НА ТОМУ БОЦИ

На тому боци.  (Продолжение «Школьные годы в Слободке).

А на тому боци находилась Большая школа. В ней предстояло учиться. Закончились четыре прекрасных года, которые прошли в чудесном домике: на косогоре, перед спуском к роднику. Начальное образование было получено. Тем, кто не мог, или не хотел учиться дальше, выдавали справку-аттестат об окончании Начальной школы. Остальным -  предстояло добивать гранит науки в этом храме знаний из ломпача.

После окончания четырех классов надо было покидать  домик у дороги, который верно служил нам четыре года. И назывался школой. 

Из этих четырех лет запомнились Ольга Николаевна Успенская и Анна Эльковна .  Как есть в жизни антиподы: толстый и тонкий, веселый и грустный, строгий и мягкий  так разнились и наши вчытельки.

Анна Эльковна работала недолго. Мы ее очень любили. Ее уроки выпадали на вторую смену. После одного двух часов занятий она говорила:

- Теперь дети садитесь ближе ко мне. 

Открывала ящик стола или сумку и извлекала книжку в блестящей обложке. Каждый раз это была другая книжка. Однажды я подсмотрел название. Это были Русские народные сказки невиданного издания.

Она начинала читать. Голос у нее был глубокий и таинственный. Вместе с героями сказок он добирался до самых далеких и тайных уголков детской души. Мы застывали и впадали в сказочное  оцепенение.

Она заканчивала очередную сказку и говорила:

Дети! Все уже устали. Завтра я прочитаю другую еще более интересную сказку.

Сознание  медленно приходило к нам, чтобы  вновь окунуться в мир серых будней и керосиновых ламп. Но завтра нас ждала другая сказка, и мы, окрыленные, возвращались домой.

Гораздо позже я узнал, что Анна Эльковна жила в Липканах. Она принадлежала к старинному еврейскому роду Розенцвейгов и была замужем за Павликом Розенцвейгом, высоким и веселым красавцем с пышной иссиня-черной шевелюрой. Ей было трудно добираться в Слободку. Она выбирала классы, уроки которых начинались после обеда. Анна очень любила детей и каждый день, чаще пешком, ходила из Липкан в Слободку, чтобы побаловать чистые и наивные детские души чудесными народными сказками. Это была наша Арина Родионовна. Через несколько лет они одними из первых уехали из Липкан на Землю Обетованную.

************

Так и разделила мою жизнь в Слободке тоненькая речушка Ларга. На две части. На той бик и на цэй. На ту сторону и на эту.
 
На этой стороне жили все мои друзья с моей улицы и одноклассники: Сережа Герман(Матросив), Алешка Герман, Вася  Шепитко, Алёша Бурдейный, Лариса Нигачёй, Рая Герман и другие постарше и помоложе…

Если идти по нашей улице прямо вверх, то она быстро выводила на окраину села, от которой до леса рукой подать. Туда вела грунтовая дорога. По ней мало ездили.  Её протоптали маленькими  пастухи, коровы и натруженные крестьянские ноги. Телег в селе не хватало, а автомобиль был редкостью. В крайних домах новой постройки жила красивая девочка Пася и ее соседка.

На середине улицы находилась кузница. Располагалась на подворье Алешкиного деда. В центре подворья находился добротный дом под крышей из дранки. Дед был репрессирован, как кулак, и выслан в Сибирь. Дом окружал заброшенный сад и граничил с усадьбой дома, в котором жила наша семья. Семья молодых учителей. Наш дом также принадлежал репрессированным родственникам Алеши.

Дед имел кузницу. Она выходила на дорогу. Напротив кузницы, через дорогу, находился колхозный ларек. Пустующий дом деда использовали для хранения сельхозпродукции, как склад. Его охранял мой друг, Ванька Саранчук - большой любитель приключений.
 В дальнейшем на огородах сзади ларька будет выстроен большой и добротный Дом культуры.

Дом культуры строился на глазах односельчан бригадой строителей, приглашенной из Закарпатья. Строили из бута. Его добывали в маленьких каменоломнях на левом берегу нашей речушки Ларга. Строители жили в доме деда. Я сдружился с ними. Пропадал на стройке и даже, как заправский каменщик, поставил  пару камней в стены будущего ДК.

Чуть выше стройки, через огород тёти Нади можно было попасть в действующий клуб. Прямой путь, но через чужой огород. Другой, «официальный», тропинкой через колхозные  ясли.

А если спускаться вниз, улица вела к роднику,  к шоссе из щебенки и старому деревянному мосту через речку. Минуя мост, вверх по щебенке через пять минут маленький ученик оказывался в нашей знаменитой начальной школе, маленьком домике у дороги на косогоре.

Моя судьба в Слободке сложилась так, что я "разрывался"  между двумя сторонами села.

На своей улице я по учебе и хозяйственным делам дружил с одноклассниками, "а на тому боци…", а на другой стороне села меня влекли друзья другого рода. Там жили дети Лидии Федоровны Пырли: Толя и Валерка.  Я любил бывать у них дома, не задумываясь, что может быть я совсем не ко времени и не к месту.

Дальше по направлению к шоссе жил новый директор школы – Лазаренко с семейством, а еще дальше моя первая учительница Успенская Ольга Николаевна. По соседству жили две сестры Соня и Нина «Василиковы» - так их называли в селе. Это были очень умные, красивые, смелые и передовые девушки. Их отец или дед, был один из старейших жителей села и являлся церковным старостой.

Недалеко от семейства Лидии Федоровны находился продуктовый магазин, единственный в селе. А еще немного дальше, ближе к окраине села, блестела куполами действующая церковь. Рядом с церковью, примыкая к ней, находилось сельское кладбище. Возле кладбища и церкви   жила  Лена Зарицкая, младшая сестра старшеклассника Вити Зарицкого. Их домик был темным и печальным в тон к грустным крестам.

Ниже магазина находилась школа. Там учились ученики пятого – седьмого классов. Школа располагалась в здании старой постройки и флигеле. В школе часто менялись директора. Пока я учился в начальных классах, я директора школы не только не видел, но и не знал о его существовании. Об некоторых директорах, которых не знал,  я слышал о них от родителей.

Они рассказывали о директоре, фамилия которого была Вакуленчик. Этот Вакуленчик всегда ходил в военном кителе-френче, по писку той скудной моды, и смахивал на Керенского. Эта мода осталась от бегающего Керенского и сурового Сталина с Наркомами.

Однажды он вбегает в школу и влетает в первый попавшийся класс. В классе над доской висел портрет Берии. Директор ставит стул. Взбирается на него и срывает портрет. Бросает на пол и начинает топтать. Слюна брызжет у него изо рта, лицо перекосило.

- Вот он, гад, предатель, английский и американский шпион, - орет педагог и машет врагам кулаком.

- Снять все портреты и отправить на свалку истории. В туалет. В Забвение!

Вскоре его сменил новый директор. Фронтовик, боевой капитан Лазаренко.

Война круто прошлась по его судьбе и оставила глубоким алкоголиком с орденами. С ним приехала многодетная семья. Галя, Толя, Вовка и Минька. Как звали старшую сестру - не помню, но почему-то хочется назвать Ритой. Еще была годовалая девочка.

 Летом у голопузого Миньки торчал пупок, неудачно завязанный после родов. Большую семью, ораву, прокормить было не просто, а в голодные годы и подавно. Они держали козу. Пасли ее всей молодой семьей.

Директор часто впадал в жестокие запои и, как поговаривали в деревне, в похмельном угаре выпивал спирт, в котором были заспиртованы наглядные пособия по зоологии всякие тритоны и лягушки.

Когда наступали приступы алкогольной истерики и возбуждения, он брал сапу и отправлялся на охоту. В школе стараниями моего отца, учителя ботаники, был создан и разделен на грядки и школки прекрасный пришкольный участок, со школками, делянками для опытов и грядками для практических занятий.  Этот участок полюбили не только жители села, но и куры с цыплятами из соседних дворов. На них и начинал охоту директор школы. Он гонялся за ними по участку, размахивал сапой и кричал:

-  В атаку! На суп! На борщ! Всех перебью, вредителей. В эти минуты он был страшен и к нему боялись подойти.  Дети брали козу и быстро в лес, подальше от греха, от невменяемого родителя.

В трезвые дни это был чудесный интеллигентный человек, обладавший обширными знаниями и кругозором.

Его дети - отличная компания. Они были интересны. Я крутился возле них. Скоро они завели чудесную дворняжку и назвали ее Булькой. Так называлась книжка о собачке. Мы зачитывались ней. С Булькой связаны интересные истории, о которых я расскажу немного позже.

К этому времени мы собрались покупать корову и моя свобода весной, летом на каникулах и поздней осенью, после уроков,  стала ограниченной. А до этого события я наслаждался вольницей с неопределенным вектором и перспективой…

Любимым моим занятием было чтение книг. В селе стараниями Советской власти была очень хорошая библиотека. Она находилась в одном здании с сельсоветом, в доме выселенного односельчанина. Крестьянин был зажиточным, дом добротным, но запущенным. Библиотекарем была моя соседка добрая и приветливая Дуня Петруцева. Так звали ее за глаза. Отчества ее уже не помню. Быстрее всего Петровна, раз отца звали Петруцой.

Она была родом из большой семьи, дом которой соседствовал с моим домом. Как говорят: забор в забор. Она немного хромала – не вправленный вывих. У нее был младший брат Федя, озорной и бедовый и тихая младшая сестра с загадочным и непривычным именем Дина.
Рядом с сельсоветом и библиотекой размещался большой продолговатый сарай. В нем организовали клуб и кинотеатр одновременно. Этот центр культуры в селе славился тем, что там крутили кино, а в любую сухую погоду во дворе устраивали танцы. Их проводили по вечерам или после обеда. Лучше всего танцы удавались по воскресеньям.

Прерву на время свой рассказ о школе, чтобы рассказать о другой жизни в Слободке.


*****************


КИНО.

Какой клуб – такой и кинотеатр. В селе работала кинопередвижка. Это значило, что кино бывало по определенным дням или «когда привезут». Киномехаником на этой передвижке работал Алешка Герман – горбатенький, как звали его в селе. Он был родственником Алексея Саввовича, возможно двоюродным братом. Весь их род имел талант к технике. Они были механики от бога. Это качество  было очень хорошим и часто выручало односельчан.

Электричества в селе не было. Ночью дома горела керосиновая лампа, распространяя чад и серую тоску зимних ночей. На улице, в безлунные и пасмурные  дни, чернильная тьма. Ни одного фонаря. На расстоянии пяти метров человека не узнать. Полагались на слух и электрические фонарики, которые еще называли карманными. Мы постоянно спорили: какой фонарик лучше - «Даймановский» с плоской батарейкой, сегодня раритетной, или - китайский, в виде блестящей трубки. Лампочки и батарейки постоянно в дефиците. Поэтому еще применяли фонарик вжик-вжик, с электро динамо машинкой внутри. Чтобы он работал, надо было постоянно сжимать и отпускать рычаг, который помещался в ладони.

Фонариками пользовались счастливые обладатели. Остальные брали старую консервную банку с одним дном. Внутрь ближе ко дну ставился огарок свечи или каганец. Получали рассеянный свет, который освещал «тропинки» в непролазной грязи. Источник освещения мог погасить любой порыв ветра. Тогда начинались «восстановительные работы» на ходу. Ходили перемазанные сажей и благоухали керосином, но на это не обращали внимание. Были неудобства и похуже! Ходила злободневная шутка: «Продается дом. Неудобства во дворе».

Кинопередвижка все необходимое для кино везла с собой. Передвижной электрогенератор и сам кинопроектор – потрепанный и громоздкий. Движок, который крутил электрогенератор, был трофейным или списанным, видавшим виды механизмом и часто ломался. Но какое это счастье для детворы и любителей кино, что он был!

День, когда приезжала кинопередвижка, был настоящим праздником. С утра  не покидало чувство удачного дня и ожидание предстоящего кино удовольствия. Само собой, в годы передвижного, редкого кино, киномеханик в селе был очень уважаемым человеком. И не только он. С киномехаником часто ездил помощник, мальчик на побегушках – прибившийся к искусству человек. Часто голодный, он работал без зарплаты или за копейки. Наградой ему было бесплатное кино. Это были безработные фанаты, безнадежно влюбленные в кино люди.

Билет стоил один рубль, Сталинских, еще не обменянных Хрущевым денег. Казалось бы чепуха, при зарплатах учителя 800-1000 рублей в месяц, но для колхозника, работавшего за трудодень это были большие деньги.

 Зарплаты колхозники не получали. Один или два раза в год за заработанные трудодни, они получали  (многие достаточно, даже в избытке) продукцию сельского хозяйства. Это была натуроплата, истинный расчет натурой, а не то, что стали вкладывать в эти слова жертвы сексуальной революции. Наличных денег они получали очень мало или не получали совсем.

Чтобы иметь наличные, надо было выходить в базарные дни в Липканы на базар и продавать продукцию живности или саму живность подворья, и кое-что из полученного на трудодни. Как бы то ни было, но бедность и бедняки постепенно из Слободки исчезали, за исключением пьяниц и лодырей.

Огромное значение имело: бесплатное образование, лечение, копеечные цены на лекарства, мизерные цены на керосин, бензин и электричество, недорогая обувь и одежда, бесплатный детский садик и ясли, и многое, многое другое.

Сегодняшняя жизнь на грани выживания, драконовые отношения между людьми, извращенная мораль, искалеченная нравственность и наркомания среди молодежи – это и есть настоящий антихрист, предшественник Армагеддона.

Перед односельчанами я был в большом выигрыше: отец всегда давал мне рубль на кино, но просить это рубль было очень тяжело, потому, что при этом мне припоминались все мои проделки. Но отец никогда не отказывал. Как я теперь понимаю, ему тоже очень хотелось побыть с мамой вдвоем, наедине, и лучшим способом отделаться от спиногрыза, было услать его в кино. Поэтому мои просьбы были безотказны. Думаю у других моих друзей также, потому, что мы составляли основной костяк постоянных кинозрителей. Взрослых приходило относительно немного. Основными зрителями была молодежь.

После обеда киномеханики начинали крутить песни через динамики звуковоспроизведения кинофильмов. Это были мощные динамики, и усилитель в кинопередвижке был неплохой. На все село до окраин, ферм и полей доносились чарующие звуки популярных песен. В погожие дни, кроме зимы, мы почти всегда  пасли скот, чаще в верхнем лесу.  И когда к нам начинали долетать звуки песен, мы радовались. Значит, в село приехала кинопередвижка. Вечером будет кино.

-  От чего у нас в поселке у девчат переполох? – раздавался могучий голос Людмилы Зыкиной. И он же отвечал:
-  На побывку едет молодой моряк – грудь его в медалях. Ленты в якорях…

Этот голос вызывал неясное томление в сердцах сельских красавиц. Явка в кино была обеспечена. Киномеханики старались не зря, услаждая наивные сельские души примитивной рекламой. Так искусство кино летело по всему белому свету и вместе с ним летели Советские песни или наоборот. Сочтемся славой, говорили они друг другу, словами советских песен:

Раздавался раздольный голос Гелены Великановой:

В поле за околицей,
Там, где ты идешь,
И шумит и клонится
У дороги рожь.
Черны очи видели -
Через поле вброд
Там на встречу, издали,
Паренек идет.

Припев:
Ой ты, рожь,
Хорошо поешь!
Ты о чем поешь,
Золотая рожь?
Счастье повстречается -
Мимо не пройдешь,
Ой ты, рожь!

С неба льется музыка,
Ветерок звенит.
На тропинке узенькой
Встретились они,
Обойти друг друга ли -
Колоски помнешь...
А глаза, как уголья,
Что там - не поймешь!...

Или:

- Севастопольский вальс! Помнят все моряки. Разве можно забыть мне вас, Золотые деньки… 

Эх! Золотые деньки моего детства. Их не забыть, как не забыть лес, воздух и чистую хрустальную воду нашего родника, чистоту нашего детства…

Собирались возле клуба за час до начала кино, а то и раньше. У всех возбужденное и приподнятое настроение. Особенно, когда привозили интересный фильм. Неизменным успехом у пацанов пользовались фильмы о войне, а также  Фан-Фан-Тюльпан, Три Мушкетера и комедии Чарли Чаплина. У взрослых: «про любовь» и индийские фильмы, которые привозили очень редко, но, когда они появлялись, начиналось паломничество…

У каждого была своя задача.

Те, кто не имел рубля, обдумывали разные планы проникновения в зал бесплатно.

Помощник киномеханика ломал голову, как раздобыть завтрак, обед и ужин до начала сеанса.

Часто он говорил кому-нибудь из будущих безбилетников:

-  Принеси что-нибудь поесть, пропущу в кино бесплатно.

Были случаи, когда еду приносили, но в кино не попадали. Если киномеханик, он же главный кассир и билетер, был не в духе, то существовала угроза, что протеже помощника мог оказаться за бортом клуба. Поэтому помощник в ответ часто слышал:

 - Продуктов нет. Мама не разрешает. Самим нэма шо исты. Или:

- Мамалыга только вчерашняя, а брынза прошлогодняя. Помощник киномеханика глотал слюну и душевно шептал:

- Пусть будет вчерашняя, пусть прошлогодняя! Очень есть хочется! Ты не бойся, в кино пропущу обязательно, говорил помощник убедительным голосом, в котором чувствовалась неуверенность.

Владелец мамалыги бежал домой и краснел от риска, как игрок за рулеткой…

Начиналось кино. Я погружался и тонул в сюжете фильма и  мире киногероев. Кино крутили частями с перерывами на зарядку пленки. Пленка часто рвалась, ее зажёвывал изношенный лентопротяжный механизм. Тогда в зале поднимался вой и в сторону киномехаников неслись крики и неприятные выражения… Чаще всего кричали: «Сапожники!», - незаслуженно обижая ценнейшую профессию.

Фильм ценился за сюжет. Если фильм был непонятен моей детской душе и, поэтому, неинтересен, я засыпал. Кресел в кинозале не было. Люди сидели на длинных лавках, которые в селе называли услонами. Не знаю как там, у слонов, но мне на  них было спать удобно и приятно – других все равно не было. Так, помню, случилось на фильме-опере «Евгений Онегин». Я заснул сразу после дуэли Евгения с Ленским.

Любимым развлечением деревенской публики на «неинтересных фильмах» было вкладывание в рот спящих пацанов зажженных сигарет и тисканье сельских красавиц. Пацан, проснувшись от дыма, жутко кашлял, девки визжали и айкали. Публика  ржала, хохотала и дико веселилась…

На один из фильмов, он назывался «В квадрате 45», пришло много  народа. Мест всем не хватило. Дяди и тети, натруженными ногами, стояли на небольшой площадочке, позади услонных рядов.

 В кадре, девчушка сидела на полу, на крышке подпола, где скрывались подпольщики-партизаны, и ревела от страха. 

В зале стояла мертвая тишина. Ее нарушало лишь частое тяжелое дыхание и сдавленные крики. Деревенские тети добрые и наивные не выдерживали напряжения, тайно сморкались и хлюпали носами.

В кульминационный эпизод, когда фашист, эсэсовский офицер, пытал трехлетнюю девчушку, требовал рассказать, где спрятались партизаны, и угрожал пистолетом, в дверях показался юноша с перевязанной головой.

Он выбил пистолет из рук эсэсовца. Они сцепились и катались по полу. Пистолет лежал недалеко. Каждый из них пытался до него дотянуться. В момент, когда фашист почти коснулся оружия, в зале страшно закричали.

-  Дывы шо робы! Убый гадыну, убый подлюку, прикончи сволочь, - гневно ревели рослые мужики и потрясали натруженными руками, сжатыми в кулаки. Вот-вот  хлынут на экран на помощь отважному парню.

Такова сила кино.  Я лично это видел и слышал, и запомнил на всю жизнь. Я не удивлялся, и верил, без капли сомнения,  рассказам о том, что кубинцы стреляли по белым из автоматов, когда на экране белогвардейцы  добивали плывущего Чапаева.

Важную роль для всех детей до 16 лет сыграли «Три мушкетера» и особо «Фан-Фан Тюльпан» с Жераром Филлипом, после которого начались бои на шпагах по всему селу.


БОИ в Слободке.   

Насмотревшись фильмов, мы любили играть в войну. Играли все, кроме тех, кого рано впрягли в сельхозработы. Им было не до детских боев. Это были маленькие хозяева, не на шутку помогающие родителям.

Бои делились на войны из-за угла, типа кых-кых, из игрушечных или воображаемых пистолетов; на швыряние копачами – кочерыжками и корнями от кукурузы с землей и просто комочками земли, раскатанными в ладонях.

Переворот в боях произошел после просмотренных «Трех Мушкетеров» и  «Фан-Фан-Тюльпана». Началось повальное увлечение поединками на шпагах. В турниры были вовлечены и подростки, вплоть до 16-17-летних юношей.

Шпаги изготовляли из прочных пород дерева, чаще всего из комелька молодой акации с ровным и гибким стволом толщиной не менее два сантиметра. Ствол ошкуривали, немного подсушивали и очищали от подкорковых лубяных волокон. Эфесом служили консервные банки, а из комля вырезали удобную рукоятку.

Фехтовальные поединки парами быстро сменились групповыми турнирами, а затем перешли на мушкетерские команды – по одной, с каждой магалы…

По селу ходили вооруженные люди: подростки при шпагах, лентах и эполетах. Наступали дождливые дни. Дороги превращались в сплошную грязь. Работ дома стало меньше – самое время играть и сражаться на шпагах. Пошло негласное соревнование на лучшее изделие из палки, которое называлось – шпага. Сухих мест в селе было немного. Не считая леса, толоки и строящейся  бани. Весной, когда сошел снег, и везде стояло непроходимое грязевое месиво, набрались наглости играть во дворе церкви. Там была сухая короткая трава, а вокруг здания цементированные отмостки, по которым наступали, фехтовали и защищались Слободские Дартаньяны и Фанфан Тюльпаны – будущие интеллигентные люди…

КЛУБ.

К клубу примыкал большой двор с волейбольной площадкой в центре.

Летом весь отдых проходил во дворе клуба, на свежем воздухе. Взрослые приходили в костюмах и шляпах. Садились на зеленую травку, чуть подальше от клуба-сарая и резались в карты. Молодежь играла в волейбол. К этой игре Слободка обладала выраженной склонностью и блистала яркими талантами.

В самом помещении клуба собирались только поздней осенью и ранней весной.  Зимой в клубе бывали реже, так как топили не часто, только в дни, когда должно быть кино. Экономили топливо.

Посещали клуб после двенадцати часов. Чаще по выходным. Одевались  по моде тех лет: хромовые или кирзовые сапоги гармошкой, начищенные до блеска. Брюки галифе, новый темно синий ватник - фуфайка. Куфайка, так ее называли в деревне. На голове солдатская, в лучшем случае офицерская фуражка с крабом. В холодные дни и снегопад, надевали шапки-кубанки из смушек ягненка с хромовым верхом. Реже приходили в кучмах, так называли молдавскую кушму – головной убор из смушек ягненка, по форме напоминающий спортивную вязаную шапочку.

Играли в небольшой бильярд с небольшими металлическими шарами, чуть меньше мячика настольного тенниса. В карты и домино. Ждали кино. Если были слегка пьяные, играли в Бы-з-з-з…

 Женский пол посещал клуб очень редко. Только на фильм или на редкие праздничные танцы. Другое дело танцы по выходным.

НАШИ ТАНЦЫ. 

Танцы в Слободке, кроме праздничных дней, зимой и летом проходили на свежем воздухе. Во время праздников создавали специальное место для танцев, которое называлось Данэц.

Для танцев во дворе клуба использовалась вытоптанная танцплощадка, танцевальный круг. Рядом росло несколько высоких деревьев: черешня, ясень с пышной листвой, которые давали благодатную тень в жаркие дни.

По субботам и воскресеньям вечером на танцплощадке собиралась молодежь, и начинались танцы под гармошку, реже под баян.

Деревенские модницы приходили в длинных ротиях-платьях из крепдешина, напоминающего шёлк. Обязательно ниже колен. На ногах белые или кремовые тапочки и белые шкарпетки (карпетки-носки).  По не писанным деревенским законам того времени капроновые чулки, лифчики и трусы носили только проститутки. Слова трусики не знали. На плечах блузка, но чаще пиджак и кисейный шарф-косынка. Капроновые чулки в городе не каждая женщина могла себе позволить, а колготок даже в замыслах не существовало.

Еще важную роль  играл текстильный материал, который назывался «Штапель». Позднее штапелем стали называть некачественное домашнее вино.

С улучшением жизни, ростом благосостояния – так писали Советские газеты,  становлению советской культуры, мода начала меняться. Сначала начали носить трусы, потом поменялся стиль и материал платья. Обувь стала лучше и добротней. Появился импорт. Последними сдались бюстгальтеры. Их начинали носить и не боятся, что осудят.

Парни щеголяли в плотных хэбэшных брюках (назывались «простые») темного цвета с малозаметной полоской. На голове кепочка с пипкой и блузка-безрукавка. Реже сатиновые или шелковые рубашки с подвязками на рукавах. На ногах парусиновые туфли.

Гармонист начинал играть. Девушки сбивались в плотный полукруг, а парни стояли в центре площадки. Приглашение на танец состояло в подманивании пальчиком …(Если парень хотел пригласить девушку на танец, он манил ее пальчиком, как подзывают детей или провинившихся.) Счастливая избранница мелким шажком семенила к своему благодетелю. Иногда возникала неясность. Тогда девушки жестами, мимикой и движениями головы уточняли заказ и выясняли симпатии танцора.

Главным сердцеедом был Гриша Герман. Он имел от природы волнистые волосы, обладал хорошими манерами, впрочем, как все в роду Алешки Германа (Саввовича). К сожалению или к счастью, призыв в Советскую Армию, помешал ему разбивать хрупкие девичьи сердца, в ротиях из крепдешина.

Танцевали чаще что-то похожее на фокстрот. Вальсы кружили не часто. Не особенно приятно выделывать движения вальса на утоптанной, но все равно грунтовой площадке. Еще ценился блюз и вальс-бостон, но прижимались редко. Сельский менталитет это не одобрял.

По большим праздникам: Храм, Пасха, Рождество устраивали Данэц.

Данэц - это большие танцы на свежем воздухе, на которые приходило все село. Танцевали и стар и млад, но больше молодежь. Взрослые и старики гуляли.

На храмовой праздник, который в Слободке выпадал на вторую половину сентября, когда созревал виноград, устраивали настоящий большой Данэц.

Выбиралась просторная лужайка-толока, как правило, в районе водяной мельницы, ближе к той части села, которая называлась Кореей. Сооружалась трибуна для оркестра из свежесрубленных бревен и украшалась зелеными ветками. Из соседних сел (Тецканы, Перерыты и т.д.) приглашался большой духовой оркестр. Он честно отрабатывал обещанные деньги и играл непрерывно. В репертуаре преобладали странные мелодии: смесь гуцульских, румынских, молдавских и некоторых советских песен.

Всем руководили взрослые парни, отслужившие армию и гуляющие последние годы перед женитьбой. Из их числа выбирался организационный комитет. Члены этого комитета назывались – Калфы. Почти халифы.  Чем не совет турецкого паши. Оттуда, из турецкого ига и вошли в лексику жителей Слободки такие слова, как казан, калфа, бурнуз (бурнус) и т.д.…

Вытанцовывали все. В том числе и я, начиная с пятого-шестого класса. Начинались первые детские симпатии и влечения. Я был влюбчивым мальчиком. 

Каждая новенькая девочка, которая появлялась в классе или школе, начинала мне нравиться. Особенно много красивых девочек было среди верующих. Так называли в слободке членов всяких религиозных сект и течений. Среди них три сестры – дочки странствующего проповедника, в миру, закройщика Туси: Таля, Лида и…; Рая Бугаян, Женя Голудзяк. Была еще Валя, но фамилии не помню.

Из числа простых православных: Тамара Кубик,  Люся Гришина, Валя Нисторова, Лида Маленькая и, возможно, другие.  Детская любовь непостоянна. Она незаметно приходила и легко исчезала. Надолго не задерживалась.
 
Праздники долго ждали, но проходили они быстро, и начинались повседневные  работы-заботы.

На детей возлагались большие обязанности. Надо было пасти живность и помогать родителям на нормах в поле, и дома, в огороде.

Мы любили пасти скот. Свободы было больше. Можно играть в разные игры. Но больше всего радости приходило зимой. Работы на поле, в огороде прекращались. Скот пасти не надо. И начинались зимние игры и развлечения.

ЗИМА в Слободке.

«Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь…
… Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...»      А.С. Пушкин (Евгений Онегин – отрывок).

Санки, лес и лыжи.

Снег, как правило, выпадал во второй половине ноября. Декабрь встречал детей морозами и снегом.

Катались на санках на спуске к роднику и по шоссе от школьного домика до моста. Воздух был чистейший. Машины практически не ездили. Небо чистое и зовущее своей прозрачной темной глубиной. Лишь рассыпавшийся веер из  маленьких осколочков горного хрусталя загадочно подмигивал нам. Домой приходил поздно вечером, весь в снегу. Но счастливый и радостный.

По выходным и в другие погожие дни катались с горки в районе водяной мельницы и танцевальной площадки – Данэц. Лыжи самодельные. Немногие могли похвастаться хорошо изготовленными лыжами из ясеня или других подходящих пород деревьев (бук, береза). Некоторые умудрялись кататься на досочках из старых дубовых бочек, которые еще называются… да, да – ладами. Для любителей лыж не хватало крутых горок. Однажды мой друг, Сережа Герман (Матросив), смелый и отчаянный парень, смог спустится, вернее слететь на лыжах, с крутой горы напротив дома лесника в урочище Ларга

Иногда корейские ребята постарше  привозили большие санки, на которых помещалось до двадцати хлопчиков. И с самой горы с визгом и гиканьем они неслись до самой речки, теряя по пути незадачливых седоков.

Декабрь пролетал мгновенно, и начиналась предновогодняя суета.

Только заканчивались утренники в школе с подарками, Дед Морозами и Снегурочкой, как начинались рождественские праздники. Тут детвора ни в чем  себе не отказывала. Колядовали, посевали и сравнивали колядский улов. Получалось так, что дети отмечали рождество сами по себе, а парни повзрослее: допризывники и отслужившие армию,  отдельно.

Они организовывали Рождественские танцы в центре села и особый обряд -  Маланку (Обряд Молнии).

Корни языческого обряда Маланки уходят вглубь веков и ничего общего с христианством не имеют, тем более с христианским рождеством. Однако в Слободке очень постарались и органично вплели этот обряд в рождественские праздники, включив его в колядки для взрослых!

Этот обряд есть еще в нескольких селах Севера Молдавии. Об обряде Маланки я достаточно подробно написал в своем рассказе «Конопля».

В одном из праздников Маланки с офицерами, шутами, чертями и скоморохами, Маланкой нарядили моего друга Ваню Саранчука.   Он был гораздо старше меня. Я с ним подружился, когда он работал охранником на складе рядом с кузницей.

Ваню накрасили – не узнать, и повели под белы ручки по селу, с духовым оркестром. Он был окружен вельможами и гусарами в эполетах, кучмах и кирасирах, напоминающих почетный караул возле Букингемского дворца. С Маланкой входили в дома. Колядовали, веселились и требовали позолотить ручку на парфюм для Маланки. Все было бы хорошо, но Ваня еще учился в школе и умудрился поколядовать у директора школы. За такие дела полагалось исключение из школы, но скандал тихо замяли, и Маланка смогла окончить семилетку.  Позже шутили, что маланцы, так еще называли евреев, это потомки Слободской Маланки.

Так пролетал январь и вслед за Масленицей, под репетиции художественной самодеятельности, приходил День Советской Армии.

От дня Советской Армии до Международного Женского дня 8-го марта - рукой подать.

Пора было думать о подснежниках.  Начиналась весна.

ВЕСНОЙ.

Ранней весной первым просыпался лес. В низинах по берегам речушки еще лежал снег, но в проталинах можно было увидеть и даже собрать букетик белых подснежников, занесенных сегодня в Красную книгу. Они росли на входе в Маркову долину, по берегам ручья.

От ручья, особенно по правому берегу,  можно было подняться  на пологий склон, поросший дубом. Это склон вел в Маркову долину, если перейти речку. Часто перейти речку было трудно или невозможно, и мы играли на этих пологих склонах, которые подсыхали первыми, благодаря плотной, низкорослой и курчавой траве. В лесу много больших деревьев боярышника. Ягоды на них хорошо зимовали и служили нам витаминами и едой в эти еще голодные годы. В селе называли боярышник – малаешь. И впрямь, ешь мало, чтобы не отравиться.

На толоке, на пологих берегах речушки,  весной,  часто пасли гусей. Когда у родителей возникало желание или необходимость в пуховых подушках – разводили гусей. Выходили с овцами и ягнятами. Коз было мало. Повальное увлечение козьим молоком еще не наступило. Его пили убогие и старушки. Цветущие здоровьем, пили самогон и птичьи яйца.

Гуси паслись. Мы бегали по толоке и ловили хрущей – майских жуков. Весной трава на склонах ярко зеленая, воздух чист и целебен. Иногда пасли  и играли на опушке урочища Ларга.

Аромат лесных трав и цветов, зеленых прядей плакучей ивы и распускающейся весны, кружил голову и будил Большие Надежды.

В лесу ждал ковер из ранних трав и первых цветов. На берегах Ларги расцветала и тайно  кипела жизнь.
Вода в бульбонах с каждым днем становилась все теплее. Незаметно приходило лето.

ЛЕТО.

«Ах, лето красное, любил бы я тебя, когда б не зной, да комары, да мухи…» А.С. Пушкин.

После первого купания в бульбонах, мы понимали, что пришло лето. Время последних звонков и пышных трав.

 Наступал рассвет. Тишину возмущали и восхищали заливистые соловьиные песни, щебет и свист сотен птиц. Собиралось деревенское стадо-череда. Его вел Вакарь – повелитель коров. Овечьи стада затемно покидали овчарни и разбредались по  зеленым склонам. Приходило время маленьких пастухов.

Хозяева, те, кого не устраивали или они не подходили условия череды, пасли скот сами. Это делали дети. Руками детей спасали живность от голодного мора.

Сначала я пас корову. В последующие годы гусей и овец. Справедливости ради: кролики и свинки у нас были всегда. Но мама настояла: купим корову. Детям необходимо молоко. Отец сопротивлялся:

- Корова, это уже совсем по-мужицки. Он страдал дореволюционными представлениями об авторитете учителя перед  пахарем-мужиком. Мама отвечала:

- По-мужицки, но со своим молоком и прочими молочными деликатесами. Не будем жебрать по селу.

До этого мы покупали молоко у семьи Найденко, которая жила напротив клуба и сельсовета, через дорогу. Его носил Ванька, младший в большой семье. Старший болел тяжелой формой туберкулеза. Мы рисковали, но покупали.

Ваня приходил с бидончиком, рано утром, после утренней дойки. Стараясь блеснуть хорошим знанием русского языка, учителем которого в Слободке была мама, он говорил:

- Молоко ище теплое. Только теперь сдоели!

Слова стали крылатыми и ускорили приобретение коровы. Если мне не изменяет память, по странным правилам и нормам, коров в стадо от не членов колхоза не принимали. По той же причине не давали «имаш» - разрешение на сенокос и выпас скота в лесу. Приходилось выкручиваться.

Важную роль играл я – пастушок нелегального, неразрешенного выпаса.  Предполагалось, что если пасти на опушке, обочинах и межах на это закроют глаза. Так оно и было, тем более, что таких, как мы, в селе хватало…

Нельзя быть немного беременными, немного воткнуть, немного пасти в лесу. Коровы забредали в лес, мы за ними. Иногда нас ловил лесник, но это было не часто. В любом случае было принято в селе и считалось признаком хозяйственного поведения, если каждый вечер пастух приводил корову домой с мешком травы на плечах, а то и со стволом какого-нибудь дерева…  За лето я наносил значительный  запас сена на зиму.

За хорошее поведение мне купили сачок для рыбалки. Теперь я понимаю, что это был подсак для вываживания крупной рыбы.

В редкие дни, когда не надо было ходить с коровой, я отправлялся на «рыбалку».  Руслом речушки, по колено в воде, я шел до самой водяной мельницы, и тянул за собой сачок. Возле мельницы обходил ее и шел дальше. Вдоль русла реки было много «кирнычек» - маленьких родничков, примитивно обустроенных чабанами. Кирнычки были примитивные, но вода в них была вкуснейшая, чистая и холодная, она надолго утоляла не только жажду, но и голод.

Ячейки в моем орудии лова были очень крупные и мелкая рыба, основная добыча деревенских рыбаков, проходила через большие отверстия. Иногда мне удавалось поймать пару крупных пескарей.  Деревенские рыбаки, их было немного, имели «сак», уродливое приспособление, предназначенное для ловли мелочи в намуле.  Швайки и вьюны были их основной добычей.

Я обходил водяную мельницу с небольшим прудиком (ставком), утопающую в зелени плакучих ив и вековых верб и мечтал половить в этом ставке рыбу. Удочкой, с настоящим крючком с бородкой, а не из изогнутой иглы и гусиным поплавком, но боялся: могли прогнать и накричать. Мой отец относился к рыбалке, как блажи, а рыбаков считал лодырями, поэтому консультации и навыки получить было не у кого. Ловить удочкой в селе увлекалась, в основном, детвора.

По-моему и мельница и ставок долго не продержались, но могу и ошибаться.  Возможно, читатели поправят меня.

В нижнем, влажном лесу Ларга, пасли свою козу дети директора Лазаренки. Мне было очень интересно с ними, но связывали корова и приятели, которые пасли скот в верхнем лесу.

ОСЕНЬ.

« Унылая пора, очей очарованье…»   А.С. Пушкин.

Осенью, после уроков, ходили пасти скот в лес. Природа засыпала, и контроль со стороны лесников уменьшался, а то и исчезал совсем. Наступало раздолье.

В лесу росли целые заросли тёрна. Назывались эти заросли: терняки. Сладки были его кислые ягоды осенью и зимой,  особенно в голодные годы, когда  не хватает не только витаминов, но даже простой еды.

Весной заросли терна покрывались чудесным белым цветом. Аромат разносился по лесу – вместе с терном начинала цвести акация. В дождливые годы,  в зарослях терна и акции появлялись поляны белых весенних грибов. Пидслывки - подсливки, значит то, что растет под сливами или родственными растениями. Гораздо позже я узнал, что у этих грибов есть опасный двойник «Энтолома садовая», который трудно отличить от съедобного гриба. Бывали случаи, в селе получали отравление грибами.

Мы любили пасти скот рядом с терняками:  за ними можно было спрятать овец, реже коров, а в зарослях самими схорониться от лесника или вволю играть в прятки. 

По селу бродила шальная любовь и заглядывала в юные, еще детские, сердца пастушков, а в моду входила украинская народная песня:

Цвэте терен, терен квитнэ, та квит опадає.
Хто з любов’ю не знається, той горя не знає,
Хто з любовію не знається, той горя не знає.

А я молода дівчина, та й горя зазнала.
Вечероньки не доїла, нічки не доспала,
Вечероньки не доїла, нічки не доспала.

Візьму в руки кріселечко, сяду край віконця.
Іще очі не дрімали, а вже сходить сонце,
Іще очі не дрімали, а вже сходить сонце.

Продолжение следует.   С Новым Годом! С Рождеством!