, силой великою и всеми неправдами - Было! "По былинам (правдам) нашего (того) времени..."
В сутках не 24 часа, а 39. В «Слове» у Болеславы: «веци человеком скратишась». Лето простое – 365 суток, 13.140 часов, в новом времени 8.760. Лето священное – 369 суток, наше древнерусское. Этому времени и должна соответствовать проза «Княгини».  Воссоздать Мир, Веру, Познания и Бытие наших предков - это у нас многие годы было под запретом. В ХIХ веке Фаддей Воланский написал книгу «Памятники славянской письменности до рождества Христова», и тут же последовал приговор церкви – аутодафе! Царь Николай Первый приговор не утвердил, но разрешил ревнителям религии сжечь тираж на костре с чучелом автора, к «еретику» приставить охрану. С тех пор исследователи боялись и заглядывать в ту древность…
15. 10. – 13
Сегодня мне особенно хорошо работается. Вылез наконец-то из Царьграда. Кажись, написал что-то стоящее. Завтра уже окунусь в зимнюю стужу Московии: "Не ожидал Юрий Долгорукий увидеть в Москове давнего знакомца, тиуна киевского Улеба. Отослав прочь его посланца Бреха, и думать забыл о боярской киевской лести. Так на тебе, сам заявился, не запылился! Принёс весть: помер…»

Пиши. Письма твои крайне необходимы мне в жизни и в работе. ЮС.


27.Х1. – 13.
Алёш! Господь подарил ещё один солнечный день жизни. В десять утра с Олей и Юлей (дочь Гринёвых. – АШ.) поехали в Лемеши и Чемер. Это в пятидесяти км от Чернигова. Морозец в три-четыре градуса, ослепительное солнце всё ещё теплое... И поля, поля вокруг с синими бровками лесов по окоёму. Уже не поздняя осень - начало зимы, а красоты природной не убыло. В Лемешах родился и жил до двадцати двух лет Алексей Разумовский, великая человеческая личность которого в истории России меня нынче зело интересует в связи с завершением нового варианта "Тайны". Сейчас я всецело этим занят. И не потому, что на издание её обещаны средства и не потому, что появятся какие-то необходимые для жизни деньги, которые, увы, иссякли, но это единственное, над чем я могу сейчас работать: Княгиня снова затребовала глубокого осмысления и необходимого видения всей ея жизни и судьбы. В «Тайне» же всё просмотрено и осмыслено! «Слово» само ведёт меня за собой, раскрывая свой Великий Смысл. Словно бы кто-то в ухо нашёптывает и в душу слезинками каплет. То, что ты называешь моими открытиями, возникает во мне помимо моей воли и моих знаний. Придёт, определится явно, напишется, потом я подвергаю всё проверке, отыскивая в летописях и науковых трудах подтверждения. И убеждаюсь: да, так было. Я и в раскопках на Спасе искал подтверждения того, что означено в «Великом князе». Нашёл гораздо боле того, что ожидал. Многое, что узрел и осмыслил, оказалось связанным со «Словом» и с самой Болеславой. Первая глава второй книги – вся из «разговора» со Спасом. Очередная моя "дерзость" в прикосновении к «Слову» - это обретение его ("не находка", как принято писать) задолго до того, как попало оно к Мусину-Пушкину. Черниговский след! По которому я иду, как Кза по следу Кончака. Доподлинно установил, что «Слово» долгое время хранилось в черниговском княжеском роду, к которому принадлежит Болеслава, и её родственники, создавая в уделах семейные хроники, подражали ей… Много ещё чего есть сказать интересного!
Поэтому и Господь подарил нам этот день, поэтому и оказались мы в Лемешах и Чемере... Только, вернувшись в Чернигов, понял, что необходимо ехать в Остёр. Это по тому же направлению и недалеко от Лемешей…
7.1. – 14.
… Готовим с Олей к изданию первую книгу Княгини, хотя и не дописана последняя глава. А тут вот свершилось давно чаемое мной - увидел в мелочах событие, завершающее вторую книгу. Совсем не предполагаемое мною! Но явилось! Обнимаю. ЮС.



3. 02. – 14.
 … Опять мистика в работе над Княгиней... Нынешние киевские события - всего лишь эхо из киевского исторического прошлого, начавшегося на Козьем болоте (нынче майдан Незалежности!!!), с которого и начнётся третья часть романа. Вот тебе и связь Времён! С Козьего болота до Крушения Киевской Руси половина века. И эту половину достойно проживёт Болеслава и сгорит с Русью… Всё теперь встало на место! Только бы хватило сил и времени написать. Больше ни слова о майдане Незалежности. Ухожу на Козье болото!

… "Руслан и Людмила" - Пушкинская генетическая запись Истории Древнейшей Руси. ЮС


21. 03. – 14

Лёш! События эти поганые не вокруг Киева, а вокруг всей Украины-Руси. Они сокрушают Русскую цивилизацию, теперь, вероятно, окончательно. Друзья из России спрашивают, всё ли у меня нормально. Разве может быть всё нормально, когда цель моей жизни - объединять в добре и радости людей, говоря им правду о Великом их Прошлом, когда идея кровного братства - разрушена, а единый РУССКИЙ НАРОД Украины, России и Белоруссии поделён на Своих и Чужих, когда величайшие МИРОВЫЕ ценности Культуры Руси превращаются в хлам?!
Надеюсь, что ты понимаешь, сколь тяжела эта Правда для русской моей души! ЮС




9. 07. – 14
Дорогой мой, я думал, что быстренько разберусь с новым изданием "Тайн", ан нет! Моё переложение (перевод) и реконструкция потребовала напряжения всех сил и прилежания. Работаю запойно, как профессиональный пьяница, крохотными глотками, растягивая удовольствие, а мобуть страшась, что не в то горло пойдёт. Возникает нечто значимое и уж точно вовсе никому незнаемое "Слово". Живу я в полной бытовой праздности и заботе (конечно же Олиной) на своей Волшебной горе, на которой без добрых чудес не бывает... А сие необходимо для творческого труда. Вот и тружусь. Погружаясь, а точнее, возносясь в прошлое своего любимого двенадцатого века и в рубежные с ним одиннадцатый и тринадцатый, осмысливаю мир по их вектору времени. Согласно с ним воспринимаю и летописи, и «Слово». Особливо если сохранен в тексте тот буквенный ряд написания. Ведь в каждой буквице кроме звукового выражения заключён не только образ и даже действие, но и само то время - то в чёрточке, то в крючочке, то в комочке, то в неких чудесных сплетениях и переплетениях. Для меня составляет великое удовольствие разглядывать каждую древнюю букву, но и великий изнурительный труд - осмысление её и в то же время радость и счастье познания и приближения к самой сокровенной тайне бытия. А ещё в образе буквы угадывать отражение сущего мира, как "в капле воды"… Ни одна из 49 букв наших предков не несёт в себе негативного смысла, ни в одной букве нет определения смерти, убийства, беды, горя, войны. Нынешний алфавит пуст, и ничего кроме звуков не несёт, тогда как АЗБУКА от Аз до Ижицы – и повесть, и роман, и песнь, и путь познания мира и людей и самой жизни. Древнее написание букв называлось глаголицей, а новое стало называться кириллицей. Кирилл упростил глубокий смысл 26-ти букв, не меньше восьми изъял. Не проникать в сложное, не осмысливать его, а делать «понятным для всех и каждого». Вот и доупрощались!
В Княгине попробовал рассказать, как её восприятие мира отражается в букве... Сердечно ЮС

-------------------------------

7.10. – 14.
… У меня сегодня очень тяжёлый и очень радостный день. Тяжёлый потому, что не спал практически совсем. А радостный, что ночью вернулось ко мне прозрение. Я увидел в малых подробностях событие отравления Юрия Долгорукого. До трёх часов дня удалось почти точно перевоплотить это в слово. Устал, ответ тебе переложил на завтра.
Завтра наступило. Сегодня с утра снова с Княгиней. Вчера написалось много, нынче поменьше. Но я доволен. Какой же тяжкий для работы был этот год! Писалось неимоверно трудно. Порой по два-три предложения за день. Да ещё эта Византия с её неукоротным византийством, от которого до сих пор спасения нет. Но, кажись, я выпутался из этой исторической паутины. Пишется два этих дня, как и должно, с душевным подпором… Любящий всегда ЮС.


7.11. – 14.
Лёш, спасибо за совет не ездить в Киев. Я к такому решению уже пришёл, и не потому, что могу оказаться в "клубке противоречий", а потому, что не смогу ощутить, увидеть, услышать то, что мне показалось необходимым для работы. И паче того, лишиться того Киева второй половины 12 века, который, слава богу, вижу и который живёт во мне.
 
…После трех туманных дней, но очень тёплых, нынче тоже тёплый и в ярь солнечный день. Вековечный дуб в моём окне, этакий богатырь в красной шапке, уже и поседел. Мы теперь вместе с ним пишем Княгиню. Задумываюсь над строкой и гляжу на него: подавай, богатырь, помочь.
В повествовательную вязь Княгини, не совсем по моей воле, но к радости моей приходит так необходимое из "Слова". Под Киевом в событиях месяца Сеченя 6664 лета объявилось святое древнее урочище Троя - Троещина... И не токмо Боричев угор, появился  и Боричев ток, где извели воры Долгорукого... Болеславой написанное, в моей реконструкции: "Ток на Немизе - снопы стелют головами, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела..." В Киеве на Боричевом току (название сохранилось) отвеяли душу Великого князя Юрия от тела». Картина написана, уже и Оле прочёл, кое-что впишу ещё...

Берегите меня, други мои, дабы написал я "Великую княгиню" и завершил "Тайны" вам на радость, а мне в оправдание жизни моей. Обнимаю сердечно ЮС

-----------------------------------------------------------
2. ХII. - 14.
Каюсь, Алёша, третий день, кажись, не отвечаю тебе. Всё занят зело Княгиней, маленько отдохну и перечитываю не токмо что написано этими днями, но подчас уже отработанные главы, а то и с самого начала читаю. Ещё не шибко давно держал в памяти от начала до конца написанное, прокручивал, слушал музыку прозы, где какая фальшивинка прозвучит, к тому и набегал, правил, добавлял, иногда всего лишь одно слово, а иногда и большие абзацы вписывал... Теперь всё иное, не вмещает башка всю книгу, по малым кусочкам звучит. Вот и приходится один за другим перечитывать. Смотрю по ТВ и Россию, и Украину... И это тоже работа, и очень тяжкая. Порой это просто-напросто нечеловеческая пытка, а я сознательно подвергаю себя ей... И даже не по причине "хочу всё знать". Не точно я это выразил. А потому, что необходимо видеть и слышать живых людей в их необузданных страстях, в самоуверенности своей, в ничтожестве (увы, ничтожные правят в этом мире) и невежестве, а главное во ЗЛЕ, которое изливается почти всеми участниками этих безумных и бессмысленных ТОЛКОВИН. Несу я этот крест только потому, что Княгиня требует того...
 Дуб вековечный мой в серебряном уборе за окном, и сад городской в подвенечном уборе... Красота! А на Руси венчались не в белом, но в алом... Белый - цвет умиротворения и покоя. Есть у меня в сердце маленькая надежда, что зима всех умиротворит. Пиши, жду! ЮС
 
-------------------------------
24. ХII. -14.
… Декабрь размок. Снега нет. В моих дубовых деревах снова рыжая земля. Мокрые туманы, морось. Тепло. И слава богу! Иначе при веерных отключениях электричества и отопления будет холодать в квартире... Но в график отключений пока не могу втиснуть свой рабочий распорядок. Приходится пока перечитывать и перечитывать Княгиню, править... К окончательному завершению книги опять продвигаюсь медленно... И вдруг сломался я... Скорее всего во внезапной болезни виноват не токмо мокрый декабрь, но и я сам. Перетружил себя в своём стремлении завершить первую книгу, а ещё тем, что начал думать о второй... И не просто думать, но влезать в неё плотью. Книга должна быть сугубо Женской во плоти своей и весьма высокой по нравственной чистоте, по чувствам человеческим, по Любви той самой, которую догматическая церковь (не Вера!) издревле считала и считает грехом... Носитель и страж такой Любви - Женщина... Княгиня! В первой книге родилась белая девочка, дитя человеческое, росток в грядущее, дочка... Во второй должна стать Дочью Человеческой, Хранительницей не токмо Руси. Писать книгу надо молодо с молодой Любовью... " Чудо старому помолодети"... А как?! Вот в чём вопрос!.. ЮС.
---------------------------------------
20.03. – 15
Дорогой мой Алеша! Каждый божий день «пишу» тебе письмо на скрижалях разума своего, а до нормального письма дело не доходит. Расшиваю я венец первой книги "Великой княгини", дюже кропотливо, сосредоточенно выбирая каждое словечко в строку, как бисеринку в рисунок княжеского убора. Ведь истинная изначальная национальная письменность всего человечества начиналась с "прописи" на одежде... Вот и рукодельничаю, выискивая "словесный бисер", и нанизываю его на "словесную нить" смыслов и образов. Начинать и длить книгу значительно проще, чем завершать...
Как только завершу первую книгу, вернусь к «Тайне». По «Слову» у меня накопилось многое, о чём необходимо написать. И кроме того, работа эта крайне нужна, дабы приступить ко второй книге. Сколько она будет длиться, не знаю. Как бог даст, что относимо и к написанию второй книги.
Обнимаю тебя сердечно ЮС.
 
------------------------------------------------
24. 03.- 15.
… Не позволяю себе спешить с завершением Княгини. Буквально зануздал себя, не разрешая в движении ни мети, ни галопа, ни скачки во весь опор. Сдерживаю душевную прыть, как сдерживал далёкий предок наш коня на крутом спуске. И Юрий Долгорукий всё еще сдерживает вороного, спускаясь с киевских гор от села Берестова к Подолу...
Но так уже нестерпимо хочется вернуться к Тайне Слова. И не только потому, что открылось в нём многое, о чём хочется поделиться с читателями, которые пока ещё не вымерли, сколько для того, чтобы самому окунуться в тот удивительно ясный мне мир, в то время, когда созидалось на Руси Слово о полку Игореве.
Обнимаю ЮС.
---------------------------------
4. 05. – 15.
…Теперь хочу объяснить мои задержки ответов на твои письма. В этом я был всегда аккуратен и радовался твоей аккуратности. До сих пор болею душой над несвоевременном откликом. Но тут есть одно НО! Я продолжаю (!) завершать первую книгу Княгини. По ощущениями, по созерцанию это может произойти вот-вот... Но "вот-вот" растянулось на месяцы. Дело в том, что я пишу сейчас так, как никогда не писал. Каждое слово ищу, как золотинку в песках. Во всех главах картины увиденного мною меняли одна другую, только записывай, как записывал музыку Свиридов, услышанную "в сферах". В заключительной главе всё не так, время замерло, прикрылось некой завесой, которую постоянно требуется не просто разглядеть, но войти туда самому... А там сплошные узлы, которые надо развязывать, чтобы проникнуть в Суть Времени. И такое письмо утомляет до истощения сил душевных. И посему не могу уже ничего написать иного за полный рабочий день. А он стал короток на труд и богат на "отдых". Позволил себе на эти майские дни тихонько, на цыпочках покинуть Время завершения и ответить тебе. А завтра снова к Княгине! Может быть, завтра и завершу. А там с Олей махнём в Новгород-Северский! А ещё надо в Галичину Болеславы, без неё не может быть второй книги. А она, представь себе, рождается, написалось коротенькое начало!
И всё это, ты знаешь, не столько от меня зависит - от Оли! Она всё в моей жизни и прозе. И Белый Ангел надо мной простёр крыла! Во всю жизнь я не был так сохраняем в суетном этом мире и быте, как сейчас. Обнимаю ЮС
------------------------------------------------------

25.VI- 15

Дорогой мой и незабвенный АШ! 23 июня я поставил в рукописи многоточие, сделал отступ и с легкостью душевной написал: КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ. Полных шесть лет отдано "Великой княгине". Я, кажись, уже писал тебе, что завершил Княгиню, так оно и было. Казалось (и в том был уверен), первая книга завершена. Не по единому разу и Олей, и мной прочитано 400 страниц, свели в одно её редакторское и моё авторское. Как яичко расписное готово к Светлому Воскресенью. Ан нет! Оказалось, что не хватает необходимой для завершения главы. И писал её с большой душевной радостью оттого, что сие обнаружилось. Выстукивал каждую буковку, слагал, разлагал, прослушивал, брал на зуб... Я отчётливо видел конечное не объяснимое ни душой, ни сердцем человеческим безумное и бессмысленное и во многом мерзкое событие (летописное), совершившееся в Чернигове 855 лет тому назад. Сегодня бессмысленные и безумные события стали почти что нормой в житии человечества, которое перестало считать себя единой людской цивилизацией. Но тогда Мир был божественен и человечен, соблюдая и заповеди, и свычаи и обычаи, не позволяющие становиться нелюдями. Я писал Княгиню, живя в том мире, а тут всей плотью ощущал почти непосильную для себя тяжесть замысленного, а фактически развязывал всего лишь один узел, даже некое "созвездие" мелких узлов. Когда-то был я страстным спиннингистом, исхлестал многие реки по всему свету. Но бывало на тех, тогда не шибко совершенных удилищах, при заброске образовывался на леске узел с бесконечными малыми узелками вокруг него. Это называлось - поймать бороду. И вот часами (!) (зубами и пальцами) исхитряясь, приходилось распутывать эту "бороду". Нечто подобное и происходило с написанием Княгини. А особливо в конечной главке. Писал я её по три-четыре строки в день, вымучивая себя до изнеможения. К четырём строкам на следующий день прилагались три, а там пять, а то и семь (счастье). Без этого не может состояться вторая книга. Вот так и пришёл к многоточию. Почему не к точке? А очень просто. Предполагал, закончив первую книгу, несколько отдохнуть, "порезвиться" малость над завершением "Тайны", махнуть через всю Украину в древний Галич с Олей, уже не токмо штурманом, а и водителем (она получила международные права), и ещё о многом отдохновенном мечталось... Не тут-то было! Не отпустила Княгиня, бродит во мне вторая книга, как старое доброе вино, а новые мехи только кроятся, и как сшивать их - пока неведомо, и на жилках-нитях одни только узелки, и малые и большие... Продвигаюсь тихонечко, возникают картины, смотрю их и запоминаю, точнее складываю не столько в память, сколько в душу... Перед тем как довериться слову, уже не со стороны смотрю на выявленную картинку бытия, но сам туда пытаюсь втиснуться, почувствовать шкурой не токмо течение того времени, но и пообщаться тесно с людьми... Так по человечку собирал большую семью отца Болеславы к февралю 1164 года (жизненный край Святослава Ольговича). Собралось их вокруг меня с князем и княгиней аж девять душ. И в каждую душу захотелось "заглянуть". На похороны дяди семья отправилась зимником по Десне. Сидел я два дня на гугле, по сантиметрику двигался их путём, определял древнее русло реки, "восстанавливал" зимник, время, в которое должно преодолеть путь от Нов.- Сев. до Чернигова. Определил первую ночёвку. На третий день пришла Оля, измерила километраж, оказалось, что это соответствует дневному конному пробегу по зимнику…

Обнимаю душевно.


13. 12. – 15.

… Рождается первая во второй книге глава, а это всегда напряжение великое, каждое слово нянчишь, каждую "картинку"... Надо кликнуть так, чтобы позднее откликалось... Вроде бы вписался, и потекло всё не шибко, но справно... И вдруг нежданно-негаданно возникло новое начало. Его и пишу сейчас, уяснив совсем по-другому некое событие, известное из всех малых и больших учебников истории, ставшее "исторической догмой" и постулатом. Душа радостно потрясена неким промышлением, а выразить это в слове куда как сложно. Само по себе произошло, что книга вторая начинается с того же события, что и "Слово о полку". Сим и потрясён!



19.01. – 16.
Дорогой мой, в немыслимости долгого "необщения" виноват я. Прости, Леш! У меня есть о чём писать, только этим своим боюсь беспокоить тебя и утяжелять нормальную твою жизнь. Понимаю, что жизнь моя не совсем обычна, живу образами, картинами давнего прошлого, Словом, Языком предков, а теперь и Буковицами... Вот, в стотысячный раз, читаю "Слово о полку", вглядываясь в каждый знак "ироической песни, писанной старым русским языком в исходе двенадцатого столетия", в ер, еры, ерь и особенно в ять - тайна этой буквы для меня всегда велика была. И вот вроде бы проник в эту тайну, в обязательной необходимости её в «Слове», но не до конца... Громадно её значение в древнем русском языке.
Кажись, не смогу я написать вторую книгу, не прочитав по буквам "Слово". Пока читаю, но и пишу помаленьку.... Обнимаю сердечно ЮС
----------------------------------------------------------

22.01. – 16
Лёш! Чтение по буквам принесло даже для мня ошеломляющий результат. Цель моя, как ты знаешь, сделать свою реконструкцию и явить её миру в новом издании "Тайны". И вот включилась Оля! Я, как первоклашка, читаю по буквам, она создаёт "буквенную копию" 1800 года со всеми ятями, ерами, десятеричными "и", вводит нашу реконструкцию... Но уже в самом начале работы совершается немыслимое! «Слово» начинает звучать не только по-иному, чем допреж, но возникает в нас обоих (!) во всей своей первозданности. Много нового открывается в «Слове», не токмо в содержании, но и в красоте звучания... Уже не прикосновение, но полное погружение, осмысление истинной глубины... Работа над Тайной - не поле перейти, пахать надо! Слава богу, пашется. Для нас с Ольгой началась Новая эра полного погружения в эту Тайну. Но и Княгиня не оставляет меня. Я в полёте! И Оля тоже. А это НАИВАЖНЕЙШЕЕ в работе. Сердечно ЮС.


               
                13.

Первую книгу «Великой княгини» Юрий Николаевич  опубликовал сначала в Чернигове, затем в Москве. Мои выборки из его писем под заголовком «Рождение романа»  вошли туда предисловием. Я написал рецензию. Но ни «Литературная газета», ни «Литературная Россия» не напечатали её. Спрашивать редакции о причинах нынче не принято, отвечать авторам, объяснять они не обязаны. И хотя в обеих этих газетах выступал я не раз, не ответили. Сам звонить туда не стал.
- Да кто ж напечатает твою рецензию! – сказала мне жена, преподаватель литературы. – Там сказано, что проза Сбитнева поэтична, что её, как и стихи, пересказывать невозможно. Вот если бы о них так сказали – это да, это было бы верно, а то какой-то ЮС…


Новый роман является, по сути, продолжением предыдущего – романа-дилогии «Великий князь», посвященного благоверному князю Черниговскому и Киевскому Игорю. И как там - князь, причисленный к лику святых, никогда не был черниговским, а киевским всего лишь несколько дней, но остался навеки именно Черниговским и Великим киевским, так и здесь - княгиня Болеслава будет названа Великой, потому что, по убедительной версии Сбитнева, она автор величайшего творения древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве». 

Время действия «Великой княгини» – ХII век - время создания «Слова о полку Игореве», и мы встречаемся на страницах романа с героями гениального  произведения и, безусловно, с Автором его. Правдиво показать живших девять веков назад реальных людей, показать их деяния, их роль в событиях тех лет – задача не и лёгких. Создавая художественные образы, автор не отступал от подлинной истории, представил её документально выверено, выполнив это в высшей степени художественно. Отражает ли он народный уклад Древней Руси, пишет ли о князях или о людях простых, «пашенных»,  показывает ли искусных строителей, истинных русских мастеров – всюду чувствуется уважение к ним автора, искренность, поклонение.
 По объёму роман сравнительно не велик, но он настолько многопланов, что диву даёшься, как это удалось писателю коснуться едва ли не всех сторон жизни Древней Руси. Тут и высокая политика, и духовность народа, и семейные отношения, становление характера, миропонимание…
Роман написан изумительно чистым, живым русским языком. Ни одного иноземного слова! И всё выразительно, ёмко, поэтично. Каждое слово на своём месте - не тронь его, ни буковки не выброси и не вставь. Написанное Сбитневым пересказывать невозможно: как бы ни старался, а будешь говорить его словами, его отточенными фразами. Это действительно как стихи, пересказу не подлежащие.
Страницы романа, повествующие о рождении главной героини — беленькой девочки Болеславушки («Господи, истинно свет ясный народился, капелька Божья!»), о её первых жизненных шагах — шагах будущего Автора «Слова о полку…» - это поэзия! Так же и о её двоюродном дяде — княжиче Игоре, которому суждено было стать героем великой поэмы Болеславы. Они росли вместе, и родственные души их тянулись друг к другу. Жадно познавали мир, и крепла в них любовь к своей земле, к людям, живущим на ней, к природе – плакали, видя, как рубят живое дерево… Читая книгу, просто влюбляешься в них, веришь в их чистое, доброе, честное будущее.
Не обходит автор и негативное в жизни наших предков. Прежде всего - это княжеские распри. Причиной их нередко становились заговоры подлых людей из бояр и воевод, их продажность и подстрекательство; «старания» ревнителей византийской церкви, расколовших духовенство на русских и греков. С болью показывает писатель, какие беды несёт это. С одной стороны мы видим честность, чистоту помыслов и поступков русичей, преданность их своей земле, с другой – хитрость, лукавство, двурушничество, продажность. Да и ослепление безумной страстью себялюбства, стремление иных князей во что бы то ни стало занять высокий киевский Стол тоже не добавляли мира и покоя княжьей Руси. «О, неиссякаемая жажда власти! – восклицает писатель. - Пить бы да пить её полной чашей, да чаша та вдруг  пустой окажется, и тяжёлый горький хмель иссушит душу… Как часто, пагубно часто на Руси жажда власти лишает разума и большого, и малого».
Но даже и горестное повествование у Сбитнева пронизано светом, надеждой на доброе. 
В установлении мира на Русской земле видную роль играли женщины — и об этом тоже «Великая княгиня». И тут уж, если б я мог, заговорил бы «высоким штилем», потому что эта книга – гимн Женщине. «Северские жёнки, - пишет автор, - с виду кроткие, на слово не бойкие, но душой, нравом крепкие. Не они за мужами – мужи за ними». Одна из них – княгиня Мария Мстиславна, внучка великого Мономаха, уже знакомая нам по «Великому князю». Она была подлинной миротворицей, не одну княжескую распрю погасила. Первой заметила, как Русь из княжеской стала превращаться в боярскую, и всюду убеждала князей, что их усобицы – на погибель Руси. Болью отозвалось в её сердце решение Юрия Долгорукого идти с войском на Киев. Никто не мог отговорить его от этого, и только она смогла остановить безудержного князя, дал он ей клятву вернуться назад. Во второй части романа мы видим его совсем иным. Столь же страстно и безоглядно, как отдавался ратному делу, вовлёкся он в дела созидательные, с топором в руках видим мы князя – ставит срубы, строит города.
Княгиней из княгинь, вольной быть в плечо с мужем, изображена в романе и жена новгород-северского князя Святослава Ольговича — Петриловна, мать князя Игоря, того самого, кому будет посвящена гениальная Поэма. Дочь гордого Новгорода Великого пришлась по душе Новгороду Северскому. «За новгородской женой – как за каменной стеной», - говорили в княжестве.
Позже миссию умиротворения на Руси неповторимо выполнит образованнейшая женщина того времени, одарённая особым талантом летописица, дочь Северской земли княгиня Болеслава, создавшая бессмертное «Слово о полку Игореве».

 «Великая княгиня» — это и роман-предупреждение: не давай, человек, заманить тебя в ложные сети — «подлый слух на ногу лёгок, по любым погодам босиком бежит, а правду да весть добрую обуют подлые люди в каменные сапоги; всепожирающее зло, кое собирают в себя чёрные души, в конце концов их же и пожирает; любой грех обрекает душу человеческую на мучения; люди войну не ведут, люди убивают друг друга по научению нелюдей; потеряв свою отчизну, не обретёшь чужую; в большой беде, как и в праздники, един и неразделим русский народ»…
Книга полна таких афоризмов.
Многие страницы перекликаются с современностью, обращены к нам, сегодняшним, и никакой навязчивости в том, лишь сила образа.
О пейзаже в романе. У Сбитнева  он, как и в прежних его произведениях, «привязан» к определённой местности. Если это Лопасненский край – так именно его и видишь со всеми речками, взгорками и низинами; если окрестности Новгорода-Северского – то ими и любуешься с возвышения вместе с князем Святославом. «О чудо лесное, о диво земное – Ладейная роща! Есть ли в каком крае такое? К малому притоку Десны, к синеокой Десёночке на невысокий паберег широко и могуче выбежал осиновый лес в зелёных кудрях листвы, в серебряных чистых доспехах… Шеломами в небо, в два обхвата богатыри, стоят оплечь друг другу… В Ладейной роще, как в божьем храме – высоко и чисто...»

Конец романа потрясает. Митрополит всея Руси Константин (грек) столько бед русской земле причинил, что по меньшей мере должен быть проклят. Уже отвергнутый, он бежал в Чернигов и уединился в монашеской келье, вручив епископу Антонию завещание и взяв с него клятву исполнить «непререкаемо, часу не теряя». А в завещании том значилось дикое: не обмывать его, в гроб не класть, не хоронить, а выбросить в поле на съедение собакам и зверям. И завещание было исполнено – в сомнении глубоком, в муках, но исполнено. Натуженным гулом ответил на это черниговский люд. Нет в Русской вере права унизить мёртвого! Не может быть такого на Руси ни по чьей воле!..  Князь Святослав, узнав о случившемся, в гневе отослал прочь с глаз своих епископа Антония и велел похоронить митрополита с отпеванием в храмовом тереме. На похороны сошёлся весь Чернигов.
Такова душа русская.       

Сам ЮС отнёсся к отказу редакций спокойно, сказав: «Нынче такое стало нормой. .. Наши отечественные учёные от Классена, Воланского до нынешних Гриневича и Чудинова, прикладывая нашу древнюю азбогу, расшифровали многие и многие древнейшие письмена земли... Но кто об этом знает?! Имена исследователей под спудом, работы их почти не известны». Его больше интересовало мнение читателей – как встретят книгу? А встретили с поклонением автору. В Чернигове, Новгороде-Северском, Шостке, Глухове, Сосницах прошли презентации, и не писатель вовсе был их инициатором, а поклонники, почитатели его творчества. Местные газеты широко освещали эти встречи. В Глухове, когда он подъезжал к библиотеке, где его ждали читатели, у входа выстроился хор, исполняя украинские народные песни. А перед поездкой в Сосницы у него вдруг отказала машина, позвонил туда предупредить, думал, сорвётся встреча, но один читатель связался оттуда по телефону со своим черниговским другом, и тот вовремя  доставил туда писателя с двумя десятками книг, которые тут же были раскуплены, не хватило. Трогательной до слёз, как и в Глухове, была  эта встреча.
Истинные праздники русского языка!
Земляки, новгородцы северские, превзошли всех! В актовом зале Первой гимназии звучали фанфары, под которые вынесли на руках в резном киоте «Великую княгиню». Мальчик и девочка пронесли её по кругу, показывая зрителям, и установили в центре, на столе, рядом с ещё несколькими книгами и большой, «древнего издания, книгой»  - Слово о полку Игореве - тортом, испечённым местным кондитером... Потом хор исполняет "Величальную", и девочка в национальном платьице, в венке, на расписном рушнике приносит и ставит на стол "президиума" свежеиспечённый каравай Хлеба... И всё это с неподдельной искренностью, с чистой простотой... Конечно, у Юрия слёзы в глазах.
Одна старушка в Чернигове пришла к нему домой купить «Князя» и «Княгиню» в подарок внуку, а получив пенсию, пришла с банкой домашнего варенья купить ещё четыре книги себе и друзьям. Таможенник на границе, когда ЮС ехал в Россию, в Трубчевск (тоже по приглашению), увидев в машине книги, попросил продать ему и подписать – сынишке-школьнику будет хороший подарок в день рождения.
Другие поклонники-почитатели пустили шапку по кругу и собрали деньги на издание его стихов.

Не удивительно ли, что в такое для Украины  время, при подорожании всего и вся люди на последние, может быть, гривны покупают русские книги русского писателя.



Сейчас он работает над второй книгой «Великой княгиней». И снова творческие муки и радости.
«…С великим напряжением души и разума пытаюсь определить судьбу Болеславы на Земле Галицкой, - пишет мне. -  И Память Крови напряжена до предела, но пока не являет "живых картин". Видимо, давние предки мои не бывали в тех весях. И сам я хотя и вижу эту землю призрачно, но бывал в тех краях всего лишь однажды - смогу ли воспроизвести в яви её?».
Позднее:
«Уволокло меня, Лёш, в Галицкую землю - Червенную Русь, дабы писать следующую подглавку пятой главы. Она тоже оказалась куда как трудной. Совершенно в иной ипостаси открывается Ярослав Осмомысл, явился вдруг и определил себя сам. А до этого, в начале месяца, Оля вдруг прочла по-новому "собственноручную подпись Болеславы" в «Слове», и я согласился с её прочтением, потому, что это аукалось и в моей душе. Сие и послужило, чтобы во всей своей плоти и духе явился Великий Галицкий князь в яви повествовательной.
А судьба Болеславы определена в её собственноручной подписи, прочитанной Олей. Моё прочтение устраивало вполне и меня, и тебя, и иже с нами, и читателей... Оля утверждает, что "Ярославля Ольгова" надо читать как Ярославова Олега (Олега Ярославича). Что назван сын Ярослава. Ибо древнерусская форма "Ольгова" есть сугубо относящаяся к мужскому роду. И он, любимый сын отца (плод первой любви, добрачной), которому Ярослав завещал Великое Княжество Галицкое (не Владимиру, сыну в браке!), есть единственная Любовь и женское Желание Болеславы, а она - его любовь! В этих четырёх словах заключена вся Доля Женская, над которой я уже многие годы ломаю голову и терзаю душу. Тут для меня открывается такая Жизненная Правда, что дух как захватило, так и не отпускает ни на минуту... Вот и ещё одна Тайна родного Слова».

А для меня остаётся тайной, откуда ЮС берёт силы на всё. С годами, после 85-ти, стали одолевать болезни, то одно, то другое, отекли ноги, ходить трудно, а он вдруг подымается и катит в другой город, чтобы написать потом не главу даже, а всего лишь подглавку. Увидеть воочию, создать своё «документальное кино» и досконально перевести в слова!.. Притом успевает следить за событиями в мире, находит время читать и анализировать других авторов, делиться раздумьями с друзьями и близкими.
Пишет мне:
«…Прочитал я тут статью митрополита Тихона о плачевном преподавании литературы в учебных заведениях от школ, семинарий до вузов. Правильно рассуждает владыка, только в конце статьи ошарашил он меня цитатой из "Войны и Мира"... И ужаснулся я - гениальный Старец наш, Заглавный русский писатель, удивительно небрежен с русским словом. В приводимом отрывке напрочь отсутствует "национальная стихия языка". Почти в каждом предложении неточные, случайные слова. Это тебе не Гоголь, у которого каждое слово в строку, не Пушкин, где Русский Дух и Русью пахнет!... Я давно не читал "Войны и Мира", но по-прежнему считаю эту эпопею непревзойдённо великой в литературе всех времён и народов. Однако ещё с первого прочтения мучило меня недоумение, что русский классик треть романа написал на французском языке. Почему?! Никто толково во всю жизнь не ответил мне на это. Понимаю (и не понимаю!), что без французского невозможно правдиво воссоздать русское общество (свет) наполеоновской поры. Но почему достаточно часто в романе стихия французского языка побеждает русскую стихию, так до конца и не понял. Великий художник порою позволяет себе писать по-русски плохо?!  Отложил свои писания, взял Толстого... Для начала решил перечитать "Хаджи Мурата". Люблю эту повесть!
Частенько в беседах захватывает меня неудержимость речи. Оля называет это моё состояние - поток сознания. Мало забочусь о чистоте произносимого, о точности формулировок. Несёт меня неудержимо этот поток и стремление - высказать сразу и всё... А у гения Льва Николаевича сие в его прозе...»

Через какое-то время:
«С любимым «Хаджи Муратом» я добрую неделю разбирался. И понял, что Львом Николаевичем в великих его деяниях руководила Мысль. Он был весь в её власти, в стремительном, уносящем его потоке. Мысль, и только она, владела им самим и его Толстовской прозой... Когда Юра Бондарев и Гриша Бакланов, будучи студентами Литинститута, переписывали десятками страниц толстовскую прозу, веря, что тем самым "набивают себе руку" и обретают, занимались пустым делом, поскольку живую мысль гения перенять нельзя. Это одно и то же, если бы они громадным томом "Войны и Мира" долбали бы себя по головам до синих шишек. В прозе Толстого изначально Мысль, а потом только слово, потом предложение, фраза, пришедшие в горячке мышления. И совсем не важно, какие они. Что пришло под руку, то и пригодилось с одного захода. Меняешь слова, оборот речи, свойственный герою, находишь иные эпитеты... Ну и занимайся сим до скончания веков!.. Совсем иное у Пушкина! Ни словечка изменить, ни звука в прозе. А в поэзии тем паче! Родителем литературной прозы Пушкина, литературного языка, из которого "все вышли" и на котором мы разговариваем до сего дня, был Гоголь. А поэзии в гоголевской прозе - Александр Сергеевич!..».
Не может Юрий работать без напряжения. Пусть на пределе сил, но напряжённо! Даже чем труднее, тем лучше – радостнее, как он говорит. Однажды случился в его творческом состоянии сбой: 

«… Лёш, для меня не понятна такая распространённая болезнь, как депрессия. Что это такое, я во всю жизнь не знал! А тут вдруг впал в какую-то дурамень, будто в чёрной яме оказался! И тому причиной были не столько хвори мои, которые вот почти уже два года преодолевал успешно, сколько то, ради чего и живу на свете - писание моё! Я тебе говорил, что продумал «Княгиню» до завершения и прозрел её... Кажись, добрую половину задуманного я написал и, признаюсь, неплохо, на уровне сделанного в первой книге. Однако все последующее, так "славненько" сложившиеся в башке и душе моей, стало как-то уж дюже гладко, «сюжетно» и выполнимо. Такого не было при первой книге. Там всё время стояло передо мной нечто непреодолимое, некая сверхзадача, которую, казалось, нет сил выполнить... А тут тишь, гладь и божья благодать. И оттого вдруг повеяло тоской великой и обыдёнщиной. Сие и кинуло меня на дно этой чёрной ямы... Ни Оле, ни тебе на эту страшную духовную хворь я не жаловался. Копошился на дне ямы, а с краёв уже и земелька на голову мою осыпаться стала. "Э-э, нет, не возьмешь меня, не срежешь косою, как траву осеннюю!" - возопила суть моя, и полез прочь к свету, к любви обетованной. А тут и Оля подоспела! Поняла, Драгоценная, что происходит! Вытащила на Свет, воскресила! И вернулся я в мир княжеский, обретя СВЕРХЗАДАЧУ!!!
           Зело трудно и даже тяжко, но преодоление себя – суть литературного жития.   ЮС».



Иногда в письмах он касается темы религии, и я, неверующий, тоже начинаю рассуждать об истории православия. Додумался до того, что утвердил себя в мысли: русское единобожие, существовавшее ещё до новой эры, затем перешло в христианство, став его основой – не потому ли многие христианские праздники совпадают с древнеславянскими? ЮС, кажется, не возразил, зато написал мне: «Наши предки на Руси строго ограничивали по времени ученичество (учение),  далее человек должен идти путём познания: «Учению время – познанию вечность». А «Век живи – век учись» равно «Век учись – дураком помрёшь». Христианство с Владимирова крещения было принято как учение: «Боже, научи нас, неразумных рабов». Вера русская  - в познании бога и мироздания, а не в бесконечном повторении выученного: «Христианин обязан всю жизнь учиться». Трагедия величайшего русского гения Гоголя (а то была не только его личная трагедия, но и всего истинного Русского мира) в том, что он принял христианство как учение, и это, только это разрушило гения».



Когда в 2014 году на Украине случился «Майдан», ЮС воспринял эти события болезненно. Воспринял по-своему. Я постарался понять его. Он мыслит не так, как мы, его суждения о государственности Украины и России отличаются от наших. Он «живёт» в ХII веке, и Русь для него не государство в нынешних суверенных границах Украины, Белоруссии, России, Русь для него - «Цивилизация, Планета Людей, увы, до сих пор не открытая до конца и не познанная, но существующая в истории Народа, в его бытии» (Ю.С.). «Киев – матерь городов русских», считает он, не просто изречение, это история возникновения Руси Киевской из древнейшей русской Трои (задолго до гомеровской, Аркаима и Гардарики).
У него просто всепоглощающая любовь к Руси, трепетно относится он к русскому языку, русской литературе, Пушкину и Гоголю, на всех встречах с читателями непременно говорит об этом, о богатстве двуязычия на Украине, о наших общих предках, нашей общей истории, и всякая несправедливость на Руси отзывается в нём глубокой болью. Это как любовь к женщине, матери, вообще к человеку – чем сильнее любовь к ним, тем больнее даже малейшее огорчение от них.
Кое-кто из земляков скрытно упрекает Сбитнева, мол, предал, уехав в страну, оказавшуюся враждебной… Да никуда не уезжал он! ЮС остаётся в Руси, оказавшейся разодранной. Всеми силами сдерживает боль от случившегося в Русском мире: Провидению было угодно, что в наш жестокий век сохранил я свой язык в своих книгах, дарованный мне со всем добром нашими далёкими Предками. Веруя и любя Русь, Русскую землю, я сумел пролюбить ЕЁ до нынешнего дня, не предал, не продался, не отрёкся от Родного Слова.
И неким итогом, что ли, воспринял я его слова из очередного письма: «Мы дожили до «тёмных времён», в которых есть и светлое достоинство: писатель напрямую может общаться со своими читателями без каких-либо идеологических, политических и т.д. перегородок». Не ясно ли, что более всего угнетала его несвобода, постоянная зависимость от кого-то и чего-то – редактора, цензора, властных структур…


                х х х


Не знаю, как жил бы он сейчас, не будь рядом Оли и её семьи: мужа, сына, невестки. И в быту, и в творчестве, и в издании книг – во всём помогают ему. Посмотрите на последних его страницах, там сплошь Гринёвы: редактор – Ольга Гринёва, корректор – она же, компьютерная вёрстка – Александр Гринёв (сын), художественное оформление – Оксана Гринёва (невестка). В их семье он свой, Амиканом зовут его, это доброе сибирское слово, в нём – старшинство и деда, и отца. И он их считает своими, своей семьёй. «Вчера провёл счастливый день в семье, - пишет мне. - Невозможно никакими словами оценить то человеческое отношение, каким окружён я у них».
Потому, наверное, и пишет он по-молодому в свои 86. Читая его прозу последних лет, ни за что не подумаешь, что это пишет человек в таких больших годах. Как-то я писал ему: «Знаешь ли, что ты поставил рекорд? Полазил я по интернету, покопался – не нашёл никого, кто бы после 80-ти лет написал роман, ни в прошлых веках, ни у нас, ни в мире. А ты написал! В книгу Гиннеса тебя! А на кону ещё «Река любви» недописанная - ты говорил, что это роман всей твоей жизни. Допишешь! «Пока рядом Оля – я бессмертен» - это кто говорил?.. Неоценима её роль в твоей судьбе».


Молчание о его творчестве литературных газет и официальных писательских «сфер» вызывает недоумение. Огромная работа над «Словом о полку Игореве» остаётся как бы непризнанной и неоценённой. Да ладно газеты и писательский союз, но и Институт мировой литературы, где есть сектор древних литератур и «Слово», казалось бы, его хлеб, тоже промолчал. Передал я им «Тайны родного слова», думал – оценят, отзовутся. Проходит месяц, второй, третий… Звоню. Спасибо, говорят, мы получаем много таких любительских работ. Да какая ж любительская, возражаю, это глубокая, профессиональная работа! В ответ: передайте автору спасибо. И разговор окончен. Не читали, наверняка.
Неужели, думаю, пропал окончательно интерес к «Слову о полку Игореве»?.. Вспоминаю 2010 год, 825-летие Поэмы. Кто-нибудь слышал тогда по радио-телевидению хоть слово об этом? Читал хоть строчку в газетах? Даже литературные промолчали. Сбитнев закончил к этому времени (к дате!) книгу «Тайны родного слова», где было ошеломляющее – раскрыто имя Автора бессмертного «Слова»! Если есть события века, то это событие двух веков! Но ни один российский издатель и извилинкой не пошевелил, чтобы опубликовать эту книгу, она вышла в Черниговском издательстве «Троица» небольшим тиражом и вскоре стала библиографической редкостью.
Юрий Николаевич в это время находился в Чернигове, заканчивал там роман «Великий князь». И предложил широко, тремя славянскими государствами отметить юбилей «Слова», объявить Новгород-Северский городом дружбы трёх славянских народов и ежегодно проводить там праздники Слова. Удалось лишь расшевелить союз писателей России – делегация московских письменников едет в Новгород-Северский, но сначала она пройдёт партизанскими тропами на Брянщине (обычно такое сопровождается хорошими застольями в районных центрах – уж на это даже в пустой казне деньги находятся!), лишь затем, в Новгороде-Северском, «к делегации присоединился писатель Юрий Сбитнев», как было написано в газете «Российский писатель». Да не присоединился он, а подготовил там всё и вытащил вас туда!  И что? Провели литературную конференцию, назвав её почему-то «встречей-экспедицией», и всё!
Что это? Безразличие? Недомыслие?.. То же самое и теперь. А ведь речь идёт о величайшем памятнике древней культуры, интересующем весь мир! Трудно назвать страну, где бы не издали наше «Слово», во Франции осуществлено несколько переводов, а два года назад там вышло совершенно уникальное его издание - в обложке ручной работы, на особой бумаге, с великолепным художественным оформлением… Две тысячи долларов за экземпляр!
О десятистраничной поэме княгини Болеславы написаны целые тома, монографии, тысячи статей по всему миру, проведено сотни научных конференций… В нашем же Русском мире на сегодняшний день остались лишь ежегодные фестивали в украинском Новгороде-Северском («Нетленное Слово») и русском Трубчевске («Земля Бояна»), собирающие, кстати, не только жителей этих городов, а и многочисленных гостей из других провинций. Мне, к сожалению, не удаётся  побывать там, но и после прочитанного в интернете у меня так и стоит в ушах треск мотоциклов - парад новгород-северских «ночных волков», устроенный ими в честь «Нетленного Слова» (!).


Отношение нынешнего государства нашего к литературе удручает. Отказалось оно от верных своих советников – писателей. Были и хорошие, и плохие – всякие, выступали некоей оппозицией властям, но писали о реальном и так или иначе выражали мнение общества, народа, а уж власть, если она умная, сама делай выводы. Ныне совсем другое – всё более далёкое от жизни, выдуманное, часто извращённое, в лучшем случае развлекательное, а то и просто на потребу низкого вкуса. Сама жизнь подталкивает к тому. Потому что её подчинили мамоне. Иные издатели, не скрывая, цинично заявляют: «Мы делаем не книги, а деньги». Книжное распространение полностью отдали торговле, и она тут же превратила книги в товар, принимая к продаже лишь «ходовые», сопровождая их обманной, по своей природе, рекламой. Читатель, получив раз-другой в красивой обёртке совсем непотребное, уже не верит ей, не верит и газетным рецензиям, которые сейчас в основном подаются в стиле реклам. Не верит даже авторским аннотациям. А на магазинных полках хорошие книги, если и приняли их, лежат где-то на заднем плане, заставленные расцвеченными, зазывными, как гетеры, обложками.  И если не стоит за спиной автора оборотистый бизнесмен, а у самого  писателя  нет средств на «продвижение» своего «товара», если о книге его не сообщают яркие дорогостоящие плакаты на придорожных щитах, на автобусных остановках, на стенах вагонов метро и электричек, на стендах в книжных магазинах, - книги его так и будут лежать незамеченными, читатель не знает о них.
Где выход из этого порочного круга? Похоже, его никто и не ищет.


…Пишу об открытиях ЮСа в журнал «Наш современник». Главный редактор, поэт Станислав Куняев,  ответил по электронной почте: «…Юру мы публиковали не раз, но этот материал печатать я не решаюсь – кто подтвердит?» Глупее не придумаешь!  Да кто ж тебе подтвердит? Если бы кто мог - значит, уже знает всё  и сам бы давно написал об этом. Кто-нибудь занимается ныне так глубоко исследованием «Слова», как Юрий Сбитнев? Разбуди его ночь-полночь – ответит на любой вопрос. Он исследует именно «Слово», текст, а там, оказывается, всё сказано, всё есть, сумей только прочитать.
Размещаю статью в «Прозе.ру», этот сервер, конечно, - огромная свалка, там своя публика играет в литературу, но, знаю, ссылки оттуда автоматически перейдут на другие страницы Сети – кто-то и заметит. Вскоре отозвался главный редактор журнала «История в подробностях» Михаил Кобылинский – просит разрешения опубликовать у себя эту статью. И опубликовал - броско, с иллюстрациями. Рецензию на «Великую княгиню» в той же «Прозе.ру» заметила главный редактор журнала «Топос» Валерия Шишкина и тоже хорошо поместила её у себя.
Значит, есть интерес к «Слову»  и его Автору!
Украинский композитор Владимир Губа написал симфоническую поэму «Слово о полку Игореве», и вместе со Сбитневым они  с успехом представили её благодарным слушателям.
Читатели тоже откликнулись.
«Боже мой, и сам не знаешь, как живёт в тебе что-то глубинное, родное, высокое, воспламеняющее вечной любовью к истоку, пока не столкнёшься с очередным Служителем Русскому Слову. Спасибо и Алексею Широкову, и Юрию Сбитневуу. Низкий поклон обоим. Храни вас Господь!», - написала Надежда Мирошниченко из республики Коми в сетевую газету «Российский писатель», опубликовавшую мою обширную статью.
Там же:
«Какое великое дело сделано!!! За это стоит в ноги поклониться. Нина Бойко».
«Поклон Юрию Сбитневу! Уверен, что его труды оценят, и разговор о «Слове» без участия Сбитнева будет невозможен.
Спасибо и Алексею Широкову, умеющему ценить талант и подвижничество. Александр Щербаков».
«Прочёл, и словно во времена те стародавние окунулся. Опахнуло ветром тем ещё… Геннадий Ёлкин».
«Даже небольшое продвижение в расшифровке «тёмных» мест «Слова» - событие. Если представить, что часть исследований Юрия Сбитнева будет оспариваться, всё равно его труд – это явление в осмыслении великого памятника русской литературы. Юрий Брыжашов».
«Сложно переоценить вклад Юрия Сбитнева в изучение, постижение «Слова о полку Игореве». Самые благие и светлые пожелания Вам!  Кнарик Хартавакян».
«Великий подвиг русской литературы тихо, без грома литавр совершается, чтобы удивлять и радовать потомков. Слава Юрию Сбитневу, здравия и милости Божьей!          Юрий  Серб.

А вот письмо из управления культуры древнего русского города Трубчевска:
        "Глубокоуважаемый Юрий Николаевич!
Так хочется обратиться к Вам как к Великому князю писательской дружины.
Здравствуйте, дорогой!!!
Светлого Вам Нового года и Рождества Христова.
Трубчевская земля всегда рада Вам и Вашему Слову.
Давайте планировать встречу на 2018 год.
Хотелось бы ее организовать более массово, на уровне профессионально-педагогического колледжа,
не ограничиваясь встречей в библиотеке. Брянская научная библиотека им. Ф.И. Тютчева, знаю, была заинтересована встречей с Вами. Можно провести еще круглый стол с Брянской писательской организацией. Вопросы организационного плана возьму на себя, если заблаговременно буду знать дату Вашего визита.
А сегодня я желаю Вам крепкого и устойчивого состояния здоровья, бодрости духа и творческого заряда.
Низко кланяюсь. Елена Юденкова".
               

Невозможно понять тех, кто вопреки здравому смыслу не признаёт, что люди приходят в мир наделёнными Природой каждый своими способностями, умственными и физическими, и у каждого они неповторимы, а у отдельных настолько особенны, настолько высоки, что поражают воображение. Примеров тому масса. На телеканале «Россия» идут передачи «Удивительные люди», участники которых такое демонстрируют, что уму непостижимо!
Юрий Сбитнев – из них. 
Впрочем, сам он таковым себя не считает, говорит лишь, что порой не знает, как приходят ему те или иные решения, выводы, заключения.
Вот одно из таких признаний:
«… Пишу вторую «Княгиню», не переставая удивляться тому, что садится на "краешек пера" и откель сие приходит, и почему вершится это в моей душе и никак не в голове... Почитай, более двух десятков лет пытался я разгадать события 1169 года, происшедшие в Киеве. Тогда более одиннадцати русских князей (по некоторым данным более 15) взяли на щит стольный город, и церкви многие "на щит" взяли, лишая их многих икон, богослужебных книг и утвари церковной... О том годе перечитал все летописи, каждую буковку пощупал, десятки, если не сотни статей прочёл и книг историков всех времён, изборники листал, в «Слове» пытался (пытаюсь до сих пор) след отыскать... Но так и не докопался до тайны того "спускового механизма". Не находил логики в произошедшем! И вдруг не далее чем позавчора, совершенно непредсказуемо явилось то событие в мельчайших подробностях. Перегрузил его из души в колпу  свою, тешу мозги и мыслями растекаюсь по Древу... А в уголку мозга маленькая заноза: по какому такому велению пришло в душу явление? И при чём я сам тут?».

Суждения свои он никому не навязывает, святое правило его: «Не доказывать, а рассказывать», и в книге «Обретение Слова»  (так назвали они с Ольгой изменённые и дополненные «Тайны родного слова») подробно, шаг за шагом рассказывается, как шло исследование гениальной, загадочной Поэмы Древней Руси – великого нашего национального достояния. В комментариях приводятся убедительные факты потерь и ран, нанесённых первоисточнику первыми редакторами по цензурным и идеологическим соображениям. Указаны так же их «дописки», хотя и незначительные. Последняя глава посвящена истории обнаружения «Слова», тут и черниговский след, и Ярославль – целый детектив!
Ольга Гринёва в этой работе - полноправный соавтор. Кстати, среди незнакомых с ней людей как-то слышал: «Вот она ездит всюду с писателем – себя показать». Но об этом прежде всего надо спрашивать Юрия Николаевича. Если он, всю жизнь отдавший изучению «Слова», ставит на книге её имя рядом со своим – это говорит о многом. Он, только он может судить о ней. И если я, Оленька, написал тут что-то не так – прости меня.
Нет у меня лучших пожеланий вам, дорогие друзья мои, как идти той же чистой, честной дорогой и, несмотря ни на что, делать всё, чтобы Русь наша не гибла.
                х х х







Из письма ЮСа:

 …  В древнейшем и глубочайшем нашем русском языке, в его азбоге было аж четыре буквы «юс»:                (юс малый, юс большой и два юса йотированных),  так и не осознанных, так и не разгаданных Константином-философом, приспособлявшим сию РЕЧЬ и ГЛАГОЛЪ к византийским письменам, дабы читать греческие служебные книги. До сих пор это считается созданием (!) русской письменности!!!  Не понял, сердечный, не осознал, что это такое – юсы. Но в азбуке оставил. А вот, онемечивая Землю русскую, Петр выкинул их...
Так что же это такое? Неожиданно и поразительно! «Юс» - человек, повязанный Словом (Богом)…
И для меня поразительно! И меня по жизни пытались выбрасывать, лишать своего Слова (прозы)… Ан нет! Выжил ЮС!            









   Письмо ЮСу:
Юр! Давай бросим вызов чиновникам от литературы! Не признают открытия твои – ну и пусть им! Тебя признала инстанция высшая – Читатель! Работа твоя будет жить, доколе жить будет «Слово о полку Игореве», а оно бессмертно. Значит, и Обретение его будет жить вечно.
Ты вечен, ЮС!
Обнимаю сердечно – АШ.