4-Пилата. К. Р. -Франс -Мережковский и Лев Толстой

ИЛЛЮСТРАЦИЯ. Полотно итальянского живописца Антонио Чизери (1821 - 1891) "Се Человек!" (1800-1891 гг. создания; Флоренция, галерея Питти). На картине Понтий Пилат показывает подвергшегося бичеванию Иисуса жителям Иерусалима.
                __________________________________________________


                При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я конечно народен (ибо направление моё истекает из глубины христианского духа...) -- Из записной книжки Ф.М. Достоевского <запись на полях помечена - «Я»>
                ______________________________________________________               
          
-- А  скажите,  почему Маргарита  вас  называет  мастером?  --  спросил Воланд...
-- Это  простительная  слабость.  Она  слишком  высокого  мнения о  том романе, который я написал.
-- О чем роман?
-- Роман о Понтии Пилате.
    Тут опять  закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе, Воланд рассмеялся громовым  образом...
-- О чем, о чем? О  ком? -- заговорил Воланд, перестав смеяться. -- Вот теперь?Это  потрясающе!  И  вы  не  могли  найти  другой   темы?
                _____________________________________________               
                М. Булгаков. Мастер и Маргарита. Гл. 24. Извлечение Мастера


                На рубеже 19 – 20 веков обще мировой кризис веры вместе с кризисом гуманизма был уже очевиден. А кризисы всегда чреваты пересмотром – переоценкой старого материала. Вместе с личностью Иисуса жгучий интерес вызывала и предавший его казни Понтий Пилат. Извлеклись на свет божий старые легенды о Пилате в диапазоне -- от его посмертного проклятия до преображения в ярого христианина и праведной кончины... Не обращая пристального взора на Пилата, православная русская церковь ВСЕ подобные сочинения с упоминанием Иисуса встречала в штыки: нередко – Увы! – вполне в стиле Берлиоза! Ведь печально известный обер-прокурор Святейшего Синода (1880-1905) К. П. Победоносцев не то что рассуждения -- даже грамотность считал подрывом основ государства.
 
                От борьбы с западными вольностями русское правительство отвлекали только собственные крайне непокорные русские религиозные мыслители: Владимир Серг. Соловьёв (1853–1900),  О. Павел Флоренский (1882 – 1937), О. Сергий Булгаков (1871 – 1944), Н.А. Бердяев (1874 – 1948), Лев Карсавин (1182 – 1952),  Д.С. Мережковский (1865 – 1941) и ещё многие в разной степени соглашались, что в ширящемся конфликте со светской культурой русская церковь уже мало способна внушать живую веру и нуждается в каких-то позитивных изменениях. Расцвет русской философии пришёлся на поколение до Михаила Булгакова: в отголосках религиозных споров и борьбы с ними протекали гимназические годы будущего автора «Мастера». Смерть Победоносцева (1827-1907) не изменила основ цензуры: сильнее, чем по философским трудам, запреты всяких обсуждений бытия божьего били по литературе, особенно по драматургии как зрелищу публичному: никакое высокое общественное положение автора не приносило поблажек.               
                *      *      *
                ИТАК, БУДЕМ НАДЕЯТЬСЯ НА БОГА И ЖИТЬ. Это единственный и лучший способ...; Сейчас  я просмотрел  "Последнего  из могикан", которого недавно  купил для  своей библиотеки. Какое  обаяние в этом  старом сантиментальном  Купере! Там Давид,  который все  время распевает  псалмы, и навел меня на мысль о Боге. Может быть, сильным  и смелым  он  не нужен, но таким,  как я,  жить  с мыслью о нем легче.
                ______________________________________________________
                М. Булгаков "Под пятой". Дневник - от 19 и 26 октября 1923 г.               

                «САМОЕ ВДОХНОВЕНИЕ НЕ ЕСТЬ ЛИ ВОЗВЫШЕНИЕ ДУШИ, РАВНОСИЛЬНОЕ МОЛИТВЕ?» (1) – запишет в 1888 году в своём Дневнике начинающий поэт «К.Р.» А что мы о нём знаем?.. Внук Николая I, кузен Александра III, двоюродный дядя Николая II Его Императорское Высочество Великий Князь Константин Константиновича Романов (1858 –1915): видный военный и общественный деятель, генерал от инфантерии, герой русско-турецкой войны драматург, переводчик, литературный критик, музыкант, - как поэт был известен в России под криптонимом «К.Р.». Потому что сих пор в России профессиональное занятие поэзией для особ царской крови считалось недопустимым: «К.Р.» (К -онстантин Р -оманов) – возможность публиковаться под этими буквами стоила тяжёлой семейной борьбы. Для нас особенно интересно, что по духу и убеждениям К.Р. - полный антипод Михаила Александровича Берлиоза.

                Вне официоза сам по себе глубоко религиозный К.Р. склонен был всю человеческую историю рассматривать на фоне христианских заповедей. К 1910 гг. стихотворение К.Р. «Надпись на Евангелии» входила в гимназические хрестоматии:

Пусть эта книга священная
Спутница вам неизменная
Будет везде и всегда.

Пусть эта книга спасения
Вам подает утешение
В годы борьбы и труда.

Эти глаголы чудесные,
Как отголоски небесные
В грустной юдоли земной,

Пусть в ваше сердце вливаются, -
И небеса сочетаются
С чистою вашей душой. (1888 г.)

                С 1910 г. начальника военно-учебных заведений России Константина Романова возмущала пустая зубрежка Закона Божия в училищах: так можно внушить только равнодушие к вопросам религии и совести, и хуже – полный нигилизм! Равнодушные, неразвитые священники – бедствие в полку. Что же сделает не нашедший духовного успокоения солдат? Он возьмётся за оружие. Племянник - Николай II справедливые прогнозы дяди не принимал к сведению. Оставалось: обращаться к массам. Официальная религиозная мысль России была не в высшей фазе своего развития. Как ее возродить? Для этого создана драма - религиозная мистерия «Царь Иудейский» на сюжет Страстей Господних (нач. ок. – 1886; окон. - 1912 г.)

                Согласно духовной (церковной) цензуре на театральные подмостки нельзя было выводить Христа. Автор не стал бы это делать и сам: кто сыграет такую роль?! Христа в драме К.Р. нет, - о нем только говорят ищущие свою веру герои. Тем не менее, в 1912-м Священный синод запрещает постановку: отданная на современные театральные подмостки и в руки современных актеров, драма утратит-де возвышенный характер, и превратится в пустое развлечение суетной толпы... (2) Не желая противоречить Синоду и обидеть дядю, Николай II как всегда изобретает половинчатое решение: он разрешает один раз сыграть пьесу в Эрмитажном театре Петербурга, где 9 января 1914 года она и прошла с аншлагом.

                Драма сложна в постановке: большая массовка, хор, танцы, великолепные костюмы. Невероятные потраченные только на один спектакль усилия оправданы, если Царственный автор и актер, чтобы помочь России ставил мистерию не только в смысле жанра, но и в Высшем смысле: «...Измышленьями сухого знанья Уже давно у нас подменены Святой закон и заповеди Божьи.  У нас царит обрядность вместо веры, А вместо Господа – Синедрион» (Д-е III, явл. 5), – бросал со сцены уверовавший в Иисуса иудей Иосиф Арифмейский – в исполнении автора К.Р. – незаурядного актёра-любителя. Или слова Префекта: «В наш век упадка нравов, алчной страсти <...>, Откуда взяться доблести?» (Д-е II, явл.2).  Доблесть из фанатизма не возникает: для истинной доблести нужна вера в истинность дела.

                Спектакль бурно обсуждался: всякая подделка под Христа звучит зловеще, и наивысшую подделку под Христа произведет Антихрист, – кричали сторонники запрета.  Из-за границы приходили предложения о постановках переведённой на десять языков драмы, Автора которой называли основоположником нового Религиозного Ренессанса в России, где постановка была запрещена. Русский абсурд... Смерть остановила дальнейшую борьбу автора за постановку своей пьесы. Великий Князь Константин Константинович – без страха и упрёка рыцарь культуры, боровшийся отнюдь не с ветряными мельницами, хотя судьба и поставила его в положение Дон Кихота. Вот такой у Михаила Булгакова был предшественник по теме.
                *        *         *               

                ЗНАЛ ЛИ БУЛГАКОВ О «ЦАРЕ ИУДЕЙСКОМ»? НЕ МОГ НЕ ЗНАТЬ! В 1906 г. в Киеве Августейший Начальник кадетов на прощание сказал им «несколько слов о важности служения нашему воинскому долгу... и верности святым понятиям – Бог, Царь и Родина, без которых нельзя быть истинным воином».  Обычные в таких случаях слова, но не каждый же день Киев посещали столь высокие лица. Пятнадцатилетний Миша Булгаков мог присутствовать и, наверняка, – знал о визите. Это единственное возможное биографическое пересечение.
                Запреты на популярного «Царя Иудейского» обходили: разрешалось исполнение отрывков и драматическое чтение без игры и костюмов. В 1817-м драма поставлена в Москве (3), и Булгаков в феврале был в Москве, а вначале весны уезжает в Киев. Как раз в 1818–м в Киеве драма возобновлена в декорациях 1914-го. (3)  Смотрел ли её Булгаков? Неизвестно, но весьма вероятно для заядлого театрала Булгакова.  Одинаковый драматургический прием свидетельствует о знакомстве с драмой К.Р.: В «Последних днях» (1935) на сцене не будет главного героя – Пушкина, как в «Царе Иудейском» не было Иисуса. И у К.Р., и у Булгакова главные герои не являются на сцене, но их вынесенная за рамки действия роль направляет действие. У К.Р. великая «роль» Христа призвана погасить – сжечь верой мусор страха, предрассудков. Персонажи «Последних дней» ежедневно в разном приближении не могут прозреть светлый мир Пушкина, но зритель с помощью всей пьесы может.
 
                ПИЛАТ - ПЯТЫЙ ПРОКУРАТОР ИУДЕИ?.. Древне иудейские историки Тацит, Филон Александрийский и Иосиф Флавий называли Понтия Пилата то префектом, то наместником – правителем, то прокуратором. Тогда как на самом деле звание «прокуратор» – введено в 44 году н.э. после отставки Пилата – римского правителя именем кесаря Иудеи c 26 по 36 годы. Об этом прекрасно осведомлённому К.Р. нужна была полнота власти Пилата: именно К.Р. первым в своей драме назовёт Пилата – пятым прокуратором Иудеи. Что переймёт и Булгаков: удобнее, чем с головой нырять в объёмный текст Иосифа Флавия.

                «ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ» и «МАСТЕР И МАРГАРИТА»: совпадения и различия. В «Царе иудейском» отсутствие на сцене Иисуса переносит центр действия – всю его «тяжесть» на Понтия Пилата: мимо него протекают события.  Он становится будто бы главным героем, с неизбежной для классической трагедии внутренней трагедией мировоззрения. Видя невиновность подсудимого, умный Пилат получает известие, что он на волоске от немилости всесильного императора Тиверия. Потому что Риме казнён покровитель прокуратора: «Труп Сеяна Истерзанный, по улицам три дня Толпа народа волочила».

                РИТОРИЧЕН И БЕЗОТВЕТЕН В ДРАМЕ СКОРЕЕ САМОМУ СЕБЕ ПИЛАТОМ ЗАДАННЫЙ ВОПРОС: «ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?» Убоявшийся Пилат легко идет «на сделку с совестью»: соглашаясь с казнью, «умывает руки» – за сценой. Зрители умывания рук не видят – им изустно сообщают эту только в Евангелии от Матфея присутствующую деталь. И действие сразу «уходит» в сторону от мнимого трагедийного героя: прокуратор не злодей, но человек «как все», – без особого разлада с жестокой действительности: мгновенные порывы к истине для умного Пилата (фарисейские фанатизм и хитрость ему противны) возможны, бороться же за ему чуждое он не будет. Вот как в «Царе Иудейском звучит знаменитое рассуждение об истине: «П и л а т (об Иисусе):
И говорил мне, что на то родился
И в мир пришёл Он, чтобы... чтобы... <...>

...Чтоб дать
Свидетельство об истине какой-то... 
Смысл этих слов загадочен, таинствен
И темен для меня...
         *   *   *
Ждет моего суда еврей какой-то:
Когда невинен Он, Его на волю
Я отпущу; а если смертной казни
Достоин, - повелю казнить. Одним
Презренным иудеем меньше будет... 
(Префекту и трибунам.)
Вот жизнь моя в проклятом этом крае!
Здесь, что ни день – докука и забота;
Об отдыхе нельзя и помышлять.
 
                При сравнении этой сцены с «Мастером» так и видится здесь Булгаков над текстом К.Р. с карандашом в руках: «”Прокуратор не любит Ершалаима?” — добродушно спросил гость. — “Помилосердствуйте, — улыбаясь, воскликнул прокуратор, -- нет более Безнадежного места на земле... Эти праздники — маги, чародеи, волшебники, эти стаи богомольцев... Фанатики, фанатики! Чего стоил один этот мессия, которого они вдруг стали ожидать в этом году! Каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидетелем неприятнейшего кровопролития. Все время тасовать войска, читать доносы и ябеды, из которых к тому же половина написана на тебя самого!  Согласитесь, что это скучно. О, если бы не императорская служба!..” — “Да, праздники здесь трудные, — согласился гость.”»  (Мастер и Маргарита. Гл. 25. Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа.)
 
                Характеристика города у К.Р. и у Булгакова соходна. Однако при внешних эффектных деталях римского колорита в «Мастере»  сильно обобщение - постоянное сравнение Ершалаима с Москвой. Нарисованный пером К.Р.  портрет Понтия Пилата близок образу римлянина – профессионального военного тех времён. Что, как выяснится, Булгакову совсем не интересно.

                Наряду с культом смелости и удачи римляне времён распятия ценили логику мышления и блага земные. Пилат у К.Р., в принципе таков, какое представление о нём даёт «Иудейская война» древнего еврейского историка Иосифа Флавия. (4) Можно сказать, что для К.Р. Пилат интересен не сам по себе, а как антипод Иисуса. Совсем иное будет в «Мастере...»: Пилат – как символ общечеловеческого страха перед властью и неспособности за истину пожертвовать жизнью... Но ведь этого можно ждать, но нельзя требовать. Хороший или плохой Пилат в «Мастере» – на вкус читателя, но он, - вне всякого сомнения! – трагедийный герой.

                В «МАСТЕРЕ» ВООБЩЕ МНОГОЕ НАМЕРЕННО ОСТАВЛЕНО НА ВЕРУ ЧИТАТЕЛЯ (на веру можно наводить, но её нельзя требовать!): «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город... Опустилась с неба бездна и залила… великий город, как будто не существовал на свете.  Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло с моря... Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган...»  Но нигде конкретно автор не скажет – «Это гнев божий за казнь...» К.Р. же весьма резко и напоказ «выбьет» из под ног Пилата пьедестал трагедийного героя. Тиберий казнил покровителя Пилата Сеяна (5) «Труп Сеяна Истерзанный, по улицам три дня Толпа народа волочила...» Опасность оказаться в таком же положении вполне реальна:
           П и л а т.
Куда укрыться! Где найти спасенье!
...Где б со своей Капреи неприступной
Зловещий, лысый, сгорбленный старик...
Не мог меня достать и раздавить?
Нет, не уйти от глаз его всезрящих,
Как от грозы небес не схоронится.
А потому верней и безопасней
Чудовищу во власть себя предать.
Пусть...
                Как бы помиловать Иисуса и избежать гнева императора? Колебания Пилата длинны и приводятся со слов зрителей на сцене: супруги прокуратора, римского префекта и даже раба. В итоге: «Сделка с совестью, уступка силе. Ведь это слабость, малодушье, низость...» Ни трагедийным героем, ни сколько-нибудь героем Пилат не выглядит. Вдобавок во время казни Иисуса в покоях Пилата (на сцене) происходит легкомысленный «лукуллов» пир с пляской танцовщиков. Во время пира сгущается непонятная мгла, «День – превратился в ночь... Ослепительная молния. Оглушительный удар грома. Подземный гул.  Землетрясение. Стены и колонны колеблются». Все пировавшие потрясены и испуганы: Пилат тоже. По замыслу К.Р. библейская тема требовала «жёстко» библейских эффектов.  А мнимый – модными легендами созданный герой подлежит развенчанию.

                ЗАТО С БОЛЬШИМ СОЧУВСТВИЕМ К.Р. СОЗДАЁТ ОБРАЗ ЖЕНЫ ПИЛАТА – ПРОКУЛЫ: уверовав, что Иисус «миру грешному даст обновленье», Прокула пытается склонить мужа спасти арестованного. После казни и знамения свыше – грома небесного – супруга прокуратора Прокула произносит монолог - «приговор»:
          П р о к у л а
О, Понтий! Боязливо, малодушно
Ты Неповинного послал на смерть.
Знай, римский прокуратор Иудеи,
Наместник кесаря и друг его, --
Водою мира целого не смоешь
С себя ты той чудовищной вины!
Он праведник, Он посланный нам с неба,
Он, солнце истины и Божий Сын!

                Знатная римлянка и супруга Прокуратора так быстро и тесно сблизилась с христианством? Маловероятно и не исторично. Проштудировавший солидные источники Автор за основу действия всё-таки берёт легенду по какой причине? Затем, что это сцена: не резонёрствующий как в читаемом тексте Автор, но кто-то из героев – лучше из своих из близких персонажу лиц – должен убедительно осудить Пилата.Евреи предали Христа казни, поэтому неприязнь - осуждение гораздо более виновными Пилата не в счет. Римские легионеры осудят ли своего начальника за казнь иноземца - осуждённого?!

                Возможными вариантами оставались: пророк – юродивый (так у Пушкина Бориса Годунова осуждает юродивый Николка) или по общественному положению близкая к прокуратору женщина. Ибо женщина в экзальтации на сцене обладала большей свободой высказаться вне социальных условностей: «Я знаю, госпожа, ты пылким сердцем Всегда за правду смело постоишь, И чуткою душою не попустишь, Чтоб праведник невинно пострадал...» – так характеризуют Прокулу уже при первом явлении.  Роль знатной римлянки Прокулы была самой удобной: ради «так надо трагедии» стоило пойти на одно небольшое историческое несоответствие, – остальное мастерски соблюдено. И совсем другим путем пойдет Булгаков!

                В «МАСТЕРЕ И МАРГАРИТЕ» будут «убраны» все лишние внешние детали: есть ли у прокуратора жена? Не важно: действие сразу «выбрасывается» на психологический уровень. Нет письма с предупреждением об опале: внутреннее ощущение истины сталкивается даже не с немедленным страхом за жизнь, – страхом вообще, потому, что жизнь такова: до сих пор всегда за истину платили жизнью. Трагический герой рождается позже – в духовных мучениях от дозволенной по малодушию казни. Нигде не назван Иешуа и божьим сыном: со сцены Евангелий действие переносится в человеческое сердце. Но женщина – это зеркало единого отражения – зеркало совмещения сюжетных линий действия – это со времён Шекспира и до К.Р. и далее в талантливых руках всегда «работало» безупречно! Булгаков внял совету «Царя Иудейского»: так, в свою очередь, «родилась» – вошла уже не в первую редакцию романа Маргарита.

                Интересные совпадения и отличия драмы К.Р. и последнего романа Михаила Булгакова можно было бы множить. Но не лучше ли взять и перечитать сами эти неординарные драму и роман? (И драма, и роман выложены в интернете.) Даровитого предшественника Булгакова по теме – К.Р. в СССР не знали только потому. что имя великого князя и его большие заслуги перед культурой были вычеркнуты вместе со львиной долей дореволюционной культуры.

                Имя К.Р. вместе с его текстами вернулись уже в 1980-х – около 20 лет позже «Мастера», только потому и сравнений не было. А теперь почему нет сравнений? Привыкли не сравнивать. А ведь преемственность – жизнь литературы. Ни один гений не обошёлся без преемственности. Другое дело, что сходство темы произведений не всегда говорит о прямом влиянии предшествующего автора на последующего! Есть и полностью влияние наоборот: пересечение в том, что у последователя всё намеренно не так. Таким общим и для К.Р., и для Булгакова произведением можно считать известный коротко "ударный" рассказ Анатоля Франса (6) «Прокуратор Иудеи» (1891 г.)
                *         *          *               
                «ПРОКУРАТОР ИУДЕЕ» А. ФРАНСА или ЕЩЁ ОДИН ПИЛАТ, ГЕНЕРАЛ ДАВУ и -- ЛЕВ ТОЛСТОЙ. Французский писатель Анатоль Франс (1844– 1924) отметает все легенды про Пилата -- как легенду наказания за невинную кровь, так и превращения прокуратора в рьяного христианина. Наперекор Евангелиям социалист Франс даёт чисто светский вариант событий «задним числом». В «Прокураторе Иудеи» в прошлом легкомысленно влюбчивый, нигде не служивший римлянин Элия Ламия (он в драме К.Р. привозит прокуратору грозящее опалой письмо из Рима) через 30 лет встречает знакомого своей молодости: «Ламия увидел откинувшегося на подушки тучного старца, который, подперев голову рукой, сумрачно и надменно смотрел вдаль. Его орлиный нос загибался к губам, подбородок и мощные челюсти резко выдавались вперед. Этот человек сразу же показался Ламии знакомым. Он секунду колебался, стараясь вспомнить его имя...  “ — Понтий Пилат!”»

                В рассказе уже давно удалившийся от дел Пилат в своём поместье выращивает и продаёт пшеницу (т.е. он — капиталист) Пилат вспоминает молодость времен его прокураторства в Иудее: злобные варвары евреи противились любому облагораживающему влиянию римской цивилизации. И он, Пилат, в результате пострадал от их буйства и интриг своих врагов в Риме. Гнев, что он не достаточно отомстил врагам, до сих пор терзает Пилата...   Элия спрашивает, помнит ли Пилат «”Молодого галилейского чудотворца. Звали его Иисус Назарянин. Потом за какое-то преступление его распяли на кресте. Понтий, помнишь ты этого человека?” Понтий Пилат нахмурился и поднес руку ко лбу жестом человека, роющегося в памяти. После нескольких секунд молчания он произнес: “— Иисус? Иисус Назарянин? Нет, что-то не помню.”»

                В первый раз в последних словах рассказа речь идет об Иисусе. Концовка рассказа и реалистична, и согласна с психологией: чиновник римской империи так и должен помнить – только важное для Рима. Иисус для Рима тех лет – незаметная деталь. А Ламия почему помнит? Он помнит не как последователь Иисуса, но как сильное художественное впечатление, – к чему способность бюрократическая служба убила бы. Ламия был влюблён в последовавшую за Иисусом прекрасную еврейку-танцовщицу: вместе с ней и Иисуса помнит. (И здесь без женщины никак!)

                В «ПРОКУРАТОРЕ ИУДЕИ» ФРАНСА как в энциклопедии собраны все сведения о Понтии Пилате из историков: Публия Корнелия Тацита (середина 50-х — ок. 120 г. н.э.), Филона Александрийского (ок.20 г. до н.э. — ок.50 г. н.э.) и Иосифа Флавия (37г. н.э. — ок.100 г. н.э.) - более ничего достоверного нет.  Франс безжалостно отметает с его точки зрения легенды Евангелий: не было в истории человечества драмы страданий Христа, – человечество может забыть об отвлекающей от социальной борьбы религии. Ибо Франс на стороне борющихся с религией и против её «реанимации». Но не были новые инквизиторы в Кремле «реанимацией» худших черт дореволюционной церкви?..

                ОТНОШЕНИЕ К ТВОРЧЕСТВУ АН. ФРАНСА --
 К.Р. и БУЛГАКОВА? Для К.Р. творческая позиция неверующего Франса, конечно, изначально не приемлема. А для Булгакова? К антирелигиозной издевательской пропаганде в СССР Булгаков относился плохо (мягко сказано). Но мастерский по исполнению (это всегда ценил Михаил Афанасьевич!)рассказ Франса удобен ещё и как полная историческая сводка: более ничего достоверного нет. К мастерству Франса – рассказчика и социального пародиста Булгаков должен был питать интерес, исторической сводкой из рассказа воспользовался. Можно даже предположить, что первые варианты романа «Консультант с копытом» были не так уж далеки от пародий Франса, только направлены в противоположную французскому социалисту сторону.

                В пародии Франса на французскую историю «Остров пингвинов» (1908 г.) близорукий аббат Маэль, по ошибке приняв пингвинов за людей, окрестил их, что вызвало массу сложностей на небесах и на земле. В год смерти К.Р. опубликован роман Франса «Восстание ангелов» (1914 г.)  – остроумная социальная сатира в ключе игровой мистики. На Небесах вместо всеблагого Бога царит злой Демиург, против которого Сатана вынужден поднять восстание. Надо ли говорить, что весь роман зеркально отражает социально революционное движения на Земле?!  В 1922 году сочинения Франса были включены в католический «Индекс запрещённых книг» для прочтения добрыми христианами.

                ПОЛУЧАЛОСЬ, что хочешь - не хочешь: а коли взялся за роман с участием сатаны, то популярный Франс автоматически попадает в твои предшественники, даже если замысел романа по ходу работы сильно изменился. Спорить с Франсом Булгакову было ни к чему. Авторитет Франса – гуманиста был неколебим: свою полученную в 1921 г.  Нобелевскую премию Франс тогда же пожертвовал в пользу голодающих России. И всё-таки мировоззрение Булгакова и Франса кардинально не сходились.
               
                Из сложного положения – не спорь, но и не соглашайся! – Булгаков вышел блестяще: он опёрся на другой бесспорный авторитет рубежа веков – на Льва Толстого.  «Толстой – это великий урок» – скажет Франс в некрологе о Льве Толстом. «Если с какой-нибудь соседней планеты наблюдать развитие нашей земной культуры, то оттуда, из-за сотен миллионов миль, видны только самые высокие пики. И если там составлен атлас нашей культуры за последнюю четверть века, то, конечно, на карте России обозначена вершина: Лев Толстой, -- а на карте Франции вершина: Анатоль Франс.» – напишет Евг. Замятин в некрологе Анатолю Франсу в 1924 г.   

                За пределами личностей тема рассказа Франса «Прокуратор Иудеи» – на сломе двух исторических эпох столкновение мировоззрений в лице определённых героев: материалистической философии римлян и иудаизма.  Франс старается быть объективным: в каждой исторической эпохе и каждом мировоззрении есть позитивное и негативное. Тут изумительная живопись рассказа Франса позволяет скрыть одну маленькую натяжку: за пределами личностей действие можно подать только в воспоминаниях. Это удалось бы проблематично, когда пришлось бы не в воспоминаниях - "на сцене" изображать кричащих   «Прокуратор Иудеи»  евреев.

                Принятое Франсом построение текста - сопоставленные воспоминания двух римлян - помогает возложить ответственности за казнь невиновного человека на капиталистическое общество, которым в духовном смысле уже был во время Иисуса Рим: он воспитывал равнодушных к людям чиновников по себе. Мораль рассказа очевидна: нужно уничтожить плохое общество. Такой поворот темы во время уже идущих в СССР репрессий после 1937 г. увёл бы автора «Мастера» бы весьма далеко!.. Уходя от не нужного ему поворота Булгаков открыто апеллирует к «Толстому – великому уроку»: именно к бессмертному толстовскому роману «Война и мир».

                В «ВОЙНЕ И МИРЕ» ЛЬВА ТОЛСТОГО после пожара Москвы Пьер Безухов пленён французами. Пьера допрашивает «известный своей жестокостью» (как Пилат!) наполеоновкий генерал Даву. «Не понимая глаз» Даву без колебаний расстрелял бы арестованного якобы за поджог Москвы Пьера. Но нечаянно Даву смотрит стоящему перед ним человеку в глаза: «В этом взгляде помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они... поняли, что они оба дети человечества. Что они братья» (Война и мир. Т. 4. X) – и Пьер спасён. Сцена, возможно, не вполне исторична? Зато она истинна с высшей точки зрения. Поворот от социального, «где дела людские и жизнь называются н у м е р а м и (из последнего слова Замятин выведет свой сатирический роман "МЫ"» (Т.4. X), к человечности в разговоре Даву с Пьером по праву считается великим Словом – даром Льва Толстого потомкам. В своей инсценировке «Войны и мира» 1932 г. неизбежно опустив всю первую половину романа и многое из второй, Булгаков выдвигает на первый план именно сцену Даву – Пьер.

                СЦЕНА КОГДА ДАВУ - ЧЕЛОВЕК СМОТРИТ В ГЛАЗА ПЬЕРУ ЗЕРКАЛЬНО ОТРАЖАЕТСЯ В «МАСТЕРЕ». Во время допроса Иешуа тщательное описание журчанья витой струи фонтана и полета ласточки как бы отодвигают социальное на второй план – за рамки сейчас происходящего с двумя людьми, и вдруг «выстреливает»: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти», – к ужасу прокуратора социальный барьер сметён. Без социального барьера прокуратор не привык – не умеет... Поднявший, наконец, на арестованного от боли «мутные глаза» Пилат не кричит «Повесить его!».
-- ...Скажи мне, что  это ты все время употребляешь слова "добрыелюди"? Ты всех, что ли, так называешь?
-- Всех, -- ответил арестант, -- злых людей нет на свете.
-- Впервые слышу  об этом, -- сказал Пилат, усмехнувшись,  -- но, может
быть, я мало знаю жизнь! <...> В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?
-- Нет, я своим умом дошел до этого.
-- И ты проповедуешь это?
-- Да...
                Это диалог в «Войне и мире» (в допросе Пьера генералом Даву) отразился из  пушкинской «Капитанской дочки»: там в буране ямщик просит "доброго человека" Пугачёва вывести на дорогу, и Пугачёв согласно именованию оказывается по отношению к Петру Гринёву добрым. Тогда как с точки зрения правительства он -- вор, разбойник, убийца и бунтовщик Емелька Пугачёв. Вне социальной системы с опорой на человечность -- все люди добрее.  И Пилат тоже хочет быть просто человеком, да трусость мешает: «Трусость – самый страшный порок!» – прокуратор, как олицетворение греха человечества, когда страх за свою жизнь заставляет кривить душой умного и чувствующего истину. Кто хоть раз не испугался – хоть раз в тайне не покривил душой?.. (Помним, в какие годы пишется роман!) В этом контексте Пилата с бездумной лёгкостью осудить может только безнадёжно упёртый догматик.

                Незаурядный психолог Булгаков стремится избежать всякого шаблонного прочтения: в том числе прямого зеркала с Евангелиями. Вот например, вылеченный от головной боли Пилат велит развязать Иешуа руки: «"Сознайся, -- тихо по-гречески спросил Пилат, -- ты великий врач?" - "Нет,  прокуратор,  я  не врач," --  ответил  арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.   Круто, исподлобья Пилат буравил глазами арестанта, и в  этих глазах уже не было мути, в них появились всем знакомые искры». Кому это "всем знакомые", когда  Пилата мы видим в первый раз?! Да разве все, как Иван Бездомный, Евангелий не читали?.. Но и Евангелия здесь не очень помогут: если "всем знакомые", значит, мы прямо в Ершалаимской толпе: не заметили как нас туда "перебросили".

                А вот Пилат отдаёт начальнику тайной службы (ВЧК, КГБ и любая подобная организация) Афранию косвенный приказ убить Иуду из Кириафа:  «...Его зарежут сегодня, - упрямо  повторил Пилат, - у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, - тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.» - это потирание рук сразу напомнит и потирание распухшей руки Иешуа, и за рамками романа умывание рук Понтием Пилатом в Евангелиях, а заодно и ситуацию после 1937-го в СССР. Получается, что Пилат как бы пытается "умыть" руки кровью Иуды, а в СССР тем временем...

                Олицетворение всегда запоздалого и кривого -не в сторону милосердия, но экзекуций - раскаяния человечества: при таком прочтении прокуратор Понтий Пилат – завиднейшая трагическая роль. (Что и доказал незаурядно исполнивший роль Пилата в фильме «Мастер и Маргарита» Кирилл Лавров!) Её оттеняет и подчеркивает художественно ярко – игровая совершенно без внутреннего трагизма роль не раскаявшегося – не обременённого совестью красавца Иуды (отсутствует у К.Р.): прямой выход на массовое, прививаемое «сверху» доносительство 30-х. Если при этом учесть, что прорисовка образа Пилата, в целом, не противоречит Евангелиям, то общая картина получается весьма остро интересная!

                В психологических решениях Булгаков всегда следует за своими русскими учителями: Пушкиным, Гоголем, Достоевским. Благодаря им русская литература считается самой человеколюбивой в мире: это помогает понять сравнение с рассказом Франса, - спасибо ему! Сопоставление с булгаковского Пилата с прокуратором Франса проясняет мысль обоих писателей: теократический просвещенный Рим «съедал» служащего ему человека полностью, не оставляя место даже для памяти человеческого. Забыв существование Иисуса, всё случившееся в обычном – государственном времени Пилат помнит превосходно!.. Не также ли и идеология доносительства в СССР 1930-х «съедала» людей?..
                *           *          *
                «ИИСУС НЕИЗВЕСТНЫЙ» И ПИЛАТ Д.С. МЕРЕЖКОВСКОГО. Работая над «Мастером», в поисках свидетельств о Христе, Булгаков штудировал всевозможные источники (7): Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса Христа» (1835 г.); Фредерика Фаррара «Жизнь Иисуса» (1863 г); Эрнста Ренана (8) «Жизнь Иисуса», (1874 г.): «Ренанова "Жизнь Иисуса" – Евангелие от Пилата.» – скажет русский религиозный мыслитель Дмитрий Мережковский (1865 – 1941), Булгакова на поколение старше и дольше проживший.  Мережковскому и принадлежит ещё один яркий образ Пилата в его «Иисусе неизвестном» (1932 – 1934 гг.).

                Около 600 страниц «Иисуса неизвестного» это – яростный спор с Ренаном: с "Евангелием от Пилата". Соответственно, образ Пилата тоже - важнейший. «Иисус неизвестный» - это очередная попытка составить единое житие Иисуса из канонических и не к-х Евангелий, апокрифов, древних еврейских историков – из всех известных текстов с упоминанием Иисуса и его времени. Размах у автора немалый: часть первая книги названа «Неизвестное евангелие». У этого изумительного по количеству собранных сведений труда только один недостаток: он для уже образованных – хорошо знающих древнюю историю и священные библейские тексты. Потому как другой, простой человек просто не выдержит бесконечных текстуальных сравнений.

                Из Мережковского Булгаков мог почерпнуть многие интересные детали наподобие периодичности тяжёлых ливней в Иерусалиме: «Часто, поздней весной, на Иудейских горных высотах, после таких суточных грозовых ливней... наступают вдруг свежие, как бы осенние, несказанно ясные, хрустально прозрачные дни» (Гл. Страшный суд. II). С Мережковским Булгакова свяжет: общность темы, во многом сходная оценка событий. Но художественное решение темы будет совершенно различно.

                В «ИИСУСЕ НЕИЗВЕСТНОМ» О ПОНТИИ ПИЛАТЕ: «Если бы имена Александра и Цезаря могли быть забыты, то имя Пилата осталось бы в человеческой памяти, потому что оно -- рядом с именем Христа. "Понтием Пилатом, прокуратором, казнен был Христос", Christus... per Pontium Pilatum procuratorem supplicio adfectus erat, -- в этой медной латыни Тацита, слышится как бы уже благовест колоколов Никейского собора: "верую...  во Иисуса Христа, распятого и страдавшего за нас... при Понтии Пилате". Очень удивился бы, вероятно, Пилат, но, может быть, не очень обрадовался бы, если бы узнал об этой будущей славе своей; удивился бы, вероятно, еще больше, если бы, поняв, что значит "христианин", узнал, что христиане будут считать его своим. "В совести своей; Пилат -- уже христианин", скажет Тертуллиан (9), а просто верующие люди захотят сделать Пилата "святым": Sanctus Pilatus . Но нисколько, вероятно, не удивился бы он, а только пожал бы плечами с брезгливой усмешкой, если бы прочел в доносах таких злейших врагов своих, иудеев, как Ирод Агриппа и мудрец Филон, список своих злодеяний: "лютая жестокость, лихоимство, грабежи, бессудные казни", и проч., и проч. <...>

                Нет, Пилат -- не "святой", но и не злодей: он, в высшей степени, -- средний человек своего времени. "Се, человек!" Ессе homo! -- можно бы сказать о нем самом. Почти милосерд, почти жесток; почти благороден, почти подл; почти мудр, почти безумен; почти невинен, почти преступен; все -- почти, и ничего -- совсем: вечное проклятие "средних людей". Этому-то, самому среднему из людей, и суждено было роком или Промыслом Божиим самое крайнее из всех человеческих дел -- сказать Сыну человеческому: "Пойдешь на крест"...» (Гл. Суд Пилата. IV) Здесь без противоречия с Анат. Франсом дан образ человека своей среды и своего времени. Мережковский помнит завет Достоевского -- "найти в человеке человека". Только, пожалуй, русский религиозный мыслитель не столько ищет, сколько внешне оправдывает поступки этого человека, потому что, со времён изгнания прародителей людских из Рая такова природа человеческая.

                Искренне ли автор «Иисуса неизвестного»  оправдывает Пилата? Роль беспристрастного летописца местами спадает с Мережковского:  «Мытаря, блудницу и разбойника на кресте легче было полюбить Иисусу, чем "среднего человека", Пилата. Но если не полюбил, то, может быть, пожалел; предложил ему спасение за то, что он почти хотел Его спасти. Что-то сказал ему об истине, -- что именно, мы не знаем, потому что слова, будто бы, Иисусовы: всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ио. 18, 37), -- слишком Иоанновы.
               
                Но ответ Пилата мы знаем с несомненной, исторической точностью; слышим его, как слышал Иисус; видим, как видел Он, в тонкой усмешке на бритых губах, страшную, как бы неземную, скуку, может быть ту самую, с какой будет смотреть Пилат на воду, мутнеющую от крови растворенных жил...» (Суд Пилата XIV; М-й принимает версию о самоубийстве Пилата: обычно римляне вскрывали себе вены в ванне) Решать за Иисуса кого он мог скорее "полюбить"?! Нет, такого не мог представить себе сын священника Михаил Булгаков: сын очень странного священника, не заставлявшего детей молится "по форме". Молитва и любовь ценны только от сердца.
 
                В «МАСТЕРЕ» ИСЦЕЛИВ ПИЛАТА ОТ ГОЛОВНОЙ БОЛИ: «Ну вот,  все и кончилось, - говорил арестованный,  благожелательно поглядывая  на Пилата, -- и я чрезвычайно  этому рад. Я  советовал бы  тебе, игемон, оставить   на   время   дворец  и  погулять  пешком  где-нибудь  в окрестностях... Гроза начнется,  -арестант  повернулся,  прищурился на солнце,  -- позже,  к вечеру.  Прогулка принесла  бы тебе  большую пользу, а я с  удовольствием сопровождал бы тебя. Мне  пришли  в  голову кое-какие  новые  мысли, которые  могли бы,  полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем  более что ты производишь впечатление очень умного человека.»

                Критикуя церковь,автор «Иисуса неизвестного»   впадает в её же ошибку: дать последнее своё - наилучшее "определение" Иисуса. Это взгляд новой догмы. Для убедительности новой догмы 600 с лишним страниц написаны экзальтированным языком, что делает невозможным прочтение "единым духом" -утомляет. Булгаков предпочтёт путь художественно психологический. С точки зрения психологии - сколько очевидцев, столько и вариантов события. Это исключает едино направленную экзальтацию, но исключает и какое-либо единое человеческое понимание. Оставляя многое на домысел читателю, романтику и фантастику чередуя с сатирой, Булгаков в своём последнем романе пройдёт по краю общего - исторического и лично частного: именно благодаря зеркальности далёкого прошлого и настоящего - обе части романа прозрачно видимы и не спутаны.

                СКВОЗНАЯ МЫСЛЬ «ИИСУСА НЕИЗВЕСТНОГО»: НЕПРАВИЛЬНОЕ ТОЛКОВАНИЕ ЕВАНГЕЛИЙ НЕ ОТКРЫВАЕТ НАМ ОБЛИК ИИСУСА, отсюда и Пилата тоже. Эту мысль Булгаков как бы перефразирует: «(П и л а т) - “Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.” – “Эти добрые люди, - заговорил арестант...  - ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной... Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил...» Здесь можно усмотреть и насмешку на многоречие (в целом для культуры весьма полезное!) Мережковского: что последний написал, Булгаков продумал про себя, нам оставив легко читающийся роман.

                «Неизвестный Иисус» опубликован Дмитрием Мережковским в 1932 – 1934 гг., уже в эмиграции. К этому времени в СССР по доносу о чтении Евангелий можно было сесть по 58 статье. И если мы попытаемся вставить весь текст «Иисуса неизвестного» в текст «Мастера» (представим!), то он «впишется» как раз на место и вместо умных рассуждений начитанного Миши Берлиоза в первой главе, на Патриарших прудах. И тогда был бы совсем другой роман. Булгакову это не нужно. Он пишет роман для всех - в том числе Евангелия в руках не державших: именно роман, а не новое Евангелие, как неграмотно иногда говорят.  Убрав главную формулу обвинения – «Ты - царь Иудейский?», автор «Мастера» сделал всё, чтобы не «аукаться» с Евангелиями.

                *       *        *

                ВЕКА ТЕКЛИ ЗА ВЕКАМИ, ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ ЗА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯМИ: менялись одежда, внешний уклад жизни и официальные догмы веры. Современная Москва не похожа на Ершалаим - Иерусалим, но ход человеческого мышления не изменился. Булгаков соблюдёт завет Достоевского буквально: покажет нам, как этот Человек с осознанием своей вины пробуждается в римском прокураторе.
 
                ПРОКУРАТОР - ВОЕННЫЙ ЧИНОВНИК ЗАСЫПАЕТ, А ЧЕЛОВЕК В ЭТОМ СНЕ КАК БЫ ПРОСЫПАЕТСЯ: «Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением -- ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые,  шел рядом, следовательно, он был жив. И,  конечно,  совершенно ужасно  было  бы  даже помыслить о том, что такого  человека  можно казнить. Казни  не было!  Не было!  Вот в чем  прелесть  этого  путешествия вверх  по лестнице луны.  Свободного  времени было столько, сколько надобно, а... трусость,  несомненно,  один  из самых страшных  пороков.  Так говорил  Иешуа Га-Ноцри. Нет,  философ, я тебе возражаю: это  самый страшный порок... Но, помилуйте  меня, философ!  Неужели вы, при вашем уме, допускаете  мысль,  что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?

 -- Да, да, - стонал и всхлипывал во сне Пилат. - Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь,  ночью, взвесив все, согласен  погубить. Он пойдет на  все, чтобы спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя и врача!
 -- Мы  теперь  будем  всегда вместе, --  говорил ему во  сне оборванный
философ-бродяга,  неизвестно каким  образом вставший  на дороге  всадника  с
золотым копьем. - Раз один - то, значит, тут же и другой! Помянут меня, --
сейчас же помянут и  тебя!
 -- Да, уж  ты не забудь, помяни меня... - просил во сне Пилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне».
                ______________________________________________

                ОТ СОПОСТАВЛЕНИЯ - СВОДКИ ВСЕХ ВОЗМОЖНЫХ СВЕДЕНИЙ (даже с поэтическими отступлениями от автора) ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ОТЛИЧАТСЯ тем, что в нём всего ценнее правильно произведённый на читателя эффект: катарсис - духовное очищение. Это взгляд профессионального драматурга. Драматургичность - есть в том числе не замкнутость на неподвижной идее. Подвижная изменяемость в «Мастере» всего образа Пилата - и есть главное отличие его от Пилата в «Царе Иудейском» К.Р., «Прокураторе Иудеи»  Франса, «Иисуса неизвестного». Пилат мог понять: могут и все другие...
               
                С точки зрения построения текста самими героями и мастерством актёров ближе всех к Булгакову поэт и драматург К.Р., старающийся как можно ближе держаться к Евангелиям, что уже не совпадает. Франс рисует слишком для него определённые и неизменяемые формы общего сознания персонажей как представителей определённого социального класса. Компетентный и всеведущий(гигантский труд – сводку осилил!)  Мережковский чрезмерно старается оговорить каждую деталь, от этого его точка зрения тоже "свысока".

                Булгаков же – и на Патриарших прудах, и где-то на площади, где объявляют приговор Иисусу, и всегда - вместе с читающими. И уже совершенно точно Этот Автор - скрывается за подножием памятнику Пушкина, который выносит приговор и Рюхину, и всей бездарной в литературе пошлости молчанием сродни тому, как Иисус молчал на евангельских допросах. Местами "незнание" автора, - что ещё вытворят его герои? - перерастает в высшую художественность. Но базируется это "незнание" на всей русской классической литературе.

                Непосредственно в сцене «Иешуа перед Пилатом» тема Булгаковым взята прямо вслед за Толстым - художником: когда попрано всё человеческое, не помогут уже никакие концепции, и цитаты из великих, и даже разговор об истине – сначала людям, как генералу Даву надо вспомнить, что они люди. Сначала нужно понять, что у тебя болит голова и, кроме того, ты боишься. От боли и страха и истина не доступна.
                Генерал Даву, Хлудов, Пилат – на сцене оказываются ролями одного напряжения и амплуа. (Потенциально сюда же можно причислить короткую роль подобно Пилату отдающего замаскированный приказ об убийстве Пушкина Бенкендорфа в «Последних днях».) Все они в разной степени оказываются противопоставленными людям человеколюбивым: князь Мышкин, Пьер Безухов; «Царь Иудейский» – на сцене отсутствующие, но в сознании зрителя остающийся живыми Пушкин и Иешуа Га-Ноцри, Иисус Нового Завета. История свидетельствует: в основанном на насилии обществе официальная религия вымирает до бесчеловечной не обсуждаемой догмы. Во имя какой догмы: Иеговы или императора Тиверия мы распинаем людей, жгём во имя Христа или расстреливаем по велению Сталина – не имеет особого значения.

                _______________________________________________________

1. Дневник Великого Князя Константина Константиновича Романова. Публ. Э. Матониной. Загадка К.Р. // Роман-газета. М.: 1994, №19. С. 171.
2.  Запрет Синода не касался печати, и первое богато оформленное издание драмы тиражом в 10000 разошлось мгновенно. Общей сложностью было продано около 60 тысяч экземпляров

3.  В 1917-м драма «Царь Иудейский» поставлена в Москве в частном театре К.Н. Незлобина (К.Н. Алябьев актер, антреп., режиссёр) на петроградской сцене незлобинский спектакль давали и 6 ноября –  вечером, накануне Октябрьской революции. В Киеве драма поставлена – в театре Фёд. Адам. Корша (1852 – 1923; антреп., драм., переводчик) и Н.Н. Соловцова (1857—1902; — актёр, реж-р, антреп.) режиссёром эрмитажного спектакля Н.Н. Арбатовым (наст ф-я Архипов; 1869—1926; реж-р и театр. педагог.).

4. Иосиф Флавий (ок. 37 — ок. 100 н.э.) — еврейский историк и военачальник, известен дошедшими до нас на греческом языке трудами — «Иудейская война» (о восстании 66—71 годов) и «Иудейские древности» — история евреев от сотворения мира до Иудейской войны.

5. Луций Элий Сеян  (около 20 года до н. э. — 31 г. н.э.) государственный и военный деятель Римской империи, временщик императоре Тиберии. После добровольного удаления Тиберия на остров Капри фактический правитель Рима. В 31 году, находясь в зените могущества, был схвачен и казнён по обвинению в заговоре, а его имя — приговорено к забвению.

6. Анатоль Франс (наст. имя — Франсуа; Анатоль Тибо;1844 - 1924) — французский писатель и литературный критик, Член Французской академии (1896). Лауреат Нобелевской премии по литературе (1921), деньги которой он пожертвовал в пользу голодающих России.

7. См.: Кривоносов Юрий. Михаил Булгаков и его время. Сборник эссе. – Интернет – версия.

8.  Штраус Фридрих Давид (1808 – 1874) – германский историк, философ, теолог и публицист. Мировоззрение Ш. признавало существование Бога только как источника природных законов, но это исключало чудо, как враждебное законам природы, а значит - и воле Бога.

  -- Жозеф Эрнест Ренан (фр. 1823 - 1892) — французский писатель, историк и филолог. Опубликованная в 1863 - м «Жизнь Иисуса» входит в «Историю происхождения христианства» («История первых веков христианства», 1864—1907) из семи книг;

  -- Фредерик-Вильям Фаррар (1831-1903) — английский духовный писатель и проповедник: его проповеди посещались всем высшим лондонским обществом. Наиболее известны: "Происхождение языка" (1860), "Падение человека и др. проповеди" (1865), "Язык и языки" (1870), "Искатели Бога", "Свидетельства в доказательство истории Христа", "Жизнь И. Христа" (1874).

9. Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (155/165— 220/240 гг. н.э.) один из наиболее выдающихся раннехристианских писателей - теологов, автор 40 трактатов (сохранился 31). В зарождавшемся богословии Тертуллиан один из первых выразил концепцию Троицы. 


Рецензии