Пробуждение. Роман. Часть II

Продолжение

Утро следующего дня началось с совещания у Красновой по поводу КЭБК, продолжавшегося с перерывами до обеда.
Доложив о своих замечаниях, касающихся главным образом попечительских советов, он, по тому, как заблестели глаза соравшихся, почувствовал, что вонзился в больное место.
– Господин Вильковский, зачитывая уставные документы, с очевидной неслучайностью сделал ударение на параграфе, декларирующим институт попечительских советов, – начал обсуждение профессор Скоркин, видный, как утверждали различные медицинские справочники, отечественный специалист в области деондологии. – Даже ему, человеку далекому от медицины, этот аспект показался важным.
– Конечно, поди разберись в том, почему, отчего среди врачей взяточники не переводятся, – перебил профессора старичок с бородкои; и усиками на пергаментного цвета лице и с зоркими дробинками маленьких рыскающих глаз.
– Это что за рудимент? – шепотом поинтересовался Вильковский у соседа, главврача одной из городских больниц.
– Это Утильмаер Федор Залманович, прекрасный был, надо сказать, хирург. Но давно не практикует. Не понимаю, зачем его пригласили.
– Я не приглашал, – хмыкнул Вильковский, кивнув головой  в сторону сидевшей во главе стола Красновой. – Я вообще никого не приглашал. Все эти господа из ее буфета.
– Тише, коллеги! – прикрикнула сидящая во главе стола Краснова, постучав карандашом по столу.
Но престарелого доктора шепотки за столом, видимо, не раздражали, и он, нимало не смущаясь, продолжал:
– Помельчал народ. Врачи брали всегда. Вспомните чеховского Ионыча! Правда, к их чести, только у тех, кто мог заплатить.
– Федор Залманович, – перебила его заместитель министра, – давайте поближе к нашему времени.
– А я о нем и говорю! – громко возразил старичок, приподнимаясь с кресла. – Платить надо как следует, чтоб медикам на хлебушек с маслом и колбаской хватало. Одним врачебным долгом сыт не будешь, – сказал он и с довольным видом оглядел собрание.
– Старая песня, – запротестовали сразу с нескольких сторон. – Чем больше платят, тем больше берут. Денег никогда не бывает достаточно.
– Это верно, – пробормотал Вильковский с высоты своих миллионов, помыслив о скорой трате на машину, ощутимо со- кращающеи; его россии;скии; банковскии; счет. По инерции он окинул глазами кабинет с собравшимися и не сразу сообразил, что видит их не в обычной, а в черно-белой ипостаси, настолько плавным был переход.
- Посмотрим, чем они дышат? – стараясь некстати не выдать улыбку лицом, подумал Вильковский, поблагодарив судьбу за открывшийся у него редкий дар во время приступа дальтонизма как бы сканировать собеседника, залезая в его нутро, скрываемое под благообразнои; маской.
- А кого ты хотел увидеть? – с некоторым удивлением спросил себя Вильковский, почувствовав идущие от людеи; волны неподдельной искренней деловой активности. – Кривляющихся  греческих сатиров или хитро щурившихся российских чертей, пришедших поиграть в кошки-мышки от нечего делать? Нормальные мужики, важные от того, что именно их позвали решать поставленную задачу. И от этой своей «нужности» согласные заниматься любой, угодной для них, мурой, искренне уверяя себя в ее полезности.
Даже Утильмаер, чем-то смахивающий на ехидного гоблина с пивной этикетки, со своим скепсисом  в репликах не выпадал из этого паноптикума. Даже его сосед, трудяга Фирсов, у которого на больничном хозяйстве проблем больше, чем поганок в лесу, не «отбывал номер», а с серьезным видом записывал сентенции яйцеголового Скоркина. И лишь от председательствующей Красновой, знающей цену всяким комиссиям, сквозь деланный оптимизм шли волны усталости от подобных бестолковых совещаний, которые она вынуждена проводить по должности, смотрясь при этом энергичным и верящим в успех руководителем.
– Тише, тише. Дайте профессору изложить свою мысль, – решительно прекратила она начавшуюся неконтролируемую дискуссию. – Мы для того и собрались, чтобы каждый смог высказаться. – Продолжаи;те, Григорий Александрович.
– Спасибо, – поблагодарил Скоркин, – Я, в принципе, не против попечительских советов. Они, как я понял, должны наблюдать за организацией лечебно-профилактической работы учреждения, которое опекают. Но! Посмотрим на положение дел трезвыми глазами. Положим, людеи; достойных в подобныи; совет мы наберем, если не для каждого больничного центра, то для большинства. А где, господа, деньги для его работы? Нынче, как известно, бесплатно даже не утопишься. Советы же эти, как я понял, будут созданы при бюджетных организациях, у которых финансирование по пунктам расписано: где, куда, на что и сколько. Значит, наказать рублем попечители не могут. Поощрить тоже нечем. Единственно, так это поднять, извините, вой, от которого есть верное средство в виде берушей. 
– Роберт Антонович, – обратился Скоркин к Вильковскому. – Не просветите нас, как обстоят дела с этим доктором Сивухиным, от личности которого, после прочтения статьи, с души воротит?
– Разобрались, – небрежно бросил в ответ Вильковский, решив не вдаваться в подробности.
– Но можно разрешить попечителям создавать поощрительные фонды, – вставил реплику Фирсов.
– Согласен, – мгновенно отреагировал Скоркин. – Но вы – столица. Вам при больнице такой фонд организовать легче легкого. А как быть главврачу районнои; больнички, да еще и из дотационного региона? Предпринимательское сословие, которое должно отстегивать денежки, там слабенькое и к тому же обобранное иными госструктурами, – сказал он и загыкал от удовлетворения сказанным.
– Ничего веселого в этом нет, – строго заметила Краснова. – Предложение о фондах при попечительских организациях, по-моему, дельное. Надо будет лишь продумать механику их работы, возможности финансирования. Поэтому предлагаю собраться через недельку в этом же составе с предложениями по данному вопросу.
– Павел Николаевич, – обратился Вильковский к Осетрову, начальнику фармкомитета, небольшого роста человечку с брусничного цвета кнопкой носа, тихо присутствовавшего на совещании. – Я вам письмецо от ребенка передал. Отнеситесь к нему со всей внимательностью. По-моему, в нем про что-то нехорошее.
– Даже так! И о чем?;
– О фальсификате, доведшем до смерти.
– Роберт Антонович! Да у меня письмами о паленых препаратах весь стол завален. Но если речь идет о летальном исходе, посмотрим, что можно сделать.
По тому, как были произнесены эти слова, Вильковскии; понял, что от своего собеседника, по-видимому, ничего путного не  добьешься, и поэтому решил по возможности провести собственное журналистское расследование.
– Роберт Антонович, – обратилась к Вильковскому Краснова, когда тот было собрался покинуть ее кабинет. – Задержись на минутку.
– Как тебе предложение по фонду показалось? На мой взгляд, оно ключевое. Решим его – резко снизим коррупцию в отрасли. И вообще, как тебе данное собрание показалась? – сказала она и засмеялась, отчего лицо ее помолодело, кое-где проглядывающие морщинки у глаз разгладились, а в глазах заиграли озорные чертики. – А название, которое ты для Комиссии придумал, «КЭБКА», мы оставим в качестве официального. Мне кажется, что несмотря на ироничность, оно выглядит вполне удачным.
– Если постараться, то, может, что-нибудь из этой кэбки, кроме ушастого кролика, и удастся вытащить, – улыбнулся Вильковский, отметив про себя притягательную красоту сидящей напротив него женщины.
– Но только если на местах организуем надежные источники финансирования, – как бы раздумывая, произнесла Краснова, мысленно коря себя за то, что такого потрясающего мужика упустила, и усилием воли заставляя подавить гормональную бурю, вызванную исходящей от Вильковского мужской силой. – Раньше надо было силки расставлять, до его женитьбы, – огорченно подумалось Красновой. – Да и не мне одной этого хотелось. Я-то знаю, сколько наших министерских бабенок были готовы под него упасть, стоило ему подмигнуть, и как эти желания без стеснения обсуждались среди женского коллектива.
Всех этих эротических мыслей со стороны начальственной дамы Вильковский не почувствовал. Его цветовое реле, работавшее на совещании в черно-белом варианте проявителем человеческих эмоций, в конце совещания переключилось на обычную картинку, закрыв от его сознания внутренние эманации собеседницы. Именно поэтому он, ничуть не ведая о душевных порывах  сидящеи; перед ним женщины, продолжал как ни в чем не бывало развивать тему.
– А мне, при всех сложностях с финансированием, не верится, чтобы созданные на местах попечительские советы при желании не сумели наскрести по сусекам нужных денег. Тут все зависит от инициативы.
– Конечно, конечно, – кивала головои; Краснова, пропуская мимо ушей все его объяснения. Она ничего не могла поделать с охватившем ее желанием и против воли, зазывно играя глазами, нервно перебирала пальцами лежащих на столе рук, так, чтобы сидевший напротив мог до них дотронуться. «Ну, возьми мою руку, возьми. А дальше я сама, сама – все за тебя устрою, если ты такой нерешительный».
– Я как-то непонятно выразился? – произнес он с некоторым вызовом в голосе, догадавшись, что его не слушают.
– Да нет, – хорошо излагаешь, – спохватилась замминистра, устыдившись за свой страстный порыв. – Поразмысли над этим хорошенько, и через недельку нам доложишь. А лучше, если за пару дней до совещания скинешь каждому из членов комиссии по электронке свои предложения о попечительстве.
– Валентина Витальевна, если не секрет: кто такой хороший план набросал?
– А зачем тебе знать?
– Так хотел к себе в отдел забрать.
– Бери, – Краснова протянула руки, желание вновь охватило её, – Автор перед тобой.
– Да ладно, хватит шутить, – невпопад брякнул Вильковский.
– А ты что думаешь, – с мстительной злостью неудовлетворенной женщины вкрадчиво нараспев заметила Краснова. – Ты один у нас такой грамотный на все руки? – И восстановив через мгновение нарушившиеся было дыхание, уже спокойно сказала. – Через неделю жду с предложением. 
***
- Ну уж, хрен тебе! – выругался про себя Вильковский, покидая кабинет. – Не мое это дело циркуляры готовить. У тебя целый штат холуев – вот им и поруч. – Но, вспомнив злобность, легкой тучкой скользнувшую по красивому лицу высокой начальницы в ответ на его некорректную реплику про авторство, остановился и в задумчивости потер лоб.
– Привет связнику, – услышал он от кого-то из проходящих мимо него по коридору сотрудников.
– Привет, – буркнул он по инерции, продолжая размышлять над внезапнои; неадекватностью Красновои;.
С чего бы это она так вскинулась? Ну, конечно. Как же это я раньше не догадался! – внезапно осенило его. – Мне бы, старому мудаку, увидевшему перед собои; ее порозовевшее от внутреннего возбуждения лицо, тремоляцию ее голоса, нервные подергивания пальцев, сослаться на срочное дело и быстренько отвалить, а я развалился в кресле. Бери не стой, навеки твои;! А ведь у нее муж есть бабам на загляденье: кивнет головой – они дружно себе очередь закажут, как к модному стилисту.
Озабоченный этой мыслью, в перспективе не сулящей ничего хорошего, он прошел к себе в кабинет и с испорченным настроением начал собираться к Селецкому.
- Какой же все-таки замечательный мужик этот Вильковский! Деловой. И главное, перед бабами стойкий, – тепло подумала Краснова, когда за ним захлопнулась дверь. Она уже пришла в себя, устыдившись своей женской слабости. – Другой бы, почувствовав бабу, не раздумывая к дивану поволок. А этот виду не подал. А ведь я еще ничего, мужики заглядываются, – с некоторой грустью по ушедшим годам пробормотала она, сделав пируэт перед зеркалом, висящим в ее комнате отдыха. – Ладно, будем считать это эпизодом: проехали и забыли. Работа ждет. 
***
В кабинете профессора, небольшом по размеру, с огромным столом, целиком заваленным бумагами, папками, и сокращающими до минимума свободное пространство комнаты тремя книжными шкафами, один из которых был под завязку забит разнообразным спиртным, было настолько тесно, что Вильковский еле проскользнул к указанному стулу. Заметив, что гость остановил внимание именно на шкафе с вином, хозяин, как бы извиняясь, заметил, что это подарки и что сам он не пьет, а отказать язык не поворачивается, поскольку от чистого сердца
– Хорошо смотрится, – резюмировал Вильковский. – С одной стороны, кабинет украшает, оживляет обстановку. С другой, хозяина характеризует как трезвенника. У пьющего человека бар не собирается.
Попросив лаборантку заварить им кофе, Селецкий приготовился слушать пациента, попросив по возможности припоминать все подробности приступа потери им цветового зрения.
Долгого рассказа, во время которого профессор задал несколько вопросов, не получилось. Да, в принципе, и рассказывать было нечего. Приступ начинался внезапно, никак не давая знать о своем приближении. Начинался, и все: дома, на улице, в транспорте. Вечером, утром, днем. Про ночь не знает, поскольку спит. Во время работы и валянья на диване. На голодный желудок и на сытый с выпивкой. Возникает и проходит абсолютно безболезненно. Будто кто свыше переключает реле с одной позиции на другую.
А вот о появляющейся во время приступа способности сканировать чувства окружающих людей Вильковский промолчал. Не хотел свое состояние связывать с мистикой. К тому же – это было полезным, помогало более правильно, с пользой для себя выстраивать собственные отношения с людьми. Неудобство было в одном: мозговое реле переключалось не по желанию. Продлись его нынешний приступ хотя бы минут на пятнадцать после совещания, когда он остался один на один с Красновой, во всех смыслах привлекательнои; женщиной, не возникло бы этой явно двусмысленной ситуации.
– Ну что, с вербальной сторонои; осмотра мы на сегодня, кажется, закончили, – произнес профессор. – Пора загружать томограф.
Пробыв в институте в общеи; сложности около трех часов и порядком вымотавшись, Вильковский с кипой направлении; на всякие анализы заскочил в аптеку, расположенную на первом институтском этаже, купить прописанные Селецким легонькие, как тот выразился, успокоительные таблеточки: по одной перед сном. И надо же, будто его кто-то за руку дернул приобрести препарат от гипертонии, о котором писала в своем письме девочка. Занятый своими мыслями – из башки никак не хотела вылезать утренняя история с Красновой, – он не обратил внимания на то, что ему продали коробочку с препаратом, не потребовав рецепта.
Формально Вильковский ходил под всеми замами своего шефа, которых в стране, плодящей чиновников, как стоячая вода комаров, было пять штук, но по факту – только под министром. Причем порядок такой установил сам Фридляндер, назвав руководителя бюро по связям с общественностью его ушами и глазами в мир, частенько затыкаемые и заслоняемые чиновничьей братией. Так и сказал. Вот и получилось, что с самого первого дня своего служения в Минохраннасе у Вильковского не было других начальников, кроме министра, к которому он был вхож без задержки практически по любой надобности.
Вызывала ли такая близость неприязнь к «любимчику», как выразился прилюдно один из руководящих аппаратчиков? Поначалу его служения – несомненно, как и черную зависть, выражавшуюся в куче анонимок, которые ему протягивал для чтения министр, добавляя с ехидной улыбочкой, что «если б он заранее был информирован о таком множестве пороков у своего "связника", не видать бы тому нынешней должности, как своих ушей». Но потом  все как бы само собой рассосалось, люди перестали бросать на него косые взгляды, а особо завистливые – писать анонимки. Да и сам начальник бюро по связям с общественностью не давал для этого поводов. Он не был ни высокомерным в общении, ни категоричным в суждениях. Насмешливым? Да! Но не злобным. Более того, через него чиновникам, как ни через кого другого в министерстве, можно было донести до министра свой взгляд на ту или иную проблему, проявить инициативу, не боясь соавторства. Короче, примерно через год министерский люд перестал его чураться, признав своим, с которым можно и выпить, и поспорить, и в жилетку поплакаться.
- Вот сучка течная! – никак не мог успокоиться Вильковский. – Еи;, видите ли, мужика, только что надевшего обручальное кольцо на палец, захотелось. Прямо вынь да и встав.
Он бы и в холостом состоянии не решился ни на какую любовную интрижку, тем более с высокой начальницей, в учреждении, где служит, ибо по опыту знал (ожегшись разок в молодости)- служебные романы, в подавляющем большинстве случаев, заканчиваются неприятностями для задницы того, кто его затеял.
Ладно, как-нибудь выкручусь, – утешал себя Вильковский, понимая, что отвергнутая дама куда опасней кобры, всегда предупреждающей о нападении. Никогда не знаешь, какую ловушку может соорудить похотливая бабенка, желающая отомстить, где, когда и какой капкан насторожит.
Время близилось к десяти вечера. Усталый и издерганный не столько от обследовательских процедур, сколько от терзавших его неприятных мыслей от приключившейся с ним утренней истории, он валялся на диване, не желая никого ни видеть, ни слышать. Даже жену, которая вот-вот должна была проявиться на скайпе. Однако первым проявился Леон.
– Ты чего после Михаила Захаровича ко мне не заглянул? – начал он с укоризны. – Хотя бы предупредил, чтобы не ждал. Ведь договаривались, что сразу после обследования ко мне. 
– Извини, не прав. Мысли всякие посторонние накатили, я и забыл, – начал оправдываться Роберт, думая при этом о загадочном законе стервозности, по которому то ничего, то сразу со всех сторон.
– Какие такие? – ехидно поинтересовался Леон.
Но тут заверещал скайп, и в углу монитора появилось улыбающееся лицо жены.
– Все, Леон, – обрадовался Роберт. – Жена на связи. Давай, завтра поутру созвонимся.
– Милый! Был у врача? – с тревогой в голосе задала вопрос Петра. – Что он говорит? – И услышав «да», сопровождаемое утвердительным кивком, замерла в ожидании ответа.
– Пока ничего, – успокоил ее Роберт. – Думаю, до твоего приезда ничего путного и не скажет. Пока анализы будут готовы, пока он с ними ознакомится, пока то да се, пройдет неделька, не меньше. Но, исходя из того, что я ему про себя наговорил, ничего непосредственно опасного он не увидел. По его словам, в том, что с моим зрением иногда случается, повинны мозговые нарушения, связанные с возрастом. – И заметив, как она встрепенулась, чтобы возразить, перебил – Да, именно с возрастом, мне ведь через пять лет полтинник. Знала ведь, за какого старца под венец пошла. У каждого своя генетика. У одних мозг стареет раньше, у других позже. А тут еще и нервные напряжения, связанные с работой, усталость и много еще чего.
– Это он тебе сказал или ты сам придумал? – рассердилась Петра. – Я хоть и офтальмолог, но все-таки врач. Тоже мне склеротик нашелся!
– Э-э, – притворно возмутился Роберт. – Обзываться, да еще по скайпу, мы не договаривались. Если бы я им был, то наверняка бы запамятовал о твоем скором, через четыре дня приезде и не позаботился о торжественнои; встрече с обедом. Правда, чего на стол поставить вкусненького, я еще не решил...
Так, ни о чем, они проболтали примерно с час. А когда разъ- единились, пожелав друг другу спокойнои; ночи, настроение у Роберта повысилось до отметки «превосходное». От переживаний по поводу утренних перипетий не осталось и следа, мысли вновь заискрились, и ему вдруг ни с того ни с сего вспомнилась информация из интернета про китайские презервативы, не пригодные из-за малости южноафриканским мужикам.
- Так они и самим китайцам малы, – рассудил он с улыбкой. – Иначе бы их столько и не народилось.
Съесть мне бутерброд на ночь, ведь не ужинал, – подумал он вслед. – Или ну его, чтобы фигуру блюсти». – И, решив, после недолгих колебаний, что вполне может обойтись без куска хлеба с колбасой, влез под душ, после которого, разгоряченный от обтирания махровым полотенцем, завалился спать. Завтра предстоял сложный день. Надо было начинать готовиться к поездке с министром в Канаду, просмотреть для этой цели нужные документы, подумать над этим чертовым проектом Комиссии, от которого, видимо, ему не отмылиться, ну и, наконец, встретиться с Виктором Николаевичем по поводу машины.
Автомобиль, который он выбрал в салоне, был не рекомендованный ему «А6», а более, как ему показалось, красивый в своей гармоничной легкости и, разумеется, более дорогой «Ауди А7 Sportback». Узнав цену машины в нормальнои; комплектации машин и прикинув возможности своего российского банковского счета, он удовлетворенно махнул рукои, бодро заявив.
– Беру эту. Заверните. И побыстрей. Постарайтесь, чтоб такая у меня через недельку во дворе стояла, аккурат к жениному приезду.
– У вас запросы! Не ожидал. Но выбор, как профессионал, одобряю, – заметил ему Виктор Николаевич, когда они, выбрав цвет будущего автомобиля и оформив все документы, сели за столик небольшого кафе при салоне, как говорится, обмыть дорогую новинку.
– Не могли бы вы, – обратился Вильковский к своему визави, чуть поморщившись от вкуса принесенного им напитка (спиртного тут не продавали, посчитав смесь автомобиля и алкоголя непозволительным ершом и предлагая посетителям взамен на обмыв безалкогольное питье, да чай или кофе из пакетиков), – выполнить еще одну мою просьбу? В тот день, когда мне надо будет приехать в салон за покупкой, сделать это вместо меня и пригнать машину ко мне во двор. Хочу сделать жене сюрприз, а сам не могу, правами на вождение не обзавелся, – сказал он и несколько виновато посмотрел на Виктора Николаевича.
– Отчего нет? Если не смогу сам – это сделает кто-нибудь из моих водителей. Будет все, как говорится, о’кей! И машину перед тем, как из салона увезти, хорошенько осмотрим, и во двор прикатим.
– Тогда будем здоровы! – Вильковский поднял чашечку с кофе и залпом выпил остаток поданной им бурды. Добавив, что надо было ему захватить с собой что-нибудь покрепче. Благо, что дома всегда есть дежурная фляжка с приличным виски.
– У нас еще будет время приложиться, и не раз, когда будете приезжать ко мне на станцию для техобслуживания. Мы работаем с «Ауди», имеем от нее лицензию, в том числе и на гарантийное обслуживание всех машин ее автомобильного ряда.
– Тогда объясните мне, отчего Леон, имея такие связи в мире «Ауди», предпочитает машины других марок?
– А он джипист. – И, заметив удивление от произнесенного термина, промелькнувшее на лице собеседника, пояснил: – Фанат паркетных джипов. Им, видите ли, на лимузинах низко над землей сидеть приходится, обзора мало.
– Но эта фирма делает и джипы. В нашем доме, по-моему, есть один владелец внедорожника с четырьмя кольцами на решетке радиатора.
– Конечно. Но они довольно дороги. К примеру, «Q5», на который заглядывался Леонид Геннадьевич, в нормальном оснащении стоит два с половинои; миллиона.
Обратно Вильковский отправился на метро, по опыту зная, что в часы пик к нему домой, в центр города, быстрей всего добраться на подземке. Поэтому и отпустил служебку, как только добрался на ней до автомобильного салона, поэтому и отказался от любезного предложения Виктора Николаевича подбросить его до дома. В отличие от Леона, терпеть не могущего метро из-за клаустрофобии и природной брезгливости: «Трешься в потной, очумелой, спешащей в разные стороны толпе. Только успеешь увернуться от одного, так на тебе, другой. Ну, как  тут не подхватить чего-нибудь постороннего», – и поэтому всегда ездившего по городу, когда без машины, на такси, Вильковский, также не жалующий этот вид транспорта тем не менее клаустрофобией не страдал и от толпы не шарахался. А на недоуменные вопросы друга: «Как ты не боишься сидеть рядом с бомжом?» – отвечал парочкой анекдотов, которых знал бесчисленное множество, или цитатой из письма одного полоумного врачу кожно-венерологического диспансера, в котором были такие строки: «Уважаемый господин профессор! Я слышал, что триппером можно заразиться не половым путем, а через мочалку. Подтвердите, а то жена не верит, что я свой триппер подхватил в бане».
Он ехал в метро, стоя у дверей, облокотившись спиной к боковому поручню вагонного дивана, и корил себя за невнимательность к другу. За то, что зная о фанатичном отношении Леона к машинам, не догадался помочь ему деньгами. Роберт и сам неплохо зарабатывал, и тратил мало. Поэтому почти не заглядывал в собственную сберкнижку, зная, что там вместе с деньгами, перешедшими ему по наследству после смерти его стариков, накопилось еще на пару автомобилей, подобных ныне купленному.
Решено, так и сделаю, на грядущий сорок шестой год его рождения, вместо того, чтобы всякую хренотень дарить, в стишок обернутую. Не обеднею. – И, вспомнив застолье, по поводу недавнего леоновского юбилея и свой сочиненный по случаю чуть хулиганский тост, не удержался и пробурчал его вслух, забыв, где находится.
Просыпаюсь утром рано,
Открываю ноутбук,
А оттуда кто-то в белом
Мне показывает фук.
Фук, не фак, но очень длинный,
На предмет похож старинный,
Вроде как бы артефакт,
Но уж точно, что не фак,
Тот, которым привечают
Спелых молодых девиц,
Чтоб они, его увидев,
Дружно припадали ниц.
Кто послал мне сей презент?
Точно, что не президент.
Не премьер. Не даже спикер.
Ну, конечно, Лео Шликер.
Только он один из нас;
С факом путает анфас,
Перед – с задом,
Край – с середкой,
Самогон – с хорошей водкоий,
Закусь – с краем рукава.
Но при этом тамада! 
Лучше некуда куда!
Знает, как банкет вести,
Чтоб друзеий не обнести.
Вот за то и посему,
Пожелаем же ему
Лет до ста вести наш стол,
Прославляя сильный пол.
А увидев недоуменно изучающие его взгляды сосредоточенных граждан, молча колеблющихся в ритме движущегося состава, он пробормотал нечто извинительное и уперся глазами в одну из многочисленных реклам, расклеенных по вагону, чтобы более не привлекать к себе внимания.
Добравшись до дому и поужинав чем бог послал из холодильника, Роберт засел за письменный стол, включил компьютер и принялся знакомиться с бумагами, подброшенными ему министром через своего начальника канцелярии, для ознакомления перед поездкои; с ним в Канаду. Сложностей с этим не было. Часа на два, – подумалось ему, когда он просмотрел бегло большую их часть. Он бы со всем этим управился на работе, но времени не  было. Приходилось отвлекаться на всякие мелочи. А дома тихо, уютно все условия.
Вздохнув, он углубился в изучение присланных ему бумаг, время от времени выдергивая нужную информацию из памяти компьютера.
Было поздно, когда он оторвался от стола, потянулся с приятным хрустом в плечах. Затем встал, плеснул в стакан виски, поленившись сходить на кухню за льдом, и начал вызывать по скаи;пу жену, которая не откликалась.
Где же она, – впервые у него тревожно засосало под ложечкой. – Может, закрутилась и забыла включить компьютер. Бывает, сказал он себе, попробовав дозвониться по телефону. Но и домашнии;, и мобильныи; отвечали ему лишь бесконечными протяжными гудками. – Ладно, – решил он, посмотрев на часы, стрелки которых подползали к двенадцати. – Чего это я так разволновался? У них там время еще детское.
Он лежал на кровати с открытыми глазами и ждал звонка. И, может быть, от этой тягучей неопределенности летящего времени он впервые почувствовал бесконечность своего чувства к жене. Он лежал, раскинув руки, а перед ним маячил не терявшии;ся в свете ночника потолок спальни, а улыбающееся женино лицо, с легким прищуром глаз и чувственно приоткрытым ртом.
Гудки скайпа вышвырнули его из постели, как камень из катапульты.
– Милый! – на мониторе появилось лицо жены, именно таким, каким он его представлял минуту тому назад. – Тысяча извинений. Я догадалась, что ты будешь волноваться, меня разыскивая. Мы в гости ходили. И знаешь, кого я там встретила? Не поверишь – Луку с Эвой. Они передают тебе привет.
– Но мобильник-то ты могла с собой взять, – укорил жену Роберт, у которого с ее звонком мгновенно отлегло от сердца и страхи, подспудно сидевшие в душе, улетучились, как сигаретный дымок под порывом ветра.
– Забыла, – виновато заморгала Петра.
***
Дни до ее приезда плелись со скоростью улитки. Срочностей по работе не было. К поездке в Канаду он был готов, во всяком случае сложностей не предвиделось, а новых бумаг для изучения министр ему не подкидывал, более того, к себе не вызвал ни разу. Видимо, был занят делами, о которых Вильковскому знать необязательно.
Он не любил вторую половину лета. С конца июля и по начало сентября деловая столичная жизнь прекращается, впадает в анабиоз. Люди в массе своей отправляются в отпуска, каждый по доходам. Кто к себе на садовый участок, а кто и на тропическии; остров, к примеру, на Бали. Нет заказов на статьи, на сценарии для рекламных роликов. Ему бы тоже намылиться куда-нибудь. Ан, нет! Должен быть при начальстве. А у министров какие отпуска? Нет у них отпусков. Они всегда на работе, даже когда на морскои; рыбалке или в Альпах на лыжах. Вот и он должен всегда находиться для начальства если не в шаговой доступности, то в телефоннои; уж точно. Значит, сиди в кабинете, считаи; мух или сочиняй рифмоплетки, которые в эту пору всеобщего расслабления и повсеместного безделья не хотят сочиняться.
– Где Поскорбышев? – поинтересовался он у секретарши. – Не могу его разыскать.
– С утра отпросился у Власа Артуровича и умотал по каким- то своим делам, – сообщила Катя.
– Знаю я про его свои дела, – усмехнулся Вильковский, мающийся от безделья.
Начинались приемные экзамены в институты страны, и Поскорбышеву надо было хорошенько к ним подготовиться, чтобы вволю попастись на ниве медобразования, так сказать, нарастить  денежныи; жирок, поистраченныи; за зимне-весенне-летнии; период.
- Смотри, Владлен. По лезвию ножа ходишь, – не раз предупреждал его Роберт, знавший про участие Поскорбышева в откатах за зачисление всяких денежных бездарей в вузы. – В мире полно доброжелателей. Разнюхают – лет пятнадцать будешь гулять по загону из колючей проволоки под звон “балды”.- Что касается других министерских чинуш, промышляющих поборами, которых было немало и о делишках которых он был прекрасно осведомлен, то на них ему было глубоко начхать.
-Ну чего ты все небом в клетку пугаешь, – беспечно отвечал Поскорбышев на предостережения Вильковского, зная, что Роберт, числившии;ся среди министерского люда не только хорошим советчиком, но и надежным, как банковский сейф, хранителем секретов, никогда не продаст. – Не у обездоленных берем. У тех, кто нетрудовыми доходами промышляет. Что касается способных ребят, то они и без откатов в институт поступают, а если кто им препятствуют, тем даем по рукам. Нелек! – Поскорбышев всегда, когда требовалось подтверждение его словам, обращался к своей половине. – Скажи, скольким я помог поступить бесплатно?
– Многим, – отвечала жена, загадочно улыбаясь.
Вильковский, будучи холостым, частенько задумывался над тем, смог бы держать в женах подобную женщину. И всегда отвечал однозначно: нет и нет. Ему претила ее проявлявшаяся, даже в пустяках, безаппеляционность.
- Слушаи;, Влад! – Однажды заметил Вильковский. – Как тебе удается сосуществовать с такой матерой женщиной, заполняющей собой все жизненное пространство? Мне бы от нее вполне хватило полпорции, нет, даже четверти.
- А я люблю могучих женщин, – отшутился Поскорбышев с мелькнувшей в глазах тоской.
- По свободе загоревал, – умехнулся Вильковскии;, припомнив тот свой разговор с Владом и, выключив компьютер, уселся перед телевизором. 
– Что там по «Культуре»? – пробормотал он, найдя нужный канал. – Герберт Караян из цикла «Великие дирижеры ХХ века»? Прекрасно, как раз под настроение. – Он было уже начал, расслабившись, вкушать волшебные звуки классики, с приправой из виски со льдом, как раздался телефонный звонок.
– Боб, привет, – пропела в трубку Гера. – Я тебе, как просил, нашла домработницу. Ты не поверишь! – тараторила она, не давая тому вставить слово. – Замечательная женщина, мать одного из моих знакомых, живущего за границей. Зовут Ангелиной Степановной. У нее нет никакой специальности, поскольку всю жизнь работала домашней хозяйкой, обихаживая мужа и детеи;.
– Так чего ее в уборщицы потянуло? Чай, заграничный сынок мог бы ее обеспечить?
– А она не из-за нужды. Силы есть, женщина по всем меркам еще не старая, ей нет и шестидесяти, а дома бездельничать надоело. Вот и попросила меня найти ей подходящего человека для ведения у него домашнего хозяи;ства, но чтобы и интеллигентным был и не грязнулей. Я сразу о тебе и вспомнила, и дала телефон. Она тебе завтра звонить будет. Когда жена приезжает?
– Послезавтра днем.
– Вот и повидаемся. Я как раз через пару дней возвращаюсь. Боб, можно я к тебе со своим френдом приеду?
– Он у тебя приличный?
– Обижаешь.
– Тогда вперед. Но только не послезавтра.;
– Разумеется, – хихикнула она в трубку. – Чтоб намиловаться, время нужно. Ладно уж, не буду отвлекать от дел семейных. Только позвони, как решишь с моей протеже. Я с этого вечера в зоне доступности.
Ангелина Степановна, с которой он встретился на следующий день у себя дома, оказалась крупной женщинои; с очень милым русским лицом и с красивои; укладкои; из густых, каштанового цвета волос, с седыми прядками, которые не думала скрывать подкрашиванием.
Вильковскому она сразу понравилась. Видно было, что работать собралась не по нужде, которой, судя по одежде – фирменной и не с рынка, – со всей очевидностью не испытывала, а исключительно для общения. Оставалось лишь выяснить: будет ли она как следует исполнять обязанности – убирать, стирать, готовить, прогуливать пса. Роберт доверял своей приятельнице. Знал, что какую-либо завалящую бабенку она ему в домработницы не подсунет. Поэтому, задав парочку дежурных вопросов – где жила, отчего не работала и отчего потянуло «в люди», – удовлетворился лежавшими на поверхности ответами. Не работала, потому что муж противился. Он у нее был, хотя и из обрусевших узбеков, но в семейнои жизни ревнителем восточных традиций. Он – добытчик и хранитель семейного очага, она заботится о доме и воспитании его детей, короче, хозяйка. А то, что подружек не завела, так не получилось. Может, потому, что долго жила за границей, переезжая за мужем, сотрудником МИД, из страны в страну. Может, оттого, что почти все время отдавала семье, воспитанию детей, которых у нее было четверо.
– Простите, – перебил он, решив на этом покончить с разговорами за жизнь. – Вы мне подходите. Осталось узнать: во сколько обойдутся мне ваши услуги, и когда вы сможете приступить к работе. Мне бы хотелось, чтобы с завтрашнего дня. Жена, знаете ли, прилетает во второй половине, а дома пылищи, как на Луне, кругом отпечатки.
– Можно и с завтра. Только времени на все про все маловато будет. С уборкой-то я управлюсь, а на стол приготовить не успею. Разве что-нибудь легкое: парочку салатиков, да сэндвичи. Если вас устроит, то ждите меня завтра к восьми утра. Не рано?
– Да нет, – несколько растерялся Роберт, не ожидая конкретики, – вроде в самый раз.
– Теперь про мою зарплату, – тут она замешкалась, видимо оценивая свои усилия в денежном выражении, – тридцати тысяч. Для вас не много? – И заметив вопросительный взгляд своего будущего работодателя, пустилась в объяснения: – На самом деле это немного, по минимуму. Ведь занятой я у вас буду практически весь день, не менее шести часов.
– Да, нормально, – только и вымолвил в ответ Вильковский.
– Ну, тогда до завтра, – улыбнулась Ангелина Степановна, еще раз оглядев гостиную. – И подумайте по поводу завтрашнего ужина. Как ни крути, а он должен выглядеть праздничным.
– Слушай, кого ты мне прислала? – прокричал он в трубку Гере, позвонив сразу, как закрылась за нанятой домработницей входная дверь. – Прямо мажордом какой-то!
– Сколько содрала? – хихикнув, поинтересовалась Гера.
– Немного, всего тридцать тысяч!
– Немного. Я думала, она больше запросит. Моя, нынешняя мне в полторы тысячи баксов обходится.
– Так у тебя все самое дорогое: машина, наряды, мебель. Не могу понять, как я со своей чиновничьей зарплатои; да мизерными гонорарами в твоей системе ценностей оказался. Предупреждаю сразу. Мои американские миллионы не в счет, поскольку я от них еще не кормился.
– Вот дурачок! – воскликнула Гера. – Ты у меня в самом центре, поскольку не все деньгами меряется.
– Ага, – буркнул в ответ Роберт, – так я и поверил.
Про покупку дорогой машины он еи; решил не говорить, как и Леону, попросив Николая Васильевича на этот счет не распространяться. Сюрприз, он и есть сюрприз.
***
Утро следующего дня застало Роберта нежащимся в постели и приступом потери цветового зрения.
А вот сегодня, надо же, он в самый раз пришелся, – обрадовался он черно-белому отражению действительности. – Продержаться бы ему до прихода чопорной Ангелины, чтобы я ее смог как следует прочувствовать.
Так и случилось.
Ангелина Степановна пришла ровно в восемь. Переодевшись, она первым делом спросила, завтракал ли Роберт. И получив отрицательный ответ, засунула нос в холодильник, что-то оттуда достала и начала суетиться у плиты.
– Роберт Антонович! – позвала она его, просматривающего за компьютером ленту новостей. – Идите завтракать. Вы какой кофе пьете: черныи; или со сливками?
– Черный, – откликнулся Роберт, выключая компьютер.
Вои;дя на кухню, он на секунду замер. На столе на маленькои; сковородочке аппетитно шкварчила глазунья, в закусочнои; тарелке разместился салат из помидоров и огурцов, на другои; – тосты. А из кружки поднимался ароматный дымок только что сваренного в турке кофе. И главное, домработница смотрелась в черно-белом восприятии Роберта красивой, пожилой, но не старой женщиной, желающей доставить человеку приятное.
– Я не стала готовить бутерброды, – произнесла Ангелина, как бы извиняясь, – поскольку еще не успела познакомиться с вашими утренними пищевыми пристрастиями.
Все выглядело так вкусно и неожиданно красиво, что у Роберта отнялся язык. Буркнув ей в ответ, что-то несуразное, – потом целый день корил себя за проявленную неуклюжесть, – он быстро проглотил все, что ему было предложено, и оставив работнице деньги на провизию и женины ключи от квартиры (надо будет сегодня же заказать еще один их комплект, – подумал он), побежал на службу.
Рейс, который он встречал, прибыл без опоздания.
– Стой здесь, чтоб мы тебя потом не искали, – попросил он водителя. – Думаю, что будет недолго. 
– Если пассажир без багажа, то минут двадцать, – уверенно заметил шофер, частенько проводившии; время на автостоянке аэропорта. – А с багажом – минут сорок, не меньше.
– Сорок так сорок, – согласился Вильковскии; и широко зашагал в зал для встречающих.
– А прав был водитель, – заметил Роберт жене, когда после цветов и поцелуев катил перед собой тележку, до верха нагруженную вещами.
– В чем прав? – заинтересовалась Петра.
– В том, что с багажом ждать сорок минут. Точка в точку попал. Слушай, откуда у тебя столько клади: целых пять чемоданов и каждый под тонну весом
– Подумаешь, – засмеялась Петра, – всего двадцать килограмм перевеса. Я же не погостить приехала, а к себе домой. Так что можешь стонать сколько влезет. В следующий раз еще больше с собою притащу. А то подумают, что взял жену без приданого.
– Познакомься, – представил Роберт жене домработницу. – Это Ангелина Степановна. Она будет вести наш дом. Она утром мне вкуснейшии; завтрак приготовила, а я в спешке поблагодарить забыл. Ангелина Степановна, я...
– Потом, Роберт Антонович, с благодарностями. Петра, можно я буду называть вас по имени без отчества. Знаю, у иностранцев они не приняты. Если вам нужно помочь разобраться с вещами – позовите.
– Спасибо, – только и произнесла Петра, влюбленно посмотрев на мужа. – Сегодня я достану лишь самое необходимое. А остальное мы завтра по шкафам да ящичкам разбросаем.
– Конечно, – ответила Ангелина Степановна, тепло посмотрев на Петру. – Я на кухне. Кликните, если что.
На столе, когда они собрались к ужину, деи;ствительно ничего особенного не было. Та же красная икра, та же осетрина горячего и холодного копчения, та же буженина, которые он припас к приезду жены. Но было и новенькое: пара овощных салатов, удивительно  вкусных из-за заправки, и колбаски по-чешски с тушеной капустой.
– Никогда не ел ничего подобного, – проговорил Роберт сквозь набитыи; едой рот. – Из чего вы все это изобразили?
– Из магазинных колбасок, капусты, меда да кое-каких приправ из тех, которые отыскала в доме.
– Ни фига себе! Я старался, деликатесы всякие приберегал к твоему приезду, себе отказывал. А тут обычный продукт, который я глотал на завтрак и на ужин, превратился при помощи ложечки меда и приправ в яство.
– Угу, – в ответ улыбнулась Петра, отхлебнув из бокала красного сухого.
– А можно и на завтрак такое?
– Можно, – улыбнулась в ответ Ангелина Степановна. – Только разогревать и подавать на стол будете сами. Я у вас с восьми, а насколько мне известно, вы, как врач, к этому времени уже должны быть на работе. Так что не обессудьте. Что касается ужина, хочу предупредить сразу: сегодня он как бы праздничный и для желудка тяжелый, поэтому впредь, за исключением событий в виде гостей, он будет легким и состоять в основном из кисломолочных продуктов. Не морщитесь, Роберт Антонович! Мне несложно наделать на ужин что-нибудь из мяса: котлеток, колбасок, подобным сегодняшним. Но с диетологическои; точки зрения это не будет правильным. Вы сами через несколько дней почувствуете все прелести предлагаемого вам режима питания.
– Как тебе наша домработница? – поинтересовался у жены Роберт, когда Ангелина закрыла за собои; дверь.
– Еще не разобрала, – ответила Петра, закрывая поцелуем рот. – Соскучилась я ужасно.
– Петруша, – прошептал Роберт жене, когда они, чуть успокоившись, отдыхали перед очередным приступом страсти. – Я вычислил, что послезавтра для меня наступит самы знаменательный день.
– Что за день? – замурлыкала Петра, навалившись на Роберта всем телом. 
– День моего зачатия.
– Чего, чего? – не поняла Петра, уставившись на него своими большущими, обрамленными пушистыми ресницами глазами.
– Зачатия, – повторил Роберт, продолжив, не давая жене вставить слово. – Высчитать эту дату оказалось легче легкого. Надо лишь скинуть со дня собственного рождения девять месяцев, которые ты пробыл в материнской утробе. Просто это раньше никому не приходило в голову. Считай это моим ноу-хау.
– И что? Дата зачатия всегда приблизительна. Да и вынашивание ребенка проходит у всех по-разному.
– Вот у врачей в ответе всегда так: без эмоций, сухо и по полочкам. Какая разница, когда сперматозоид проник в яйцеклетку – неделей раньше или позже. Важно, что чувствовали при этом родители! Они, может, в этот момент страстного переплетения своих тел вообще не думали о потомстве. Главное, что они любили. И получилось дитя любви. Поэтому день своего зачатия, который я хотел бы послезавтра отметить с друзьями, – надеюсь, ты возражать не станешь, – объявлю родительским днем.
– Я только за. Хотя, подозреваю, что объявил ты мне о своем великом открытии не для дружеской попойки в честь моего приезда, а по другому поводу. – С этими словами Петра крепко прижалась к мужу, закинула ему на бедро ногу и, шепча со страстными придыханиями. – Милый, ты уже готов к будущему родительскому дню? – села на него, и они окунулись в страсть...
***
Отмечать день приезда жены, который, как поведал Роберт, почти счастливо совпал с днем родительской любовной утехи, приведшей к его рождению, собралось немало народу. Кроме самых близких для Роберта людеи – Леона с Геранью, – за столом сидела чета Поскорбышевых, Рогунский с женои; Натальей, тоже актрисои;, да пятерка его добрых знакомых из журналистскои; братии, с которыми частенько приходилось сталкиваться по работе.
Стол, накрытыи; Ангелинои; Степановнои;, был потрясающим. И не разнообразием закусок (солености, салат с креветками, грибами и еще всякими добавками по рецепту чуть ли не самого Оливье, сациви из кур) да поданными на горячее лопатками ягненка с черносливом и ананасами, а вкусом всех яств – удивительно тонким, сравнимым с блюдами мишленовских ресторанов. Но гвоздем вечера было даже не застолье.
Днем, примерно часика в три, Роберту позвонил Николай Васильевич – сказать, что его машина доставлена в салон и что он ее, как они договаривались, готов подогнать к дому.
И вот, когда застолье было в разгаре, раздался звонок в дверь. Не заходя в квартиру, Николай Васильевич с порога передал Роберту ключи от автомобиля и всю нужную документацию, добавив, что ждет его на первом техобслуживании.
– Кто приходил? – спросила Петра, когда Роберт вошел в гостиную.
– Вот, – ответил еи; Роберт, протягивая ключи от машины. – Просили передать.
– Ты купил машину и ничего не сказал? – взвизгнула от радости Петра. – Где она?
– Стоит внизу. Там для нее уже и место выделили.
– Ты что, с ума сошел? – еле выдавливая из себя фразу, растерянно прошептала Петра, увидев перед собой спортивного вида автомобиль цвета стального металлика.
– Да, – прошептал в ответ Роберт, – как тебя увидел, так и сошел.
– Она же кучу денег стоит, – не могла успокоиться Петра. – Мне страшно за руль этой красавицы садиться. Могли бы обойтись чем-нибудь попроще.
– Не могли, – в голос возразили Леон и Гера. – Он вообще хотел тебя «Роллс-Ройсом» поразить. Насилу отговорили. 
– Насчет «Роллса» вы загнули, – рассмеялся Роберт. – Не надо меня оговаривать. А то решит, что вышла замуж за мота, и бросит. А ведь я, как курочка по зернышку, по крупицам на машину собирал, во всем себе отказывая.
– И как артистично прибеднялся! – донесся с противоположной пассажирской стороны машины голос Поскорбышева. – Это он про курочку вспомнил, чтоб не одалживать друзьям бабки. Опытом бы хоть поделился, как такую неподъемную сумму накопить удалось? Может, другие твоему примеру последуют.
– Известно, как. На спичках и керосине.
– Принято, – командирским голосом провозгласил Поскорбышев. – Пошли обмывать приобретение. И смотри, чтоб не угнали. Сигнализацию новомодную через космос в нее засунь.
– Со двора не угонят. Ворота на автоматике и будка с чоповцами при въезде.
– Через забор перекинут, – не унимался Поскорбышев. – Наши ребятки на выдумку, что и как украсть, первейшие в мире. Засиделись допоздна. Пили за хозяина, за хозяйку, за присутствующих, рассказывали анекдоты, смешные истории. Особенно понравился тост в честь дня зачатия и короткии; спич во славу родительской любви, произнесенный Робертом в начале застолья и встреченный всеми на ура.
– Вы, – торжественно обратился он с рюмкои; водки в руке, – замечательные результаты той страсти, которую испытывали ваши папы и мамы в одну из ночей за девять месяцев до первого крика. Так выпьем же за страсть, дающую жизнь.
– Боб! – прошептала ему Гера одновременно с прощальным поцелуем, – ты даже не знаешь, как я тебя люблю. Хочу, чтобы у тебя всегда и деньги не переводились, и хотелка торчала.
– Уф, – сказала Петра, когда дверь за гостями закрылась и они приступили к уборке: посуду – в моечную машину, скатерть, заляпанную вином и жиром, – в стиральную. – Все получилось просто великолепно. Скольких мы сегодня приняли? 
– За столом сидело одиннадцать, – ответил Роберт. – Много?
– Да нет. Непривычно. У нас не принято устраивать подобные торжества на дому. Обычно мы празднуем в ресторане, кафе.
– Может, так было бы и удобней, – заметил в ответ Роберт. – Наверняка бы и в России люди в ресторанах торжественные даты отмечали, если б средний класс наличествовал. Ведь у нас издревле как повелось! Дворянство да купечество почти всегда гуляло в собственных особняках да имениях, где слуг по двое на каждого из присутствующих. Массы, если и гостевали, то по праздникам да торжественным случаям в своих избах или малогабаритных квартиренках. Ни о каких ресторациях от безденежья и речи быть не могло. А в пивную или столовку приглашать госте вроде бы совестно.
– Спасибо за лекцию, – засмеялась Петра, чмокнув мужа в щеку. – Я все о машине думаю, не могу успокоиться. Не по чину она мне. Представь, я, простой врач-офтальмолог, вкатываю во двор клиники на семерке «Ауди», да еще спортивного исполнения, а мой профессор – на замызганной «Тойоте» или «Мазде»...
– Успокои;ся. Во-первых, у тебя муж не последний человек в своей профессии. Может и не такое себе позволить. Во-вторых, Бурчадзе катает водитель на «Мерсе». В-третьих, человеческая зависть такое же естественное чувство, как голод. Мне рассказывали про одного советского министра, запретившего своему начальнику главка подъезжать на машине к парадному подъезду здания, поскольку сам он ездил на «Чайке», а его подчиненного по утрам подбрасывал на службу более престижныи; «ЗИЛ» тестя – большой шишки из ЦК КПСС. В четвертых, начинай прибираться, а я пошел совершать вечерний моцион с Никиткой, который вокруг меня спиралью ходит.