Снежный день

Глава I: Братья Суриковы

Дома пахнет праздником, мандаринами, шоколадными конфетами и хвоей. Ёлка, невероятно большая, звездой упирается прямо в потолок. Эдик, сидя на руках у самого настоящего Деда Мороза, задирает голову и не видит вершины. Ему мешают пушистые ветки. Зато Эдик видит множество ёлочных игрушек, искрящихся в свете гирлянды. Ёлка тоже настоящая, как и Дед Мороз.

От всполохов гирлянды в комнате меняется свет: с жёлтого на зелёный, с зелёного на красный, с красного на синий. Искрит и посох Дедушки Мороза, которым он стучит о пол.

- Ну, а теперь, - приятным раскатистым басом говорит Мороз. – Сыграем в игру.

В руках у Деда Мороза неведомым образом появляется снежный шар из ваты. Он отдаёт его Ване, старшему брату Эдика, который стоит по правую руку Деда Мороза, и приговаривает считалку, пока снежный шар ходит по рукам:
-  Снежный ком мы все катаем. До пяти мы все считаем. Раз, два, три, четыре, пять…
На слове «Пять» шар оказывается у Эдика в руках, и Дед Мороз заканчивает:
- …Эдичке стихи читать.

Эдик в восторге. Задолго до Нового Года он начал учить стих, выучил его назубок, и теперь получит от Дедушки Мороза самый большой подарок. Дед Мороз волшебным образом узнал, что Эдик учил стих, поэтому он и дал ему такое задание.
Мальчик собрался с мыслями, глубоко вздохнул, посмотрел на улыбающиеся лица мамы и папы, сидевших напротив, и начал с выражением декламировать стихотворение:

- Вот моя деревня;
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;

Вот свернулись санки,
И я на бок – хлоп!
Кубарем лечу я
Под гору, в сугроб.

Эдик не обращает внимание на ошибку, но видит, что мама не отводит от него глаз, внутренне поддерживая и болея за сына. Она даже приподняла подбородок и как будто хочет сказать: «Ну, давай! Ты же знаешь стишок!».
Он самую малость спотыкается перед следующим четверостишьем, но продолжает:

- И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.

Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребята… смеются!

Теперь он замечает свою ошибку, но не может вспомнить, как там правильно. И дальше стихотворение не может вспомнить. Эдик чувствует, что его лицо начинает гореть от волнения, но Дедушка Мороз смеётся своим густым басом из под белоснежной бороды и говорит:
- Замечательное стихотворение. Сам выучил?

Эдик, сидя у Дедушки на руках, кивает. Он не может ничего сказать, потому что застрявшее в горле четверостишье не пропускает другие слова, но Дедушка Мороз этого не замечает. Он, наклонившись, засовывает руку в красный мешок, стоящий около его ноги, что-то там ищет и достаёт из мешка огромную коробку, на которой изображён….
…луноход.


Мальчик вспоминает про свой новый луноход и просыпается. Эдик в майке и трусах лежит на втором этаже двухъярусной кровати. Снизу посапывает старший брат.
Дед Мороз подарил ему накануне классный луноход, с которым Эдик играл, пока его глаза сами не начали закрываться. Новогодняя ночь, единственная в году, когда родители не заставляют ложиться спать вообще, но к двум часам ночи Эдик, всё-таки, уснул.

Он помнил, как папа помог ему, засыпающему, забраться на второй этаж кровати, и Эдик попросил, его подать ему новый луноход. Но папа сказал, что Эдик может столкнуть луноход, и тот упадёт и разобьется. И что Эдик уже большой, чтобы спать с игрушками. И папа поставил луноход… Поставил луноход… Куда же папа поставил луноход?

Эдик сел на кровати и оглянулся. В комнате было светло настолько, насколько позволяли плотные шторы проникать дневному свету. Он потёр глаза, потянулся и громко зевнул. Майка сбилась в сторону от того, что он крутился во сне, и Эдик привычным движением поправил её.

Папа, конечно, лукавил, когда говорил, что Эдик может столкнуть луноход с кровати, бортики были достаточно высокими, но мальчик был готов согласиться с отцом по поводу того, что с игрушками спят только малыши. Ваня, например, уже очень давно не спал с игрушками. Даже с мягкими. У Эдика же был любимый, набитый ватой, медведь, которого он всегда брал с собой в кровать, обнимал его, да так и спал с ним всю ночь. Но этой ночью медведь оказался забытым и остался сидеть в углу кровати в ногах у мальчика.

Эдик, держась за бортики, поставил одну ногу на перекладину лестницы, потом поставил вторую ногу, и спустился со своего второго яруса на пол. Ни для кого в семье не было секретом, что Эдик тоже хотел спать на нижнем ярусе, который занимал брат. Но Ваня, пользуясь старшинством, отстаивал своё право на койко-место, не терпящим возражения голосом. Даже если мама просила старшего сына уступить место брату хотя бы на одну ночь, Ваня говорил, что это его кровать и на ней будет спать только он.

Но сейчас Эдика меньше всего волновала кровать с её ярусами. Ему было интересно, куда же папа убрал луноход, потому что Эдик уснул до того, как это случилось. Все свои игрушки мальчик держал в большой картонной коробке, на боку которой было написано незнакомое ему словосочетание «Не кантовать» и которая в нескольких местах, по большей части сверху, была обмотана чёрной изолентой. Но в коробке лунохода не было.

Ванины же игрушки хранились либо в шкафу на верхних полках, до которых Эдик ещё достать не мог, либо внизу за закрытыми дверцами. Игрушки на верхних полках трогать было категорически запрещено, потому что там, в основном, были коллекционные модели, стоявшие в коробочках. Игрушки с нижней полки были доступны Эдику почти всегда, но нужно было получить специальное разрешение старшего брата.
Папа мог, конечно, убрать луноход на нижние полки шкафа, и, поскольку игрушка принадлежала Эдику безраздельно, разрешения у брата можно было и не спрашивать. Но он всё равно боялся навлечь на себя братский нагоняй, а потому, прежде чем открывать дверцы, повернулся к кровати. Шторка, закрывающая брата от внешнего мира, была задёрнута. Эдик прислушался.

Он услышал, как в соседней комнате храпит дед. Услышал далёкий шум ветра на улице. Услышал, как в коридоре пробежала Томка – их кошка. Услышал тиканье часов. Он взялся за ручку дверцы. Потянул. Ещё потянул. И ещё потянул. И… дверца предательски скрипнула. Эдик выдохнул. Он готов был почувствовать обрушившийся на него праведный гнев брата, вжал голову в плечи и ещё раз развернулся, но шторка по прежнему была задёрнута и никто за ней не шевелился.

Мальчик приободрился, заглянул за дверцу, но вожделенного лунохода не нашёл. Он также аккуратно прикрыл её, и на этот раз она не издала ни звука. Вторая дверца тоже могла скрипнуть, но миссию по спасению лунохода нужно было довести до конца. К счастью для мальчика, она не стала скрипеть, но, к несчастью для него, лунохода не оказалось и за ней.

Ситуация оказалась хуже, чем предполагал Эдик. Он расстроился, и даже страх от того, что брат мог услышать, как он лазил в его полки, отошёл на задний план. Не так уж много мест в комнате, куда можно было убрать игрушку. Стоял ещё комод с выдвижными ящиками, но ни в одном из ящиков лунохода не нашлось.

По всему выходило, что папа забрал луноход с собой, в их с мамой комнату, после того, как уложил Эдика спать. А это делало миссию не невозможной. Это делало миссию невыполнимой. Придётся ждать, пока родители проснуться, а до этого скучать по вновь приобретённому луноходу.

Вообще… Эдик снова взглянул на шторку, прятавшую брата. Папа мог поставить луноход и под кровать. Там они с братом игрушки не хранили, но папе то какая разница. Эдик, не вставая с пола,  на четвереньках дополз до кровати, приподнял шторку, свисавшую до пола, и чуть не вскрикнул от радости: луноход стоял под кроватью. Папа, папа! Сами же с мамой ругаются, когда они с братом игрушки с пола не убирают.

Эдик выудил свой луноход. Свой новый замечательный луноход. Это была жёлтого цвета игрушка, похожая на космический корабль, с фарами и хвостовыми крыльями. С прозрачной кабиной, в которой сидели два пилота в шлемах с надписью «СССР». На бортах игрушки было написано «Вихрь». А по центру корпуса располагалась большая белая сфера, которая сверкала всеми цветами радуги, когда луноход был включён.
Кнопка включения этой великолепной игрушки находилась внизу. После того, как Дедушка Мороз подарил Эдику игрушку, папа вставил в неё батарейки. Эдик был бесконечно счастлив, что у папы нашлись батарейки, так как в стране Деда Мороза этой радости, по всей видимости, не было.

Не страшась теперь, что он разбудит брата, Эдик включил луноход и поставил его на ковёр. Игрушка, издавая звуки «пиу-пиу» и сверкая сферой на корпусе, начала движение по полу комнаты. Эдик вспомнил, как накануне их кошка Томка забавно выгибала дугой спину и прыгала вокруг лунохода, и пожалел, что кошки нет в их комнате.

Через некоторое время мальчик счёл неудобным, что игрушка движется по хаотичной траектории. Виной всему были колёсики, расположенные прямо под светящейся сферой, которые не были закреплены на ось, а прикреплялись к двигателю и вращались куда хотели, в зависимости от неровностей ландшафта. «Надо чем-то закрепить колёса, чтобы луноход ездил ровно», - задумался Эдик над новой модификацией игрушки.
Ещё через пару минут мальчику надоел луноход, хотя он, пока ещё, об этом не догадывался. Луноход отправился к окну и застрял, уткнувшись в трубу от батареи. Эдик встал, чтобы направить его в другую сторону, но его взгляд привлекла новая коллекционная «Чайка», которую Дедушка Мороз подарил Ване за то, что тот спел песню. У Вани стояли, в коробочках, военный «УАЗ», «Нива», «Москвич» и какого-то непотребного зелёного цвета «Запорожец», но венцом коллекции была новенькая «Чайка», чёрного цвета с серебряной молнией по бокам.

Эдик подумал о том, что, в отличии от лунохода, «Чайка» точно будет ездить ровно. Ему захотелось подставить стул и хотя бы подержать коробочку с машинкой в руках.
- Даже не думай об этом, - раздался за спиной мальчика голос брата, и Эдик, вздрогнув, повернулся.

Ваня отодвинул шторку. Глаза заспанные, волосы растрёпанные, но лёгкая улыбка на лице давала Эдику понять, что брат видит его насквозь. Эдик любил брата, хотя тот часто задавался и умничал, и когда Ваня это делал, то был очень похож на кролика из мультфильма про Винни Пуха. Так, втайне от всех, думал Эдик. Брату не хватало только очков, а в остальном он был таким же тощим, высоким и считал, что всё и про всех знает.
- Я просто посмотрел, - Эдик спас нелепо уткнувшийся в батарею «пиу-пиу» луноход и пустил его в другую часть комнаты, но игрушка тут же свернула и поехала под кровать. Пришлось спасать её и оттуда.

Ваня сел на кровати и отодвинул шторку целиком.
- Ты бы не тратил батарейки, - посоветовал он брату. – Эти закончатся, а других у папы нет.

- Папа купит другие батарейки, - мальчик достал луноход из под кровати и снова попытался пустить его к двери, но луноход своевольно сворачивал в другую сторону.

- Такие батарейки даже не везде продаются, - возразил Ваня. – И вообще ты своим «пиу-пиу» весь дом перебудишь.

- Не перебужу…., - успел вставить фразу Эдик, но Ваня продолжил:
- И папа разозлится, вытащит из твоего лунохода батарейки и не будет «пиу-пиу».
Эдик, которому на самом деле надоело ползать за едущим не туда луноходом, поймал его и выключил.

- Ты чистил зубы? – спросил Ваня.
- Чистил, - отмахнулся от брата Эдик.
- Иди сюда, - позвал Ваня.
Эдик оглянулся на брата, но не пошёл.
- «Бомбибом» дам, - протянул к брату, зажатую в кулак правую руку, Ваня.
Эдик не знал, откуда брат, не вставая с кровати, мог достать жвачку «Бомбибом», но повёлся, за что и получил «шпалу» прямо в лоб.
- Марш чистить зубы, - волшебная мамина фраза, сказанная тоном, не терпящим возражений, убедила Эдика, что чистить зубы надо обязательно.
Он даже не стал возражать брату, а только потёр ушибленный лоб, развернулся и вышел из комнаты.

Ваня слышал, как Эдик включает свет, открывает и закрывает дверь. В тишине квартиры он услышал даже, как младший брат включил воду.
Ваня встал с кровати и подошёл к луноходу, оставленному Эдиком на полу. Он поднял и включил игрушку, от чего та снова начала издавать «пиу-пиу» звуки и мигать сферой.


Часа через два, когда время перевалило за полдень, проснулись родители. К этому времени Ваня заканчивал свой новый рисунок - карандашное изображение снежного человека. Эдику же надоели игрушки, он сидел на кровати и листал «Весёлые картинки».
- Вихрь поднялся, двери сорвались с петель, и несметная сила чудовищ влетела… Что же делать? Это прямо фильм ужасов…, - декламировал Эдик.
- Что ты там читаешь? – повернулся к нему Ваня.
- Комикс про Соварона, - Эдик поднял журнал с колен на уровень глаз, чтобы показать брату обложку и засмеялся. – Шоварон, шоварон.
- Ты же читал его миллионы раз, - Ваня не улыбнулся кривлянию брата.
- Но тут классные монстры, - продолжал улыбаться Эдик.
- Ты боишься монстров.
- Не боюсь.
- Боишься. Ты сейчас не боишься, потому что день. А ночью ты их опять будешь бояться.
- А вот и не буду. Монстры живут только на картинках, а в жизни их не бывает.
- Тогда не бывает и Деда Мороза, - подразнил брата Ваня.
- Дед Мороз бывает, а монстров не бывает, - возразил Эдик.
- Снежный человек бывает.
- Снежный человек не монстр
- А кто же тогда?
Эдик пожал плечами:
- Не знаю. Это обезьяна.
- Сам ты обезьяна. Снежный человек огромный, - Ваня развёл руки в стороны. – И прилетел из космоса.
- Ваня, а давай диафильм про снежного человека посмотрим, - вспомнил Эдик.
«Ну, напомнил», - мысленно хлопнул себя по лбу Ваня. Он не хотел смотреть диафильм, точнее ему не хотелось распаковывать диапроектор.
- Давай не сейчас.
- Ну, Вааааняяяя… - проныл Эдик, и в этот момент мама открыла дверь в их комнату.
- Доброе утро, дети,  - улыбнулась она.
Ваня не успел даже рот открыть, как Эдик выдал:
- Мама, Ваня не хочет смотреть со мной диафильм!
- Я не не хочу…, - Ваня зыркнул на брата.
- Чтобы не происходило в мире, в этой комнате всё как всегда, - сказала мама тихо, а потом, обращаясь к Эдику, добавила, - А ты что сам не можешь включить себе диафильм?
- Я могу, но… - начал было Эдик, но Ваня опередил его.
- Он ещё слишком маленький, чтобы включать диапроектор. Он сломает его.
Ваня охранял проектор с диафильмами так же рьяно, как он охранял свои коллекционные автомобили.
- Не сломаю, - огрызнулся в его сторону Эдик.
Мама же была конструктивней:
- А ты давал ему включать проектор, чтобы утверждать, что он его сломает? – спросила она.
- Нет, но..., - начал было возражать Ваня, но мама продолжила:
- Так ты покажи ему, как пользоваться проектором, и Эдик будет сам смотреть диафильмы, не теребя тебя.
- Он мне все диафильмы разбросает, - попытался Ваня выстроить последнюю линию защиты.
- Не разбросаю, - возразил Эдик.
- Вот видишь, не разбросает, - поддержала сына мама и снова улыбнулась.
- Разбросает, - буркнул Ваня.
 - Ваня, тогда пойди навстречу брату и включи ему диапроектор, - настояла мама.
- Я и собирался, только хотел рисунок дорисовать, - он поднял листок бумаги с карандашным рисунком.
Мама подошла ближе:
- Кто это? – спросила она, разглядывая Ванин рисунок. – Орангутанг?
- Это снежный человек, - улыбнулся Ваня.
- А я надеялась, что это орангутанг. А это очередной монстр, - мама потрепала сына по голове.
- Снежный человек не монстр, он инопланетянин, - возразил Ваня.
- Да? Инопланетянин? – удивилась мама. – А я уверена была, что это монстр.
- Ваня просто монстров боится, поэтому инопланетян рисует, - рассмеялся Эдик.
- Ой, кто бы говорил, - Ваня развернулся в сторону брата. – Ты сам и шторы просишь расшторить, и со светом спишь, и медведя обнимаешь.
- А ты за занавеской спишь, - показал Эдик в сторону шторки, закрывающей Ванину кровать.
- Дети, остановитесь, - мама закрыла глаза и вздохнула. – Почему вы новый год встречаете так же, как провожали старый? Так у вас в этом году ничего не изменится.
- Это всё он, - ткнул в Ваню указательным пальцем Эдик.
- Этот сам виноват, - одновременно с братом сказал Ваня, показав на него большим пальцем.
- Кошмар. Сбегу я от вас, - резюмировала мама. – К инопланетянам. Вы кушали что-нибудь?
Братья покачали головами.
- Вы не голодные или забыли, где стоят салаты?
- Мы не голодные, - ответил за обоих Ваня.
- Мы забыли, где стоят салаты, - из чувства соперничества сказал Эдик.
- Вы кушать будете? – вздохнула мама.
Братья кивнули.
 - Салаты будете?
- Я не хочу, - Эдик встал с кровати, чтобы положить журнал на место.
- Я тоже не хочу, - сказал Ваня.
- Тогда я вам сделаю кашу. Будете кашу?
- НЕ-Е-ЕТ, - в унисон произнесли братья.
Мама рассмеялась:
- Я так и думала. Бутерброды будете?
- Бутерброды будем, - опять ответил за двоих Ваня.
- Только если с колбасой, - сказал Эдик.
- Мясная душа, - ухмыльнулась мама. – Через пятнадцать минут жду вас на кухне.
Мама вышла из комнаты братьев и столкнулась с дедушкой – папиным папой, – который жил в соседней комнате.
- О, Василий Захарович, вы уже тоже проснулись, - улыбнулась мама. – И, смотрю, бодрячком. Как самочувствие?
- Отлично себя чувствую, Женечка. Доброе утро, - дедушка говорил приятным бархатным баритоном. - Я же говорил вчера, что водку, главное, вовремя «зарядить». И тогда никакого похмелья не будет.
Женя могла бы возразить этому утверждению, но спорить ей не хотелось. Поэтому она только спросила:
- Вы бутерброды будете?
- Буду, - кивнул дедушка и, заглянув в комнату к мальчишкам, сказал. – Сорванцы, привет.
- Доброе утро, дедуля, - ответили парни в унисон.
Дедушка ушёл в ванную комнату, а Женя пошла на кухню. Из её с мужем комнаты раздавался звук телевизора, но ничего стоящего в первый день года не показывали. Впрочем, чтобы там ни шло, слава Богу, это было не «Лебединое озеро».


Наступил новый год, и чего от него ожидать не знал, решительно, никто. Отчаяние, нависшее над всей страной благодаря событиям года предыдущего, можно было вдыхать вместе с воздухом.

Женя подошла к окну и выглянула на улицу. Погода была поистине новогодней: тихонько падал плотной стеной пушистый снежок, деревья грелись под облепившим их снегом, снежные «шапки» свисали с крыш домов. Людей на улице видно не было, и снег лежал кристально-белый и нетронутый. В такие моменты казалось, что мир замер. Женя из окна еле различала скованную льдом бухту, а вот сопок, взявших в кольцо и бухту и город, видно не было.

На подоконнике стояли гортензии, с белыми, шарообразными цветами, прям как ёлочные игрушки, и Женя проверила, надо их поливать или ещё рано. Она взяла фиолетовую пластмассовую лейку, стоявшую рядом с горшками, и полила цветы.
Пока металлический чайник кипятил воду, а она делала бутерброды, на кухне появился муж:
- Помочь? – спросил он.
- Достань салаты.

Муж открыл холодильник и достал оттуда «Оливье», «Селёдку под шубой», заливное и расставил всё это на столе.
- Слава, - обратилась к мужу Женя и, оторвавшись от бутербродов, выглянула в коридор. – Тебе не кажется странным, что дед «заряжает» водку перед экраном телевизора? И воду.

Как будто услышав её слова, закипел стоящий на столе чайник, из его носика повалил пар. Женя выключила его из розетки.

- Казаться-то кажется, - ответил ей муж. – Но страшного в этом ничего нет. Ни водке, ни воде от этого хуже не становится.
- Я ни за водку, ни за воду не переживаю. Я переживаю за деда.
- Ты боишься, что он будет заряжать перед телевизором аккумуляторы и ружья? – рассмеялся муж.
- И мои «крэмы», - рассмеялась Женя в ответ.
Посмеявшись, она постаралась придать себе серьёзный вид:
- Слава, я же серьёзно переживаю за твоего отца. Что у него с головой, что он верит во всю эту чушь?
- Жень, да полстраны в эту чушь верит, - муж взял тарелку с бутербродами и поставил её на обеденный стол, после чего достал пять кружек. – Как только на экране появляется экстрасенс, кто копчиком к телевизору прижмётся, кто головой, кто селезёнкой.
Женя опять рассмеялась.
- Так и есть, - продолжил Слава. - Вон у Лапкина жена хондроз так лечит: загнётся раком перед телевизором, раскачивается и постанывает. Он сам рассказывал.
Женя рассмеялась пуще прежнего.
- Я не думаю, что надо придавать такое значение завихрениям отца. Людям, всё-таки, надо во что-то верить. Верить в сытую жизнь и спокойный сон; верить в благополучие детей; верить в то, что болячки рассосутся. Понимаешь? Вот и приходится верить магам-чудотворцам, раз уж в государство верить не получается. Тут даже не понятно: а в какой стране мы проснулись? СССР это ещё или уже нет?
 - Мы, Славик, проснулись в стране с названием «С Новым Годом», - ответила Женя, расставляя на столе кружки с чаем. – Чудеса у нас теперь будут каждый день. И дальше будет всё чудесней и чудесней. Зови детей завтракать. И отца зови.


Дедушка, в итоге, от бутербродов отказался, достал из холодильника ещё и холодец, и на столе, буквально, не осталось места, чтобы поставить хоть что-нибудь ещё.
- У нас прямо продолжение новогоднего ужина, - улыбнулась Женя.
- Гирлянду включи, - посоветовал ей муж.

Женя протянула руку к розетке, и, висевшая на струне гирлянда, засверкала разными цветами.
- Вот теперь настоящий Новый Год.

Дети уплетали бутерброды с маслом, сыром и колбасой, запивая их сладким чаем. Старший сидел рядом с мамой и жевал с самым невозмутимым видом. Его брат был прав, Ваня действительно внешностью напоминал кролика из Винни Пуха. Он был в маму: тонкокостный, черноволосый и черноглазый, но светлокожий. За последний год он подрос сантиметров на двадцать пять, поэтому был значительно выше младшего брата, который пока рос умеренными темпами.

Зато по Эдику было видно, что он будет коренастей старшего брата. Он был больше похож на папу. Глаза и волосы были светлее, чем у брата, кожа, наоборот, темнее, а сам он вполне пропорционально рос как вширь, так и в рост, поэтому не выглядел таким тощим, как старший брат. Зато форма глаз, носа, губ и ушей у братьев были одинаковые.

Что их ещё отличало, так это бурная непоседливость младшего брата против безмятежности старшего. Эдик сидел рядом с дедушкой, и, казалось, ел и танцевал одновременно. Уже по паре раз на него прикрикнули и мама и папа, чтобы он сидел спокойно. Один раз Ваня пихнул его локтем под ребро, после чего Эдик издал праведный вопль. Маме пришлось, в очередной раз, указать старшему сыну, что нельзя бить младшего брата. Дважды Эдик пнул под колено дедушку, который, впрочем, никак не реагировал на непоседливость внука.

Но, на самом деле, Эдик пытался покормить кошку колбасой, старательно делая это так, чтобы оставшиеся четыре члена семьи его не спалили. Томка тёрлась об его ноги, единственная в семье, кто была всецело довольна поведением самого младшего из людей. Её даже не смущал тот факт, что колбаса порой падала ей прямо на морду. И, что самое интересное, никто за столом даже не обращал внимания на подкормку Эдиком кошки.

Мама вторая после дедушки, кто не стал есть бутерброды, а положила себе несколько ложек «Оливье».
- В этом году «Оливье» просто золотой салат, - пояснила она своё решение. – И я хочу всецело насладиться его золотым вкусом. Шутка ли колбаса с двух двадцати до восьми рублей подпрыгнула.

На этих словах Эдик каким-то шестым чувством понял, что пора прекращать кормить кошку колбасой за восемь рублей. Во-первых, это расточительно. А во-вторых, судя по всему, влететь за такое может серьёзней, чем за колбасу за два двадцать.
- М-да, - бархатным басом протянул дед. – Тогда и бутерброды тоже золотые.
- Ох, и не говорите, - подтвердила Женя. – И что будет дальше не понятно.
- Ну, либо у нас всё будет по талонам, либо цены подскочат до небес, - попытался спрогнозировать дед.
- Какой-то мрачный у тебя прогноз, бать, - сказал Слава.
- А другого у меня нет, - заключил дед.

Некоторое время все молчали.

Доедая холодец, Василий Захарович пробормотал про себя:
- Вот качусь я в санках. Вот мой дом родной. Вот моя деревня…
Не успев закончить, он посмотрел на, сидящую напротив него, Женю, которая округлила глаза и выразительно покосилась на младшего сына. Дедушка вмиг сообразил, что он чуть не сдал Деда Мороза.

Дети, впрочем, ничего и не заметили.
- Можно мы сходим погуляем? – спросил Ваня, смотря на папу, хотя вопрос, в большей степени, адресовался маме.
- Сходите погуляйте, - кивнул папа.
- Куда вы пойдёте? – спросила мама.
- Мы около дома на снегокате покатаемся. Ну, за Денисом и Глебом может быть зайдём, - сказал Ваня. Ему совсем не хотелось сидеть дома, и хотелось рассказать друзьям о новой коллекционной модели.
- Ты мне обещал диафильм, - напомнил ему Эдик.
Ваня не стал возражать:
- Какой ты хочешь посмотреть?
- Призрак белого континента! – воскликнул Эдик.
- Опять какие-то монстры, - закатила мама глаза.
- Мам, призраки не монстры, - с безграничным терпением пояснил Ваня. – Они…
Но Ваня не успел закончить, за него это сделала мама:
- …ага, инопланетяне, я знаю.


«Призрак белого континента» был восхитительным  диафильмом про снежного человека, и Эдик обожал его больше остальных. У Вани эта история тоже была в фаворитах, но так как они смотрели этот диафильм чаще всего, она ему начала надоедать. Ему хотелось совсем других страшных историй, а не тех, которые предлагали детские журналы или же диафильмы.

Ваня осознавал, что он вырос из этих историй, а новым взяться было не откуда, поэтому он старался переложить свои желания на листы бумаги, рисуя различных монстров и ситуации с ними. Долгое время он перерисовывал картинки с комиксов, которые печатали в журналах типа «Весёлые истории», а с недавних пор он начал придумывать свои комиксы.

Зато, просматривая диафильмы, братья развлекались, читая тексты к картинкам по ролям, стараясь имитировать разные голоса. Особенно веселились они, когда Эдик читал реплики за суровых полярников, старательно пародируя густой дедушкин бас, который то и дело срывался на мальчишечий фальцет.

Досмотрев двухсерийный диафильм, мальчишки оделись и вышли в коридор.
- Сорванцы, будете со мной фильм смотреть? – крикнул из комнаты дедушка.
- Какой? – Ваня интересовался больше из вежливости.
- «Выдра по имени Тарка» началась.
Братья переглянулись и поморщились.
- Не, дедушка, не будем, - сказал Эдик. – Мы уже гулять собрались.

Мама вышла в коридор проводить мальчишек. Проверила, хорошо ли на них сидят шапки, которые завязывались шнурками под подбородком. И Ваня, и Эдик терпеть не могли эти завязочки. На шапке у Эдика крепилась ещё и красная пятиконечная звезда с серпом и молотом посередине.
- Под домами не ходите, - предупредила мама. – Видели, сколько снега на козырьках висит?
- Не будем, мам, - обещает Эдик.
- Брата одного не оставляй, - предупредила она Ваню.
- Да уж, его оставишь, - ухмыльнулся Иван.
В коридор выбежала Томка, проверить, что происходит, потёрлась об Женину ногу и побежала смотреть «Выдру» вместе с дедушкой.
Мальчишки вышли в подъезд, стены которого были выкрашены в синий цвет. Во многих местах краска облупилась. Их снегокат «Чук и Гек» стоял под щитком.
- Возьмём снегокат? – спросил Эдик.
- Снег мокрый и липкий сегодня. Неудобно кататься будет, - пожал плечами Ваня.
- Давай возьмём.
- Тащить будешь сам.
Они спускались с четвёртого этажа: Ваня впереди, Эдик сзади со снегокатом.
- Пойдём за Лозиными зайдём, - предложил Ваня.
- Ага, опять меня в сугроб кидать будете, - Эдик хныкал только на словах, на самом деле ему нравилось играть со старшими мальчишками в «Царя горы», особенно когда он их сам скидывал, что было не редкость.


Мальчишки вышли из подъезда пятиэтажного жилого дома под снегопад, который пушистыми снежинками опускался на землю. От подъезда до дороги перед домом был тоннель, стены которого представляли собой сугробы высотой выше Вани. Тоннель этот начал расти ещё в первых числах ноября.

Входная дверь была распахнута, и снег насыпался в подъезд, из которого теперь приходилось выбираться на белый свет, так как уровень снега был выше порога.
Ребята вышли на дорогу, которую не чистили со вчерашнего дня: ни люди, ни техника. Ветер почти не дул, и снежинки – большие, мягкие и нежные – опускались прямо, не сдуваемые и не уносимые порывами.

Где-то стеной стояли могучие сопки, но их не было видно, как не было видно отсюда и закованной в лёд бухты. Всё вокруг замерло в безмолвной белой тишине. Только снежинки кружились и падали, а два мальчика шли, протаптывая новую тропинку в новом году.

Ванины друзья и одноклассники – Глеб и Денис Лозины жили примерно в километре от дома, из которого вышли Ваня и Эдик, и большая часть их пути шла по пустырю. Летом на пустыре росла трава и редкий кустарник, а посередине проходила пешеходная дорожка. Зимой же жители посёлка называли пустырь «Полем Чудес», потому что в ветреную погоду, а особенно в метель, ходить здесь было трудно: ветер дул со всех сторон и сбивал с ног.

Сегодня же ветра не было, как не было и тропинки, которую протаптывали местные жители: никто этот пустырь не чистил от снега. Снег под ногами у ребят утрамбовывался легко, они в него почти не проваливались. Эдик ещё в начале пути попытался убедить брата прокатить его на снегокате, но Ваня категорически отказался.

Пустырь, от проезжей части внизу, полого поднимался наверх. Пешеходная дорога проходила примерно посередине этого подъёма, а над пустырём была ещё одна дорога, которая шла мимо седьмой школы, в которой учились все дети района. Естественно, в свободное от учёбы и уроков время, дети катались от школы до дороги внизу на снегокатах, объезжая тех, кто шёл через пустырь. Машин в районе было не много, да и дорога была огорожена деревьями, за которые ребёнок на снегокате вылететь не мог. Зато сам пустырь был широким, трамплинов можно было настроить сколько угодно и ехать в какую угодно сторону, особенно после обильного снегопада.

Ваня и Эдик дошли до противоположного края пустыря, вдоль которого шла лестница, по которой дети и взрослые ходили в школу. Параллельно лестнице проходили трубы теплотрассы. А за трубами стояла панельная пятиэтажка, в которой и жили Денис и Глеб с родителями.

Эдик оставил снегокат перед подъездом, и они с братом поднялись на четвёртый этаж. Они надеялись, что им откроет не мама братьев, потому что она была пугающе странной женщиной. Например, запрещала детям отмечать Новый Год. Их ожидания оправдались: после первого звонка дверь открыл Денис, за его спиной стоял Глеб.
А может быть наоборот: дверь открыл Глеб, а за его спиной стоял Денис. Братья-близнецы, они были похожи как две капли воды. Различить их было решительно невозможно. У них были одинаковые причёски: чёлки почти до глаз, волосы прикрывают уши. Они были одного роста и телосложения. У них был одинаковый задумчиво-затравленный взгляд. Только у Дениса глаза были тёмно-серые, а у Глеба они были светло-серыми, но если не приглядываться, разницу в цвете можно было и не увидеть.

- О, Ванька, привет, - обрадовался мальчик впереди, это был Денис, и вышел в подъезд, за ним вышел Глеб. Они никогда не приглашали к себе в гости друзей, мама не разрешала.
Мальчишки, как взрослые пожали руки, Ване и Эдику пришлось снять варежки для этого.
- С Новым Годом, - сказал Ваня.
- Тихо ты, - ответил Глеб.
- Мама услышит, - поддакнул Денис.
- Вы чего? Гуляете? – спросил Глеб.
- Ага. Пойдёмте с нами, - кивнул Ваня и почесал голову под шапкой. Голове было жарко, и она вспотела. – На снегокате покатаемся.
- Не пойдём, - мотнул головой Денис.
- У нас срочная работа, - поддержал брата Глеб.
- Может чуть позже пойдём, - сказал Денис.
- Когда всё доделаем, - добавил Глеб.
Эдик, когда слышал, как разговаривают близнецы Лозины, всегда испытывал чувство, как будто сознание расщеплялось надвое. Братья всегда говорили так: один начинал предложение, второй заканчивал. Он никогда не слышал, чтобы они разговаривали по-другому. У Эдика всегда было ощущение, что у близнецов одна мысль на двоих.
- Жалко, - ответил Ваня и добавил, ранив близнецов прямо в сердце. – Мне новую коллекционную модель подарили. Это «Чайка», чисто чёрная, с серебристой полоской по кузову. Зайдёте в гости, покажу.
- Классно, - сказал Денис.
- Здорово, - вторил брату Глеб.
Мама учила их, что зависть это грех, но у них никогда не было игрушечных машинок, тем более коллекционных. А небольшую Ванину коллекцию они видели, и она, действительно, была стоящая.
- А тебе, Эдик, что подарили? – спросил Денис.
- Большущий луноход, - Эдик развёл руки в стороны, чтобы показать какой луноход огромный.
«Здорово» и «Классно» снова прозвучало в унисон, и Эдик заулыбался: вот так вот, у него есть классный луноход, а у других нет.

Ваню же одолевали другие эмоции. Он-то похвастался, но он знал о непростой ситуации в семье близнецов и о том, что с игрушками у них туго. На обладание чем-то классным других детей близнецы всегда смотрели спокойно, пряча свои переживания глубоко внутри, но за этим спокойствием видно было, что мальчишки расстроены. А сегодня тем более было видно, что они расстроены. Шутки ли, у других есть Новый Год, а у Дениса и Глеба его нет. И Ваня постыдился своего мимолётного хвастовства.
- Вы где будете гулять? – спросил Глеб.
- Мы на горке покатаемся, - ответил Ваня. – Ну, может быть на стройку пойдём.
- Если нас отпустят, мы выйдем, - сказал Глеб.
- Но это вряд ли, - добавил Денис.

Ваня и Эдик кивнули друзьям, попрощались и вышли из подъезда.
- Я знаю, - сказал Эдик. – Ты по любому хочешь зайти за «Хрустальной царевной».
- ЧЕГО-О-О? – возмутился Ваня.
Он толкнул брата в сугроб, и Эдик рассмеялся.
- Того, того, - смеялся младший брат. – Тебе же нравится «Хрустальная царевна».
- С чего ты взял, что Серова мне нравится? – спросил Ваня, но в душе смутился. – Она слишком бледная.
- А с того, что ты таскаешь её портфель, - обескуражил брата Эдик и снова рассмеялся.

Ваня набросился на брата, схватил за шапку, насколько это было возможно сделать в варежках, и начал бить его головой об мягкий снег, пытаясь утрамбовать брата в сугроб как можно глубже. Эдик при этом смеялся так, как будто его щекотали.
- Я видел, видел…, - смеялся Эдик. – Как ты таскаешь портфель «Царевны».

Ваня затряс брата ещё сильнее, но поганец был прав: Сашка Серова или «Хрустальная царевна», как её, за глаза, называли все ученики школы, нравилась Ване. Правдой было и другое: она нравилась половине пацанов в школе.

Эдик даже не пытался вырваться из под брата, а только громче смеялся. Ваня же вскоре устал трясти брата и встал.

- Не пойду я к Серовой, - наконец сказал он.
Эдик, продолжая лежать в сугробе, начал возить по снегу руками, вверх-вниз, и ногами, вправо-влево, оставляя следы. Когда он закончил, то попросил брата:
- Помоги мне встать.

Ваня протянул ему руку, Эдик ухватился за варежку, и Ваня рывком поднял брата с сугроба. Эдика посетила короткая мысль, что Ваня его уронит из вредности, но Ваня этого не сделал: в нём вредности было поменьше, чем в младшем брате.
На сугробе остался след, который дети называли «снежным ангелом». Снегопад вскоре этот след засыплет свежими снежинками, но пока он был отчётливо виден. Только углубление от головы Эдика было глубже, чем весь остальной след.

Братья поднялись по дороге к школе. Ступеньки здесь были летом, а зимой они были тогда, когда их расчищали дворники. Снегопад, начавшийся сутки назад и не прекращающийся до сих пор, засыпал ступеньки, которые работники сделали накануне. Зачастую учитель труда, учитель физкультуры и завхоз школы сами брали лопаты и делали ступеньки к школе. Но так как все до сих пор отдыхали и ступеньками никто не занимался, дорога к школе постепенно превращалась в горку.

Эдик первым попробовал покатиться с горки на снегокате, но «Чук и Гек» был слишком тяжёл для свежевыпавшего снега, поэтому он не ехал, а тонул. Ваня отобрал у младшего брата снегокат, который тот с таким трудом волочил сначала к школе, а потом вытаскивал из сугроба, взгромоздился на него и повторил подвиг младшего брата, также бесславно утонув в сугробе.

Пока Эдик переводил дыхание, отдыхая от снегоката, Ваня выковыривал последний из сугроба, отчаянно пытаясь вылезти на дорогу перед школой.

Когда, наконец, ему это удалось, он встал перед братом и сказал:
- Надо покрытие твёрже, чтобы кататься. Так ничего не получится.

Он сел в сугроб, сделал комок из снега и начал его есть. На улице было тепло, под шапкой, дублёнкой и комбинезоном Ваня совсем вспотел и хотелось пить.
- Я маме скажу, что ты снег ешь, - сказал Эдик, который сам, пока Ваня не видел, слопал пару таких шариков.
Ваня размахнулся и почти в упор влепил брату снежным комком, чуть не попав ему в лицо.
- Э-э-эй! – возмущению Эдика не было предела.

Он вскочил, схватил снег, слепил из него снежок и, зачем-то отбежав от брата, швырнул в него комком, попав прямо по шапке. Увидев, как снежный шарик разбивается о голову брата, Эдик рассмеялся и побежал по дороге вдоль школы.
Здесь была проезжая часть, по которой сегодня никто не ездил. Проходя вдоль школы, дальше дорога спускалась вниз и, делая поворот, вела к ещё одной панельной пятиэтажке. Снег засыпал и эту дорогу, но по ней, в отличии от сугроба, можно было кататься на тяжелом «Чук и Геке», не проваливаясь.

Ваня добежал до Эдика, который остановился у начала спуска, для проформы толкнул брата в сугроб, и пока тот ковырялся в снегу, пытаясь подняться и поправить шапку, сел на снегокат и разбрызгивая снег покатился с горки вниз.

Пока они катались, люди на улице так и не появились. Братья Лозины тоже не вышли гулять. Ваня и Эдик катались, в основном, вдвоём, руля по очереди. Вместе снегокат было легче поднимать в горку. Да и просто было веселее, чем если бы один тащился в горку с тяжеленным снегокатом, а второй скучал на верху.

Спустя некоторое время послышался далёкий шум.
- Ты слышишь? – спросил Эдик.
Румянец, от гонок на снегокате и затаскивании его наверх, окрасил его мальчишечье пухлое лицо. Мокрые волосы выбились из под шапки, которую он бы с удовольствием снял. Но Эдик был уверен, что не завяжет в узелок мокрые и замёрзшие верёвочки, которые держали шапку, смыкаясь под его подбородком, а получать нагоняй от мамы, за то что он ходил без шапки, ему не хотелось. С варежками было проще, они были на резиночке, их снял, и они болтаются у рук. Руки не мёрзли, поэтому и Эдик, и Ваня сняли варежки.

Ваня прислушался к тому, что услышал Эдик. Вдалеке раздавался шум.

- Это Снежный человек спускается с гор, - пошутил Ваня. – Он пришёл за тобой, Эдичка.
Ваня всегда так называл брата, когда хотел его напугать.
- И он идёт не один, Эдичка, - продолжил загробным голосом вещать Ваня. – С ним идёт полчище таких же снежных людей.
- Это не Снежный человек, - Эдик был спокоен, так как сейчас не боялся снежных людей. Да и он был уверен, что снежный человек такой звук не издаёт.
- Значит это медведь, - продолжал пугать Ваня.
- Медведь бы рычал, - резонно ответил ему брат.
- Значит это лавина, - не успокаивался Ваня. – И нас сметёт к самой бухте. И все дома сметёт. И школу тоже.
Пока они гадали, что за звук к ним приближается, из серой пелены дня показалось несколько фонарей. На братьев надвигался самый опасный монстр - …
- Шнекер! – вскричал Эдик.
- Сам ты шнекер, - подразнил Ваня. – Это шнек. Бежим!
Ваня оседлал снегокат и, отталкиваясь ногами, направил его вниз с горки.
- Подожди меня!

Снегокат уже начал набирать скорость, но Эдик успел прыгнуть на сидушку за спиной брата.

Ребята летели с горки вниз. Впереди ещё был поворот. До этого ребятам удавалось входить в поворот, не переворачивая снегокат, но в этот раз Ваня повернул руль слишком резко, поставив переднюю лыжу поперёк дороги. Снегокат резко остановился, Ваня перекувыркнулся через руль, растянувшись на снегу, Эдик упал рядом. Снегокат завалился на бок.

Мальчишки лежали на снегу и смеялись, но проблема не ушла. Шнекоротор, поглощая прожорливыми лопастями снег, выплёвывал его через трубу как можно дальше, доставая почти до стен школы. Братья переглянулись – прекрасная возможность искупаться в лавине.

Шнекоротор был ещё на верхушке дороги. Эдик сделал в полутораметровом сугробе дырочки, чтобы забраться наверх, вставляя в них руки и ноги. Ваня поставил на лыжи снегокат и, когда Эдик забрался на сугроб, поднял тяжелённый снегокат и подал брату. Эдику хватило бы сил затащить снегокат на сугроб, если бы Ваня поднял его выше, но он не поднял. Снегокат перевесил Эдика и тот кубарем и со смехом свалился с сугроба прямо к Ваниным ногам. Ваня засмеялся так громко, что услышали, наверное, в самом шнекороторе, хотя тот и рычал, как стадо разбуженных медведей.

Шнекоротор начал спуск вниз, и у мальчишек осталось от силы две попытки забраться на сугроб. В противном случае, им надо было убегать. Первым залазил опять Эдик. Из-за роста он не смог бы поднять снегокат так высоко как брат. В этот раз Эдик лёг на сугроб, а не склонился над краем, и схватил снегокат, не свалившись вниз. Но появилась другая проблема: держа снегокат и свисая с сугроба, он не мог подняться. Ему не хватало сил, чтобы поднять своё тело и снегокат.

Видя такое дело, Ваня начал активно прорубать новые дырки в сугробе, чтобы подняться на верх и помочь брату, так как Эдик разлёгся, держа снегокат, прямо над своими отверстиями. Он работал быстро, и одна дырка в сугробе не получилась. Когда он поставил в неё ногу, плотный снег  не выдержал его веса и обвалился. Ваня не упал, но место для сугроболазанья пришлось искать заново.

Вторая попытка была успешней, и Ваня успел на помощь брату до того, как у Эдика устали руки и он уронил снегокат на дорогу. Ваня не стал ложиться рядом с братом. Он просто начал поднимать брата, который мёртвой хваткой вцепился в снегокат. Когда Эдик встал на колени, Ваня схватился за лыжу, и вместе братья затащили свой транспорт на сугроб.

Шнекоротор был ещё не достаточно близко, но от струи снега до мальчишек уже долетала снежная крошка. Дело за малым: осталось добежать до стены спортзала, который был одним целым с зданием школы, и спрятаться за ней, чтобы водитель шнекоротора их не увидел.

Ребята не задумывались над тем, что в струю снега, которую выбрасывал шнекоротор, могли попасть ледяные булыжники, так как машина своим ковшом поднимала и самый нижний замёрзший слой льда. Вылетев из трубы, такой булыжник легко мог пробить череп взрослого человека.

Когда шнекоротор поравнялся с тем местом, где прятались браться, те выскочили из своего укрытия и встали под лавиной снега, которую создавала струя, бившая из трубы машины. Посреди тихого снежного дня мальчишки попали в самую настоящую, но краткосрочную, метель. Ничего видно не было, вокруг был лишь один снег. В братьев летели комья снега, но они были мягкими и не причиняли им никакого вреда.

В какой-то момент Ване показалось, что он не может вдохнуть, но, чтобы не показаться перед младшим братом трусом, он лишь повернулся к потоку спиной. Впрочем, Эдик его всё равно не видел. Пока он стоял под потоком снега, шапка закрыла ему глаза, и он, слепо размахивая руками, пытался выбраться из потока снега. Когда он залазил на сугроб, одел варежки, и теперь на них налипло столько снега, что он не мог ухватиться за шапку, чтобы поднять её с глаз, а лишь ещё глубже натянул её на лицо. Снег не переставал бить его, и Эдика начала охватывать паника, что он никогда из этой лавины не выберется.

Шнекоротор ехал вниз по дороге, и над Ваней метель прошла. Он открыл глаза, глубоко вдохнул холодный воздух и с удивлением обнаружил младшего брата, слепо бредущего в сторону холма, который высился за школой. Он ещё находился в снежной круговерти, хотя через секунду-другую она бы прошла.

Ваня подбежал к брату и, сообразив, что шапка Эдика, будто шлем, закрыла половину его лица, снял варежку и дёрнул шапку брата за макушку наверх, открывая мальчику обзор. Эдик резко остановился и также резко развернулся в сторону Вани.

- Фффу-у-уххххх! - только и сказал он. – Вот это пуржища!
Шнекоротор уезжал всё дальше, увозя за собой свою короткую метель и свой злобный рык. Вокруг опять воцарялась тишина и безмолвие. Снег падал всё такими же большими хлопьями и такой же частый. Но больше никто, кроме него и двух мальчиков, не нарушал покой мира.

- Куда шнекер дальше поедет? – поинтересовался Эдик. – К стройке или к бухте?
Ваня лишь пожал плечами.
- Пойдём на стройку, - предложил Эдик. – Сальто покрутим.
Ваня снова пожал плечами. Ничего не могло сравниться со шнеком, даже сальто. Часто водители машин ловили мальчишек, которые хотели постоять под метелью, и отводили домой к родителям. Все знали, что это опасно. Опасно из-за лопастей, которые перемалывали снег. Ваня не слышал, чтобы кто-нибудь из людей попадал в эти лопасти, но мог представить себе, что останется от человека, которого перемелет на тысячу кусочков и выбросит в небо через трубу, разбрызгивая кровь по белоснежному сугробу. Опасно и из-за булыжников, которые могли попасть кому-нибудь в лицо. Если бы водитель шнекоротора увидел их с братом и отвёл к родителям, они бы до конца зимы не выходили на улицу.

Однажды Ваня уже так попался. Трактор ковшом чистил дорогу, разгребая снег в разные стороны. Рядом с дорогой кто-то из мальчишек в сугробе прорыл тоннель, по которому с сугроба можно было попасть на дорогу и обратно. Это было в середине прошлогоднего марта, и сугробы были трёхметровыми, не меньше. Ваня притаился в этом тоннеле, думая, что его не видно. Но он ошибался. Он уже видел перед собой снег, который сгребал ковшом трактор. И тут снег остановился. Ваня решил, что трактор отъедет назад, чтобы с новой силой толкать снег, но почувствовал, как чьи-то руки выдёргивают его из тоннеля.

Это было полнейшее поражение. Водитель трактора его отчитал и, виноватого и пристыженного, повёл домой, оставив свою технику коптить воздух в одиночестве. И это при том, что Ваня гулял не рядом с домом.

Когда водитель привёл его домой, дома был только папа. Папа не разозлился так, чтобы кричать на Ваню, но провёл с ним беседу, пока мальчик снимал с себя мокрую одежду. Маме папа тоже ничего не сказал. Во всяком случае, когда тем днём мама вернулась с работы, никто не заговаривал о тракторе и Ванином поведении.

Но сегодня Ваня рисковал вдвойне, если не втройне. Попадись он водителю шнекоротора, да ещё и с младшим братом, дома его бы ждал такой нагоняй, что ой-ёй-ёй, как любила говорить мама.

Поэтому сальто было меньшим риском. Шнекоротор – вот это дело для храбрых сердцем и твёрдым духом.

Ваня великодушно согласился с предложением брата идти на стройку. Сальто никто крутить не запрещал. Тем более, снег там никто не убирал, его всегда было много, и он всегда был мягкий.

Шли они по сугробу, не спускаясь на дорогу. Эдик опять тащил снегокат. Ваня от него немного отстал, и, так как делать больше было нечего, начал лепить снежки и кидать их брату в спину. Эдик сначала делал вид, что его ничего не берёт, и он увернётся от любого снежка, но после третьего попадания подряд, не выдержал, бросил верёвку, за которую тащил снегокат, и начал лепить снежки и кидать их в ответ.

Всё закончилось тем, что отступая от старшего брата, Эдик спиной врезался в дерево, с веток которого упала снежная «шапка» и накрыла его вместе с головой. От смеха Ваня сложился пополам, гогоча ещё громче, чем когда Эдик упал с сугроба, пытаясь на оный втащить снегокат. Снег был мягким. Эдик вскочил, отряхиваясь и смеясь в тон брату.

Не в силах удержать смех, Ваня привалился к брату, толкнув его на то же дерево, и, когда они, уже оба, упали на снег, сверху, с дерева, упала ещё одна куча снега, засыпав в этот раз их обоих. Мальчишки смеялись, фыркали, плевались, пытаясь выбраться из под снега, отталкиваясь руками, локтями и коленями. От смеха они снова падали, и снова пытались подняться, толкали друг друга, падали и смеялись.

Когда истерика начала сходить на нет, ребята так и не поднялись с сугроба. Эдик сидел всё под тем же деревом, привалившись спиной к стволу. Румяный, взмокший, со снегом на шапке, на одежде, на варежках и на лице, и с искринками в глазах, он пытался перевести дыхание. Чуть в стороне лежал Ваня, уже даже не хихикая, а повизгивая.

Эдик посмотрел на крышу пятиэтажки, за дальним торцом которой и была та самая стройка, к которой они шли, и увидел огромные «шапки», свисавшие с козырька крыши. Такие «шапки» представляли нешуточную опасность, в отличии от той, которая упала на них с дерева. Эдику пришла в голову мысль, и он тут же озвучил её брату:
- Ваня, смотри сколько снега на крыше. Пойдём его собьем.

Ваня задрал голову наверх, отчего шапка налезла на глаза. Он привычным движением поправил её и посмотрел туда, куда показывал брат. С крыши дома угрожающе свисала груда снега, готовая оторваться и рухнуть на козырьки подъездов и на землю в любой момент.

- Эдик, если родители узнают, что мы сбивали «шапки», нам с тобой влетит по первое число.
«По первое число» было тоже любимым изречением мамы.
- Да они не узнают. На улице нет никого. Пока никого нет, их и надо сбивать.
- А если мы вместе с ней рухнем? – Ваня только перевёл дыхание после шнекоротора, и вот тебе новая опасная идея.

Но Эдик произнёс волшебную фразу, после которой приводить любые доводы было равносильно бегству с поля боя:
- Ты что боишься что ли!? - фраза была произнесена тоном, похожим и на вопрос, и на утверждение.

После такой фразы не было никакой возможности оправдаться. Нужно было идти только вперёд и ни шагу назад, и при этом доказать собеседнику, что это он трус, раз задаёт такой вопрос.

Поэтому Ваня и ответил:
- Я не боюсь. Это ты у нас боишься, малыш.
Последнее слово было произнесено с особой издевательской интонацией.
- Я не боюсь. Это я предложил посбивать «шапки», - парировал Эдик.
- А вот и давай посмотрим, кто больше «шапок» собьёт, - Ваня забыл о всех своих опасениях.

Быть трусом в глазах младшего брата было хуже, чем получить ремнём по заднице. Хуже, чем весь год сидеть наказанным дома. Хуже, чем не отмечать Новый Год, как близнецы Лозины.

Оставив снегокат на сугробе, мальчишки бросились к подъезду дома. Забежав в него, они поднялись на пятый этаж и с удовлетворением отметили, что люк на чердак был открыт. Если ещё и дверь на крышу не завалило снегом, было вообще великолепно.
Как выяснилось, дверь на крышу всё-таки завалило. Но братья, навалившись на неё плечами, смогли её приоткрыть так, чтобы можно было просунуть ногу. Отбивая снег от двери, они делали выход на крышу всё шире и шире. И, в конце концов, они смогли открыть дверь.

Наверху город выглядел ещё более заброшенным, чем внизу, потому что всюду, куда не падал взор, не было видно никакого движения. Только шнекоротор светил своими фонарями, отчищая дорогу, которая шла вдоль бухты. Но он был уже так далеко и где-то внизу, что на крышу даже не доносился звук его двигателя.
К краю крыши подойти было невозможно, потому что вся она была усыпана снегом. Различить где заканчивается крыша и начинается «шапка» было невозможно. А из-за температуры снег подтаивал и был готов сорваться вниз. Веса мальчиков он бы точно не выдержал.

Наверху и Эдик, и Ваня оробели. Всё-таки риск был большой: падение с пятого этажа, пусть и в сугроб, сделало бы их инвалидами, если ни чего похуже.
Эдик взял Ваню за руку, но руки в варежках, на которые прилип снег, были страховкой не надёжной. Братья сняли варежки и снова взялись за руки. Мероприятие предстояло рискованное. Они медленно подходили к краю крыши, но не к тому краю, под которым были подъезды, а к противоположному. Эдик шёл впереди, Ваня чуть дальше. Когда приближение к краю превысило все мыслимые пределы, братья остановились.

Эдик как можно дальше от себя топнул левой ногой.
 
Ничего.

Он топнул ещё раз.

Ничего. «Шапка» оставалась висеть.

Эдик посмотрел на брата. Он по глазам видел, как Ваня боится и за себя и за него, но смеяться над братом Эдику не хотелось, он тоже боялся. Но дать заднюю  это значит струсить. Можно топнуть ногой ещё пару раз, и если нет, значит нет.
Эдик топнул ногой.

Трещина, отделявшая «шапку» от края крыши, пробежала прямо у него между ног и побежала куда-то к самому дальнему углу здания.

Эдик расширившимися от ужаса глазами видел, как чёрная «змейка» бежит дальше и дальше от него. Ему казалось, что он видит мелкие куски снега, отколупывающиеся из-за трещины, и слышит как трескается снег, ломаясь на части. В последний момент он почувствовал, как снег уходит у него из под ног, и как он летит куда-то в сторону.

В панике Эдик чуть не отпустил руку брата, когда сообразил, что он не с крыши летит, это брат его тащит в обратную сторону. Ванина реакция была мгновенной, и промедление стоило бы братьям жизни, так как потеряв равновесие, они оба упали бы с крыши. Но, как только он увидел трещину, разрывающую снег на части, он, отступая, резко дёрнул брата на себя, чуть не потеряв его мокрую руку.

Братья упали на пятые точки и синхронно начали отползать от края, когда огромная «шапка» снега отделилась от крыши здания и рухнула вниз, забирая за собой почти весь снег, который свисал над землёй с этой стороны.

Ваня и Эдик услышали как ухнул внизу снег, сломав, скорее всего, ни одну антенну или даже карниз. Братья переглянулись, вскочили со снега и, сломя головы, бросились к выходу с крыши. Если их сейчас застукают, пиши пропало. Если они успеют добраться до выхода из подъезда, они спасены. В конце концов, «шапки» и сами падают с крыш. Да «шапки» только сами и падают с крыш. Обычно им никто не помогает.

Главное было добежать до выхода из подъезда.

Глава II: Братья Лозины

У братьев Глеба и Дениса Лозиных снегоката не было, зато у них были санки. Но ребята всё равно не собирались идти гулять, мама бы их не отпустила.

К тому времени, как к ним зашёл их друг и одноклассник Ванька со своим младшим братом, мама с папой ещё спали, но Глеб с Денисом не сомневались, что от звонка в дверь они проснулись. И мама не обрадуется, что её разбудили, уж это как пить дать. Мама вообще редко чему радовалась.

Новый Год в их семье не отмечали, поэтому в квартире не было никакой иллюминации, не было ёлки, и не было украшений. Причём братья до прошлого Нового Года всерьёз считали, что этот праздник детский и его отмечают только в школах и детских садах. Потому что на новогодних утренниках они присутствовали. Мама была противницей этого, но считала, что когда братья вырастут, они смогут «расставить для себя правильные приоритеты, и принесут слово Божье в этот рассадник язычества».

«Приоритеты» было для них словом малознакомым, а вот про Бога и язычество Денис и Глеб знали всё. Перед этим Новым Годом, Глеб набрался смелости и спросил у мамы, почему все так любят языческий праздник, когда есть Бог. Мама ответила строго, но с присущей ей сдержанностью, что страна долгие годы жила во грехе, без Бога в душе, поэтому привыкла к идолопоклонничеству и культу личности. И сейчас, когда в стране произошло так долго ожидаемое разрушение старых устоев, грядут перемены и русские люди вновь обретут в своём сердце Бога. И она сама и её дети должны набраться терпения и молиться о том, чтобы перемены укрепились, и царствие Божие пришло.

- Ибо придёт Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими  и тогда воздаст каждому по делам его! - процитировала тогда мама Библию, поставила детей на колени перед молитвенником и наказала молиться за то, - …чтобы изгнали вы злые помыслы из голов своих и могли нести Слово Божие в массы.

Мама была свято верующей и, в своей вере, глубоко одинокой. Ни соседи, ни знакомые не придерживались её идеалов. Только папа поддерживал маму в её религии, но вёл себя иначе.

Во-первых, он не практиковал палочную систему усвоения Заповедей, в отличии от мамы. Нарушение Заповедей было одним из тяжких грехов, поэтому каралось ударами черенка от швабры по пяткам. Удары палкой вызывали адскую боль; стоять и ходить после таких пыток было невозможно, зато близнецы никогда не нарушали Заповеди: ни в делах, ни в помыслах.

Папа никогда не заставлял близнецов часами молиться. Братьям казалось, что папа и сам не очень любит молиться, потому что всегда делал это под строгим присмотром мамы. А точнее вместе с ней. Пока мама не заканчивала молитву, никто не мог встать с колен, иначе приходилось становиться коленями на всё ту же палку.

Папа всегда жалел близнецов и старался их как-то утешить, поддержать, подарить что-нибудь. В отличии от других детей Глеб и Денис никогда не отмечали дни рождения, но папа всегда старался им купить что-нибудь эдакое. Например, санки были его подарком. Но хранить их дома запрещалось, и они стояли в колясочной. Мама видела санки только один раз, в момент, когда папа их подарил детям. После этого они перенесли их на первый этаж и больше в квартиру не заносили никогда.
Плохо было только то, что папа был в регулярных отъездах. Он занимался предпринимательством и постоянно разъезжал по командировкам. Братья не понимали ещё, что такое предпринимательство, но мама говорила, что папа занимается благим делом.

Приехав из очередной командировки в канун Нового Года, он привёз им подарки и подарил за несколько дней до «главного языческого праздника всей страны», как называл его папа. Это были замечательные сувенирные снежные шары. Когда их встряхиваешь, то внутри шара очень долго порхает искусственный снег, красиво искрясь на свету.

Сначала мама хотела было раскричаться по поводу подарка, но разглядела то, что было внутри шаров и успокоилась. В одном шаре Мария и Иосиф склонились над малюткой Христом, который лежал спеленатый в яслях. В другом шаре Мария держала Иисуса на руках, рядом стоял Иосиф и ясли с сеном. Увидев эти сцены из рождения Христа, мама смилостивилась и позволила детям хранить сувениры рядом с многочисленными иконами, которые стояли у них на тумбочке.

После этого подарка и по сегодняшний день мама пребывала в хорошем настроении. Она всегда была в лучшем настроении, когда папа был рядом. Братья не знали, было ли это связано с её любовью и привязанностью к отцу или с тем, что с ним она себя чувствовала защищенной, но муж ей приносил радости больше, чем дети.

С одной стороны братья тоже больше любили, когда папа был дома. Атмосфера в их семье с его появлением становилась дружелюбней. А с другой стороны папа с мамой замыкались в своём мире, обращая меньше внимания на детей. И непонятно было близнецам, что было хуже: мамина суровость и категоричность в отношении того, как близнецы должны себя вести и что делать или же то, что они могли быть предоставлены сами себе, когда родители подолгу закрывались в своей комнате.

Вот и сейчас тоже: родители не выходили из комнаты, хотя уже подошло время обеда. Спали ли они или нет, Денис с Глебом не знали, а зайти и узнать не решались. В виду маминого хорошего настроения в течении нескольких дней можно было и отпроситься погулять, но для этого мама должна была появиться хотя бы в коридоре.
От нечего делать мальчишки мыли в квартире всё, что можно было вымыть. К ручному труду и чистоплотности их тоже приучила мама, и уборка в квартире входила в их обязанности. Они всё делали сообща, даже не сговариваясь. Специального разрешения от родителей на уборку получать не надо было, мама была всегда довольна, когда дети проявляли инициативу в отношении чистоты.

Псалтыри или Библию им читать не хотелось, играть было не во что. Хотелось на улицу, и можно было даже пойти погулять, но неизвестно чем бы закончилась такая самовольная отлучка. Может быть ничем, а может быть громом карающим, извергающимся из маминого жерла.

Близнецы знали, не надо будить лихо пока оно тихо. Лучше спросить. Отпустит мама или нет это дело второе, она, по крайней мере, не будет кричать и заставлять молиться.

В конце концов, дверь в родительскую комнату открылась. Звонок ли друзей разбудил родителей или они сами проснулись, близнецы не знали, но мама вышла из комнаты в хорошем расположении духа.

Денис в это время пил чай без сахара, сидя за кухонным столом, а Глеб в комнате, которую он делил с братом, смотрел в окно на летящие снежинки и мечтал оказаться на улице. По обе стороны от него, стоящие в горшках, цвели белые цветы петунии.
Мама сначала заглянула к нему. Она была в старом халате, который когда-то был белым, но от времени стал грязно-серым. «Как снег», - думал Глеб. – «Поначалу белый и свежий, а со временем покрывается грязью». Мамины жёсткие, вьющиеся волосы были растрёпаны, лицо было опухшим от выпитого накануне, но в глазах светились искорки веселья. Она обняла сына, дохнув на него перегаром. Мама искренне считала, что вино – кровь Господня, поэтому позволяла себе пить достаточно часто.

- Доброе утро, сынок, - сказала мама и поцеловала сына в макушку.
- Добрый день, мам, - ответил Глеб.
- Да, уже день. Заспались мы сегодня с отцом. А где Денис?
«Как будто только сегодня».
- На кухне. Чай пьёт.
- Без сахара, надеюсь, - нахмурилась мама.
- Думаю да, - кивнул Глеб.

В их семье сладости и сахар были под запретом. Отчасти из-за диабета, которым страдал Денис, отчасти из-за религии матери, от которой страдала вся семья.
Мама, ещё раз поцеловала Глеба в макушку и пошла на кухню, сказать добрый день Денису.

Рита, так звали маму близнецов, религию впитала с материнским молоком. Несмотря на фактический религиозный запрет в СССР, их семья была верующей и практикующей религию. Поэтому Рита росла в окружении икон, молитвенников, псалтырей и главной книгой всего верующего христианского мира – Библией.

Она в своей вере стала упорной и фанатичной, и не признавала канонов, которые шли не от Господа нашего Иисуса Христа. И Рита действительно считала, что такое безбожное государство как СССР должно было распасться. Без поддержки Бога ни одно государство не способно выстоять напастям, как внутренним, так и внешним, так она считала.

Рита работала в городской библиотеке и последние семь-восемь лет всячески старалась заказывать религиозную литературу, заменяя ею труды Ленина, Маркса и Энгельса, которые считала греховными.

Создавать семью религия ей не мешала. Она познакомилась с Сергеем, своим будущим мужем, когда тот ещё не был убеждённым верующим, но, благодаря ей, он перевоспитался и принял её веру для себя. Она считала, что жизнь нужно прожить только с одним мужчиной, жить душа в душу и наслаждаться каждым Божьим днём.
Союз с Сергеем подарил им двух прекрасных сыновей, ещё и близнецов, которых она с младых ногтей воспитывала в повиновении и любви к Богу. Мальчики росли красивыми и крепкими, различить их было почти не возможно. Только цвет глаз, темнее у Дениса и светлее у Глеба, позволял понять посторонним кто есть кто.

Развитие у мальчишек проходило одновременно. Они одинаково учились ходить, и пошли в один день, заговорили они рано и тоже в один день. Читали уже с четырёх лет, а с пяти научились писать. Всё, что было у них, было одинаковым для обоих. Рита считала, что нельзя выделять одного сына, ограничивая другого. Таким образом, раз уж Денису нельзя было есть сладкое, нельзя его было есть и Глебу.
Несмотря на то, что Рита любила своих детей, была в мальчишках одна странность, которую она считала испытанием для неё, ниспосланным Богом за её прошлые грехи. Когда ребята были вместе и что-то рассказывали, возникало ощущение, что у них одна мысль на двоих. Один говорил предложение, второй продолжал следующей фразой, и так строился весь их диалог. И всё бы ничего, да только их такая манера разговора вызывала смятение.

Рита не могла другим словом выразить то чувство, которое она испытывала, когда близнецы разговаривали друг за другом. Они как будто завораживали, погружали в транс и заставляли воображение рисовать некие видения.

Самое сильное впечатление Рита ощутила, когда нашла наклейки на их учебных тетрадях. Близнецы прилежно учились, на одни пятёрки и все школьные предметы им давались легко. Рита и Сергей даже не утруждали себя проверкой их домашнего задания. Но однажды она зашла в комнату к мальчикам, когда они гуляли, и увидела на письменном столе тетрадку одного из них. На тетрадке была наклейка с изображением извивающейся змеи, а в белом поле над ней прилежным почерком сына было написано слово «Алгебра».

Другие тетрадки были не тронуты богомерзкими наклейками. Но на тетрадке с алгеброй у другого мальчика тоже была наклейка, но уже с изображением прямоходящего козла.

Рита тогда не на шутку испугалась. Во-первых, она негодовала от того, что братья купили и съели эти вафли, в упаковке которых были наклейки. Рита всё-таки в библиотеке работала и видела такие наклейки на тетрадях других детей, и знала, что они из пачек вафель. Но сладкое в их семье было под строгим запретом, не хватало ещё, чтобы её дети ели сладкое вне дома.

А второе, что испугало её ещё сильнее, чем факт наклеек, это изображения на них. Змей искушающий и сам Рогатый. Известно же, что Змей искусил самих первых людей, Адама и Еву, и довёл их до изгнания из райского сада. А Нечистый всегда изображается с козлиной головой.

Она тут же придала тетради очистительному огню, не пожалев для этих целей цинкового ведра. Когда близнецы вернулись с прогулки, Рита выждала тот момент, когда они хватятся тетрадей. И естественно они пришли к ней спрашивать, куда пропали тетрадки.

Она не стала кричать и грозить именем Бога. Она спокойно прошла с близнецами к ним в комнату, заставив опуститься на колени в молитве и понять самостоятельно, за какие свои грехи они должны просить у Бога прощения.

Братья догадались сразу и начали говорить. По очереди.

- Мы не ели эти вафли, - Денис.
- Мы клянёмся, мама, - Глеб.
- Нам ребята в школе подарили.
- У них уже были такие.
- И повторяющиеся картинки им были не нужны.
- Поэтому они дали наклейки нам.
- И мы наклеили их.
- Чтобы отличать тетради.
- Это же красивые картинки.
- Это же просто звери.
- Это же просто змея, мама.
- Змея добрая, мама.
- Это не искушающий Змей, мама.
- И это же просто козёл, мама.
- Это не Рогатый, мама.
- Рогатый бьёт копытом в аду, мама.
- Его с нами нет сейчас, мама.
- И Змей нас не искусил есть вафли, мама.

Пока они говорили, внятно, чётко и медленно, их голоса становились всё монотонней. И тут в голове у Риты образовалась чёрная пустота. И пустота начала заполняться. И заполняться она начала огнём. Огнём, который ярко полыхал в цинковом ведре. Она увидела свои руки, которые она прижимает ладонями к ведру. Увидела волдыри на своих руках, которые начали появляться от жара, горящего внутри. Увидела, как кожа её рук плавиться, как она чернеет и обугливается, как она слазит, обнажая беззащитные кости. Она почувствовала боль, такую реальную, как будто она действительно прислонилась к горящему металлу.

А потом стало ещё хуже. Она всмотрелась в огонь и увидела рогатого, который бил раздвоенным копытом. Он высекал искры внутри её цинкового ведра, распаляя огонь, который обжигал ей руки. И боль от ожогов была нестерпимой. Боль заставляла кричать и извиваться, но Рита не могла отпустить ведро и не могла избавиться от видения.

Когда наваждение прошло и ведро исчезло, осталась боль. Рита вскочила с колен и побежала в ванную спасать свои руки от нестерпимо болевших ожогов. Крича от боли, она забежала в ванную, незнамо как повернула вентиль холодной воды, засунула под струю руки и увидела пар, от испаряющейся холодной воды.

Пар поднимался к потолку и шипел. Он шипел как Змий. Это был голос Искусителя. И она повернулась на этот голос. И увидела она Змея, с неё ростом. С поганенькой мордой, посередине которой высовывался и извивался гнусный раздвоенный язык. Змей готов был приблизиться к её уху и начать шептать искушения. Чтобы она навсегда потеряла веру и очутилась таки в центре костра, в цинковом ведре, в котором бал правил Рогатый.

Крича, Рита отринула Змея, и побежала к себе в комнату. Захлопнула дверь, упала на колени и начала молиться, прогоняя наваждения прочь. Она не знала, сколько она провела времени в молитве. Время для неё не имело значение. Значение имело только то, что в неё просочилась скверна. Скверна сжигала и отравляла её изнутри, как чернила попавшие в воду. Рита изгоняла из себя скверну.

Когда она пришла в себя, то увидела, что никаких ожогов на её руках нет. Цинковое ведро, вымытое, стояло в ванной комнате, там, где ему и положено, а Змея в ванной не было. Час был поздний, и близнецы уже давно спали.

Это был единственный раз, когда Рита испытала такое острое наваждение от общения со своими сыновьями. Было ещё несколько случаев, три или четыре до истории с тетрадями, и парочка после, когда она испытывала что-то похожее. Она погружалась внутрь себя, как опускаются на дно глубокого водоёма. Но во все эти разы она погружалась до уровня черноты, в которой ничего не возникало. И всякий раз когда она выплывала из этой черноты в реальный мир, она забывала за что хотела наказать братьев, зато вспоминала о каком-то другом важном деле.

Но никогда ей не было так страшно и так больно, как в том видении, когда она держала цинковое ведро, внутри которого горел огонь.
С тех пор Рита стала молиться ещё усерднее, чем раньше. Она молила Господа Бога, чтобы он помог ей вытравить дьявольскую сущность из своих сыновей. Чтобы никогда искушение не вело их, и чтобы Рогатый не имел над ними силы. Она молила Господа сделать так, чтобы братья не могли разговаривать друг за другом. Чтобы пока один говорил, другой молчал.

Денис действительно пил чай на кухне. Рита также обняла сына и поцеловала его в макушку, как ранее Глеба.

- Доброе утро, сынок.
- Добрый день, мам.
«Боже, как же они похожи», - Рита не переставала этому удивляться.
- Вас с папой звонок разбудил? – спросил Денис.
- Нет. Мы давно не спали, просто лежали и общались. Ты же знаешь, папы часто нет. Поэтому мне не хватает его общения.
Денис кивнул.
«Мама в хорошем расположении духа. Сейчас или никогда», - решил мальчик.
- Мам, а можно мы с Глебом сходим погуляем?
Рита нахмурилась, самую малость.
- Мы рядом с домом будем гулять, - продолжил Денис. – Мы с Глебом уже всё убрали и вымыли.
Мальчик был прав. Рита видела, что посуда помыта, пол чистый, везде убрано.
- Вы же не пылесосили, - сказала она.
- Мы не хотели вас будить, - ответил, вошедший в кухню, Глеб.
- Мы сейчас пропылесосим, - продолжил Денис.
- Пока ты в ванной будешь.

Опять начиналось. Рита тряхнула головой, неестественно, как будто она марионетка в руках неопытного кукловода. Это надо вовремя останавливать.
- Пылесосьте и идите гулять, - сказала она, поджав губы.

На кухне появился папа.
«Очень вовремя», - обрадовалась Рита. Она бы не призналась себе в этом никогда, но после того наваждения со змеей и дьяволом, ей было страшно оставаться наедине с сыновьями. И ещё страшнее ей было, когда муж был в отъездах.
- Привет, парни, - поприветствовал отец своих сыновей.
- Привет, пап, - воскликнули Денис и Глеб одновременно.


Пока папа завтракал, а мама умывалась в ванной, близнецы достали огромный, похожий на бочку, зелёный пылесос. Шумел этот прибор так, как будто все черти в аду распахнули свои пасти в едином вопле. За этим грохотом неслышно было ничего. Пылесосили братья всегда вдвоём, потому что тащить пылесос шлангом запрещала мама, утверждая, что шланг может порваться. Поэтому один брат возил трубой, а другой двумя руками подталкивал тяжеленный корпус. Через некоторое время они менялись.

Ёлку семья Лозиновых не ставила, так как праздника у них дома не было. Домашних животных они тоже не держали. Так что, хотя полы везде, кроме коридора, были устланы коврами, пылесосить было быстро. Братья управились минут за двадцать.
Одежда, как и немногочисленные игрушки, у близнецов тоже была одинаковой. Если что-то привозил папа, то старался, чтобы вещи были похожими, но хоть в чём-то отличались. Мама же покупала абсолютно одинаковую обновку. И зачастую никто из родителей не спрашивал желания братьев. Поэтому и по одежде их не различали ни учителя, ни другие дети, ни кто бы то ни было ещё.

Глеб и Денис одели одинаковые, с ковровым рисунком и надписью «Монтана», свитера, одинаковые комбинезоны, одинаковые чёрные шубки и одинаковые чёрные шапки. На ногах у ребят были одинаковые чёрные унты.

Выйдя на улицу, братья некоторое время наблюдали за оцепеневшим миром, в котором только снежинки кружились в медленном хороводе.

Между их домом и дорогой, которая шла вдоль бухты, стояла ещё одна панельная пятиэтажка. Подъездами она смотрела в сторону водоёма, а ближайшая к братьям сторона была аж по второй этаж засыпана снегом. Сугробы вокруг были воистину величественные. Они окружали братьев кольцом, как сопки окружали город.

Где-то ревел шнекоротор, но звук был далёким, поэтому он мог чистить дорогу как около школы, что находилась выше дома, в котором жила семья Лозиных, так и ехать вдоль бухты.

Денис и Глеб поспешили на горку, где обещали кататься Ванька с младшим братом, но никого там не обнаружили. Белый пустырь, который называли «Полем Чудес» был безмолвен. Со стороны школы никого не видать, а внизу оранжевыми проблесковыми маячками давал знать о своём присутствии шнекоротор.

Ни одной живой души, кроме … Денис пригляделся и показал рукой брату на бегущую через белое поле Чмокодусю. Так величали нескладную низенькую лайку, бездомную, беспородную и бесхозную, которая жила только тем, что бегала с местными рыбаками на рыбалку и с местными охотниками на охоту. Характер у собаки был незлобивый и трусливый. Огрызнуться на других собак она не могла в силу размеров и боязни оказаться покусанной, поэтому она старалась дружить со всеми. Люди её, насколько известно, тоже не обижали, ибо ей и так с рождения не повезло. Но кто-то дал ей, такую же нескладную, как она сама, кличку Чмокодуся, так прозвище к ней и прилепилось.

Не понятно, что выгнало её в снегопад из той норы, в которой она грелась: может шнекоротор, может голод, а может что-то ещё, но она легко трусила на своих коротких лапках к мальчишкам, не проваливаясь в твёрдый снег.

- Привет, Чмока, - Денис снял варежку и потрепал собаку по мокрой от снега шерсти.
- Надо было кусочек мяса из дома взять, - Глеб последовал примеру брата и тоже погладил псинку.
- Ну, кто же знал, - пожал плечами Денис.
- Где Ванька с братом?

Денис снял вторую варежку, слепил снежок, просвистел трель, показав его собаке и кинул вдаль. Собака понимала, что снежок это не то, что можно съесть, но играть всё же лучше, чем прятаться в одиночестве, поэтому, радостно виляя хвостом-«бубликом», бросилась за ним. В итоге, она всё же провалилась передними лапами в снег, споткнулась и влетела в сугроб мордой. Но уже через секунду она отряхнулась и, радостно вывалив язык, потрусила обратно. Видимо, ей хотелось не сколько есть, сколько увидеть живую душу на улице.

- Может быть они пошли к камбузу, - ответил на вопрос брата Денис. – А может всё таки на стройку.
- Пойдём на стройке посмотрим, - предложил Глеб. – Если их там нет, сходим к камбузу.
Денис кивнул:
- И санки возьмём на обратном пути.

Он слепил ещё один снежок и кинул его, чтобы собака побегала. Но она не добежала. Остановилась на полпути до того места, где упал снежок и вернулась к мальчишкам.
Шнекоротор не почистил дорогу перед домом, в котором жили братья, и за полтора суток снега нападало на небольшой сугроб, с которого они спустились на ту часть дороги, по которой техника прошла. Впереди них был ещё один дом, перед которым было тоже не почищено, а за домом была заветная стройка – место обитания мальчишек всего района и зимой и летом.

Стройка эта была заброшена уже лет десять. Кто и что там начинал строить, было не понятно. Но кто бы это ни был, он оставил длинное двухэтажное здание, с широкими окнами без стёкол; кучу бетонных плит, сложенных в огромную гору, по которым можно было прыгать и шесть контейнеров разного тоннажа, стоящих рядом друг с другом, по которым можно было бегать.

Четыре человека в таком месте это уже веселье, но бывало на стройке собирались по двадцать, а то и тридцать человек, и устраивали колоссальную «войнушку».
Глеб и Денис вышли к жилому дому. Он подъездами был повёрнут в сторону холма, в отличии от всех других домов района, которые подъездами смотрели на бухту. Тропинок тут не было и мальчишки двигались вдоль дома под окнами.

Они прошли почти весь дом, как сверху что-то треснуло. Ни Денис, ни Глеб даже не сообразили, что это было, но Чмокодуся отбежала в сторону и громко залаяла на мальчишек, пытаясь их прогнать.

Глеб шёл впереди и до угла дома ему оставалось идти больше метра, Денис держался чуть сзади. Сверху что-то треснуло громче, потом раздался очень громкий хруст, словно где-то что-то сломалось.

Денис поднял голову вверх и увидел, что на них сверху летит лавина снега. Где-то в стороне упала поломанная антенна, и отдельные снежки начали падать вокруг братьев. Денис только успел сделать шаг и толкнуть брата в спину, когда громадная снежная «шапка» накрыла его с головой.

Глеб же даже не успел поднять голову вверх, когда почувствовал толчок в спину. Денис приложил всю свою силу, только бы брат не попал под снег, так что Глеб пролетел оставшийся метр до угла дома и еще пару метров вперёд. Падая, он подстраховал себя руками, но всё-таки уткнулся лицом в снег, когда сзади что-то громко бухнуло. От этого звука у него заложило уши, а потом он увидел, что снега вокруг него стало во много раз больше.

У него появилось впечатление как будто он попал в снежный буран или под струю шнекоротора. Не видно было ничего, можно было вытянуть руку и не увидеть пальцев. Глеб развернулся. Вокруг него был снег: сзади, слева, справа, спереди. Он как будто попал в большой снежный шар. «Так вот как выглядит рай», - подумал мальчик. Но он понимал, что жив: он чувствует холод, он видит движение частиц снега, он слышит ветер.

Когда поднятый упавшей «шапкой» снег начал оседать, мальчик начал видеть очертания, сначала смутные, потом всё чётче. Он увидел дом, мимо которого они с Денисом шли, увидел стройку. Глеб поднял голову и увидел, что почти по всему краю крыши срезало снег, который упал вниз.

Чмокодуся с громким лаем разрывала снег в пяти метрах от мальчика. У Глеба от ужаса аж дыхание свело.

ДЕНИС!

Денис не успел отскочить от дома!

Снег, упавший с крыши, был рыхлым, и, подбегая к собаке, Глеб проваливался в него по самые бёдра. Псина даже не посмотрела в его сторону, продолжая разрывать лапами снег и гавкать. Глеб начал делать то же самое. Снег хоть и был мягким, но его было много. И он рыл, и рыл, и рыл, отбрасывая руками снег за себя и в стороны.

Он уже не слышал лая собаки, не слышал ветра, не чувствовал холода, он просто рыл. И рыл он до тех пор, пока из под снега не показался рукав чёрной шубки. Глеб на секунду перевёл дыхание и продолжил копать.
Вокруг падал белый и пушистый снег. На улице не было никого. Мир замер в безмолвном белом оцепенении. Только мальчик в чёрной шубке и собака с палевой шерстью рыли снег.


Не глядя по сторонам и не разбирая дороги, Ваня и Эдик бежали к камбузу. Они даже не сговаривались. Когда «шапка» рухнула, они выбежали из подъезда, Ваня схватил снегокат, и братья побежали вперёд. Оба надеялись на то, что никто в это время не смотрел в окна. Оба надеялись, что смогут сказать, в случае чего, что гуляли около камбуза, в другой стороне района. Оба надеялись, что им за это ничего не будет.